РОГО-ЗИНИН, он же Владимир Владимирович РОГОВ (1930 – 2000)
Это был один из лучших знатоков английской поэзии и превосходных ее интерпретаторов. Считать себя его ученицей я едва ли вправе: слишком долго я сопротивлялась тем строгим требованиям, которые он предъявлял к версификации в переводах твердых форм. Теперь сама стала их проповедовать, но если не слушали такого блистательного педагога в области перевода, каким был Владимир Владимирович, то кто послушает грешных нас?
Нас, молодых тогда, в семидесятые годы переводчиков, он незло, а иногда и зло бранил, называя «французскими сокольниками» (из «Гамлета» - French falconers) за то, что мы сразу брались переводить, не просмотрев ни комментариев к оригиналу, ни переводов предшественников.
Из всего вышесказанного могут вывести, что Владимир Рогов был каким-то сухим педантом. Но на самом деле даже среди московской богемы трудно было найти большего озорника, вертопраха и саморазрушителя. Не помню месяца, даже недели, которые не были бы отмечены каким-нибудь скандалом в литературном или театральном мире с участием Рогова.
А его письма в издательства, а маргиналии, каковыми он снабжал многие опубликованные и неопубликованные тексты!
В последние годы он жил в крайне тяжелых обстояниях. После операции он потерял свой голос – редкой красоты и силы голос актёра-чтеца. Мечтал, что ему сделают аппарат и он будет преподавать в университете теорию и практику поэтического перевода. Но он остался без средств к существованию. Викторианцев и елизаветинцев никто больше не издавал – Гослит прекратил свое существование. Только Эдгара По переиздавали часто. «Думалось ли мне, что он, такой же нищеброд, как я, будет в старости моей единственной опорой?»
Да, почему Рого-Зинин? Мы долго не могли придумать ему прозвище, но однажды оно само собою явилось. Он был очень даже постоянный обожатель очаровательных актрис. Готовя Владимира Высоцкого на роль Гамлета в театре на Таганке, он познакомился там с Зинаидой Славиной, с которой вместе делал радиокомпозиции, пока не потерял голос. Очень хорош был в их исполнении телеспектакль «Мороз – Красный Нос». Рогов был тонким ценителем дарования Славиной и часто заводил о ней долгие беседы.
И вот однажды позвонил его друг – переводчик Валерий Рубчинский: «А меня тут позвали в гости… Такое место есть под Москвой – Рого-Зинино».
- О! – был ответ Владимира Владимировича. – Ведь это же в честь меня и Зины!
Немало переводов В.Рогова можно найти теперь в печати и интернете, но во много раз больше того, чему, надеюсь, еще предстоит увидеть свет.
П Е Р Е В О Д Ы
УИЛЬЯМ Ш Е К С П И Р
СОНЕТ СОРОК ЧЕТВЕРТЫЙ
Когда бы мыслью плоть моя была,
Тогда разлука не была б тяжка:
Мысль расстоянье бы превозмогла
И принеслась к тебе издалека.
Ведь где бы я ни оставлял мой след,
Как далеко мне от тебя ни быть,
В земле, в воде препон для мысли нет,
Лишь стоит место ей вообразить.
Но мысль, что я не мысль, - меня убьет;
Ах, не сумею я тебя догнать,
И, сотворенный из земли и вод,
Могу я только плакать и стонать;
Мне от медлительных стихий пришлось
Один лишь дар принять - дар тяжких слез.
СОНЕТ СОРОК ВОСЬМОЙ
Сколь тщательно перед отъездом я
Пожитки вверил крепости замка:
Да будет целою казна моя,
Да не грозит ей подлая рука!
Но где алмазы, что сравню с тобой,
Моя отрада и моя печаль?
Тебя похитить может вор любой,
А лишь тебя из всех людей мне жаль.
Я не сумел тебя в сундук замкнуть,
И - так мне кажется, хоть это ложь -
Твой облик заточил к себе я в грудь,
Но и оттуда ты легко уйдешь,
И там моя не всемогуща власть:
Тебя и честный будет рад украсть.
