Глава 13.
Горный памирский кишлак Янгиер, расположенный на стыке земли с Афганистаном, считался когда-то социалистическим образцом пограничного благополучия. Воины ближайшей к нему заставы были тут всегда желанными гостями, девушки не дичились и не чурались солдат, а парни зачастую оставались здесь служить. А поскольку чуть ли не в каждой семье отец или брат в своё время носил зелёные погоны, то и весь кишлак, можно сказать, был придатком образцовой заставы, ревностно помогая пограничникам.
И действительно на этом участке границы редко случались какие-либо происшествия. Иногда переплывёт Пяндж с сопредельной стороны стайка джейранов или заблудившийся буйвол, дикие кабаны потопчут контрольную полосу, и всё. Никаких контрабандистов и шпионов тут уже несколько лет не замечалось.
И вдруг с начала 90-х годов, когда начал рушиться СССР, жителей кишлака словно бы подменили. Всё чаще в спину, а затем и в лица воинам стали бросать обидные слова: «Оккупанты! Неверные! Вон с нашей земли!» Всё чаще новый председатель сельсовета уклонялся от встреч с командованием заставы, мотивируя это откровенным нежеланием входить в какие-либо контакты с гяурами. И всё чаще в кишлаке стали появляться гости из Курган-Тюбе и Куляба, устраивавшие антироссийские митинги и массовые богослужения.
Обстановка на границе накалялась. С афганской стороны участились вооружённые вылазки моджахедов, применяющих не только автоматы и гранатомёты, но и крупнокалиберные пулемёты и орудия. Число жертв среди пограничников постоянно росло, тем более, что теперь им часто стреляли и в спину.
Молодые таджики, призванные в армию, всё чаще дезертировали с оружием в руках. А в самом Душанбе и на остальных территориях не прекращались безумные клановые разборки, постепенно перешедшие в гражданскую войну.
И тогда тысячи людей со всех концов страны ринулись на юг, к афганской границе, прорывая её то в одном, то в другом месте, оседая на левом берегу Пянджа в перенаселённых лагерях беженцев. Тех, кто не хотел покидать родные места, принуждали уходить, угрожая смертью. А когда угрозы не помогали, то в дело пускались ножи и винтовки.
Так одним из первых в Янгиере был убит председатель колхоза Герой Соцтруда старый коммунист Абдунаби Каддаров, пытавшийся организовать отряд самообороны. Следствие по делу о его гибели, едва начав, тут же свернули.
Угар национализма, распространявшийся со скоростью чумы, дурманил умы и калечил души. Нечто подобное происходило и в соседних республиках, правда, не столь выражено и кроваво.
Вскоре и некогда мирный Янгиер превратился в опасную криминальную зону, контролировать которую у властей и пограничников просто не хватало ни сил, ни времени. И вот именно сюда с бывшей правительственной дачи, ставшей частной резиденцией генерала Джагарова, был однажды вечером привезён Ахмад Беруни.
Невысокий, лысоватый, с уверенными манерами человека, знающего себе цену, Ахмад свободно изъяснялся на нескольких языках и был известен на родине как способный переводчик. В своё время он долго жил в Москве, учился в Университете Дружбы народов и завёл довольно обширные связи в журналистских и литературных кругах.
До падения просоветского режима Наджибуллы он довольно часто появлялся в Союзе, официально работая над переводами поэзии и прозы, а неофициально встречаясь с людьми, занимавшимися перевозкой и распространением наркотиков. Среди этих людей были и Мамадали, и Рогачёв, и полковник Багланов, и Олег Байкалов, чьи большегрузные надёжные трейлеры бегали как по Союзу, так и за кордон.
Это были прекрасные времена. И Ахмад вспоминал о них с лирической грустью. Так как было не только духовное общение и глубокое проникновение в чужую культуру, несомненно , обогащающие его, не только тайное сотрудничество с КГБ, на который он трудился с первых дней учёбы, но и сладкое чувство риска и преступной тайны, которой он владел и к которой был причастен.
