Тем временем Майкл Мелос подъезжал к славному городу Лас-Вегасу, и за спиной у него сидела «взбалмошная рыжая девчонка». Город был славен тем, что побывать в нем хоть раз в жизни мечтал каждый американец. Миллионы добропорядочных отцов семейств и не менее добропорядочных матрон, сонмы бледнолицых клерков и румяннощеких коммивояжеров, томных поэтесс и экзальтированных студенток спали и видели, как этот символ порока и азарта раскрывает им свои объятия, вручает ключи от запретных комнат и склоняет едва не до земли ветви деревьев познания добра и зла, маня видом прекрасных и сладостных плодов. Кто-то сказал: «Америка – трудовая колония с усиленным питанием». Высокий уровень жизни обеспечивается высоким давлением пара в котле, который называется «Америка», и Лас-Вегас служит одним из клапанов для выброса лишнего пара. Не важно, выиграете вы или проиграете, не важно даже, сколько вы выиграете или проиграете, важно, что вы увидели этот невероятный город, возникший, как Феникс, посреди выжженной солнцем пустыни, окунулись в его фантасмагории, крутанули колесо своей фортуны, увидели горящие глаза других искателей удачи, таких же простодушных и самоуверенных как вы, мнящих себя хозяевами своей судьбы, а значит и являющихся таковыми. Вы испытываете здесь не судьбу, и не себя, в этих игорных залах, за этими рулеточными столами и однорукими бандитами рождается (а фактически подтверждается) простая и такая нужная вам истина: все в этой жизни идет правильно, каждый получает то, что он заслуживает, и нельзя ничего не убавить, не прибавить. Клапан выполняет свою работу.
Путь в Лас-Вегас лежит через пустыню Мохаве. Первопроходцы, гнавшие к Западному побережью свои фургоны, выбелили эту пустыню своими костями и костями своих лошадей. Температура там доходит до пятидесяти градусов, а самое гиблое место официально именуется на карте Долиной Смерти. Еще Мохаве известна как место, где растет дерево Джошуа, обманчивого вида пальма с длинными листьями-кинжалами, способными пронзить человека. Майкл и Эмма видели эти деревья на обочинах дороги, но у них не возникало ни малейшего желания остановиться и подойти к ним поближе. Воздух был настолько горяч и сух, что путника спасало лишь движение, которое давало иллюзию свежести. В самом же деле, движение иссушало тело еще больше, чем покой, и нашим героям все же приходилось время от времени останавливаться, чтобы достать из сумок бутыли с живительной влагой, которой они благоразумно запаслись, и каждый из них при этом думал, что ехать здесь на мотоцикле в разгар лета – форменное безумие. Конечно, на дороге они не в одиночестве, но случись вдруг тепловой удар, и довезти до больницы могут и не успеть. А Майкл еще думал о первопроходцах. Какие это были сильные люди! Бесстрашные и цельные, уверенные в свое предназначение и в волю Провидения. Была бы сейчас с ним рядом Верочка, она бы сказала, что люди, которые примерно в то же время осваивали другую землю, лежащую к востоку от Урала, были не менее бесстрашными и сильными, но Верочки с ним не было, а была Эмма, которая ничего не знала о русских землепроходцах Ермаке, Хабарове и Дежневе, да и о своих, американских, героях фронтира знала не больше. Поэтому наша пара ехала молча. Впрочем, молчание сохраняло влагу в их организмах, и нарушать его по пустякам организмы не стремились.
К немалому их удивлению, цены в отелях Лас-Вегаса оказались смехотворно малыми, ниже чем в любом придорожном мотеле.
- Наверное, это из-за жары! – предположила Эмма, глядя как Майкл заполняет регистрационную карточку на стойке рецепшен. И добавила самокритично: – Только такие дураки как мы приезжают сюда в такую жару.
- Я думаю, они таким образом заманивают в город людей, - усмехнулся Майкл, вписывая в карточку тут же придуманных мистера и миссис Браун. – Все окупают деньги, оставленные в казино. – Он уже обратил внимание, что вход в отель проходил через игровой зал казино, и постояльцы неизбежно впадали в искушение поймать свой шанс еще и еще раз. Впрочем, для этого они сюда и ехали.
