Глава 58
Несколько дней по местным каналом в каждом новостном выпуске на все лады говорили о нападении на депутата Пустоселова и его жену. Журналисты, прибывшие на место происшествия с опозданием, успели снять только разоренную галерею. Кадры с почерневшими от огня стенами, потекшими от пены, полусгоревшими картинами, то и дело мелькали в телевизионных сюжетах и в местных интернет-группах. Пострадавшие интервью не давали, но какому-то особо ушлому оператору удалось снять в травматологии Жарикова, и теперь бледное лицо художника сопровождало хроники - к месту и не к месту.
Состояние Пустоселова продолжало вызывать опасение врачей. Валентина спасти не смогли – он умер во время операции.
Ирина, которой осмелился позвонить Адам, сообщила, что Тамара потеряла ребенка, и в очень грубой форме предложила забыть о существовании их семьи навсегда.
Телефон Инги молчал – он сломался в кармане плаща, которым девушка сбивала пламя со вспыхнувших картин, в то время как Денис в другой части зала орудовал огнетушителем. Вахтерша в общежитии после долгих уговоров опять вызвала Лену, та сухо сказала, что Инга в больнице, но жизнь ее вне опасности, и тоже – сговорилась с Ириной, что ли – попросила больше не названивать.
Адаму была понятна такая реакция – они все пострадали от Евы, которую именно он должен был вовремя понять, успокоить, обезвредить. Сейчас, перебирая задним числом в памяти особенности ее поведения, он находил множество «тревожных звоночков», которые раньше только удивляли или вызывали досаду, порой даже смешили его, но не тревожили, не казались опасными. Да и как ему – взрослому сильному (до поры до времени) мужчине, бояться хрупкую маленькую женушку, как он считал, беззаветно в него влюбленную, немного глупенькую и раздражающую в этой любви, но такую трогательную.
Потом был суд, но свидетелей вызывали в разные дни, и он пошел только тогда, когда должен был сам давать показания, не смотря на осуждение прилетевшего из Нижневартовска тестя, считавшего, что муж обязан поддерживать попавшую в сложную ситуацию жену, хотя бы маяча в коридоре. Но меньше всего ему хотелось делать что-то для Евы, которая, судя по всему, и не нуждалась ни в чьей поддержке. Адвокат, нанятый Дмитрием Сергеевичем, сообщал, что подзащитная пребывает в стойкой уверенности, что ей удалось сжечь и картины, и пленников. Она снова и снова с жуткими подробностями описывала, как они горят, кричат и пытаются выбраться. Несуществующая картина стала ее навязчивым воспоминанием, не оставив у судебных психиатров никаких сомнений в Евином безумии. Адам в какой-то мере ей даже завидовал – жена выглядела вполне довольной, легко заменив вымышленным сценарием собственную неудачу.
На оглашение Адам тоже не пришел - боялся встречи с Тамарой, с родителями Санька, с бабушкой Валентина. Даже с Ингой. Больше осуждения его страшила благодарность. Он как-то столкнулся у следователя с Денисом, только выписавшимся из больницы. Художник протянул руку, говорил стандартные фразы в стиле «Если бы не ты…», и Адам не сразу понял, что горячее «спасибо» Жарикова относится к нему.
Еву ожидаемо упекли в психиатрическую клинику, такая развязка устраивала и прокурора, и адвоката, хотя некоторые журналисты, с удовольствием покопавшись в белье пострадавшего депутата, утверждали, что Ева то ли его любовницей была, то ли его жене мстила за связь со своим мужем, то есть, имела вполне «нормальный» мотив без примесей психопатологии. На нескольких сайтах появилась студенческая фотография Тамары в обнимку с Адамом, но ее быстро удалили – не обошлось без давления со стороны Пустоселовых, бдительно оберегавших честь семьи.
Из департамента Адаму пришлось уволиться. Намекнули, а он бороться и доказывать правоту не стал, решив, что не имеет морального права держаться за место, которое занял по протекции Санька. К счастью, бывший начальник взял «блудного работника» к себе, забыв обиды, не хватало ему креативного энергичного архитектора, хотя энергии в Адаме заметно поубавилось.
Он жил как во сне: ездил на работу, смотрел вечерами телевизор или играл с сыном, за которым днем присматривала няня с медицинским образованием, забиравшая большую часть зарплаты. Ни с кем почти не виделся, никуда не ходил.
Наверное, начал бы пить, если б не Димка. Кому кроме него ребенок нужен? Приехавший на время следствия Дмитрий Сергеевич, как бы между прочим, сообщил, что дома ждет его «подруга». Еще не старый вдовец с крепким бизнесом не долго был один… Ева в психушке – до выздоровления (Адам надеялся, что навсегда). Больше у мальчика и нет никого.
Новостная шумиха вокруг пожара и убийства Валентина постепенно затихала. Несколько недель СМИ мусолили тяжбу галереи со страховой, но, в конечном итоге, Денису выплатили компенсацию за испорченные картины. Уцелевшие почти все раскупили – с такой-то рекламой. Даже слегка опаленные работы оказались востребованы – покупатели видели особый шарм в том, что изображения роковой Лилит тронуты огнем.