Да, они рисковали, рисковали по крупному. Особенно с дальнобойщиками на заграничных рейсах. Однако авторитет советских транспортников, многие из которых по нескольку лет обживали трассы и были известны как таможенникам, так и пограничникам, позволяли работать почти без проколов и потерь, неизбежных в подобных случаях.
С визами у Беруни проблем никогда не было. Он ездил в Союз по линии Союза писателей, Общества советско - афганской дружбы, и, что самое главное, по командировкам Идеологического отдела НДПА, членом которой удачно стал в сентябре 1983 года. Однако ни серьёзные занятия литературой, ни посиделки в культурных обществах, ни даже членство в правящей партии Афганистана не мешали заниматься главным делом его жизни. Его надёжно скрытая связь с моджахедами, одним из предводителей которых был его дядя - ответственный поставщик наркотиков из Пакистана, - охраняла от любых перемен, которые случались во фронтовом государстве.
И теперь он, как и прежде, посещал бывший Союз, правда, нелегально, рискуя жизнью, не столько своей, сколько чужими, не стоящими ни гроша в сравнении с его, драгоценнейшей. Люди, переводящие его за кордон, были вечными рабами своих ошибок, совершённых по бедности, по недомыслию, а не то и ради спасения от голода своих жён и детей. Они вынуждены были рисковать ради господина, потому что заложниками оставались их семьи, и любой отказ повиноваться хозяину грозил неминуемой гибелью всем без исключения.
Как ни странно, но интеллектуала Ахмада это нисколько не шокировало. С малых лет он привык к слугам и, попав в СССР и оказавшись без них, вскоре даже там приобрёл себе нескольких. В основном это были россияне – сокурсники, бедолаги, живущие на одну стипендию. Иногда кто-то из них подряжался грузить уголь, иногда проводил ночи на овощных базах.
Беруни же предлагал им работу лёгкую: следить за его обувью, стирать его бельё, бегать за покупками в магазины и столовую и, конечно постоянно добывать для него девочек. Расплачивался щедро, не жалея чаевых. Иногда даже кидал шмотки со своего барского плеча, а самым проверенным и доверенным поручал сбывать гашиш, постепенно приучая и их к наркотикам.
И сейчас, сидя за накрытым столом в доме председателя кишлачного Совета Мехмонова, он привычно чувствовал себя господином, чьи желания будет выполнены беспрекословно, если только они вообще выполнимы. Однако Ахмад вёл себя скромно, не злоупотребляя гостеприимством и выказывая к окружающим дружеское расположение, отчего на их лицах, благочестивых и радостных, то и дело расцветали довольные улыбки.
Кроме Беруни и хозяина в комнате находились местный мулла Домолов и помощник Лоика Мамадали бородатый и бритоголовый Нурали –Нур Ташматов, чьи нукеры уже готовились к нынешнему фейерверку на границе. Фейерверк это был запланирован на два часа ночи сразу в трёх местах, чтобы сбить с толку пограничников. Две группы, возглавляемые бывшими бойцами заставы, хорошо знающими все горные тропы, должны были ударить по солдатам с тыла. А третья, под командованием Ташматова, прорывалась в это время на левый берег, прикрываемая оттуда огнём афганских моджахедов.
План уже был обсуждён и одобрен самим Джагаровым. Обычно нарушители пёрли через реку, не считаясь с потерями и давя на психику «погранцов». Здесь же чувствовался иной подход, говорящий о том, что партизанская война вынуждала боевиков искать неординарные тактические ходы. Хотя в глубине души и Ахмад, и Нурали считали эту затею весьма примитивной.
Если Беруни был человек сугубо штатский, то Ташматов окончил военное училище и довольно прилично, на уровне командира роты, разбирался в тактике и стратегии. Но какая стратегия могла быть здесь, в ограниченном берегами Пянджа пространстве, многократно пристрелянном с обеих сторон и изученном, как собственные ладони?
Время между тем приближалось к полуночи, и две группы уже вышли на свои рубежи. К тому же, и небо благоприятствовало замыслу, затянув всё вокруг мелкой сеткой дождя.
-Ну что ж,- наконец сказал Ташматов, взглянув на часы, висящие на стене.- Нам пора, и дорога предстоит опасная.