- Мы сыграем? – спросила Эмма.
- После того, как примем ванну и выпьем по паре литров чего-нибудь прохладительного, - резонно ответил Майкл.
- О да! – согласилась девушка. – Я готова выпить Ниагару! А потом я бы еще съела огромный гамбургер.
Майкл мысленно прикинул, какую брешь в их скромном бюджете оставит город порока, и вздохнул удрученно: путешествие только началось, а деньги тают, как льдинки, вытряхнутые из термоса на камни Долины Смерти. Еда и питье – это конечно святое дело, без этого не обойтись, но вот игорный азарт был ему совершенно чужд. Он знал, что такое теория вероятности, и считал совершеннейшей глупостью тратить деньги, пытаясь ее обмануть. Как сказал один умный человек, единственный способ разбогатеть с помощью казино, это купить его. Однако, Эмма имела иное мнение, и она имела на него право. Она уже уши прожужжала Майклу рассказами о том, как ее дядя выиграл в Лас-Вегасе пять тысяч долларов в рулетку, а брат ее подруги разбогател здесь на целых восемь тысяч, играя на автоматах. «Автоматы – это самое выгодное дело! – увлеченно говорила она. – На них люди выигрывают чаще всего. Я поиграю именно на автоматах!»
И вот они приняли душ (ванны в их номере не оказалось), утолили жажду и голод в полупустом кафетерии и спустились в шумный от множества возбужденных людей игровой зал.
- Что ты будешь с деньгами, которые выиграешь? – спросил Майкл, когда Эмма поменяла в кассе двадцать долларов, которые он ей выдал, и подошла к однорукому бандиту.
- Поступлю в университет и стану фотожурналистом, - серьезно ответила она и, опустив в жетон в щель, дернула ручку автомата. Бандит заурчал, картинки на его панели замелькали, замелькали и остановились. Увы, выигрыш не последовал. Эмма сунула в щель второй жетон.
- Ладно, ты поиграй, а я пойду погуляю по залу, - сказал Майкл. – Посмотрю на народ.
Народ был ему интересен. Вот у соседнего автомата стоят двое: девушка в простеньком, но явно не дешевом коротком платьице, такая же юная как Эмма, и парень чуть постарше, в джинсах, футболке и очках. Наверное, студенты, дети приличных родителей.
- Дай теперь я дерну! – говорит девушка. – У тебя рука несчастливая.
- Да пожалуйста! – отвечает тот. – Но я, между прочим, вчера десять долларов выиграл, а ты ничего!
- А сколько проиграл? – небрежно отвечает подруга и дергает ручку.
Майкл двинулся дальше, ему было не слишком интересно, каков будет результат ее состязания с бандитом. И вообще игра на автоматах представлялась ему самым примитивным и где-то даже идиотским способом избавления от денег. Какое удовольствие получают эти люди? Лучше уж играть в преферанс или в покер, там хоть есть шанс, что против тебя сели более слабые игроки. А что ты можешь сделать против железной машины, запрограммированной на неизбежное обогащение владельца казино? Однако его тут же привлек колоритный персонаж, трудившийся за соседним автоматом. Это был мужчина огромного роста (не менее двух метров), с объемной фигурой и большой черной бородой. На его багровом лице были написаны ярость, исступление и неукротимая воля к победе. Он смотрел на табло игорной машины, как смотрят в лицо врага в смертельнейший момент рукопашной схватки, он беспрерывно подкармливал своего бесчувственного супостата жетонами и тут же дергал рычаг. В этот момент выражение его лица менялось, на нем появлялась вспышка надежды, готовая в любой миг перерасти во взрыв восторга, но она неизменно сменялась гримасой разочарования, которая тут же стиралась новой волной готовности продолжать борьбу до победного конца. Кто этот человек? Фермер? Лесоруб? Почтовый служащий?.. В любом случае было очевидно, что игра для него не просто развлечение, как для соседней с ним юной пары. На поездку в Лас-Вегас он копил деньги целый год, а может быть и несколько лет, как и Эмма, он слышал множество историй о людях, которые выигрывали тысячи и десятки тысяч долларов, а стоящий перед ним автомат дразнит светящейся надписью: «Максимальный выигрыш –$1000,000!», и он приехал сюда с твердой решимостью сорвать джек-пот. Если другие получают свои тысячи, почему я не могу получить свой миллион? Чем я хуже?
