По мотивам рассказа Н. Лескова «Тупейный художник»
(Действие происходит в XIX веке в России)
ПОЮЩИЕ ГЕРОИ:
Рассказчик
Няня – Любовь Онисимовна в старости
Люба – крепостная актриса 18-ти лет
Аркадий Ильич– тупейный художник 25-ти лет
Граф Каменский – владелец крепостного театра
Брат графа – деревенский помещик, военный чин
Режиссёр крепостного театра
Дросида Петровна – женщина со скотного двора
Женщины на присмотре актрис
Узники графских погребов
Священник в храме
Сельский попик
Дворецкий
Не поющие персонажи с репликами:
Мальчик – рассказчик в детстве 10-ти лет
Безымянная актриса
Другая актриса
Парикмахеры
Исполнители без слов (статисты):
Император Николай Павлович
Старенькая попадья
Актёры и актрисы
Губернатор
Слуги
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
(На фоне руин графской усадьбы XIX века – деревянного серого строения с фальшивыми окнами, намалёванными сажей и охрой, и с длинным полуразвалившимся забором – Рассказчик).
РАССКАЗЧИК:
– Некоторые из вас, господа, легковесно полагают, что «художники» удостоены этого звания академией или своим коммерческим успехом. Между тем Гейне вспоминал портного, который «был художник». Знаменитый американский писатель Брет-Гарт рассказывает, что у них чрезвычайно прославился «художник», который «работал над мёртвыми». Он придавал их лицам утешительные выражения». Слава художника была огромна, пока он не пал жертвой невежественной толпы, далёкой от высоких материй. Его забили камнями обыватели за то, что присвоил выражение блаженного собеседования с богом лицу банкира, который обобрал весь город. Словом, ханжи и невежды от искусства вполне поладили с моралистами, а покойники лишились последнего причастия – рукою большого мастера. Финал истории безутешен, как и очередь негодяев, принуждённых отправиться в мир иной с истинным лицом, а не благопристойной миной божьего праведника, подобной лику святого Себастьяна, пронзённого стрелами язычников.
1.ПЕСНЯ РАССКАЗЧИКА. ПРОЛОГ
Художники как тонкие натуры
Не могут быть у времени в хвосте.
Одни из гипса делают фигуры,
Другие пишут рощи на холсте.
Но есть ещё цирюльники простые,
Что вдохновенно образы творят.
И шляпники такие, и портные,
Что с музою на-равных говорят.
Они фантазией крылатой,
Воображением своим,
Любя творцов античных статуй,
Не уступают в даре им.
Они искусством овладели,
Придя уже не на пустырь.
Но могут смелые идеи
Их подвести под монастырь.
Искусство воплотиться даже в торте
И в морге – как писал о том Брет-Гарт.
Идею можно выразить в офорте,
А можно перейти на боди-арт.
Не будем небожителей касаться,
Когда несчастный раб своей рукой
Урода вмиг преобразит в красавца,
Вора подаст апостолом Лукой.
Одной фантазией крылатой,
Воображением своим
Он воспарит над миром статуй,
На мир накладывая грим.
Большой талант на самом деле
Пленяет души и умы.
Но могут смелые идеи
Нас довести до Колымы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
(Городское кладбище, простая могила с крестом, на ней сухая осанистая старушка, белее луни, не утратившая былой красоты, и десятилетний мальчик – Рассказчик в детстве. Няня показывает на графские руины).
НЯНЯ:
— Погляди-ка, милый, туда... Видишь, какое страшное место?
МАЛЬЧИК:
— Страшное, няня.
НЯНЯ:
— Ну, а что я пережила в этом доме, так ещё страшней.
2.ПЕСНЯ НЯНИ
Грустная история
Сердце бередит,
Как любовь, которая
Время победит.
Ты послушай, заинька,
Что я расскажу
На могилке маленькой,
Где с тобой сижу.
Жизнь моя окончена,
А душа в огне.
Выпью из плакончика –
Полегчает мне.
Каждое мгновение
Ранит невзначай.
Только яд забвения
Утолит печаль.
Отопью я водочки,
Как заведено.
Плавать мне на лодочке
Уж не суждено.
Горек век загубленный,
Нет печали дна.
Где же мой возлюбленный,
Если я одна?
МАЛЬЧИК:
— Нянюшка, это правда, что ты была актрисою и притом красавицей?
НЯНЯ:
— Правда, милый, только было ли это? Уж и сама не знаю.
МАЛЬЧИК:
— Моя матушка и моя тётушка так говорят: Любовь Онисимовна несомненно была красавица.
НЯНЯ:
— Да ведь это меня и погубило, милый мой. Не зря говорят простые люди: не родись красивой, а родись счастливой. Только какое же это счастье, когда ты крепостная актриса в театре, а хозяин твой – лютый зверь. Все графы Каменские были таковы. Одного Аркадия граф любил, да и то держал при себе и в город не выпускал. Даже в церковь запретил ходить, потому как сам был безбожник такой, что затравил борзыми псами борисоглебских священников. Вот какого зверообразия был человек.
3.ПЕСНЯ О ХУДОЖНИКЕ
БлЕдны лица крепостных актрис,
Не до вдохновенья, право, им.
Но бедняжку в даму или мисс
Превратит художественный грим.
Уже вся труппа при параде,
И только рок неумолим.
Но есть у девушек Аркадий
Ильин.
Он знает греческие мифы,
Кормясь Пегасовым овсом.
И с ним уж мы – богини, нимфы
Во всём.
Занавес откроется опять,
А тиран в полутора шагах.
И мала сценическая пядь,
Чтобы удержаться на ногах.
Когда б мы дрожь не побороли,
Когда забыли бы о том,
Раздал бы граф другие роли
Кнутом.
Но знали девушки: поможет
Нам наш Аркадий, голубок.
И пусть тупейный он художник,
Он бог.
Ежели хозяин твой – тиран,
То ему ни в чём преграды нет.
Мастер он по этим номерам,
Но Аркадий выправит портрет.
Нельзя мужчин ему касаться,
А только графа одного
И стричь, и брить,и опасаться
Его.
А коль нужна тому услада –
Ему актрису приведут.
И расписать её как надо
Дадут.
НЯНЯ:
— Вот, душенька, навестили мы могилку – пора и возвращаться. А то маменька разволнуется.
(Няня поднимается, на ходу доставая свой флакончик. Отпивает и берёт за руку воспитанника).
МАЛЬЧИК:
— Няня, а расскажешь ещё о графе?
НЯНЯ:
— Да вот по дороге и расскажу. И как Аркадий нас, актрис, причёсывал и рисовал, и какой он был красавец, что и не описать, и как граф, хоть и любил его, а всё одно мучил по своему зверообразию. Пойдём, милый, покамест не стемнело.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
(Покои в усадьбе графа Каменского).
ГРАФ (во всегдашнем недовольстве):
— Где Аркадий? Найти! Призвать! Быстро его ко мне!
