Русь моя
Женщины России
Что ж написать в предисловии к этому заголовку? Может о возрождении, о воспитании женщины, нашей современницы?
А может быть о материнском счастье и бессонных ночах, и думах женщин. Когда в бессоннице, каждая заново проживает жизни своих детей и внуков, своих родителей, когда горячая голова беспокойно крутится всю ночь по угольно - горячей подушке и мысли: то сплетаются в клубок, то раскручиваются в поисках решения извечных проблем: как выжить, чем обуть, одеть, накормить, как выучить?
Нет. Из души льются потоки слов, слов любви, слов любования, счастья и умиротворения от красот земли нашей, матери. Слова признания моей родной России, частица которой в каждом из нас, в нашей судьбе, стремлениях, величии и гордости. У россияночек свой менталитет, своя природная краса, россиянские глаза, как озер родины, открытые, с поволокою и омытые синевой бескрайнего неба, а может водой полноводных рек или озер…А может это цвет незабудок, васильков, колокольчиков сбежавших с полей и лесных опушек.
Сердце матери
Прошел ровно год, как его не стало. Не стало человека, который спешил жить, любить, работать, творить. И успевать…Его сердце учащенно билось, чтобы все, о чем мечталось, к чему стремились мысли, все - все успеть. А мечты его, мысли, возникали в бессонных ночах, стремительно вывязывая все новые кружева забот и стремлений. А сердце стучало натружено, с перебоями…Оно уже не справлялось само без врачебной помощи. Не однажды бригада скорой помощи увозила его с работы, чтоб помочь, чтоб реанимировать бегущий впереди времени человеческий мотор, который очень ранимо реагировал на козни завистников, палки конкурентов…
Июльский летний день…Казалось, к вечеру все заботы дня позади, можно и расслабиться, поужинать, отдохнуть…
Он сделал большой вдох и шагнул за порог учреждения, навстречу вечернему закату, повернул лицо к дочери, чтобы что-то сказать…Но не успел…Сердце! Сердечные струны все сильнее натягивались и стали рваться; и разрывались, принося неистовую, нечеловеческую боль…
Сирены скорой помощи, белые халаты. Операционная с яркими огнями…Все! Все стремительно летело, унося сопротивляющуюся жизнь в темноту, холод, откуда нет возврата в солнечный день, в раннее утро, в котором щебечут птицы…И он не сможет вернуться в город своей мечты, одетый им в хрусталь…
Холодным июльским рассветом он лежал под белыми простынями в больничной палате…Птицы встречали рассвет, как обычно, разливистыми напевами, а нежные солнечные лучи согревали утренний город и теплую еще, Его Душу, которая покидала жизнь.
А город жил, сверкали блики рассвета в зеркалах и витражах. Телефонные звонки обрывали утренний покой его близких и друзей. И лица покрывались маской печали и скорби…Эдика нет!!!
Вот уж год миновал с того тяжелого страшного дня…
Надо, по обычаю поминать, вспоминать, прикоснуться к памяти и праху дорогого человека, чьим теплом и мудростью мы живы и поныне. Праху, скрытому от живущих под двухметровой толщей земли, укрытой в несколько слоев венками, мертвыми цветами и бесчисленными трехлитровыми банками с розами и лилиями.
Дорога круто сворачивала направо. На кладбище тихо и просто. Легкий ветерок и щебет птиц.Умиротворение. Могилку долго гн искали. Вот она, единственная, где
море цветов. Мы с сыном положили пятьдесят роз, перевязанных траурной лентой. Постояли, вспоминая и вглядываясь в портрет. Как живой!
Очень долго искали дом родителей. Сын спешил, и мы остаться на поминальный обед не могли. Спрашивали местных жителей, как проехать к дому родителей Эдуарда Петровича и возвращались назад. Снова спрашивали и снова колесили по большому селу. Глаза же невольно искали большой особняк. Как же мы были удивлены, когда увидели знакомые машины, брата и сестер у добротного среднего дома, укрывшегося за зеленью деревьев.
Я привезла родителям и родне несколько экземпляров местной газеты с моей, очень сокращенной редакцией, статьёй и распечаткой поной статьи. Чтобы приходящие на поминки люди могли прочесть.
Вышли родители, Валентина Степановна и Петр Иванович, поблагодарили за газетную статью, попросили остаться.
Было раннее утро. Сын спешил, а меня настойчиво уговаривали остаться. Меня же беспокоило, как же я смогу вернуться обратно, на чем, это так далеко от города.
- Ну, если надо чем помочь, то я останусь, - робко сказала я.
- Да, помощь нам очень нужна, - сказали чуть не хором две сестры Эдуарда Петровича, наверное, для того, чтобы я осталась.
Сын уехал. Через несколько минут и мы поехали в сельское кафе. Работы хватило всем, человек пять женщин, а с ними и дочка работали на кухне. Мне досталась работа перетирать посуду после мойки полотенцами, чистка картофеля. Обеды готовы, столы накрыты. Огромная столовая вдоль стен заставлена столами. Столы накрыты во дворике кафе под кустистыми липами, которые уже отцвели и с веток свисали мириады золотистых шариков - спеющих семян.