«Дай Бог тебе удачи! – подумал Майкл, еще раз взглянув на бородача, и двинулся к рулеточным столам. – Такие, как ты, осваивали этот континент, прокладывали дороги и разводили скот. Вы плоть и жилы этой нации. Однако кирка и лопата в твоих лапах смотрелись бы лучше, чем рычажок этого жульнического аппарата». Здесь он увидел иную публику. Рулетка, с ее множественностью выбора, с возможностью поставить на разные цифры и разные цвета, рождает у человека иллюзию, что он может посостязаться с Госпожой Фортуной, обмануть ее, или даже придумать некую Систему, позволяющую силою Разума превзойти силы бездушной Природы. Сколько их было, этих Систем, сколько судеб и жизней они разрушили, но в выигрыше неизменно оставался владелец рулетки, если только ее стол не был покороблен близким жаром печи, как это случилось в одном из рассказов Джека Лондона. Однако вот они стоят вокруг стола, рыцари и дамы Американской Мечты, с бледными лицами и лихорадочно горящими глазами, и нет им дела до бедолаг, потерявших состояния (или жалкие кровные) за такими же столами: «Они были глупы, эти бедолаги, и неудачливы, не ровня нам. Таким как они место возле одноруких бандитов, а мы, хоть, может быть, и не семи пядей во лбу, но не глупей этого тупого колеса, мы, рано или поздно, сделаем наши прекрасные ставки, и именно о нас будут слагать легенды во всех казино мира!»
«Флаг вам в руки, дорогие мои соотечественники! – с иронией подумал Майкл. – Вы никогда ничего не изобретете, потому что вы заранее уверены, что изобретать – это очень просто. Среди вас есть адвокаты, врачи, газетчики, владельцы баров… Вы преуспевающие профессионалы и средней руки бизнесмены, уверенные в том, что только случай не дал вам возможность подняться выше. Вы пришли сюда, чтобы дать Случаю возможность исправить эту ошибку, вы пришли взять свое. Вы не оставите здесь все, что имеете, вы проиграете ровно столько, сколько запланировали проиграть, а вернувшись в свои конторы и бары, будете придумывать новую Систему, чтобы вернуться сюда через год или два. Вы тоже нужны своей нации, вы ее нервы, ее цемент».
И уж совсем других людей он увидел за карточными столами. Столы стояли в отдельных комнатах, отделенных он общего зала арочными проходами. В комнатах царил полумрак, освещались они неяркими бра, укрепленными на стенах, затянутых коричневого цвета драпировками. Игроки сидели в глубоких креслах, попивая виски, джин или мартини и покуривая сигары, на столе горел электрический канделябр, невозмутимый крупье виртуозно тасовал карты… Лица игроков были холодны и бесстрастны, и только психолог-физиономист высокого класса мог бы угадать испепеляющую их души страсть, которая скрывалась за редкими быстрыми взглядами и короткими возгласами, которыми они обменивались. Вот где происходила истинная игра, вот где ставились на кон настоящие состояния, вот где продолжал петь свои неслышные, но звонкие гимны неистребимый авантюрный дух нации. Им можно восхищаться, его можно осуждать, но не будь его в душах первых поселенцев, плывших через Атлантику на утлых судах, кативших в парусиновых фургонах через безводные прерии, умиравших от цинги на золотых приисках Гудзона, не было бы и страны, которую сейчас называет себя гордым именем Соединенные Штаты Америки.