4.ПЕСНЯ ГРАФА. ЗНАКОМСТВО
Я самодур, сомнений нет,
Да на беду большой эстет.
И хоть обид понабирал,
Я сибарит и либерал.
Мне искусство по плечу,
Им верчу я, как хочу.
Загашу – зажгу свечу.
Приручу и отлучу.
Беру я, скажем, этуаль,
Приподнимаю ей вуаль,
Срывая нежный первоцвет
На романтический предмет.
Я актрисами верчу:
Растопчу, озолочу.
Захочу – так обженю
На субретке инженю.
У нас в моей опочивальне
Бывают тонкие сношенья.
Кую я, как на наковальне,
Для Мельпомены украшенья.
Мог бы всех её сестёр
Я сослать на скотный двор,
Водопад хрустальных слёз
Проливая на навоз.
Только я же фантазёр,
Всем обьятья распростёр.
Водопада этих слёз
Даже б я не перенёс.
(Появляется Аркадий – одет прелестно, всякого красавца краше, ростом умеренный, но стройный, носик тоненький и гордый, глаза ангельские, добрые, густой хохолок с головы на глаза свешивается так, что глядит он, как из-за туманного облака).
ГРАФ (с особым отношением):
— Вот что, голубчик, отрисуй-ка мне в античном виде парочку мужеского пола. Да не забудь в гримировальном тушЕ про наивысшую идейность. Придай лицам самые тонкие и разнообразные выражения. Ко мне гости будут к ужину – я хочу украсить гостиную римскими фигурами божеств. Чтобы в позах стояли и неподвижно. Чтобы гости не догадались, что они живые. Понял? Ну, ступай.
(Аркадий с поклоном уходит).
5.ПЕСНЯ ГРАФА. ТЕАТРАЛ
Кто у нас поклонник женский,
Меценат и театрал?
Несомненно, граф Каменский,
Тот, что всех переиграл!
Выражаясь натурально:
У меня хорош товар!
И мерцают театрально
И буфет, и будуар!
Сколько милых крошек я приободрил!
Сколько бус и брошек им передарил!
Ищет, ищет муза: где её звезда?
Заимела пузо, – экая беда!
Мне бездарность душу ранит,
Я мету её, как сор.
На подмостках кнут и пряник –
Самый лучший режиссёр.
Я достаточно удобный
Персонаж для оперетт.
Кто твердит, что я недобрый,
Искажает мой портрет.
Сколько милых крошек я приободрил!
Сколько бус и брошек им передарил!
Ищет, ищет муза: где её звезда?
Заимела пузо, – экая беда!
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
(Крепостной театр. Репетиция танцев. Между движениями актрисы переговариваются. За ними приглядывают зрелые женщины, находясь в стороне за тихим вязанием и всяким рукоделием – таков порядок).
БЕЗЫМЯННАЯ АКТРИСА:
— Наша Люба, верно, снова будет петь подпури в хорах. И как только она помнит эти подпури!.. Да половина-то всё по-французски и по-итальянски!
ЛЮБА (кротко):
— Ой, я ведь лишь наглядкою, все роли. Нарочно-то не учу, память сама схватывает.
БЕЗЫМЯННАЯ АКТРИСА:
— У тебя на лицо призвание к трагизму. Как у примы.
ЛЮБА:
— В образах только и забудешь наше положение. Театр – это нам первая отдушина, что ни говори.
ДРУГАЯ АКТРИСА (испуганно):
— Что вы, что вы? Не услышал бы кто! (Предупредительно): Люба, кто тогда будет первые па в «Китайской огороднице» танцевать? Девушки, мило улыбаемся, на нас смотрят.
6.КРЕПОСТНОЙ ТЕАТР
Есть Париж честной, а в Париже – Монмартр –
Палестина вам, и Мекка вам, и перлы вам!
Так на крепостной посмотри же театр,
Наш беспечный зритель века двадцать первого!
За прямой спиной, за любой стеной,
За улыбкой ярких наших губ –
Век наш крепостной, быт наш крепостной,
Барин – крепостник и душегуб.
Нет у нас ни права, ни свободы,
Горечь на раскрашенных губах.
Пропадают молодые годы
На подмостках или в погребах.
Вот она, судьба, не изменишь её,
И кручина, и причина для отчаянья.
Всюду городьба, крепостное житьё,
И не будет ни почина, ни венчания.
За прямой спиной, за любой стеной,
За улыбкой ярких наших губ –
Век наш крепостной, быт наш крепостной,
Барин – крепостник и душегуб.
Нет у нас ни права, ни свободы,
Горечь на раскрашенных губах.
Пропадают молодые годы
На подмостках или в погребах.
(Аркадий, проходя мимо, задерживается, его взгляд встречается с Любиным, происходит обмен нежностями. На большее оба пойти не рискуют, но видно – это глубокое чувство).
БЕЗЫМЯННАЯ АКТРИСА:
— Любочка, что с тобой?
ЛЮБА:
— Ничего, задумалась просто.
ДРУГАЯ АКТРИСА:
— Ах, там ведь, кажется, наш Аркадий Ильич! (хмыкает).
ЛЮБА (вспыхивая):
— Ну как вам не стыдно! Что за намёки?
БЕЗЫМЯННАЯ АКТРИСА (с пониманием):
— Да чего уж там, или мы не знаем?
ЛЮБА:
— Всё-то вы выдумываете! (Убегает).
АКТРИСЫ:
— Ох, это инженю точно добром не кончится.
— И никто ничем не поспособствует… Просто ужас!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
(Аркадий в своей уборной растирает на жиру краски, готовит инструменты для работы).
7.ПЕСНЯ АРКАДИЯ
Кого люблю я – нельзя коснуться.
Как будто сплю я, но как проснуться?
И всё, что любо – мне имя Люба.
И вновь молись: вот она!
Но что нам этот запретный метод,
Любовь Онисимовна?
Видать, я больно перетрудился.
Зачем невольно на свет родился?
Для душегуба – что я, что Люба:
Мы лишь игрушки его!
Их принимают, затем ломают,
Но поглядим – кто кого.
Во мне всё бродит огнём и жаром.
Но не проходят страданья даром.
Пусть время грубо – не бойся, Люба:
Дороже страсти мне честь!
Мы будем вместе – жених к невесте,
Пускай препятствий не счесть!
(Приходят двое артистов на грим. Аркадий сажает их, отходит и, сложив на груди руки, смотрит в раздумье. Возникает донельзя озабоченный режиссёр – тоже из крепостных).
РЕЖИССЕР (просяще):
— Аркадий, распиши натуры подобающе, потому как нынче же через Орёл проездом с поночёвкою будет государь, и хозяин ждёт его величество на вечернее представление. Будем давать «Китайскую огородницу». Приглашено всё высшее общество, непременно надо произвести фурор и экзальтацию. Я пришлю Любочку, ты её уложи по высшему разряду, как ты умеешь. Уж не попусти лиха, умоляю тебя! Боже мой, сколько хлопот, сколько хлопот…
(Уходит, картинно заламывая руки).
