К СТОПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ «ЛИСТЬЕВ ТРАВЫ» - ПЕРВОЙ КНИГИ УОЛТА УИТМЕНА *)
Исполнилось полтора века с того дня, когда в маленькой типографии Бруклина журналист Уолтер Уитмен сам набрал и отпечатал в восьмистах экземплярах книжку из одиннадцати своих стихотворений. Первое издание «Листьев травы» вышло в свет 4 июля 1855 года.
В московских библиотеках можно найти то, что является приблизительной копией этой книги. Зеленый коленкоровый переплет с оттисками трилистников клевера и былинок тимофеевки или пырея. Имени автора на обложке нет, оно лишь явствует из текста самой значительной в книге поэмы «Песнь о себе», и ему соответствует персонаж дагерротипного портрета, очень точно переданный в написанных чуть позднее строчках:
Что за смуглое лицо, что за пронзительные серые глаза,
Эта борода, похожие на овечью шерсть волосы, свободно лежащие на моей шее,
Загорелые руки, уверенная и спокойная манера держаться
без желания нравиться.
(Перевод Натальи Булгаковой)
В первом издании отсутствуют также оглавление, названия стихов (они появятся в позднейших изданиях), цифры главок в больших вещах. Тексты, очень красивые визуально, изобилуют отточиями (к сожалению, в позднейших изданиях они будут сняты, и от этого пропадет нечто неповторимое в книге).
Я знаю, что я бессмертен,
Я знаю, моя орбита не может быть измерена циркулем плотника,
Я не исчезну, как исчезает огнистый зигзаг, который горящею палочкой
чертят мальчишки в потемках.
(Перевод Корнея Чуковского)
«Да кто он такой?» - задают себе вопрос обескураженные читатели. И спокойный голос поэта им отвечает:
Я знаю, что я властелин,
Я не стану беспокоить мою душу, чтобы она за себя заступилась
или разъяснила себя,
Я вижу, что законы природы никогда не просят извинений
(В конце концов, я веду себя не более заносчиво, чем отвес, по которому
я строю мой дом).
Книга взбунтовала газетную Америку, и на дерзкого автора обрушился каскад пародий, как правило, нелепых и вульгарных. Однако говорить, что большая литература Америки отнеслась к молодому поэту так же предвзято и без понимания, было бы неосторожно. У поэтов-современников, не сомневавшихся, что рождается огромное дарование, были свои мотивы для критики и неприятия, которые понял впоследствии и сам Уитмен. Выдающийся поэт Джон Уитьер, по некоторым свидетельствам, бросил в огонь книгу, присланную ему с дарственной надписью. Но Уитьер был квакер, человек глубоко верующий, и плотницкая терминология применительно к лирическому герою Уитмена показалась ему прямым кощунством. Другой прекрасный поэт того времени Сидни Ланир (иногда транскрибируют Лэнир), тоже верующий и к тому же консерватор-южанин, увидел в книге люмпенские тенденции. «По Уитмену выходит, - писал Ланир, - что если прерии обширны, то дебоширство похвально, и если Миссисипи полноводна, то каждый американец бог». Когда об Уитмене заговорили в присутствии Эмили Дикинсон, поэтесса произнесла в ответ: «Но говорят же, что он безнравствен». Мы однако не знаем, какое выражение лица было в этот миг у затворницы из Армхерста. Мне представляется, что в ее черных глазах промелькнуло непередаваемое лукавство.
Но тот, кто был в ту пору главным авторитетом для Уитмена, кому он, от природы застенчивый, с трепетом посылал свои стихи, - маститый философ и поэт причудливой, смелой образности Ралф Уолдо Эмерсон принял книгу с энтузиазмом и восторгом: «Мудростью и талантом «Листья травы» самобытнее всего, что доселе создавала Америка. Я счастлив, что читаю эту книгу, ибо великая сила всегда доставляет нам счастье».
Можем ли мы однако признать теперь, что у оппонентов Уитмена были «свои резоны»? Его обращение со Словом святого писания конечно же дерзновенно. Но и наделение грешного человека чертами Сына Божия (например, Жюльен Сорель у Стендаля – сын плотника), и богоборческие мотивы – все это издавна присутствует в европейской традиции, и здесь Уитмен лишь продолжает других. Но с досадой читаешь о его верности всем богам и божкам, какие только есть и были на Земле. Сам он в стихотворении «Отвечайте!» полемически рисуя образ превратного общества, пишет, что в нем уравнены будут с человеком «и рак, и моллюск, и угорь, и скат». Не то же ли самое приравнивание к христианской вере религий, о которых сказано, что они мерзость перед лицом Божиим?