«В этом зале, пожалуй, представлен настоящий срез американской нации, - подумал Майкл. – Есть даже негры. Интересно, к какому сорту присутствующих здесь людей можно было бы отнести моего отца? Он уехал из Штатов, бросив все, что имел, сжигая за собой все мосты, уехал в неизвестность, но его нельзя назвать авантюристом. Он был уверен в своих силах и он не ошибся в своей уверенности, он прожил жизнь так, как хотел ее прожить, и сделал в ней то, что был в состоянии сделать. Может ли человек мечтать о большем? В этом зале отец не задержался бы и пять минут, ему стало бы здесь скучно. Он вернулся бы гостиничный номер и занялся бы какими-нибудь своими расчетами и схемами. Азартные игры никогда не привлекали его, так что таких людей как он нет в этом зале. Мне тоже пора уходить отсюда».
Майкл вернулся к Эмме и нашел ее совершенно расстроенной и даже в слезах.
- Сначала я выиграла пять долларов, - объявила она, вытирая глаза тыльной стороной ладони, - а потом все проиграла.
- Сколько ты проиграла? – на всякий случай спросил Майкл.
- Я же говорю – все! – всхлипывая ответила девушка.
- Двадцать долларов?
- Двести двадцать! У меня же были еще свои двести.
- Вот это да! – восхитился Майкл. – Я и забыл про них. Если бы вспомнил, я бы их у тебя забрал. Разве можно пускать детей в игорные дома с большими деньгами?
- Я не ребенок! – во всхлипе девушки послышалась нотка негодования. – Я хотела выиграть деньги для учебы в университете!
- Похвальное желание! Жаль, что о нем ничего не знал владелец этого социального заведения. Он бы обязательно прислал своего программиста, и тот быстренько перенастроил твоего однорукого бандита, и ты получила бы свой миллион.
- Мне не был нужен миллион! Я хотела выиграть двадцать тысяч, заплатить за университет.
- Это еще более похвально. Скромность украшает девушку. А представь все-таки, чтобы ты сделала, если бы вдруг выиграла миллион?
Эмма перестала всхлипывать и подняла глаза на Майкла.
- Я поступила бы в университет.
- Ну а дальше! Что бы ты сделала с остальными деньгами?
- Миллион… - Ее голос дрогнул. – Это большие деньги. Наверное, на них можно жить всю жизнь. Наверное, положила бы в банк.
«А бородач, наверное, купил бы ферму, - подумал Майкл и посмотрел в ту сторону, где безымянный для него здоровяк продолжал сражаться с теорией вероятностей. – А если ферма у него уже есть, купил бы стадо племенного скота. И все-таки, кирка и лопата для него надежнее». Он взял Эмму за руку и сказал:
- Пойдем отсюда, девочка! Мы лишние на этом празднике жизни!,
- Что, что? – удивленно переспросила она.
- Извини! Это цитата из одной грустной книги, написанной двумя веселыми русскими писателями. Просто я хотел сказать, что больше я тебе денег не дам, хоть ты меня режь. Пойдем погуляем по этому славному городу, поедим где-нибудь, а потом вернемся к себе в номер и ляжем баиньки.
Тут только он заметил, что на ногах у Эммы не привычные глазу кроссовки, а туфельки на высоких каблуках.
- Ой-ё! – воскликнул он. – Что я вижу? Моя Золушка приготовилась к балу! Не грусти, Эми, твои балы еще впереди.
Девушка слегка сконфузилась. Слезы на ее глазах уже просохли.
- Эту сказку я знаю, - сказала она ворчливо. – А на принца ты не тянешь. Принцы не упрекают Золушек в проигрыше двухсот двадцати долларов.
- Разве я упрекнул тебя? – удивился Майкл. – Упаси меня Бог! Что сделано, то сделано, и нечего об этом говорить. Просто нам надо будет обдумать наш дальнейший маршрут. Но это потом, а пока – идем гулять. Лас-Вегас – это не только казино и отели. Пока мы ехали, я видел за домами Эйфелеву башню и Статую Свободы. Бьюсь об заклад, здесь есть и другие чудеса.
