– Нина Арсеновна, Ваш Давид с серебряной ложкой во рту родился. Такие родители уважаемые и такой талант! Не могу налюбоваться его коллекцией. Золотые руки у мальчика. Вы счастливица, голубушка! В следующем месяце будем выставляться в Тбилиси. Уже всё и со всеми оговорено.
– Ну-ну! Дай-то Бог! – легонько похлопав по колену, выразила признание гостю статная хозяйка дома.
Её волнистые волосы у висков, словно изморозью, прихватила ранняя седина. Лёгкая улыбка и лучистый взгляд глаз с восточным разрезом были обращены к сыну…
«На тебя, балбес, вся надежда была». Рука с бутылкой дрогнула и выплеснула часть содержимого на журнальный столик, заваленный пластиковыми тарелками с остатками еды. Давид попытался стряхнуть жидкость с одеяла всё той же рукой и залил ещё больше.
Чертыхнувшись, поставил бутылку на пол, неловко вскочил, качаясь пошёл в ванную. За ним потянулась постель, сметая с грохотом стул и весь мусор со стола. Мужчина лягнул ногой и стряхнул с себя остатки постели.
Он хотел помочиться и снять мокрую футболку. И только. Но на обратном пути его подловило зеркало. Теперь, опершись на край раковины руками, покачиваясь, он смотрел на заросшего чёрной щетиной молодого человека. На опухшие веки и одутловатое лицо.
Они познакомились, казалось, очень давно. Когда умерла мама. Сейчас сосед молчал. Даже казался тупым. А тогда...
Давид очнулся во второй половине дня. Солнце уже ушло за пределы террасы. Страшно хотелось пить. Но он не мог пошевелиться. Голова жила отдельной жизнью. Её налили свинцом и больше она ничего не вмещала. Больно глазным яблокам, затылок жевало чудовище. По щекам текли слёзы.
– Вчера умерла мама, – прохрипел кто-то чужой. Левое плечо заломило. Давид на мгновение перестал дышать. Страх парализовал. Ужасно гримасничая, сквозь щёлку посмотрел на муть перед собой. Оттуда медленно вынырнула чья-то рожа. Взгляд ускользал, губы дёргались, но всё-таки этот кто-то был рядом.
– Ты кто? – произнёс тот же голос.
– Значит, это я говорю. Но догадка не только не утешила, а ещё больше напугала.
Мужик вроде как прислушался. И вдруг открыл заросшее дупло рта и спокойно проговорил: "Ты помолчи, а то хуже будет. На вот, попей!"
Об иссохшие стенки пищевода звонко ударила холодная струя рассола. Давид тогда обмочился. Впервые...
Он рос в красивом и богатом грузинском доме у пологого склона горы, возле мелкой горной речки. Папа был дипломатом. Когда Давиду исполнилось чуть больше четырёх, отец не вернулся из командировки. Мама плакала, ходила к батюшке. Через неделю собрала чемодан, закрыла дом, и они на старом «гольфе» уехали к бабушке в горное село. Сын не спрашивал, а мама и бабо не говорили, что случилось. В семье не привыкли болтать лишнее.
Мальчик пошёл в школу там же, в деревне. В классе было четыре ученика. Он пятый. Молодой учитель не стремился удрать в город. В любое время года, если погода позволяла, собирал школьников в красивом ущелье над речкой. Здесь они разжигали костёр, пекли лепёшку, заворачивали в неё сыр. Ели и пили горячий чай из кружек с торчащими ветками чабреца и кипрея. Учителя звали Шалико. Он читал, а притихшие мальчишки слушали «Витязя в тигровой шкуре».
Шалико рано заметил рисунки Давида. Ещё нетвёрдая детская рука упорно нащупывала движение и жизнь за рамками плоскости. Мальчик рисовал воду, птиц, облака, хлеб. От взгляда на рисунок сердце начинало учащать свой ритм. Молодой человек не думал долго. Он сказал Нине, что работы сына надо показать профессионалу.
Так они вернулись в родной дом. Теперь два раза в неделю на два часа мама возила сына в Тбилиси.
