ИЗ "ЛАСКИНЫ ЛЕНИНГРАДСКИЕ"
Снимок тридцать шестого года. Дяде Моте - двадцать пять; вероятно, в этот год он «кончил ВУЗ» - как тогда говорили – и начал работать…
Место, где Ласкины-Зобины (были ещё и Ласкины-Кацели) жили, было завидное: город городской, Фонтанка под окнами... Все ленинградские Ласкины, с Божьей помощью, в блокадную зиму выжили. При этом дядя Мотя-с-тётей-Аней (не путать с ТЁТКОЙ Аней – старшей его сестрою) – не просто оставались – ждали «первенца» - и в январе 42 родилась девочка, которая прожила пару дней; соседки по палате - молока ни у одной не было - успокаивали тётю Аню – «не пришлось долго мучиться» … Как отключился в блокаду водопровод, в бытие Ласкиных-Зобиных оказалось некоторое преимущество: удобно было из Фонтанки воды набрать - спускались к реке прямо из дому.
А вот про что в семье не то, чтоб забыли – не вспоминали: в марте сорок второго, по вызову сына Ласкины-родители Нохим и Нехама, отправились в Вологду, а с ними заодно (sic!) тётка Аня с двухлетней дочкой Эммой, дядя Мотя с тётей Аней, и тётка Мэри (с первым мужем своим - Раковским). Пока ехали по городу, около каждого дома из машины выбрасывали вещи, чтобы освободить место для людей. Ладогу переехали – а могли не переехать, а провалиться под лёд, как шедший впереди грузовик… Добрались до Вологды – и отправились дальше (в эвакуацию), но не все: Реб Нохим и дядя Мотя были так плохи, что Борис вынужден был оставить их в госпитале. Реб Нохим здесь и упокоился, шестидесяти семи лет от роду; дядя «поправился» - сиречь обрёл подвижность – и отправился к семье (к тёте Ане) в Бийск, Алтайского края, где, Бог помог, оба они нашли работу – но он, чудом уцелевший, не меньшим же чудом отыскавший семью, из Бийска добровольцем, ибо мобилизации не подлежал, зане без очков был чуть не слеп, отправился на «место службы: 482 сп 131 сд ЛенФ»… От Бийска до ЛенФ почитай четыре тысячи вёрст, ехать да ехать; в эшелоне «товарищ по оружию» от разбил ему очки - врезал по морде жидовской, со скуки или нутряной злобы…Так, без очков, «стрелок – автоматчик» воевал с ноября сорок третьего, до марта сорок четвёртого – полгода – а «десятого марта, при наступлении в районе г. Нарвы…был тяжело ранен пулей в обе кисти рук».. Это – из приказа о награде: 22.07.1945 Медаль «За боевые заслуги». Ранение – событие ужасное, награждение – действие достойное, но «место жительства» - обстоятельство решающее. Звучит дико – но – дяде Моте - СВЕЗЛО.
Во-первых – ранение. Бои за Нарву были такими, что за неделю – ОДНУ НЕДЕЛЮ - «безвозвратные» потери Красной армии доходили до пяти тысяч, «санитарные» – чуть не до двадцати тысяч. Из «санитарных» в Ленинград попадали немногие - блокада-то была снята в январе, совсем недавно – но дядя Мотя – попал – и не только на лечение, но и «на возвращение». Напомню – по тогдашним правилам «выковыренный» из Ленинграда и призванный в армию «где-то там», после армии должен был «там-где-то» и поселиться, а в Ленинград не имел права – если не было особых причин… А он не просто сам вернулся – ещё и семью вызвал, и семья разрешение получила (могла и не получить – сколько таких было!) - и двинулись из Бийска в Ленинград тётя Аня с дочкой – родилась через пару недель после дядина ранения…
И нынче-то из Бийска до Санкт-Петербург поездом – два с половиной дня в дороге да день на пересадку в Новосибирске или Москве, а в сорок четвёртом добирались они до дому малой скоростью – месяц, если не больше; собрались все в сентябре, на той же Фонтанке, в том же доме, верней – во дворе его – а вот в свою комнату – ДОМОЙ – Ласкины-Зобины вернулись только после суда: удалось «отбить» своё довоенное жильё от «новосёлов» …
Вернулись – и пошла «нормальная» жизнь - послевоенная, ленинградская. Дядя Мотя стал работать – и не в артели инвалидов, как многим пришлось, а – как до войны – «на ТЭЦ». К месту сказать – всю жизнь он прослужил «в энергетике», и был, надо полагать, не последним в своём деле: устроились совнархозы – перевели его туда, совнархозы упразднили – перешёл (перевели) в Ленэнерго; там стал главным экономистом, оттуда и ушёл на пенсию, когда пришло время. Положа руку на сердце, я помню дядю доброжелательным, сдержанным....
На короткой финишной прямой девяностолетнего «забега», в немалолюдной столовой-гостиной богадельни стала мама говорить со мною о прошлом, о родне; неожиданно было услышать, что «Мотька был душа кампании» - и прозвища всем придумал, и parties семейно-приятельские он затевал, и вообще, опекал всех астраханских … На моё замечание, что не таким его я помню, мама сказала, что-де было всё это до войны, а после – сказал Борис про Мотю - «тот-но-другой» и добавила: как Борька-длинный* сказал – «чтоб в меня попасть, он должен пробить броню, а в них (пехотинцы как дядя Соя и дядя Мотя) по стволам палит и попадает прямо». Тут я вспомнил (а ведь запамятовал было), как году пятьдесят четвёртом мы были вместе в Паланге, и дядя Мотя объяснил каунасскому еврею-доктору, соседу по даче, своё ранение – «левая на диске, правая на спуске»; пожалуй, это был единственный раз, когда он помянул войну - по крайней мере, при мне. Тогда мне забавно показалось – «диск-спуск» - чуть не рифма…
Светлана Алексиевич каком-то интервью сказала: «Не думаю, что у людей, прошедших войну, все в порядке с психикой. Это просто нечеловеческий опыт». Дядя Мотя прошёл этот опыт – С ЧЕСТЬЮ.