- Какой ты чудной! – с недоверием во взгляде промолвила Эмма. – Я двести двадцать баксов продула, а тебе хоть бы хны. Ты в самом деле не сердишься?
- Конечно нет. Во-первых, в путешествии у нас деньги общие, и это такие же твои баксы, как и мои. А во-вторых, как говорят в России, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало!
- Опять дитя! – Эмма гневно топнула ножкой. – Не пойду с тобой никуда! Одна пойду!
- Давай, давай! – подзадорил Майкл. – Только не забывай: Лас-Вегас – город не только порока, но и разврата. Тебя могут принять за профессионалку. Разумеется – за начинающую.
Эмма надула губки, но тут же решила, что на чудных обижаться – себе дороже, и сказала:
- Давай хоть в баре где-нибудь посидим! Потанцуем! Зря что ли мы сюда ехали?
- И в баре посидим, и потанцуем! – весело согласился Майкл. – Кутить так кутить! –
Он уже решил для себя, что посещение Гранд-Каньона надо отменить. Во-первых, их соображений экономии средств, а во-вторых (и это было главным резоном), он понял, что это посещение, ничего не даст ему в познании Америки. Конечно, Каньон, Ниагара, Йеллоустон, секвойи – уникальные явления природы; конечно, американцы как, наверное, ни одна другая нация на свете, склонны гордиться своей причастностью к уникальному, однако никакой их заслуги в наличии на их территории того же Большого Каньона, в общем-то, нет. Повезло, можно сказать, вот и все. Хотя, с другой стороны, в этом можно увидеть некую богоизбранность: не каждому народу Бог дарит такие земные чудеса! Не зря ведь у американцев появилась и совершенно уникальная религия – религия мормонов. Майкл, будучи в душе стихийным, некрещенным христианином, тем не менее интересовался разными религиями и, разумеется, не мог пройти мимо учения Святых Последних Дней. В нем он увидел много странностей и даже нелепостей, но идея избранности американского народа звучала там совершенно отчетливо, и популярность учения быстро набирала силу, и даже в Сенате уже было несколько мормонов. Майклу хотелось посетить Солт-Лейк-Сити, который был известен как как центр обитания мормонов, но в начале он решил увидеть Техас, который был ближе к Лас-Вегасу и о котором он был наслышан как о глубинном сердце Америки. Вот каковы были его ближайшие планы.
Но в этот день они с Эммой допоздна бродили по городу, любовались причудливыми зданиями и фонтанами, слушали музыку, несущуюся со всех сторон, глазели на мелькающие огни реклам и фальшивых гондольеров, плывущих по фальшивым венецианским каналам. Вечером же они зашли в один из множества баров, взяли по коктейлю и потанцевали. Кутить так кутить!
Оставив девушку среди танцующих, Майкл вернулся к стойке бара и, взяв пива, разговорился с джентльменом лет пятидесяти. Джентльмен оказался профессором математики Принстонского университета Эндрю Уайлсом.
- А вы-то как здесь оказались? – не скрывая удивления, спросил его Майкл. – Неужели и вы надеетесь выиграть?
- Конечно, нет, - ответил тот, отпивая свое пиво и улыбаясь чуть-чуть загадочно и обаятельно. – Здесь я отдыхаю. Отдыхаю не от работы, а, если так можно выразиться, от высокомерия
- От высокомерия? Вы не похожи на высокомерного человека.
- Это внешне. Внутренне я очень высокомерен. – Улыбка профессора стала еще обаятельнее. – Люди, подобные мне, занимаются вещами, совершенно непонятными всем остальным нашим соотечественникам. И, естественно, что они считают наши занятия бесполезными. Более того, мы сами считаем свои занятия бесполезными – в общепринятом, прагматическом смысле. Наше высокомерие заходит так далеко, что мы уверяем себя, что будь наши занятия хоть сколько-нибудь полезными, мы перестали бы ими заниматься. Мы парим в небесах абстракций, которые для нас более реальны, чем для другого человека автомобиль и зонтик, и лишь снисходим до обычной жизни, в которой существуют деньги, любовь, страдания… Впрочем, мы знаем, что такое страдание: это когда тебе не удается найти решение задачи…
Уайлс посмотрел на Майкла лукаво, чуть прищурив глаза.