Ловко обмотав вокруг головы тёмную чалму из китайского шёлка, он выразительно кивнул Ахмаду.
Ахмад поёжился. Перспектива выйти в дождь и потом плыть через реку его не радовала. Однако выхода не было. Сегодня его ждали дома, что и было подтверждено сигналом с той стороны. Он вздохнул удручённо, отодвигаясь от стола, ещё полного всевозможных яств, затем схватил с подноса лепёшку и, разломив её надвое, сунул в карман пиджака.
-Неизвестно, как долго продлится испытание, так пусть тепло вашего дома согреет меня в пути!
Он поднялся, и Мехмонов с муллой поднялись вместе с ним. Мулла тут же прочёл напутственную молитву, которую все повторили за ним и, закончив, стали торопливо одеваться.
Хозяин вышел во двор первым. Отворив калитку, присел на корточки, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к звукам. Однако вокруг всё было тихо, пустынно, лишь где-то на другом конце кишлака лениво перебрехивались собаки.
-Всё в порядке!- доложил он, вернувшись в дом.
И Ташматов, повесив на грудь автомат и рассовав по карманам ручные гранаты, кивнул Ахмаду, приглашая его за собой. Беруни пожал руки мулле и Мехмонову и также осторожно выскользнул за ним.
Они выбрались на улицу и снова огляделись. Дождь уже шёл пополам со снегом. И Беруни содрогнулся, представив, как холодны в эту пору воды Пянджа. Конечно, ему будет подана лодка. Она уже ждёт, надувная, резиновая. Но только где гарантия, что случайная пуля не заставит её пойти ко дну?
Ахмад снова вздохнул, жалея себя. Мог бы сидеть сейчас в своём кабинете, обложившись словарями и томиками стихов, мог заниматься любовью с Зулейхой или играть с Гульчехрой и Маматом, дочкой и сыном, ниспосланными Аллахом. Так ведь нет, вместо этого в чужой воюющей стране, постоянно подвергаясь смертельной опасности, он влачит своё тайное существование, отдуваясь за подельников по обе стороны Пянджа.
Но сколько можно тащить это несносное ярмо? Он совсем не так молод, не очень здоров, и рейды, подобные нынешнему, ночному. никогда не вызывали у него энтузиазма. С каждым разом они становятся длиннее и опаснее. И хотя партнёры тут делают всё для того, чтобы уберечь его от провала, этот провал может произойти в любом месте и в любую минуту.
Конечно, он снабжён неоспоримыми документами, организованными всемогущим Джагаровым. Тут и паспорт, и удостоверение сотрудника Верховного Совета республики, и командировочное предписание, в коем указано: «инспекционная поездка». Но когда тебя прихватят с такими подлинниками при попытке перейти на чужую территорию, как ты сможешь объяснить этот факт пограничникам? Уж не тем ли, что во мгле ночной сбился с пути? И вместо того, чтобы выйти на душанбинскую дорогу, оказался в такой неурочный час совершенно в другом месте и в неподходящей компании?
Невесёлые размышления афганца прервал тихий клекот кёклика, драчливой горной куропатки, который искусно воспроизвёл Нур. Ему тут же откликнулись другие «птички», и из мокрой завесы неожиданно вынырнули двое закутанных в плащи караульных.
-Ничего не заметили?- прошептал Нурали.
-Ничего,- прошептал один из подошедших.- Зелёных фуражек нигде не видно, а все наши уже на позициях.
-Ну, тогда выступаем, а то времени в обрез,- обернулся Ташматов к высокому гостю.- Поспешайте, домулло, погода нам благоприятствует!
-Да шайтан бы её взял!- выругался Беруни, неуверенно шагнув за рванувшимся вперёд Ташматовым.