Новый учитель. Художник. Признался, что не станет морочить за деньги голову молодой мамаше. Он даст ученику основы, поставит руку и покажет работы другим. Давид ещё в первый класс не пошёл, когда о нём сделали передачу на местном телевизионном канале.
Аккуратно причёсанный мальчик в сером костюме за десять минут эфира сказал только одно слово. Это слово было: «Да». В ответ на вопрос улыбающейся телеведущей о том, станет ли он великим художником. Таким же, как Нико Пиросмани.
Мама очень волновалась и всё время поправляла белый кружевной воротничок на гладком вишнёвом платье. Давид для неё стал бы великим в любом деле.
Первые признаки болезни проявились у мамы, когда сын перешёл в последний, одиннадцатый класс. Он отказался от дальнейшего образования. Второй раз они закрыли свой дом и уехали к бабушке. Та ухаживала и приглядывала за больной. Иногда находила ночью босую, в одной сорочке у ограды пастбища. Вела за руку домой, мыла в тазу окровавленные ноги, переодевала, поила тёплым молоком и укладывала в постель.
Давид на автолавке возил в село продукты.
Мама умерла через пять лет. Она поскользнулась на овечьей тропе и упала в расщелину. Случайно не разбилась, просто замёрзла там. Бабушка к тому времени уже плохо ходила и видела. А внук стал выпивать. Один. На полу автолавки с распахнутой дверью.
Несколько человек: две соседки в чёрном, учитель с ребятами и бабо – похоронили маму Давида. Он тогда пьяный уехал в город. Его задержала полиция. Отобрали машину, права и посадили в обезьянник. А после отправили домой.
С тех пор прошло сколько-то времени. Сколько – Давид не знал. Он жил в забытьи. Иногда через туман туда ныряли существа, похожие на людей. Они приносили еду и водку за вещи из дома. С пьяным упорством парень отказывался от наркоты. Считая, что так не будет. «Сказал! – И всё!»...
В дверь кто-то назойливо звонил. Теперь стало понятно, что уже давно. Звук сверлом впился в мозг. Нетвёрдо, то и дело натыкаясь на предметы, хозяин добрался до входной двери. Глазок был замазан краской. Попытался соскрести, сломал ноготь и, ругаясь заорал: «Кто-о?!»
За дверью промолчали, но звонок прекратился. Давид побрёл обратно. Из-за двери послышался приглушённый голос Художника: «Это я, мальчик, открой мне!».
Они не виделись почти десять лет. Это слово «мальчик», это обращение… – словно кипятком ошпарило.
– Не. Я не могу! В другой раз приходите.
За дверью помолчали, а после в щель под ней проскользнул листок из блокнота.
– Давид. Я буду ждать по этому адресу каждый день в 18. Каждый день, пока ты не придёшь. На лестнице застучали башмаки. И всё смолкло.
В проспиртованной душе бушевало пламя. Радость от того, что он может открыть бутылку и налить стакан – руки почти не тряслись. И он рванул в комнату. Запнулся за ножки стула и упал на пол. Одна сломалась по косой (венские – они такие) и вспорола пах. Давид закричал. Тёмная кровь текла уверенным ручьём. Он схватил простыню, заткнул рану. Теряя сознание, почувствовал, как слабеет рука.
– С освещением что-то не так. Свет мигает...
Давид открыл глаза. Виден был потолок с проносящимися светильниками. Рука в резиновой перчатке, держащая бутылку со скользкой на вид тонкой трубкой, и кусок коричневых штанов. Раненый с усилием ещё скосил глаза, увидел плачущую, с размазанными по лицу соплями, рыжую бомжиху Нинку и стал терять сознание.
– Давление падает. Приготовьте реанимацию!
В тающем свете слабо пульсировала мысль: «Мама вернулась. Была за дверью и вот – сейчас»...
– Молодой человек! Вы родились...
– Знаю. С серебряной ложкой во рту.
Доктор хохотнул: «Нее-т, милок, круче – в рубашке!»