- А кто вы? – спросил он . – На каком языке мне с вами разговаривать?
- Я закончил математический факультет университета, - сдержанно улыбнулся Майкл. – Так что, наверное, мы можем разговаривать на одном языке.
- Позвольте полюбопытствовать, в каком именно университете вы учились? – продолжал допытываться Уайлс, и Майкл подумал, что возможно он хочет выяснить, нет ли у них общих знакомых, и чтобы пресечь эту попытку в корне, решил сказать правду.
- Я учился в России, - ответил он независимым тоном. – А название университета вам ничего не скажет. Теперь ваш ответ: чем вы занимаетесь? Какой математикой? Не секрет?
- В России? – хмыкнул его собеседник. - Это неожиданно. Но я не стану спрашивать, как вы там оказались, я отвечу на ваш вопрос. – Он опять хлебнул пива. – Но сначала я закончу свой рассказ. Вы задели меня за живое. Зачем я приезжаю сюда… Да, зачем? – Он сделал еще глоток и, поставив стакан на столик, обвел рукой зал бара, где под грохот музыки и мелькание разноцветных огней продолжали танцевать люди. – Здесь собираются разные люди: фермеры и учителя, полицейские и почтальоны, биржевые маклеры и баптистские пасторы, профессора и студенты… Там, откуда они приехали, между ним могли быть совершенно различные отношения, кто-то из них беден, кто-то считается сравнительно богатым, кто-то успешен, кто-то слывет Здесь же они все равны! Лас-Вегас уравнивает американцев, как когда-то уравнял их мистер Кольт. Здесь каждый имеет одинаковый шанс выиграть и проиграть, здесь совершенно не важны твой ум, былые заслуги и размер счета в банке. Здесь я на время теряю свое высокомерие и становлюсь обыкновенным человеком, каким на самом деле и являюсь. А с некоторых пор я чувствую в этом потребность. Потому что начал чувствовать, что горние небеса не только иссушают душу, но и лишают мой ум живости, что для нашей с вами профессии, как понимаете, совершенно не допустимо.
Произнеся эти слова, Уайлс с некоторой досадой посмотрел на свой пустой стакан и сделал знак бармену. Майкл последовал его примеру. Этот человек был ему интересен, он, сам того не сознавая, приоткрывал ему мир, который Майкл стремился познать.
- Ну, а теперь о моих занятиях, - продолжил профессор, приложившись к наполненному стакану. – Но сначала я вас все-таки кое о чем спрошу. Где вы работаете?
- Сейчас – нигде, - ответил Майкл с откровенной улыбкой, видя в глазах Уилсона плохо скрываемую настороженность. – Фактически, я не математик, а программист, так что конкуренции можете не бояться.
- Я и не боюсь, - слегка смутился тот. – Тут иное. Сейчас я объясню и вы поймете. Вы конечно слышали о теореме Ферма?
- Разумеется. Каждый студент-математик знает ее суть.
- Доказывать пробовали?
- Я не сумасшедший. Великие математики пытались доказать ее пятьсот лет и не смогли. Я читал, что она не доказуема. Ферма ошибся. Ему показалось, что решение существует и оно простое, он даже не стал его записывать. Неужели вы занимаетесь этой теоремой?
Уайлс смутился еще больше.
- Никто об этом не знает – только моя жена и вот теперь вы. Иначе меня мы все тоже считали сумасшедшим. Но вы – человек посторонний, да и в Америке, по моему, недавно. Ведь, так?
- Так.
- Ну, вот. Официально я занимаюсь теорией дробей. Веду курс для студентов, пишу статьи, езжу на конференции… Но еще студентом меня захватила эта теорема. Я разыскал все попытки ее доказательства, изучил все методы, которые при этом использовались, проанализировал все ошибки… Я потратил на это пятнадцать лет. И знаете, что мною двигало?
