Жизнь на даче
Восьмиметровая комната без окна и веранда в четыре квадратных метра. Это потом папа привел плотника, пробившего нам маленькое окошко, нет, не в Европу, а на крышу соседского сарая. Зато в комнатке появился дневной свет, и мама повесила на окно красивые кружевные накрахмаленные занавески. Это дача, где я жила каждое лето, начиная с шестилетнего возраста – и до 20 лет. Точнее, жила вся наша семья – мама, папа и я. И не было в моей жизни более счастливого времени, чем эти летние месяцы на даче, месяцы, свободные от скучных и тягостных школьных будней, наполненные запахом хвойного леса, свежим морским ветром, солнцем и пляжем.
Дачу эту давали папе от санатория, где он многие годы работал кардиологом. Такие же примерно «курятники» получали и все остальные сотрудники, постоянно живущие в Риге. Летом они дружно переселялись в Юрмалу, которая, кстати, первое время Юрмалой и не называлась, так как была не самостоятельным городом, а пригородом латвийской столицы. И именовалась – Рижское взморье.
На условия никто не обижался. За водой ходили с ведрами к ближайшей колонке, расположенной иногда в паре кварталов от дачного домика. Туалет располагался во дворе и являл собой деревянное строение из двух кабинок с дырками посередине. Для приготовления еды и кипячения воды для чая предназначалась электрическая плитка. Но обеды особенно никто и не готовил. Для работников санатория имелась специальная рабочая столовая, где каждый день, кроме выходных, с часу до двух, за смешные деньги можно было пообедать, или (что чаще практиковалась семьями с детьми) забрать полноценный обед из трех блюд домой. Для этого существовала специальная посуда – судки, состоявшие из трех кастрюль одна на другой, объединенные общей ручкой. За обедом, как правило, посылали детей. У меня был приятель по дачной жизни, Мишка, очаровательный лоботряс, который по дороге из столовой останавливался где-нибудь под кустом, разбирал судки и прямо из кастрюльки выпивал весь компот, предназначенный для семьи. Поэтому его родителям и сестре приходилось довольствоваться только первым и вторым. Думаю, они уже даже не спрашивали Мишку: «А компот?»
Постельное белье и полотенца тоже предоставлялись бельевой санатория и менялись раз в неделю. Потому, понятно, жизнь на даче была легкой и беззаботной – ни стирать тебе, ни за продуктами ходить, ни готовить. Прибрать несколько квадратных метров жилья тоже не представляло труда. И все, в свободное от работы время, азартно отдыхали. Бесконечно ходили друг к другу в гости «на чай», играли в шашки и шахматы, катались на велосипедах, по выходным жарили шашлыки, гоняли на пляже в волейбол и футбол. И, само собой, загорали и купались в любую погоду.
Помню, мама, работавшая в Риге во вторую смену, приезжала электричкой около девяти вечера. Мы с папой каждый день встречали ее на станции. И не только мы. По вечерам, согласно дачной традиции, все собирались на станции встречать кого-то из членов своей семьи, поэтому на перроне в конце дня всегда было оживленно и весело. Дети катались на великах, взрослые общались между собой, рассказывали анекдоты, смеялись, шутили.
Мама выбиралась из душной переполненной электрички взмыленная, в руках - сумки с продуктами на ужин и завтрак (чаще всего – колбаса, ветчина, сосиски, сыр, масло, какие-то овощи. Хлеб и молочку мы покупали в местном, булдурском, магазине). Папа принимал сумки, и мы направлялись в сторону дома. Разгоряченная мама обмахивалась газетой и торопила: «Скорее, купаться, купаться!».
Пока выложишь все из сумок, пока переоденешься в купальник… На пляж выходили к десяти вечера. Во второй половине лета к этому времени уже смеркалось, бывало, дул довольно сильный ветер с моря, но мы отважно бросались в воду. Сегодня мне это даже трудно представить. Чтобы я ближе к ночи потащилась на море купаться?! Да ни за что!
После купания – на дачу и ужинать. Чай и бутерброд с ветчиной или сыром. Казалось, нет ничего вкуснее!