Аркадий принимается за гримирование натур. Через минуту появляется Люба. Она робка, но не может скрыть радости от возможности увидеться близко. И Аркадий сбивается от волнения на неловкие заминки. Натуры то и дело ойкают: то щипнёт ненароком, то кольнёт. Люба, присев у двери на стул, по-девчоночьи прячет улыбку – ей забавно это видеть. Аркадий, чудо как хорош в свободе творчества, отпускает расписных красавцев и со значением внутренних чувств поворачивается к ожидающей Любе.
АРКАДИЙ:
— Прошу вас к зеркалу, Любовь Онисимовна.
8.ДУЭТ ЛЮБЫ И АРКАДИЯ
Он:
— Опять мы вдвоём на гриме
Со всей немотою уст.
Я образ дарю не приме —
Предмету сердечных чувств.
Хотя бы плеча
мне украдкой
коснуться,
Страдая и так любя!
И руки, крича,
с каждой прядкой
трясутся:
Ведь им не обнять тебя!
Она:
— Когда я в таком наряде,
Трепещет душа моя.
От пальцев твоих, Аркадий,
Про всё забываю я.
Мы сходимся, чтобы
затем разминуться,
Не страшный ли это сон?
Хочу я проснуться…
Он:
— Хочу я проснуться…
Вместе:
— Иль вечным забыться сном.
Волнение крови – подобье вины,
Но в нашей любови мы разве вольны?
Он:
— Тебя я люблю!
Она:
— Тебя я люблю!
Вместе:
— И взор твой лишь только ловлю!
Волнение крови – подобье вины,
Но в нашей любови мы разве вольны?
Он:
— Тебя я люблю!
Она:
— Тебя я люблю!
Вместе:
— И взор твой лишь только ловлю!
(За кулисами слышится грохот, шум и вскрики. Что-то случилось).
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ:
(Поваленная декорация. Актёры стоят кругом, все перепуганы).
РЕЖИССЁР (стонуще):
— Ну, братцы мои, как это случилось? Как грохнулась эта чёртова декорация?
КТО-ТО:
— Плотники не закрепили толком.
РЕЖИССЁР:
— Божё мой! Что делать, что делать? Последняя репетиция!
КТО-ТО:
— Да бросьте паниковать, Пал Аристархович, мы ж эту «Китайскую огородницу» вдоль и поперёк знаем. Что там заучивать? Хошь так поверни, хошь этак. Барока и есть барока – ни смыслу, ни порядку. Разве что экзотичность этакая, заморская!
(Гремит гром – появляется граф. Одно его появление уже ужас).
ГРАФ (не повышая голоса, даже ласково):
— Ну, голубчики? Решили мне спектакль сорвать? Вредительство учинили? Перед государем-императором меня вздумали чучелом огородным выставить? (Срываясь в крик). Да я вас… на каторгу! На конюшню! В солдаты! К чёрту в пекло! (Сам себе). По-моему, достаточно. (Всем). Что с декорацией?
РЕЖИССЕР (насмерть перепуганный):
— Ваше сиятельство, рухнула-с, сама собою. Антонине Власьевне ногу задело. Ходить уж не сможет. Беда-с, я бы сказал – катастрофа-с. Некому играть герцогиню де Бурблян… с! (Падая на колени). Не велите казнить! (Пытается целовать руки, хватается за туфли графа). Не виноват, чистое недоразумение. Плотники недоглядели, их оплошка.
ГРАФ: (милостиво)
— Встань, Павлуша, встань. Панталоны замараешь. Ты режиссёр, фигура. Не срамись. Плотников выпороть. Всех. Больную отнести в каморку, доктора позвать. Так замены, говоришь, нет?
РЕЖИССЁР (пытаясь незаметно провалиться сквозь пол):
— Никак нет.
ЛЮБА (негромко, но решительно):
— Я смогу.
ГРАФ (удивлённо):
— Знаешь всю роль?
ЛЮБА:
— Как не знать, барин? Особливо мне нравится, когда герцогиня у отцовых ног прощения просит с распущенными волосами и помирает. Я, барин, склонна к трагическому. Я смогу.
ГРАФ (отойдя сердцем и даже улыбаясь):
— Вот и славно. (Режиссёру) Ну, шельма, если у тебя и на эту девицу что-нибудь упадёт – первая же война твоя. С ружьём наперевес. (Всем). Работайте! Через два часа сам проверю! (Отведя в сторонку режиссёра). Скажи как есть: справится Люба с ролью?
РЕЖИССЁР:
— Думаю, не испортит.
ГРАФ:
— За порчу мне твоя спина отдельно ответит, а ей отнеси-ка от меня камариновые серьги.
РЕЖИССЁР (понимающе):
— Слушаюсь.
9. ХРАМ МЕЛЬПОМЕНЫ. ПЕСНЯ РЕЖИССЁРА
В этом храме Мельпомены
Не бывают перемены.
Век четвёртая стена –
Наша битая спина.
Пьесы глупые мусоля,
Насобачились играть.
Ваша воля – наша доля,
Не впервые помирать.
Даже кто на этой сцене
Верно служит Мельпомене,
Не спасёт его она,
Будет битая спина.
Очи графа не мозоля,
Будем слёзы вытирать.
Ваша воля – наша доля,
Нам ли долю выбирать?
Тот, кто знает бабам цену,
Уважает Мельпомену.
Лишь у барина она
Целомудренна одна.
Не живей покойник трупа
И не слаще редьки хрен.
То ли это наша труппа,
То ли баринов гарем.
Нет у случая замены.
Мы во власти Мельпомены.
И во власти Сатаны –
Ни стены и ни спины.
Знать, сухой у графа порох
Да у нас неважный щит.
Слава богу, что актёров
В адюльтеры не тащит!
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
(Покои в имении— в них до безобразия заросший человек в военном мундире. Это брат графа Каменского. Перед ним толпятся городские цирюльники).
ХОЗЯИН (неприветливо):
— Паликмахеры?
ПАРИКМАХЕРЫ (подобострастно):
— Так точно.
— Они самые.
ХОЗЯИН:
— Вызвал я вас, братцы, неспроста! Найдётся ли тут ловкий какой брадобрей, кто приведёт меня в форму и не порежет лица ни разу? И чтобы не было оно в бритом виде, как мужицкая балалайка без струн.
ПАРИКМАХЕРЫ:
— Да как же это сделать прикажете? Нет у нас таких смельчаков.
— Уж больно шибко вы заволохматемши-с.
ХОЗЯИН: — Надобности не было. Я вон и своего брадобрея в Москву по оброку отпустил – за что его, дармоеда, содержать? А тут такой казус: государь проездом. Хоть плачь, а брейся.
10.ДИКИЙ ПОМЕЩИК
Хоть чин военный, но деревенский,
Обыкновенный помещик я.
