Смотрел сейчас в окно из своей комнаты. И внезапно представил как иду ночью по дороге, освещенной оранжевым светом фонарей. Я подумал о том, как я иду абсолютно один. Так явственно это ощутил. Это одиночество буквально меня сокрушило. Я иду один по ночной дороге, тьма клочками разлетается по воздуху от тускло оранжевого света. И вокруг никого. Никто не идёт рядом. Нет, ни тебя, ни кого бы то ещё. Играет мрачная музыка. Я становлюсь свидетелем какой-то зловещей мистерии. Знаю, что она меня прикончит, и я этого жажду. Потому что иду один. Не смогу пройти через эту мистерию, и она меня уничтожит.
Я почувствовал это одиночество на глубинном уровне. Такую космически-холодную и пустую. Ночь, дорога и рядом нет никого. Меня охватил ужас и трепет. Я наедине с самим собой и знаю, что больше уже никого не увижу, не почувствую, не встречу. И вас тоже нет. Некому об этом сказать, нет того, кого бы я мог почувствовать; кто мог бы мне улыбнуться. Я постепенно утрачиваю человеческие черты. Тоже становлюсь холодным. Стремительно увядаю. Я представил, как иду один и понял, что это убивает.
***
Кажется, что я в какой-то момент стану как Майстер Леонгард: сижу в кресле перед давно потухшим камином. В одиноком поместье. Совсем никого. Оно заброшено, как и его хозяин. Необитаемо. И эти подслеповатые глаза, застывшие, словно уже неживые, не помнящие света. Их уже ничто не волнует, они не ищут, печально уставившись в одну точку — там где когда-то весело горели угли. За окном что-то происходит. Кипит суетливая жизнь. Раздаются голоса, ревут клаксоны на машинах, велосипедах. А я затянутый незримой паутиной, погас в собственном тленном состоянии и уже не говорю, не смотрю по сторонам. Я только помню, и это больно. Невыносимо помнить те моменты, они уже бесцветные. Как будто много веков утекло с тех пор.
Все что от меня осталось — куски памяти. Я обречён смотреть. Я заперт. Но они не отзываются в душе никак. Как будто она ушла из тела.
Я хотел бы почувствовать, хотел бы любить. Но внутри лишь пустое пространство, небытие, мрак.
***
Бывают моменты, когда меня охватывает странное чувство. Это не страх, нет. Но особая форма отчаяния. Словно я теряю себя в акте изменения. В деятельном созерцании я становлюсь другим, вижу другие миры — умопостигаю их через внутреннее видение. Они идеальные, яркие, исполненные величия, неописуемой красоты, и сообщают о чем-то важном. Но все это проходит мимо. Будто я осознаю собственную никчемность, пребывая отдельно от лона божественного совершенства. Как одиночество в ощущении присутствия чего-то незримого, куда более настоящего чем ты сам. И легче доказать Его существование, чем свое.
***
Сколько благородства и сколько никчемности. Никчемность стыдится пред ним, трепещет, испытывает страдания, но как никчемности хорошо рядом с благородством. Никчемность лежит поверженная, разбитая, полудохлая, получая это тепло благородства...
Когда я смотрю на небо, потемневшее от строгости туч, я чувствую внутри него столько славы, столько благородства, словно красота нисходит на землю и одухотворяет ее всю. И в этой умной красоте я чувствую себя никчемностью, которая касается этой красоты, пребывая в ее божественном лоне. Дух захватывает. Кажется, что ты объят светом, но ты тьма и пребываешь во тьме. И это загадочное непостижимое чувство, когда ты смиряешься пред ним, и различаешь в шуме деревьев звуки тишины. Этот разговор с небом всегда оканчивается твоим поражением. И ты словно поверженный лежишь на камнях.
***
Когда к напряженному от тьмы грязному, покрытому сажей, больному сердцу ласково прикасается чистая белая длань и оно вновь, словно воскресшее, начинает биться, от ссадин и порезов биение приносит ему сильные страдания. Но по милости той ладони эти страдания вовсе не безобразны.
Когда заблудшее мрачное лицо, искаженное дурной злобой, целуют губы любви, ад содрогается в каком-то неистовом приступе. Мечут искры глаза поверженного, смотрящего на того кто торжественно возвышается над ним и глядит сверху вниз, но не с презрением и самодовольной улыбкой - а полным любви и сострадания. И в прежде клокочущих зеленой лавой зеницах, исполненных гнева, рождается слеза.
- Убей меня! - кричит он в бессильной почти повелительной форме, не в силах вынести того божественного света, чувствуя как святость раскаяния жжёт его всего изнутри.
И полный яростной злобы крик погашается бесконечной любовью, как свирепый и неукротимый костер гасят спокойные морские волны.
Ненавижу! Ненавижу!! Великий! Великий! Прекрасный воин! Милый... оставь, меня уже не спасти.