Жидкая грязь, перемешанная со снегом, отвратительно хлюпала и чавкала под ногами. Ноги разъезжались в разные стороны, и Ахмад прилагал немало усилий, чтобы не поскользнуться и не искупаться в луже. До какого-то времени это ему удавалось. Но когда они, выбравшись из кишлака, стали красться по горной архарской тропе, чуть ли не отвесно спускающейся к Пянджу, он внезапно поехал на «шпагат» и, стараясь удержаться и не свалиться вниз, грохнулся плашмя в ледяное месиво. Правда, здесь на камнях, грязи почти не было, и он совсем не испачкался, но изрядно вымок. Кроме того, удар был таким сильным, что он, кажется, разбил колено и локоть.
-Ва-ай, вайдот… помогите!- приглушённо вскрикнул он, чувствуя, как шарящая по граниту рука неожиданно сорвалась и зависла над пропастью.
Понимая, что каждое неловкое движение может стать последним в его жизни, он испуганно замер, предоставив Ташматову и идущему сзади нукеру поставить его на ноги.
-О Аллах!- испуганно зашептал Нурали, торопливо ощупывая одежду афганца.- Вы совсем промокли, господин… Подождите, я вам дам сейчас свою куртку!
-Да оставьте!- раздражённо бросил Беруни, потирая ушибленное колено.- Далеко ещё идти?
-Нет, нет, уже близко! Вон за тем поворотом начнётся спуск к тугаям!
За каким поворотом должна была свернуть тропа, Ахмад так и не понял. Как ни напрягал он зрение, как ни вглядывался в темноту, кроме слабо маячащего перед ним силуэтом Ташматова, ничего не увидел.
Теперь они двигались чуть ли не на цыпочках, то и дело останавливаясь и вглядываясь в ночь. Наконец Нурали нащупал руку афганца и, осторожно взяв его за локоть, повёл за собой, словно слепого.
-Шаг в шаг, домулло! Спокойнее, спокойнее…
Неожиданно из-под его ноги выскользнул и с шумом покатился вниз камень. И от этого шума сердце Беруни дрогнуло, а затем зачастило, как в лихорадке. Они снова застыли, прижавшись к скале, и долго выжидали, боясь шевельнуться.
Ахмад замёрз. Промокшая одежда липла к телу, и он чувствовал, как промозглая сырость пробирает его уже до костей. Он всегда, ещё с детства, был подвержен простудам, и теперь точно знал, что не сегодня, так завтра эта ночь со всеми её сюрпризами аукнется ему температурой и герпесом. Хорошо, если они в течение час сумеют добраться до своих. Там можно будет отогреться, выпить горячего чая и принять аспирин, закутавшись в одеяла. А если нет? Если всё же придётся вернуться по какой-то непредсказуемой причине? Да и вообще удастся ли уйти, не таща на хвосте наряд московитов? Ведь именно они – Московский погранотряд – держат ныне оборону на этом участке.
-Кажется, пронесло,- просипел Ташматов. отпуская подрагивающую руку афганца. - Если бы здесь была засада, то она бы обнаружилась. Так что, радуйтесь, хозяин, нам осталось немного!
Отвернув рукав куртки, он взглянул на свои электронные часы с подсветкой.
-Ещё сорок минут до начала операции. Эй, Ишан,- свистящим шёпотом окликнул он стоящего впереди.- Потихоньку спустись и проверь всю цепочку! Лучший мой следопыт,- похвастался он, когда тот, кого назвали Ишаном, бесшумно растворился в темноте.
Ахмад промолчал, говорить не хотелось. раздражение всё больше охватывало его. И хотя он понимал, что Ташматов всё делает правильно, гнев и возмущение продолжали расти. Он уже готовился повысить голос, высказав таджику всё, что он о нём думает, но тут вернувшийся посланец неожиданно появился на тропе.
-Всё как надо, все ждут, лодки тоже готовы,- на одном дыхании выпалил тот и умолк, ожидая дальнейших приказов.
-Что ж, остался последний бросок,- констатировал Нурали и, вновь взяв Ахмада за руку, двинулся вперёд.
Беруни пытался глядеть себе под ноги, но тропы по-прежнему не было видно. И он, глубоко вздохнув, зашагал наобум, полностью доверившись опыту и ловкости проводников. Некоторое время они крались молча, а затем тропа круто съехала вниз и Ахмад опять едва не покатился, да и покатился бы, если бы не Нурали. Уже не церемонясь, он взвалил афганца себе на спину и тащил так до тех пор, пока не почувствовал под ногами песок и гальку.