Люблю овраги да перелески,
Да не видал бы вовек бритья.
Я одичал в отставке,
Цирюльников кляня.
Бугры да бородавки
На роже у меня.
А бриться – ножик острый,
Чесаться – это шок.
И мне противно просто
Касаться бритых щёк.
В дыре медвежьей и жизнь другая,
Туда депеши мне не несут.
Я диким видом не напрягаю,
Зато пугаю, как Страшный суд.
Я одичал в отставке,
Цирюльников гоня.
Бугры да бородавки
На коже у меня.
А бриться – ножик острый,
Как заворот кишок.
И мне противно просто
Касаться голых щёк.
ХОЗЯИН:
— Выходит, нет умельцев? Как я тогда могу представиться императору, что будет в театре? Ежели кто может сделать подобие брата моего графа Каменского, тому я два золотых даю, а кто обрежет – вот два пистолета на стол кладу. Один прыщик или на волосок бакенбарды не так проведёшь, — убью тотчас.
ПАРИКМАХЕРЫ:
— Мы, барин, всё больше по баням с тазиками – рожки да пиявки ставить. Ни вкусом, ни фантазией не обладаем.
— Мы за такую особу и притронуться недостойны, да у нас и бритов таких нет, потому что у нас бритвы простые, русские, а на ваше лицо нужно бритвы аглицкие. Это один графский Аркадий может.
ХОЗЯИН:
— А ну, подите все вон! Вон, я сказал!
(Цирюльники с радостью удаляются.Появляется одновременно граф Каменский, хозяин имения).
— Братец, а я к тебе как раз собирался с большой моей просьбой: отпусти перед вечером твоего Аркашку, чтобы он меня как следует в хорошее положение привёл. Я давно не брился, а здешние цирюльники совсем бестолочи, ничего не умеют.
ГРАФ:
— Здешние цирюльники, разумеется, гадость. Я даже не знал, что они есть, потому что у меня и собак свои стригут. А что до твоей просьбы, то ты просишь у меня невозможного.
11..ДУЭТ БРАТЬЕВ КАМЕНСКИХ
Брат:
— Так отправишь?
Граф:
— Не могу.
Брат:
— К брату ведь, не ко врагу.
Граф:
— Я такую клятву дал.
Не устраивай скандал.
Если раб меня лишь бреет –
Кто перечить мне посмеет?
Коли слово отменю,
Как другого обвиню?
Брат:
— Отмени хоть на разок
Да прикрой себе глазок.
Я же с ним не убегу.
Дай Аркашку.
Граф:
— Не могу.
Если слово я нарушу –
Как трясти холопам душу?
Раз порядок изменю –
Всё изменится меню.
Брат:
—Кабы раб меня постриг,
Ты бы после поднял крик.
Так какой же твой ответ:
Не даёшь Аркашку?
Граф:
— Нет.
Говорю тебе не ложно:
Это вовсе невозможно.
Я из дома не гоню,
Но себе не изменю.
ГРАФ:
— Мой мастер, пока я жив, никого, кроме меня, убирать не будет. Разве я могу быть не последователен и моё же слово перед рабом трепать?
БРАТ ГРАФА: — Это последнее твоё слово, брат?
ГРАФ:
— Да, последнее.
БРАТ:
— А то я думал, что тебе свой брат дешевле крепостного холопа. Так ты слова своего и не меняй, а пришли Аркашку ко мне моего пуделя остричь.
ГРАФ:
— Хорошо, пуделя остричь я его пришлю.
БРАТ:
— Ну, мне достаточно.
(Пожимает графу руку и уходит. Граф вызывает колокольчиком лакея).
ГРАФ:
— Вели Аркадия найти.
12.ПЕСНЯ ГРАФА. РОДОСЛОВНАЯ
Нас, Каменских, двое на один Орёл.
Наше племя злое город приобрёл.
Сколько там уродства в каждом подлеце –
Лишь бы благородство было на лице.
Могу я всех купить,
Могу я оскопить,
А бога нет – народ, забудь.
На что добро копить?
С лица воды не пить,
А там уж сами как-нибудь.
Батюшка-фельдмаршал мужичьём убит.
Он, мучитель страшный, нами не забыт.
Мы его два сына – Серж и Николя.
Не по нам осина, не по нам петля.
За что тут добрым быть,
За что народ любить?
Он не Парнас и не Монмартр.
На что такая прыть?
Не проще ли открыть
Для глупой публики театр.
Появляется Аркадий.
ГРАФ:
— Послушай, голубчик, что-то я хотел сказать? Ах, да, ступай к моему брату и оболвань его дурацкого пуделя.
АРКАДИЙ (недоверчиво):
— И ничего больше?
ГРАФ:
— Только и всего, но поскорей возвращайся актрис убирать. Люба в трёх положениях должна быть, а после театра представь мне её святой Цецилией.
(Аркадий пошатывается).
Что это с тобой, дружок?
АРКАДИЙ:
— Виноват, на ковре оступился.
ГРАФ (прищурясь):
— Смотри, к добру ли это? Ну, не теряй время, исполняй.
(Аркадий уходит).
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
(В доме брата графа уже у зеркала свечи зажжены и опять два пистолета рядом. У Аркадия в руке прибор в кожаной шкатулке).
ХОЗЯИН:
— Видишь эти пистолеты, в них черкесские пули. Пуделя у меня никакого нет, а нужно мне, чтобы ты сделал туалет в самой отважной мине, и получай десять золотых, а если царапнешь — убью.
(Аркадий без особых раздумий приступает к делу. Всё делает быстро, ссыпает в карман монеты).
АРКАДИЙ:
— Прощайте.
ХОЗЯИН:
— Постой, отчаянная твоя голова, отчего ты на это решился?
АРКАДИЙ:
— Это знает только моя грудь да подоплёка.
ХОЗЯИН:
— Может быть, ты от пули заговорён, что и пистолетов не боишься?
АРКАДИЙ:
— О них я и не думал.
ХОЗЯИН:
— Как же так? Неужели ты смел думать, что слово твоего графа твёрже моего, и я в тебя за порез не выстрелю? Если на тебе заговора нет, ты бы жизнь кончил.
АРКАДИЙ (бесстрашно и спокойно):
— Заговора на мне нет, а пока бы ты руку с пистолетом поднимал, я бы тебе горло перерезал.
(С тем Аркадий уходит, оставив хозяина в неожиданном раздумье. Но, посмотрев в зеркало на себя, разительно преображённого, тот приободряется, делает осанку и щегольской вид).
ХОЗЯИН (своему отражению):
— В тихом омуте, конечно, черти водятся, но дело своё этот холоп знает отменно. Вот теперь в самый раз к императору! КрасавЕц!
13.ПЕСНЯ БЫВШЕГО СЛУЖАКИ
Постелите половик, а я лягу на него.
Я бывалый фронтовик, о-го-го! О-го-го!
Я на ворога хожу, нету шанса у того.
