Сбежавший от революции и живущий под Парижем Устин Осипович Плюхин, как-то раз, навещая такого же эмигранта Розвальнева Антипа Парфеновича, сидя за столом, опозорился, оглушительно чихнув, и не один раз.
- Ну, чего расчихался тут? Чуть не высморкался мне в тарелку! – выказал недовольство бывший окружной прокурор, добавив привычным тоном: - Ладно, ври свои байки дальше. Про охоту твою послушали, давай про рыбалку! Небось, и там с тобой, господин Плюхин, что-то забавное приключилось.
И провинившийся, без конца извиняющийся бедный Устин Осипович, только что рассказавший, как однажды во время охоты чуть не застрелил слугу, приняв того за медведя, поспешил поведать, как на рыбалке, приложив много сил и стараний, вместо щуки вытащил старую корягу.
Назавтра, проснувшись с рассветом, Плюхин вновь испытал неимоверный стыд за вчерашнее недостойное поведение у бывшего начальника. Первым побуждением было немедля пойти к тому с новым покаянием. Разволновавшись из-за случившегося, он даже почувствовал колику в животе.
Сев завтракать, Устин Осипович для успокоения, чего по утрам себе никогда не разрешал, налил рюмочку. Это, однако не помогло. Наоборот, представив, как вчера, расчихавшись, он брызгал слизью, не успев вытащить платок, бедняга сконфузился невыносимо.
Плюхин потянулся за графинчиком, решив повторить. «Сердцу пара мила!» - улыбнулся он, вспомнив, как в былые дни удовольствовался парой – женой и любовницей…
Однако и две рюмки не принесли желанного успокоения. Ощущение попранной репутации приличного, достойного уважения человека, занимавшего некогда непростой пост товарища прокурора и имевшего вес в обществе, не давало покоя.
Бог любит троицу, и едва только была осушена третья рюмка, пришло озарение: нечего волноваться из-за произошедшего, все трын-трава, ведь оба они теперь - бывшие!
Обрадованный сделанным открытием Устин Осипович выпил по такому случаю еще пару-тройку рюмочек. Внезапно его охватило возмущение: с какой стати этот старый облезлый павиан сделал такое грубое внушение? Подумаешь, чихнул! По какому праву он посмел неглижировать им, говорить в таком тоне? Не к нему надо идти извиняться, а сам господин «теперь никто» должен просить прощения у оскорбленного гостя за все, включая и годы, когда, начальствуя, частенько не считался с мнением товарища прокурора! «Тогда я терпел, соблюдая субординацию, с подобострастием заглядывал руководству в глаза, - накручивал себя Устин Осипович, - а теперь чихать на него могу сколько душе угодно!»
Довольный таким умозаключением, быв-ший чиновник юстиции задремал, сидя за столом. Его разбудил настойчивый звонок в дверь. Одурманенный выпитым, Устин Осипович все не мог взять в толк - отчего звонят, и кто бы мог пожелать его навестить?
«Ба, никак их благородие Антипка Розвальнев самолично пожаловали! – пронеслось в затуманенной голове. – Начальству мало показалось моих униженных извинений, видать, пришли-с еще получить!»
Устин Осипович еле поднялся, и на непослушных полусогнутых ногах добредя до прихожей, рывком открыл дверь, готовый плюнуть обидчику в лицо. Он и плюнул.
Узрев же начисто лишившуюся дара речи хозяйку пансиона, Плюхин изумленно уставился на нее и, громко икнув, спросил француженку:
- Мадам, а куда делся прокурор?