Здесь начинались тугаи – азиатские камышовые заросли, ранее выкашиваемые пограничниками и местными жителями, а теперь - давно не трогаемые – разросшиеся и густые.
Шедший впереди приложил ладони к губам и дважды крякнул по-утиному, предупреждая о своём появлении. В камышах послышался лёгкий шорох, и через секунду оттуда выбрался очередной сподвижник Ташматова.
Вокруг стояла всё та же тишина. Только ветер шевелил сухие тростинки, да плескались о берег волны Пянджа.
Нурали, переведя дыхание и обтерев рукавом с лица капли дождя и пота, вновь взглянул на часы. И тотчас же справа и слева, а также из камышей, вырвались яркие снопы света, и начальственный голос выкрикнул в мегафон по-таджикски и по-русски:
-Руки вверх! Всем стоять на месте! При малейшем движении стреляем!
Это было так неожиданно и глупо, что Беруни нервно хохотнул. Следующим из того, что он запомнил, был толчок в спину и истошный вопль Ташматова:
-Бегите к лодкам!
Сам же Нур и его подручные, схватившись за оружие, ударили по прожекторам. Один из них тут же погас, и оттуда донёсся чей-то страдальческий крик.
Вышедший из камышей встречающий сломя голову бросился обратно. Беруни же, осознав, что надеяться больше не на кого, кинулся наземь и опять пополз в гору. Он едва успел выбраться из освещённого пространства, как по мечущимся фигурам Ташматова и боевиков огненно полоснули ответные очереди. Луч из камышей шарил, ища афганца, и какой-то пограничник, помогая осветителю, стал пускать ракеты. Их зеленоватый мертвенный свет на мгновение высвечивал всё вокруг, и при каждой их вспышке Ахмад замирал, сжавшись и трепеща, в ожидании пули.
Перестрелка по-прежнему продолжалась. Видимо, боевики не хотели сдаваться. А Ахмад всё карабкался, обдирая в кровь руки, находя какие-то выступы и корни, хватаясь за них, срываясь, скользя, подгоняемый ужасом настигаемой смерти.
Теперь уже по всему побережью справа и слева шла бешеная стрельба. Видимо, отвлекающие группы наконец-то приняли огонь на себя. А внизу, под Ахмадом, вдруг стало тихо, и оба уцелевших прожектора погасли.
Затаившись в расщелине, Ахмад вслушивался в голоса пограничников, рычание собак и чьи-то стоны, понимая, что с Ташматовым покончено. Он подумал о том, что их, наверно, предали. Это было ясно по прожекторам. Русские их ждали и хорошо подготовились, вероятно, обезвредив для начала лодочников. И сейчас ему оставалось сдаться на милость победителей или всё же попытаться спастись самому. Поразмыслив, он выбрал именно этот вариант, так как его арест не только станет катастрофой для общего дела, но и поставит под сомнение всю его дальнейшую жизнь.
Дождавшись, когда на берегу всё затихло, он опять полез вверх и, добравшись до вершины, постепенно переходящей в высокогорное плато, пригибаясь и оглядываясь, пошёл на север, подгоняя себя из последних сил. Несколько раз решимость покидала его, он валился на камни и замирал, постепенно погружаясь в полузабытье. Однако рефлекс самосохранения оказывался сильнее усталости и холода.
И Ахмад поднимался и снова брёл, уже не чувствуя ни ног, ни тела, уповая на то, что рано или поздно доберётся до какого- нибудь кишлака.
Мысли его, тем не менее, работали, и он вдруг, на случай встречи с пограничниками, придумал версию, согласно которой его похитила банда для отправки за Пяндж в стан непримиримых. Конечно, вопросов по этому поводу может быть немало. Почему не отправился искать пограничников? Отчего предпочёл скрываться в горах? Но и эти вопросы его уже не пугали.