Супостату я грожу – о-го-го! О-го-го!
Мне не нужна пищаль железная,
Меня зовите «вашебродь»!
Одна моя задача трезвая –
В огне себя перебороть.
Пусть у меня растёт бородушка,
Её я саблею сыму.
А где-то ждёт меня молодушка,
Котору жадно обниму.
Вы найдёте без меня неминучую беду.
Я вам линию огня отведу, отведу.
Я атакою помят – ну да это ничего.
Только пуговки звенят – о-го-го! О-го-го!
Мне не нужна пищаль железная,
Меня зовите «вашебродь»!
Одна моя задача трезвая –
В огне себя перебороть.
Пусть у меня растёт бородушка,
Её я саблею сыму.
А где-то ждёт меня молодушка,
Котору жадно обниму.
Бьёт походный барабан, небеса и те гудят.
Можа, мне нацепят бант и крестом наградят.
Буду гоголем ходить и поглаживать его.
Я же, мать твою тудыть, о-го-го! О-го-го!
Мне не нужна пищаль железная,
Меня зовите «вашебродь»!
Когда моя задача трезвая –
В огне себя перебороть.
Пусть у меня растёт бородушка,
Её я саблею сыму.
А где-то ждёт меня молодушка,
Котору жадно обниму.
Маршируя, уходит в театр.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
(Театр, уборная Любы. Входит неловко режиссёр. У него скверное поручение).
РЕЖИССЁР:
— Это тебе от барина. (Вручает подарок графа. Увидев серьги, Люба едва не падает в обморок. Режиссёр её пытается утешить). Ничего, ничего, авось да обойдётся. На репетицию всё же выходи, не задерживайся. Слезами горю не поможешь.
(Он уходит, а Люба бросает серьги на столик и беззвучно плачет).
14.ПЕСНЯ ЛЮБЫ ПЕРЕД СПЕКТАКЛЕМ
Зря на сцене я блистала
В канделябрах и свечах.
Вот судьба моя настала –
Белый саван на плечах.
Буду смертницей одета,
Как отца святая дочь.
Не увидят очи света:
Спеленает душу ночь.
Как я милого любила,
Не засвищет соловей.
Ложе барское – могила
Для невинности моей.
Побледнеют на аркаде
Розы белые, как снег.
Ах, Аркадий, бога ради
Не суди меня за грех.
Горе вилось изначально
Над моею головой.
Всё закончится печально
Этой ночью роковой.
На руках тугие путы,
Стены тесные вокруг…
Истекут мои минуты,
И прощай, сердечный друг!..
(Входит Аркадий и застаёт Любу в полном расстройстве чувств. Механически она даёт себя прибрать. Оба в смятенном состоянии).
АРКАДИЙ (наклоняясь к уху, вроде как обдувая завитой локон):
— Ничего не бойся. Увезу!
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
(Спектакль. Танцевальная композиция в стиле XIX века).
15. ТЕАТР СУДЬБЫ
Мы гости лишь, мы визитёры,
Что здесь задержались на миг.
Не очень большие актёры
В ролях неприметных своих.
Запутаем всё многократно,
Нащупаем что-то порой.
И жизнь на подмостках театра
Не кажется вовсе игрой.
Зал рассекает рампа,
Мир на театр похож.
Если всё это правда,
Что же такое ложь?
Солнце слепит софитом,
Воды небес пресны.
И по чужим орбитам
Наши блуждают сны.
Своё отведённое время
Имеют и тело, и дух.
Что прожито – больше не бремя,
Что будет – не ангельский пух.
Одно нам ещё остаётся –
В последний задуматься раз:
Откуда всё это берётся,
Куда всё уходит от нас?
Зал рассекает рампа,
Мир на театр похож.
Если всё это правда,
Что же такое ложь?
Надо принять без злости,
Даже набив мозоль:
В мире мы этом гости,
Жизнь – это только роль.
(Проигрыш).
Зал рассекает рампа,
Мир на театр похож.
Если всё это правда,
Что же такое ложь?
Будет спектакль забытым,
Будут глаза грустны.
И по чужим орбитам
Наши исчезнут сны.
(В ложе сидят оба графа Каменских – похожие друг на друга стараниями тупейного художника. Восседает важный император со свитой. Красуется знатная публика. Всё чинно и благородно. Все аплодируют).
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
(Антракт. За кулисы к актёрам наведываются графы Каменские. Сам граф подозрительно благодушен, его брат себе на уме. Тут же находится за своей работой Аркадий. Он невероятно напряжён).
БРАТ ГРАФА (глянув недобро на Аркадия и наклоняясь к уху графа):
— Я тебе как брат советую: ты его бойся, когда он бритвой бреет.
(Граф странно улыбается. Аркадий в это время пудрит Любу и в нервном состоянии просыпает много пудры. Француз-костюмер отряхивает пудру со словами: тро боку, тро боку!
Все уходят на финальную часть представления, в том числе Люба в костюме герцогини де Бурблян. Остаются не занятые актёры, актрисы и приглядывающие за ними женщины).
16.НАДЗИРАТЕЛЬНИЦЫ
Не по своей мы доброй воле
Тут как на привязи сидим.
И ломит оченьки до боли:
Всё за актрисками следим.
Одни тревоги, одни тревоги,
Ночами бойся да не спи.
Мы все в залоге, мы все в залоге,
Мы как дворняжки на цепи.
Мы горемычные мамаши,
Покуда детушки растут.
Когда б у нас не чада наши,
То мы б сидели разве тут.
Одни тревоги, одни тревоги,
Ночами бойся да не спи.
Мы все в залоге, мы все в залоге,
Мы как собачки на цепи.
Хоть пьесы пишет заграница,
Да нам-то ведомо без слов:
Где вавилонская блудница,
А где несчастная любовь.
Одни тревоги, одни тревоги
На этом нашем пятачке.
Мы все в залоге, мы все в залоге,
А наши дети на крючке.
(Возвращается Люба – уже в образе Святой Цицелии: в белой безрукавной тунике на плечевых узелках, венце-обруче и с лилией непорочности в руке. Аркадий проходит сквозь недобрых слуг у двери в каморку Любы).
17. ПЕСНЯ АРКАДИЯ ПЕРЕД ПОБЕГОМ
Жаль, нету винчестера и нету мушкета.
Там ждут меня шестеро за то да за это:
За дерзость холопскую, что хуже, чем шкворень,
За то, что не злобствую, а всё ж непокорен.
Зачем для курицы в руке кистень,
Когда на улице метёт метель?
Ветров простуженных напиться чтоб,
Окрутит суженых в ночи сугроб .
Вобрались печёнкою трагедии сцены.
Натурою тонкою не выломать стены.
Монет у художника, быть может, не густо,
Но, как и положено, высокие чувства.
Не удостоилось душою ввысь.
Свободы стоимость – не честь, а жизнь.
Из пут не выбраться, когда ползком.
Лишь сердцем вырваться – одним куском.
