«Это непередаваемое чувство, когда ты скачешь на коне через степь», — признается журналисту приземистый сухопарый монгол, щурясь без нужды щуриться и облизывая губы без видимой жажды, но следуя вековым инструкциям кочевой ДНК. «Это то же самое чувство, что испытывал великий Чингисхан, скача здесь на своем коне тысячу лет назад». Он улыбается и кивает — так же сухо, экономно и незначительно, как все вокруг него на тысячи верст. Как незначительные складки местности на равномерно покрытой карликовой растительностью плоскости степи. Как пренебрежимо малые следы человеческой цивилизации на челе бескрайней однотонной равнины. Как точка машины со съемочной группой, ползущая по извилистой дороге и теряющаяся из виду, стоит отвести от нее взгляд и потеряться в монотонности безлюдных просторов.
После выхода из состава Советского Союза граждане Монголии продолжают искать свою идентичность, совершая паломничества к месту предполагаемого захоронения Чингисхана, нейтрально-аналитически комментирует журналист, читая текст поверх кадров с тем же щуплым монголом, постановочно поднимающимся на пологий лысый холм.
Как Чингисхан тысячу лет назад, говорит он, щурясь. Это сильная лошадь, добавляет он, гладя по холке стоящего рядом с ним каштаново-бурого коня. Очень сильная и выносливая, на ней можно скакать несколько дней. А может — несколько столетий, если вовремя делать передышки. Или тысячелетий, а то и всю бесконечность, в центре которой возвышается огромный монумент великому завоевателю. Белые листы бумаги с планом интервью и раскадровкой летят над сухой почвой, вырванные из рук неуклюжего журналиста мощным порывом степного ветра. Ассистент оператора в спешке бежит ловить. Никто не знает, где похоронен Чингисхан, говорит вдруг монгол. По легенде, согласно его завещанию, по тому месту, где находилась его могила, прогнали 10 тысяч лошадей, а после затопили его водой из горного озера — так, чтобы никто никогда не нашел. Но мы знаем, что он где-то здесь — может быть, под этим болотом, под холмом, под тонкой сухой травой, под жарким безразличным солнцем — незаметный и исчезающий, как все, что когда-либо происходило в степи, но в то же время огромный и безграничный, размазанный по всему ее необъятному пространству, почти как в вашей европейской квантовой физике.
После распада Советского Союза граждане Монголии активно ищут свою идентичность и часто совершают паломничества к месту предполагаемого захоронения Чингисхана, возвращается к сценарию журналист, совершают паломничества, которые также всячески поощряются государством. Улыбающийся монгол еще раз поднимается на холм, чтобы получился хороший дубль, и улыбается торчащему в зените солнцу. Государство — это не больше, чем прозрачная пустота, не важнее, чем едва ощутимое биение теплого воздуха между голосовых связок, не громче, чем гудящая на границе слышимости мошка, не жестче, чем рукав северного ветра, мягко гладящий человеческую шею и треплющий лошадиную холку.
«Это непередаваемое чувство, когда скачешь на коне через степь, — непринужденно и без тени наигранности повторяет монгол только что сказанную и по ошибке не записавшуюся фразу. — Это то же самое чувство, что испытывал великий Чингисхан, может быть, скача здесь на своем коне тысячу лет назад».
Оператор показывает, что снято. А почему «может быть», любопытствует журналист, смешно поправляя челку, тут же слезающую обратно на глаза, почему вы в первый раз без «может быть» сказали, а теперь — «с»? Не знаю, отвечает монгол, сухо и невыразительно улыбаясь, просто так получилось. Да и потом, говорит он, запрыгивая в седло и внезапно обнаруживая странную воинскую стать и какие-то нездешние черты, словно бы удаляясь одновременно в пространстве и во времени, — да и потом, в самом деле же, кто знает, полуспрашивает-полуконстатирует он, трепля лошадь по холке, сильный конь, приговаривает он, это очень выносливый конь, он может нести тебя целый день, или целую вечность, особенно когда ты ищешь свою идентичность и твое государство тебя всячески поддерживает. Кто знает, пожимает плечами он, кто знает, кивает журналист, ну, до свидания, продолжает маленькая теряющаяся в монотонности какого-то чужого, слегка экзопланетного пейзажа фигурка, прощайте, отвечает другая, почти уже неразличимая, удачи вам в вашем journey, кажется, говорит первая, спасибо, и вам, начинает размазываться по полотну прерии вторая, становясь неразличимой точкой и превращаясь в неуловимый квант национальной идентичности, — точно так же, как это делал тысячу — а, может быть, и десять тысяч лет, а то и всю вечность назад хитрый и инстинктивно щурящийся на еще не зажегшееся в те далекие эоны солнце великий завоеватель пустоты.