Почему и отчего? Да всё очень просто. Потому что растерялся и потерял голову! А поскольку тут везде неспокойно, то где гарантия, что схватилась не охрана с нарушителями, а две банды, давно соперничающие друг с другом? И он мог стать верной жертвой что тех, что других. А теперь вот спасён, благодаря собственной находчивости и мужеству, и требует немедленной отправки в столицу к генералу Джагарову, под чьим руководством самозабвенно трудится на благо родного измученного народа.
«И куда они денутся?- злобно подумал он.- У Джагарова авторитет наработан отменный. Он с русскими ладит по старой памяти, и со всеми таджиками из разных кланов, отвечая в Совете за внешнюю политику. А ведь внешняя политика – это постоянная связь с миром, кровно необходимая любому правительству…»
Дождь уже прекратился, сменившись редким снегом, и пространство, покрытое им, посветлело. Поглядев на часы, Беруни решил, что удалился от границы километров на восемь. Теперь погоня за ним невозможна, так как собаки едва ли возьмут след.
«Странно,- подумал он,- что я ещё жив и могу сносно мыслить и двигаться. О Аллах, помоги мне в моей нынешней скорби!»- взмолился он.
И, словно бы вняв его горестному душевному воплю, вдалеке неожиданно сверкнул огонёк. Затем второй, третий, четвёртый… И по мере того, как Ахмад приближался к ним, их становилось всё больше и больше. Да, скорее всего, это было селение, может быть, даже тот же Янгиер.
«Но, однако, в Янгиере была тьма тьмущая,- вспомнил он свой проход по кишлаку.- А здесь… кхм… да не всё ли равно? Лишь бы не застава! И лишь бы тут жили мусульмане!..»
Возбуждение и надежда на благополучный исход пути придали ему сил, и он даже согрелся. Правда, в ботинках мерзко хлюпала вода, а от мокрой куртки и шапки валил пар. Но всё это сейчас работало на здоровье, как хорошая баня при серных источниках.
Уже светало, когда он наконец добрался до крайнего дома в посёлке. Ветер раскачивал фонарь на столбе, и фонарь ржаво поскрипывал при каждом движении. Справедливо полагая, что идти дальше незачем, Беруни отыскал калитку в дувале, и принялся барабанить в неё руками и ногами.
Долгое время ему никто не отзывался. Наконец в глубине двора хлопнула дверь, и чей-то голос натужно прокричал с порога:
-Кто стучит? Кого надо? Что за надобность в нас?
-Заблудившийся путник!- отозвался Ахмад, стараясь придать голосу страдание и благонадёжность.- Разрешите обогреться, ради Аллаха!
За калиткой послышались приглушённые голоса, словно люди советовались, как им поступить. И опять тот же голос прокричал: «Иду, иду!», и спустя минуту заскрежетал засов, калитка распахнулась, и в проёме её возник старик в наброшенном на плечи ватном стёганом халате.
-Салам аллейкум!- приветствовал его Беруни, прижав руки к груди и почтительно кланяясь.- Не откажите в гостеприимстве. Да вознаградит вас Аллах за добрые дела!
-Аллейкум салам!- ответил старик, пропуская во двор нежданного гостя.
Затем закрыл калитку, задвинул засов и, навесив на него тяжёлый замок, засеменил, указывая дорогу, то и дело оглядываясь и что-то бормоча себе под нос.
Войдя в комнату, где на кошме и расстеленных одеялах возлежали несколько бородатых мужчин, Беруни в нерешительности остановился, не замечая, что вода, стекающая с одежды и обуви, тут же образовала лужицу возле его ног.
-Салам аллейкум!- снова поклонился он, не зная, что делать и как себя вести.
Бородачи что-то нестройно пробурчали, недоверчиво разглядывая его. Нужно было представиться, объяснить, кто ты такой. Но кто он такой сейчас Ахмад не знал. Да и люди эти были ещё не разгаданы, а раз так, то и доверяться им было опасно. Поэтому, не придумав ничего определённого, Беруни полез в карман за документами. И протянув лежащему ближе всех своё удостоверение, выдохнул отчаянно, как перед броском в прорубь:
-Я – представитель Верховного Совета, наделённый особыми полномочиями!..