(Аркадий решительно выбивает столом всё окно, врывается вой метели, гаснет свет).
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
(Дом сельского священника. Ночь, тусклое освещение. Батюшка и матушка в годах. При доходе не бедствуют. Батюшка в очочках за чтением).
18.ПЕСНЯ СВЯЩЕННИКА
Сердце переменчиво
Случаю в угоду.
Сколько перевенчано
Разного народу.
На любое таинство
Отче наш еси.
Кто ни приплутается –
Уж не пронеси.
Ночь зимою длинная
Да метель глухая.
Служба-то рутинная,
Плата неплохая.
Получу подарочек
Вновь от ездовых.
На свечи огарочек –
Десять восковых.
Кто заглянет вечером,
Кто заглянет в полночь.
Место это мечено,
Бог и ветер в помощь.
Время всепогодное,
Ночи нет и дня.
Ведь богоугодное
Дело у меня.
(Стук в дверь. Хозяин открывает, встречает беглецов. Те кидаются прямо в ноги).
АРКАДИЙ:
— Спасите, дайте обогреться и спрячьте до вечера.
БАТЮШКА:
— А что вы, светы мои, со сносом или просто беглые?
АРКАДИЙ:
— Бежим от графа Каменского. Мы вам дадим за ночлег золотой червонец и за венчание три червонца. А если нет, то мы в турецком Хрущуке окрутимся.
БАТЮШКА (торопливо):
— Нет, отчего же, я и тут могу. Что там ещё в Хрущук-то везть. Давай за всё вместе пять золотых, я вас здесь окручу.
(Аркадий даёт деньги попу, Люба из ушей – камариновые серьги попадье).
БАТЮШКА:
— Ох, светы мои, всё бы это ничего, но нехорошо, что вы графские. Хоть я и поп, а мне его лютости страшно. Ну, да что бог даст,— прибавьте ещё лобанчик хоть обрезанный и прячьтесь. (Аркадий даёт шестой червонец, а тот – попадье). Что же ты, старуха, стоишь? Дай беглянке хоть свою юбчонку да шушунчик какой-нибудь, а то на неё смотреть стыдно, — она вся голая. (Подумавши). Куда же вас спрятать-то? В церкви, что ли, в сундуке с ризами?
(Тут раздаётся новый, требовательный, стук в дверь).
БАТЮШКА (Аркадию):
— Ну, свет, в сундук с ризами вам теперь, видно, не попасть, а полезай-ка скорей под перину. (Любе). А ты, свет, вот сюда.
(Открывает часовой футляр, помещает туда Любу и запирает на ключ, который кладёт в карман. Идёт открывать. А там, слышно, народу много. Вошло семь человек погони, всё из графских охотников, с кистенями и с арапниками, а за поясами своры верёвочные, и с ними восьмой, графский дворецкий, в длинной волчьей шубе с высоким козырем. Старичок-священник, видя, что дело плохо, — весь трясётся перед дворецким и крестится).
19. ДУЭТ ПОПА И ДВОРЕЦКОГО
ПОП:
Ой, вы, светы мои, бес меня попутал!
Ведь на месте таком усадил Господь!
И стучатся ко мне всякую минуту,
И не можно никак это побороть!
Душу не казните, ведь она слепа.
В лихе не вините бедного попа.
Знаю, знаю, знаю дело ваше я.
Богом заклинаю, у меня семья.
(При этом фальшиво крестится и пальцем через левое плечо на часовой футляр указывает).
ДВОРЕЦКИЙ:
Ох, и высечь тебя надо бы, мошенник,
Да не буду за то грех на душу брать.
Ты нам эти часы отопри, священник,
А со страху потом будешь помирать.
Коль не виноватый, не чеши в носу.
Или я пенаты эти разнесу!
Ключик дай, короче, сторож алтаря!
Или же ты, отче, супротив царя?
ПОП:
Ой вы, светы мои, где же этот ключик?
Уж и памяти нет, Господи прости.
(И себя другою рукой по карману выразительно гладит).
И себя, и меня барин пусть не мучит,
Всё на свете забыл, с места не сойти.
ВМЕСТЕ:
Оба мы на службе, оба ни при чём.
Всё решим по дружбе маленьким ключом.
ПОП:
Я ведь не Иуда.
ДВОРЕЦКИЙ:
Я не Крысобой.
ВМЕСТЕ (взирая на небеса):
Что идёт оттуда, то дано судьбой.
ДВОРЕЦКИЙ (достаёт ключ у попа из кармана и отпирает часы):
— Вылезай, соколка, а сокол твой сам теперь нам явится.
АРКАДИЙ (сбросив с себя поповскую постель):
— Да, видно нечего делать, ваша взяла, — везите меня на растерзание, но только она ни в чём не повинна: я её силой умчал. (Плюёт в лицо попу).
БАТЮШКА:
— Светы мои, видите ещё какое над саном моим и верностью поругание? Доложите про это пресветлому графу.
ДВОРЕЦКИЙ:
— Не беспокойся, ему всё причтётся.
ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ
(Люба на полу в своей каморке. Поднимает голову, снова прислонят к полу. Слышны стоны – отчётливо, многоголосо. Там, внизу, узилище. Там, как ей кажется, её Аркадий – в пытках и мучениях).
20. В ПОТАЙНЫХ ПОГРЕБАХ
В потайных погребах темно,
Только цепи одни звенят.
Так у графа заведено,
Нам отходную не звонят.
Тут и Страшного нет суда,
Тут без вести тебе пропАсть.
А кого сволокут сюда,
То уж лучше бы зверю в пасть.
Не исчислятся разумом долгие ночи,
Не попАдают рядом столпы и колонны.
Приползут гады-аспиды, высосут очи.
И зальют тебе ядом лицо скорпионы.
Человек ты или медведь,
Эти страсти по всем краям.
Не ожить и не омертветь
В преисподней холодных ям.
ПопадАет душа на дно,
Век без памяти в кабале.
И с медведями заодно
Пропадает народ в земле.
Не исчислятся разумом долгие ночи,
Не попАдают рядом столпы и колонны.
Приползут гады-аспиды, высосут очи.
И зальют тебе ядом лицо скорпионы.
(Люба припадочно бьётся в дверь, ищет что-то острое, наконец решает удавиться собственной косой. Затемнение).
ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
(Люба в большой светлой избе. Входит пожилая, высокая женщина в синей пестряди и повязана пестрядинным чистым платком, лицо ласковое).
ЖЕНЩИНА:
— Отошла, вижу. Ну, подымайся. Меня Дросида Петровна зовут. А это телячья изба, скотный двор. Сюда тебя определили. Ты вроде как умом тронулась.
ЛЮБА: — Где я, баушка?
ДРОСИДА:
— Да в графском же имении, где ещё. А я тоже такая, как и ты, и не весь свой век эту пестрядь носила, но только не дай бог о том вспомнить, а тебе скажу: не сокрушайся, что на скотный двор попала, — на ссылу лучше, но только вот этого ужасного плакона берегись... (Дросида достаёт из-за белого шейного платка стеклянный пузырёк).