***
Это были столбы, воздвигнутые из монолитных блоков, рядами уходящие в бесконечность. Их окружали сверкающие сталактиты. И я бежал вперед в направлении газового облака, окруженного скоплением звездной пыли. А в центре него сиял огненный свет. Струился из вращающегося кольца таким небесно прекрасным светом космического порядка. Человечество было позади. Я оставил их. Или они меня. Но я бежал вперед, совершенно один, чувствуя странный восторг смешанный с горечью и сильным возбуждением. Вспоминая прежние дела: мысли о несущественном, ужасном, о том, что я натворил и какие решения мне не удалось принять. О всех своих ошибках и неудачах. О первой любви, вспыхнувшей в моем сердце. И о первой маленькой смерти, которая родила в пустой примитивной вселенной мысль, заполнив ее красочной бедой. О моих отношениях с родными, которых воспринимал холодно, стеснено, словно не знал, как выразить к ним свою любовь и нежность, но внутри питал к ним глубоко добрые чувства. Кормил любовь в себе. Она меня мучила, плакала вместе со мной за то, что я был таким глупым и холодным. И я мучился вместе с ней. Так мы и горевали вместе. Но не могли друг без друга. В поздние годы меня сморила скука. Я не находил ни в чем радости. И все время что-то искал, словно еще тогда понимал, что здесь мне не задержаться надолго. Демон скуки, обернувшись ночным гостем, пришел в мой дом и спорил со мной до утра о формах правления телом. И хотя внутри я изнывал от грозовой бури и томился невыносимой тоской по Вечному, оно забирало мою жизнь по капле. И я отдал бы ее всю, лишь бы узнать главную тайну жизни...
Все же я любил этот мир.
Мертвые не знают, что значит быть живыми, а живые не знают, что значит быть мертвыми.
Я никогда не мог идентифицировать себя с телом, выстраивая отношения в соответствии с траекторией духа. Не мог мыслить только простыми схемами, привычными оборотами, фразами из разряда дешевой оперы и устоявшимся порядком событий, представляя такой способ мышления — суетливым, чахнущим в самом себе узнике, который собственноручно запер себя в решетки. И эти химеры, которые в нас бродят — напоминает заброшенный мертвый разум, по которому шастают одинокие призраки, в котором давно уже не существует жизни, а лишь сухой алгоритм, матрица ходов, обусловленных не нами и не нашими мыслями. Мы не подходим вручную. И в дождливую ненастную погоду ходим как швейные машины с зонтиком.
Он говорит, злой рок навис над нами, Мельмот, и ты обречен. Проклятый скиталец. Думаешь, что укрылся от невидимых сил, которым не нужны глаза, чтобы тебя видеть? Твой путь тебе не принадлежит. Иди же по нему, ступай спокойно, как по ветру, и пусть шаг твой будет легок и ровен.
Что же, и я пойду. Странная тебя ожидает дорога. Я знаю. Нет, не поступая как Чайльд-Гарольд, наоборот. Приветствую тебя. Salut!
***
Найди ее
Я не перестану тебе это повторять. Твердить о том, о чем возможно ты и сам уже знаешь. Сейчас ты ничто. Шатаешься по миру, словно призрак, который скоро умрет.
Ты прогуливаешься по одинокой темной аллее и, лишь деревья, как стражи, одно за другим сопровождают твой путь. Машина, сверкая фарами, проезжает мимо. Ты видишь — все это будет и после тебя. И эта дорога, и деревья, и парк, и очередная машина, сворачивающая за угол во мрак. Но тебя нет, ты больше не существуешь... можешь представить свое отсутствие, как отсутствие личности и того кто ее наблюдает?
Люди живут в протяженности своих мыслей, проблем и забот, совершая ежедневный ритуал бегства, — и эта аллея стоит заброшенной, потому что тебя нет, но для нее ничего не изменилось...
Кто скажет, что ты переживаешь подлинные чувства, живешь, исполнен экзистенцией — ты настоящий?
Спешишь попасть во множество передряг, осязать все параллели, побыть тем и другим, не обращая внимания на занудство со стороны. Объять все удовольствия, проявить всю свою волю к излишествам так, чтобы потом об этом можно было вспомнить и сказать, да, тогда я жил. Но разве меру жизни можно определить таким способом? Ты можешь поставить центр в себе и не выходить из него, или быть вне этого порочного круга, и тогда твое Я не будет ограниченно тобой, твоими желаниями, мыслями, заложенным кодом идей.
Где блага, идущие человеку на пользу, — там и жизнь. А высшее благо есть Любовь.
Потому что если ты отыщешь Ее, то уже никогда не умрешь. Amour (A-отрицание, mors-смерть). Ты нашел Любовь — не копии, не симулякры, коих бесчисленное множество, — истинную Любовь, которая не подвержена тлению или изменениям. Через Нее рождается божественная красота, через Нее приходит свет мудрости. Любовь не проходит, Она постоянна, звучит внутри тебя.
Ты нашел Любовь. А Она бессмертна.