Позже Адаму попалась в Интернете заметка о выставке Жарикова в Санкт-Петербурге, тут же было фото одной из новых картин. Он узнал Ингу – повзрослевшее (или так интерпретированное художником) лицо в следах сажи на фоне дымового облака, из которого вырываются языки пламени. Называлось плотно «Выжившая», и явно было рассчитано на то, чтобы опять всколыхнуть позабытую историю трагедии в «Подвале».
О Тамаре и Саньке в Интернете не писали. Как-то встретил Адам общего знакомого Серегу, но и тот мало что знал. После суда они уехали из Краснодара – то ли в Москву, то ли за границу лечиться. Информацию о состоянии здоровья Пустоселова семья держала в секрете.
…
Это казалось видением – прозрачный лифт полз вниз, почти на него, и возле дверей, словно в никелированной раме, стояла Тамара. Остальные пассажиры грудились за ее спиной серой массой без лиц и тел – словно все соки, вся энергия толпы достались ей, высветив каждую черточку. А может, он просто никого больше не видел. Еще было время уйти, смешаться с толпой. Но он остался, и двери открылись прямо перед ним, и Тамара вышла, не отводя глаз, не стала делать вид, что, погруженная в свои мысли, не заметила его.
Кто-то буркнул рядом, что они загораживают проход.
- Пошли, - позвала Тамара. Лицо ее осталось непроницаемым – ни радости от встречи, ни осуждения.
Адам последовал за ней, хотя заскочил в торговый центр, чтобы быстренько купить продуктов в расположенном на первом этаже сетевом супермаркете.
Они нырнули в темный маленький зал ресторанчика, почти пустого, благодаря явно завышенным ценам. Зато их быстро обслужили. Тома сама сделала заказ, даже не спрашивая у Адама, что он будет, попросила две порции мясного рагу (вспомнив их первый и пока единственный совместный ужин в ресторане), два салата и чай. Он не возражал. Смотрел выжидающе и пользовался моментом, чтобы изучить ее лицо – похудевшее, более строгое, очень красивое.
Принесли чайник с зеленым чаем, приборы и хлеб в плетенке. Горячее, как обычно, запаздывало. Адам разлил напиток по чашкам, пододвинул ее порцию Тамаре, сам прижался вдруг озябшими руками к стремительно теплеющему фарфору.
- Ничего не хочешь спросить? – нарушила тишину Тамара.
- Хочу. Как ты?.. Как вы?
Она опустила глаза:
- Так себе. Саню лечат в Москве. Обещают, что большинство функций восстановится. Скоро летим в Израиль. Вот, ненадолго приехала, чтобы уладить кое-какие дела…
- Я очень сочувствую тебе, вам… – проговорил Адам, ужасаясь малодушной мысли: «Если бы Саня не выжил, она была бы свободна». – Саню жаль, - добавил он уже совершенно искренне. Запустил в голове прокрутку юношеских воспоминаний, в них университетский приятель был веселым и щедрым: на улыбки, слова, поступки. Адам знал, конечно, что за Пустоселовым водились кое-какие махинации, уверился в этом, «входя в курс дел» в департаменте, но сейчас вся эта «кухня» его мало интересовала. Для него Саня был и остался хорошим человеком.
Тома сдержанно кивнула, потом, чтобы не окунуться в тяжелые мысли окончательно, спросила:
- Ты виделся с Жариковым, с Ингой?
Он отрицательно мотнул головой:
- Почему?
- Думаешь, что кто-то рад будет меня видеть?
- Да.
Он глянул на нее вопросительно.
- Ты рада?
- Как твой сын? – она ушла от ответа.
Принесли, наконец, горячее. Ужиная, Адам неспешно рассказал про историю с БАДами, сообщил, что теперь здоровье у сына наладилось, насколько это возможно при его заболевании, и можно даже ожидать, что на следующий год он пойдет в обычную школу. Про антидепрессанты упоминать не стал, Томе и так информации хватило, чтобы понять, что проблемы с психикой у Евы начались давно.
- Ты ничего не замечал? – спросила она – без упрека, но Адам сник, чувство вины привычно захлестнуло горечью, уничтожая радость от встречи.
- Замечал, конечно, - признался он. – Но… все отмахивался. Казалось, все это просто странности. Чуть больше, чем у других.
- Ты знал, что это она Ингу тогда кирпичом саданула?
- Догадался. Потом уже…
- И так ей и не позвонил?
- Теперь-то зачем? Прощения попросить? - вспылил Адам, но сразу потух. Потер пальцами глаза, изгоняя подступающую боль.
- Тома, я бы все отдал, чтобы вернуться назад и что-то сделать, по-другому поступить. Но сейчас уже чего? Кому нужны мои извинения? Тебе нужны?
- Нет.
- Вот и я о том же. Ты вообще меня ненавидеть должна.
- Я даже Еву не могу ненавидеть, это просто – безумие. Так получилось. Нам всем не повезло, - Тамара сделала большой глоток остывающего чая, который почему-то стал соленым. – У меня сейчас уже дочка была бы… Где-то на днях…
Они смотрели друг на друга. И оба узнавали этот взгляд. Вины и потери. Он смотрел на нее так, случайно сталкиваясь в коридорах «сельхоза», пока рос и наливался жизнью Евин живот. И она отвечала ему – болью и пустотой – у меня больше ничего нет.