ЛЮБА:
— Что это?
ДРОСИДА:
— Яд забвения.
21.ПЕСНЯ ДРОСИДЫ
Бывает, найдёт состоянье такое –
Какой эту муку плакон утолит?
У женского сердца не будет покоя,
Покуда жалеет, покуда болит.
Насквозь уже горло своё промочила,
И стала мне водка – как будто вода.
Тебя разлучила, меня разлучила
И всех разлучила со счастьем беда.
До срока в могилу себя не тащи ты,
Кресты там одни безответно стоят.
И нет нам опоры, и нет нам защиты,
Окроме забвенья, которое яд.
Снега ли повалят, захлюпает слякоть –
За новым плаконом послать ли гонца?
Плакон – это слёзы. И плакать, и плакать
До самого гроба, видать, до конца.
По-бабьи молюсь я пречистым иконам,
А бог не поможет – и вера пуста.
Опять утолюсь я заветным плаконом,
Ему только верят сухие уста.
ДРОСИДА:
— Я с собой не совладала раз, выпила... Теперь надо мне это, а ты не пей пока можно. Тебе ещё есть утешение: его господь уж от тиранства избавил!..
ЛЮБА (вскрикнув и схватив себя за волосы): — Умер? Что это – волосы не мои… белые…
ДРОСИДА: — Не пужайся, девонька, твоя голова ещё там побелела, как тебя из косы выпутали, а он жив, жив…
ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
(В комнате страшно огорчённый граф и Аркадий, изрядно помятый после подвала).
ГРАФ (обходя вокруг и покровительственно ощупывая):
— Что же ты натворил, дружочек? Ах, Аркадий, бедовая голова! Где же твоя ко мне благодарность? Но я не такой сатрап, как вы все думаете, и сделаю тебе милость, какой никому не было. Ты должен был всё пройти, за всё мне ответить, но как своего фаворита я без этого зачёта пошлю тебя в солдаты. Да кроме того за смелость, что брата моего побрил, открою путь чести – будешь полковым сержантом, как ты того заслуживаешь. И напишу в письме, чтобы на войну тебя послали, покажи там свою храбрость. Тогда над тобой не моя воля, а царская.
22.ПЕСНЯ ГРАФА. ОТПУЩЕНИЕ ГРЕХОВ
Я не Понтий Пилат, да и ты не Спаситель.
Не косись на меня: дескать я – крепостник.
За тебя попросил, видно, наш Вседержитель,
Тому небо судья, кто лишь робкий тростник.
Ты обязан пройти эти крестные муки:
Государева честь и державный предел.
И на этом пути умываю я руки,
А как будет – бог весть, ты же сам захотел.
Не сужу за любовь, не сужу за измену.
Сам вину искупай, коль свобода добрей.
Лишь пролитая кровь знает истины цену,
Вот и с богом ступай от меня, брадобрей.
От тебя за версту пахнет смутой и бунтом,
Чтобы кинуться в бой из болота тоски.
Как медведь, зарасту – ты проявишь свой ум там,
А ведь были с тобой мы как будто близки.
(Граф ещё раз ласково трогает Аркадия, изображает глубокое сожаление и уходит, Аркадий остаётся. Затемнение).
ЧАСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
(Снова светлая изба, где Люба и Дросида Петровна).
ДРОСИДА:
— Видишь, живой он, Аркадий твой.
ЛЮБА:
— Да война ведь, страшно. Убить могут. Да и свидимся ли.
ДРОСИДА:
— На всё воля божья. Ему теперь легче и бояться больше нечего: над ним одна судьба, — что пасть в сражении, а не холопья наша зависимость.
23.ПЕСНЯ ЛЮБЫ
Мне не надо в поле витязя,
Что ведёт неравный бой.
Нешто, милый, не увидимся,
Не обнимемся с тобой?
До чего картина жуткая,
Одиночество и плен.
Затоскую не на шутку я,
Коль не будет перемен.
Мне не надо бела лебедя,
Мне бы друга моего.
Нешто буду я в неведенье,
Не узнаю ничего?
До чего планида горькая –
Быть в разлуке до конца.
Разве я такая гордая,
Чтоб истаять без венца?
ЧАСТЬ СЕМНАДЦАТАЯ
(Няня и мальчик (Рассказчик в детстве) сидят в саду на скамейке, они на прогулке).
МАЛЬЧИК:
— Нянюшка, а что же, не убили Аркадия? Увиделись вы с ним?
НЯНЯ:
— Да всё к тому шло, милый, а лихая доля опять навредила. Я три года по всем ночам видела, как Аркадий Ильич сражается. К театру меня не возвращали, ноги стали плохие. Я осталась при телятах да тётке помогала. Бог знает, сколько бы я в этой унылости прожила, да вдруг вечером в избу камень залетел, в бумажку завёрнутый. Я кинулась – за окном нет никого. И всё не решалась развернуть. А развернула – глазам не поверила.
МАЛЬЧИК:
— Это от Аркадия Ильича записочка была? От него же, верно?
НЯНЯ:
— Верно, милый, от него, сокола моего.
(На авансцене появляется фигура Аркадия в мундире офицера – как видение. И словно тьма, фатально и непоправимо, не пускает его к старушке-няне – его бывшей невесте Любе).
24. ПИСЬМО АРКАДИЯ
Здравствуй, моя Любушка,
Я здоров и цел!
Я теперь, голубушка,
Бравый офицер!
Я, душа, не бедствую,
Поменял венец.
Вышел службой честною
В люди, наконец.
Ежели ты тут жива,
Так же всё любя,
Я у графа лютого
Выкуплю тебя.
Не терпи мучение,
Не томись в беде.
Я на излечении
В здешней слободе.
Ордена надену я,
Нацеплю кресты.
Лебедь моя белая,
Вольной будешь ты.
Скоро повстречаемся,
Коли не помрём.
Скоро повенчаемся
Перед алтарём.
МАЛЬЧИК:
— А что же после? Дальше!
НЯНЯ:
— Записочку я сожгла. А наутро теляток поить вышла, как за забором шум услыхала. Навозник Филипп въехал и говорит, что в Пушкарской слободе постоялый дворник ночью сонного офицера зарезал и пятьсот рублей с него снял. Поймали его, говорит, всего в крови и с деньгами. И тут уж я упала без памяти – это моего Аркадия зарезали. Вот он в могилке, куда мы ходим, и лежит.
МАЛЬЧИК:
— А кто же схоронил тупейного художника?
НЯНЯ:
— Губернатор, голубчик, сам губернатор на похоронах был.
ЧАСТЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
(Отпевание в храме. Присутствуют губернатор, чины, граф Каменский, Люба с Дросидой Петровной, актёры, актрисы и все прочие).