Многочисленные дачные друзья и подружки, с которыми мы целыми днями носились по окрестным дворам, санаторская библиотека, где интересных книг хватало на все каникулы, два ближайших кинотеатра, куда заваливались все оравой. А еще в клубе санатория концерты художественной самодеятельности обязательно каждый заезд. И мы, дети, непременно в первых рядах, уже знаем заранее все номера и все реплики в смешных сценках. Некоторых из нас привлекали к выступлениям. Меня, в частности, конферансье объявлял так: «А сейчас перед вами выступит наш старейший участник художественной самодеятельности…» Далее следовало мое имя, и появлялась я, шести лет от роду. Реакция зала каждый раз оказывалась предсказуемой.
Знаменитый концертный зал «Дзинтари». Каждое лето там давали концерты лучшие симфонические оркестры Советского Союза. Мама и папа сначала таскали меня туда в воспитательных целях, чтобы ребенок культурно развивался. А потом уж и я сама, подростком, с удовольствием отслеживала репертуар и брала билеты. Хотя, брать билеты – это не совсем точное определение. Мы, молодежь, подъезжали почти к началу – концерты начинались в 20.30 – и покупали в кассе входной билет за 50 копеек. Кстати, место, где присесть, всегда находилось. Этому очень способствовали длинные ряды скамеек. На них, потеснившись, умещалось гораздо больше народу, чем могло бы уместиться в креслах. Впрочем, и сидячие места стоили недорого, особенно в сравнении с сегодняшними ценами. В среднем, 3-4 рубля, в зависимости от ряда. Да, в те времена искусство, действительно, принадлежало народу.
Именно тогда я и влюбилась в Юрия Темирканова. Совсем молодой дирижер из Ленинграда, характерное подвижное лицо, тонкие изящные руки, нос с горбинкой, бурный темперамент. Но самое выразительное – это его спина. Да, спина. Ведь дирижер стоит спиной к залу. Я была убеждена, что даже глухой по непередаваемой «мимике» его спины поймет, что именно исполняет оркестр. Казалось, что его спина обладает и отменным чувством юмора – он мог одним движением легкой фигуры подчеркнуть смешные нюансы в музыке. До сих пор видится мне (именно видится, а не слышится – потому что Юрий Темирканов «показывал» музыку) «Американец в Париже» Гершвина.
Короче, мне было 16 лет, и я ходила на все подряд концерты, где дирижировал Темирканов. Одновременно, то есть, в этот же отрезок времени, в августе, сдавала вступительные экзамены в Латвийский Государственный университет. Сдавала, надо признаться, весьма средне. Могла и не дотянуть до проходного балла. Но меня это как-то не слишком огорчало. Пройду – пройду, нет – так нет.
В те годы мы, девчонки, увлекались коллекционированием автографов. Стоит ли говорить, что после одного из концертов я прорвалась к Темирканову с просьбой подписать программку. И каково же было мое удивление, когда он не только подписал, но и быстрым летучим движением нарисовал в жанре шаржа себя в профиль – характерный кавказский нос с горбинкой, взмах руки с дирижерской палочкой - и добавил еще одно слово – «Успехов!» Уходя с этим трофеем домой я была абсолютно уверена – меня примут! Успехов мне пожелал сам Темирканов! Дальнейшие события показали, что так и случилось. Я до сих пор убеждена, что своим поступлением обязана именно ему, и никому другому.
Наша крошечная дача на 4-й линии снится мне и по сей день. Деревянный балкончик, увитый диким виноградом, железный рукомойник над импровизированной раковиной, шаткий столик на одной ножке, за которым папа со своими партнерами сражался в шахматы, разноцветные стеклышки веранды… Эти стеклышки обладали волшебными свойствами. В дождливый пасмурный день стоило лишь посмотреть в желтый квадратик стекла – и мгновенно все освещалось солнцем и наполнялось радостью. Синие квадратики превращали дневной мир в вечерний или ночной, а темно-красные делали все видимое зловещим, почти кровавым.
Новое время открыло перед современными нуворишами новые возможности - ни в чем себе не отказывать, исполнять любые прихоти и капризы. Они покупают шикарные автомобили и яхты, строят виллы и особняки со всеми возможными и невозможными наворотами, но даже не могут представить себе, сколько счастья спрятано в ветхом деревянном домишке с волшебными стеклами, если двери этого домика всегда распахнуты для добрых людей и чистых сердец.