- Наверное, честолюбие?
- Нет. Я был слишком самоуверен, чтобы мечтать о славе. Я просто хотел найти решение. Я двигала мной уверенность, что решение существует. Вы знаете, что Ферма оставил после себя более сотни задач, решения которых он продекларировал, но не записал?
- Нет, не знаю.
- А я знаю! – Уайлс смотрел на собеседника торжествующе. – И я знаю, что за пятьсот лет они все были постепенно решены – именно так, как предсказал Ферма. Все, кроме одной. Той, которую мы сейчас называем Великая Теорема Ферма.
- Один раз Ферма мог и ошибиться. Гении тоже ошибаются.
- Гении не ошибаются. Гении – рупор природы, их мозг устроен иначе, чем у обычных людей. И я понял, почему великие математики пришли к выводу, что Теорема недоказуема, что Ферма ошибся. Они не были гениями, они были просто хорошими математиками и пытались доказать ее теми методами, которыми владели. Они совершенствовали методы и все равно не могли достичь успеха. И они решили, что Ферма тем более не мог ее доказать, так в его время, пятьсот лет назад, в математике не существовало тех изощренных методов, которыми владели они. Но они забывали, что Ферма был гений!
- Вы тоже гений? – Майкл смотрел на Уилсона почти разочаровано. Неужели перед ним обыкновенный сумасшедший?
- Нет, не волнуйтесь, я не гений, - усмехнулся профессор. – И даже в студенчестве себя таковым не считал. Я просто хороший математик, и я сумел понять, что Великие поторопились объявить Великую Теорему ошибочной. Они проделали грандиозную работу, но не увидели выхода из тупика, в который зашли, а я увидел. Я увидел, что осталось всего несколько шагов до ее доказательства, и я взялся за эту работу. Вы не представляете какую я испытал радость, когда понял – действительно, понял! – что решение досягаемо! Раньше я верил в это, как в Бога, а теперь знал! Единственный на Земле – знал! Но работа предстояла грандиозная. Я потратил на нее уже пятнадцать лет, и еще мне предстоит трудиться лет десять, чтобы выстроить все недостающие доказательства. Но я это сделаю, я уже знаю, что это мне по силам. А потом приглашу всех ведущих математиков мира на свой семинар и расскажу им…
- Значит, все-таки, честолюбие? – не удержался Майкл.
- Наверное, да. А почему нет? Я тоже человек. Но это, все-таки, не главное. Главное, что последняя задача Ферма будет решена, великая загадка, висевшая над умами пятьсот лет, будет разгадана. И еще раз будет показано, что такое Гений. Ферма не знал методов, которые знаем мы, однако он доказал Теорему. Он сделал это более простым способом, как и положено Гению.
Теперь Майкл смотрел на Уайлса с изумлением. Если это не сумасшедший, то это действительно Гений, равный великому Ферма. Скромный хороший математик. И это тоже Америка. Америка, стремящаяся превзойти всех и вся. Америка, гордящаяся собой и с деланой скромностью говорящая миру: «Ну что вы! Мы такие же простые люди, как и вы. Просто мы много работаем, поэтому многого достигли. Берите с нас пример, и все у вас будет ОК!»
- Если через десять лет вы услышите, что кто-то доказал теорему Ферма, - вновь заговорил принстонский профессор, - знайте, что это сделал я. И тогда вы вспомните Лас-Вегас, этот бар и наш разговор.
- Наш разговор я и так не забуду, - ответил Майкл. Но в этот момент из конвульсирующей в танце толпы вынырнула взмыленная и запыхавшаяся Эмма и потребовала колы. Уилсон улыбнулся своему случайному собеседнику, пожал на прощанье руку и покинул бар.
- Пойдем и мы, девочка?! – то ли спросил, то ли скомандовал Майкл, когда Эмма в два глотка выпила свою колу. – Спать пора!
- Как спать? – возмущенно воскликнула его юная спутница. – Мы что, спать сюда приехали? Идем танцевать! – И она схватила его за руку.
Майкл вздохнул и пошел танцевать.