25.МОЛЕБЕН И ПАРТИИ В ХРАМЕ
(рапсодия)
СВЯЩЕННИК:
Попросить хотел бы Христа ради я
Слабою моей рукой:
Господи, болярина Аркадия
Со святыми упокой!
Мы тебе помолимся заранее:
Отвори герою рай!
Не оставь ты это злодеяние
И убийцу покарай!
ХОР:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, пребудем
Со святою силой!
Путь облЕгчи крестный
И любовь умножи,
Отче наш небесный,
Милостивый Боже!
РЕПЛИКИ:
— Аркадий наш красавец! И смерть ему к лицу!
— А как же тот мерзавец? Что будет подлецу?
— Да каторга, конечно! Убит-то офицер!
— Прости нас, Боже, грешных, тут сам остался б цел!
— Наш батюшка – оратор, ну, истинно аббат!
— И граф, и губернатор о воине скорбят!
— Что ж люди так лютуют и льют, как воду, кровь?
— Ему отсалютуют – и кончена любовь.
— А Любу нашу жалко, седы её виски.
— Она уже, как палка: иссохла от тоски.
— И где былая смелость? В России все – рабы.
— Уж вволю натерпелась бедняга от судьбы.
ХОР:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, пребудем
Со святою силой!
Путь облЕгчи крестный
И любовь умножи,
Отче наш небесный,
Милостивый Боже!
ЧАСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
(Няня и мальчик всё ещё сидят в саду).
МАЛЬЧИК:
— Няня, что же дальше?
НЯНЯ:
— Дворнику тому палач на Ильинке сорок три кнута дал. Он выдержал и пошёл клеймёный в каторгу. Мужики говорят, что мало дали. За старого графа сто один кнут давали. А потому что из простых ведь был Аркадий.
МАЛЬЧИК:
— И вы были на похоронах?
НЯНЯ:
— Граф велел, чтобы всех театральных свести посмотреть, как из наших людей человек выслужиться мог. Переменился Аркадий так, что я бы его и не узнала. Худой и очень бледный, — говорили, весь кровью истёк, потому что вор его в самую полночь зарезал... Сколько это он своей крови пролил...
МАЛЬЧИК:
— И что же с вами там было?
26.ПЕСНЯ НЯНИ. ПОХОРОННАЯ
Томно, ох и томно, справиться ль самой?
Уж сама не помню, как пришла домой.
Свет загородили комья из земли.
Люди проводили, к дому привели.
Люди добрые вокруг злобу пересилят.
Только был бы верный друг – вот и вся Россия.
Наше горе – по края, а беды – досыта.
А со мною только я да моя Дросида.
Жить я не хотела, вся не хороша.
Онемело тело, умерла душа.
И застыла, ровно голая скамья.
Кабы не Петровна, не было б меня.
Люди добрые вокруг злобу пересилят.
Только был бы верный друг – вот и вся Россия.
Наше горе – по края, а беды – досыта.
А со мною только я да моя Дросида.
ЧАСТЬ ДВАДЦАТАЯ
(Телячья изба. Люба лежит).
ДРОСИДА:
— Ну, так нельзя, — ты не спишь, а между тем лежишь как каменная. Это нехорошо — ты плачь, чтобы из сердца исток был.
ЛЮБА:
— Не могу, тёточка, — сердце у меня как уголь горит, а истоку нет.
ДРОСИДА:
— Ну, значит, теперь плакона не миновать. Прежде я сама тебя до этого зелья не допускала и отговаривала, а теперь делать нечего: облей угольки — пососи яд забвения.
ЛЮБА:
— Не хочется.
ДРОСИДА:
— Дурочка, да кому же сначала хотелось. Ведь оно горе горькое, а яд горевой ещё горче, а облить уголь этим ядом — на минуту гаснет. Соси скорее, соси!
(Люба морщится, но выпивает весь флакон. Поднимается – и сидят они уже рядом).
27.ДУЭТ ЛЮБЫ И ДРОСИДЫ
В небе звёздочка осталась негасимая,
Эта звёздочка напомнит о былом.
У тоски да у кручины сила сильная, (2)
Да вороньим распростёртая крылом.
До рассвета тёмной ночью далеко ещё
И бессонницу ничем не утолишь.
Ты когда же, моё сердце, успокоишься? (2)
Ты когда же, моё сердце, отболишь?
Как из подпола повылезут все пугала,
Не прогонишь их ни словом, ни огнём.
Сколько б, сердце, ты отраду ни аукало – (2)
Не найдёшь её ни ноченькой, ни днём.
ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ЭПИЛОГ
(На той же скамейке в саду няня и мальчик).
НЯНЯ:
— Противно мне было пить, но спать без того не могла, и на другую ночь тоже выпила... и теперь без этого уснуть не могу, и сама себе плакончик завела и винца покупаю... А ты, хороший мальчик, мамаше этого никогда не говори, никогда не выдавай простых людей: потому что простых людей ведь надо беречь, простые люди все ведь страдатели. А вот мы когда домой пойдём, то я опять за уголком у кабачка в окошечко постучу... Сами туда не взойдём, а я свой пустой плакончик отдам, а мне новый высунут.
МАЛЬЧИК:
— Я никогда и никому не скажу о твоём плакончике.
НЯНЯ:
— Спасибо, голубчик, не говори: мне это нужно.
(К няне и мальчику подходит Рассказчик, они как бы не видят его. Некоторое время все находятся втроём, потом няня и мальчик уходят, и Рассказчик остаётся один).
РАССКАЗЧИК:
— И как сейчас я её вижу и слышу: бывало, каждую ночь, когда все в доме уснут, она тихо приподнимается с постельки, чтобы и косточка не хрустнула; прислушивается, крадётся на своих длинных простуженных ногах к окошечку... Стоит минутку, озирается, слушает: не идёт ли из спальной мама; потом тихонько стукнет шейкой «плакончика» о зубы, приладится и «пососёт»... Глоток, два, три... Уголек залила и Аркашу помянула, и опять назад в постельку, — юрк под одеяльце и вскоре начинает тихо-претихо посвистывать… Заснула! Более ужасных и раздирающих душу поминок я во всю мою жизнь не видывал.
28.ПЕСНЯ РАССКАЗЧИКА. ЭПИЛОГ
За стЕнами Содома и Гоморры
Хватает и пороков, и грехов.
Но лица чаще делают гримёры,
Весь мир – театр злодеев и шутов.
Своим призванием владея,
Ты будешь пахнуть и цвести.
Но может новая идея
Твою же голову снести.
У случая в фаворе страсть и дерзость,
А розги – не ворчание брюзги.
И по живому так же больно резать,
Как тупо выковыривать мозги.
Своим призванием владея,
Себя не раз перекрести.
Способна смелая идея
И до безумья довести.
Художника – заложники эпохи,
И слава может сделаться виной.
За грим святого на лице пройдохи
Расправа будет мастеру ценой.
Своим призванием владея,
Высот достигнешь ты – но вот
Уже высокая идея
Тебе построит эшафот.
2019