Слева, у колонны, за стол сели родители. Входящим их было видно сразу от двери, и они с почтением подходили к родителям, выражали соболезнование, слова сопричастности. Вот уже столы полностью заполнены людьми. Родители встали, сказали слова благодарности собравшимся почтить память сына и предоставили мне слово для прочтения моей статьи.
Первый стол, родные, селяне помянули и разошлись. Ушел и отец. Валентина Степановна сказала, что он устал, не спал ночь, встречали гостей и нянчился с внуками, ему надо отдохнуть. С двенадцати дня до пяти часов вечера все шли и шли люди. Приезжали родные семьями из разных городов. С часу до двух обедали работники нашей стекольной компании, они быстро уехали, чтобы уложиться в обеденное время.
В начале обеда Валентина Степановна посадила меня рядом с собой. Валентина Степановна излучала красоту особую, материнскую. Не смотря на траурное мероприятие глаза её излучали молодой искристый задор и по внешнему виду ей и не дашь её преклонных лет. Среднего росточка, темноволосая – из под платка, повязанного назад, под увесистый узел, чуть волнистых с легкой проседью у висков, волос. Уверенность, внутренняя сила и спокойствие были во всем её облике. Лишь по глубокому вздоху, глубоким складкам у рта и у глаз ощущалась грусть и усталость. Но как только она начинала разговаривать, лицо её светилось доброжелательностью, мягкостью, молодело.
Приходившие, приезжавшие нескончаемым потоком люди, усаживались за поминальные столы, говорили с грустью о лучших качествах упокоившегося, вспоминали яркие события из жизни. Самые близкие к семье поминали за нашим столом. Разговаривали с Валентиной Степановной. Читали статью. Отъезжали. Ближе к полудню пошла молодежь,
они занимали столы были во дворике кафе.
В перерывах за нашим столом, мать мне рассказывала о рождении, детстве, учебе и работе старшего сына с материнской любовь, из самого сердца лились слова, столько света и тепла было в словах матери.
Вот Эдик мальчиком шести лет помогает строить дом, семья только переехала сюда. Отец на работе. А сынок подает маме кирпичи, и они ведут кладку нижних рядов будущего дома на фундамент. Вот они с мамой ведут побелку и покраску, и Эдик не жалуется на усталость. Вот он поехал учиться и приезжает на каникулах помогать работать в поле, трое сестер еще малы, а младший братик и того меньше.
Закончил учебу, приехал механизатором в колхоз. Надоело жить в бедноте. Он ведет разговор об открытии своего дела, поговорил с матерью и сказал:
-Я мама, добьюсь своего, ты будешь жить в достатке, не будешь больше знать нужды. Как ни трудно ему было, он шел все выше и выше, с поддержкой семьи.
Приобщил к своему делу сестренок, братишку, родственников. Мало что себе брал, все раздавал родным. Но подорвал своё здоровье. Мать уже знала, что его не раз с работы увозили на скорой помощи. Не раз его спасала реанимация. Но он успокаивал мать, приезжал в трудные минуты поделиться сокровенным, получить её благословение на новые открытия, утолял разговорами с ней свои сомнения. Речь матери о сыне лилась тихим потоком, как бы раскручивалась кинолента, настолько образен был её рассказ, без слез, без надрывной истерики, присущей женщинам в такие дни. Эта деревенская женщина вела себя настолько аристократично, видна была её безмерная внутренняя боль потери любимого сына, но эта боль была только её. Ничем её, эту боль, измерить не в силах никто другой. По силам она лишь этой красивой милой женщине, матери. Своим уважением к сыну, своей любовью она щедро делилась с людьми.
Я сидела рядом, слушала рассказ матери о сыне и мое сердце наполнялось чем-то неимоверно большим, оно переполняло все мое существо, казалось сердце мое не выдержит этого переизбытка…Так много чувств -восхищения, обожания, восторга и трепета, боли во мне смешивались, они плавились в горячей голове.
Обычно, в минуты откровения, в минуты, когда мы забываемся, с нашего языка иногда слетают те слова, о которых мы потом сожалеем. Но ни слова эта женщина не сказала о том, как ей больно, о своих болезнях и бессонных ночах, когда мы готовы отдать жизнь за ребенка, если он болеет. Когда приходит со свидания под утро в юности, а мысли матери горячи и глаза, красны от слез и волнений. . О сыне она говорила , как о живом, будто он где-то задержался и вот-вот войдет.
Есть женщины в русских селеньях. Наши русские матери, русские мадонны!
Уезжала я с родственниками. В машине я узнала, как тяжело Валентина пережила уход снохи к молодому мужчине, как это еще больше подорвало здоровье Эдуарда Петровича. А ведь Валентина ни словом об этом не обмолвилась за столом. Она вела себя очень достойно.
И рождалось желание еще в дороге написать о Валентине Степановне. О сердце матери, большом и любящем.