Со временем книга, так и оставшаяся единственной, разрастется до огромных размеров, от издания к изданию пополняясь новыми стихами. Едва ли самому автору она принесла счастье. Своей великой силой он мало дорожил. Уже год спустя по выходе книги он стал понимать, что его мечту примирить в праотце Адаме «атлетическую демократию» с заповедями блаженства едва ли возможно в земной жизни. Он расстается с обличьем титана, его поздние стихи полны музыкальности, тонкой образности и мудрых жизненных наблюдений. Лучшее из этих стихотворений – реквием Аврааму Линкольну, известный по переводу Корнея Чуковского. Многие миниатюры (как ни странно звучит это понятие применительно к поэтике Уитмена) переведены совсем недавно и в основном поэтами, которые сами пишут свободным стихом. Этот малый Уитмен тоже имел свою будущность. От него шли во многом англо-американские имажисты, Дэвид Герберт Лоуренс, Эзра Паунд, Ричард Олдингтон, Хильда Дулитл. Уитмен создал тип стихотворения-реквиема, воспринятый от него Эдгаром Ли Мастерсом (кстати, автором интересной книги об Уитмене). Как поэт свободного стиха за Уитменом следовал Карл Сэндберг.
Стоит сказать немного о том, как воспринято было явление Уитмена в России. Первым, кто увлеченно стал переводить его, хотя почему-то внезапно оставил эту работу, был Тургенев. Видимо, Уитмен был не столько его поэтом, сколько его героем. В дни войны Севера и Юга Уитмен работал в госпитале и получил заражение крови, прикоснувшись к гангренозной ране рукой, на которой был порез. Судьба Базарова. Уитмен остался жив, но был уже почти все годы прикован к постели.
Бейте, бейте, барабаны! – Трубите, трубы, трубите!
Сквозь окна, сквозь двери – врывайтесь, подобно наглой силе безжалостных людей.
Переводы остались неопубликованными, но Тургенев мог читать их друзьям. У Тургенева, а может быть, из каких-то других источников мог узнать об Уитмене Фет, который вообще-то отлично знал немецкий язык и мог читать переводы на немецкий. И можно предположить, что космические темы у Фета являются под воздействием Уитмена. Известное стихотворение, где русский поэт, обращаясь к Богу, говорит:
Нет, Ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
Огонь сильней и ярче всей вселенной, -
возможно, связан с фрагментом «Песни о себе»:
Огромное, яркое солнце, как быстро ты убило бы меня,
Если бы во мне самом не всходило такое же солнце.
Известны противоречивые, но, в конечном счете, сочувственные отзывы об Уитмене Льва Толстого. Вот последний из известных: «Волт Витман… очень интересный философский поэт. Он был разбит параличом и, несмотря на это, жизнерадостен. Он очень малоизвестен в России, а значительнее всех».
В начале века Уитмен в России прозвучал голосом сразу двух поэтов – Константина Бальмонта и Корнея Чуковского. Чуковский особенно много сделал, чтобы привить Уитмена русской поэтической школе. Блок, Гумилев, Мандельштам, Маяковский читали Уитмена в его переводе и вели с ним беседы об американском барде. От цикла «Дети Адама» пошло название «адамисты», которое дали себе поэты акмеистического направления. Гумилев взял у Уитмена «сад планет» (точнее, у него «зоологический сад планет» - контаминация с хлебниковским «Зверинцем», тоже явно уитменианским). О влиянии Уитмена на Маяковского подробно пишет Чуковский в книге «Мой Уитмен». Маяковский соотносил с Уитменом свою стратегию литературного поведения и в глазах многих современников был его двойником. Известна злая эпиграмма-частушка Есенина:
Эх, сыпь! Эх, жарь!
Маяковский – бездарь!
Рожа краской питана,
Ободрал Уитмана.
Видимо, выпад отчасти вызван был и обидой: ведь и у Есенина была в Уитмене своя доля. И «Кобыльи корабли» и «прозрений дивный свет» имеют уитменианское происхождение.
В критике лирического героя Уитмена часто называют сверхчеловеком. Едва ли это верно. Сверхчеловеческое подразумевает аристократическое и интеллектуальное начало. Титанизм Уитмена связан с «атлетической демократией» и при этом имеет христианские корни, хотя и с сильным оттенком сектантского мистицизма (может быть, по аналогии с уитменовским квакерством явилось тяготение русских поэтов к разного толка мистическим сектам). В сознании поэтов начала века образы Ницше и Уитмена соседствовали, но не сливались. Можно сказать, что символизм и акмеизм больше имели ницшеанских акцентов, а футуризм и имажинизм – уитменовских.
Уитменовские образы в урбанизме Брюсова, а также геополитических стихах Блока и Мандельштама – тоже особая большая тема.
Еще хотелось бы вернуться к стихотворению «Отвечайте!». Оно из раннего Уитмена, а между тем в нем поэт выступает не как всемирный гражданин или новый Адам, а как зрелый носитель христианского сознания и, кстати, замечательный проповедник. В этом отношении он мог повлиять на некоторые темы проповедей даже у иерархов православной церкви, например Антония Сурожского, говорившего, в точности повторяя Уитмена, что блаженство человек обретает нигдеже, как в себе самом, но в присутствии Бога.
Заметим, что во второй части нашей книги взяты не самые известные стихотворения Уитмена. Мы объясняем это желанием показать новые, малоизученные стороны дарования великого барда Америки девятнадцатого века.