СОНЕТ СТО ШЕСТОЙ
Найдя в дееписанье лет былых
Перечисленье и хвалу красам,
Что возглашает старомодный стих
В честь милых рыцарей и мертвых дам,
В строках, старинным писанных пером,
Я зрю восторг пред чудом красоты -
Устами, взором, поступью, челом -
Всем, чем владеешь в наше время ты.
Та похвала подобна ворожбе,
Которой о тебе сказать хотят,
Но неумела песня о тебе:
Слепой догадкой был провидца взгляд;
А разве мы достойней? Ведь у нас
Речь скована, хотя и зорок глаз.
Бен ДЖОНСОН.
Памяти любимого мною мистера Вильяма Шекспира, сочинителя; и о том, что он оставил нам
Ни к этой книге, ни к тебе, Шекспир,
Не мыслю завистью исполнить мир,
Хотя твои писанья, признаюсь,
Достойны всех похвал людей и муз.
То правда. Но по этому пути,
Хваля тебя, я б не хотел идти,
А то пойдет невежество за мной,
Ничтожный отзвук истины живой,
Иль неразумная любовь, чей ход
Лишь наудачу к правде приведет,
Или коварство, чьи стремленья злы,
Начнет язвить под видом похвалы.
В том вред, как если сводня или б…
Решилась бы матрону восхвалять,
Но ты для них навек неуязвим,
Не жертва их и не обязан им.
Начну же: века нашего Душа,
С кем наша сцена стала хороша,
Встань, мой Шекспир! К чему в тиши могил,
Где Чосер, Спенсер, Бомонт опочил,
Теснить их, чтобы кто-то место дал?
Ты памятником без могилы стал.
Ты жив еще, покуда жив твой том
И мы для чтенья снабжены умом.
Тебе искать я место не примусь
Меж славных, но несоразмерных Муз.
Будь нужен ты для наших лишь годов,
Тебе б найти я равных был готов,
Сказав, как Лили с Кидом ты затмил
И Марло, что исполнен буйных сил.
Нет, хоть запас твоей латыни мал,
А греческий еще ты меньше знал,
Тебя равнять с другими мне претит.
Пускай Эсхил, Софокл и Еврипид,
Пакувий, Акций, Сенека придут
И слушают, как сцену сотрясут
Твои котурны; а надень ты сокк –
И кто б тогда с тобой сравниться мог?
Эллада дерзкая и гордый Рим
Померкли пред умением твоим.
Ликуй, моя Британия! Твой сын
Над сецнами Европы властелин.
Не сын он века, но для всех времен!
Порой расцвета муз, как Аполлон,
Он к нам пришел наш слух отогревать
Иль, как второй Меркурий, чаровать.
Была горда сама Природа им,
Наряд из строк его был ей любим:
Он так хитро и соткан был и сшит,
Что ей талант иной не угодит.
Шутник Аристофан, задира-грек,
И Плавт с Теренцием ушли навек:
Они в забвение погружены,
Как будто не Природой рождены.
Но здесь одна ль Природа? Нет, права,
Шекспир, есть также и у мастерства.
Пусть сотворен Природою поэт,
Но все ж Искусством выведен он в свет.
Кто стих живой создать желает, тот
Пусть, не жалея, проливает пот
(Как ты), вздувая в горне жар огня,
По наковальне Муз вовсю звеня,
Иль вместо лавров стыд познает он!
Прямой поэт и создан и рожден –
Таков ты был! Живут черты отца
В потомстве – так, не ведая конца,
Шекспира ум и нрав живет в веках
В законченных, отточенных строках,
И каждая в могуществе своем
Грозит невежеству, тряся своим копьем.
О нежный лебедь Эйвона! Как мил
Твой вид среди потоков наших был,
А твой полет над Темзой, двино смел,
Элизу с Яковом пленить сумел!
Но вижу я: взойдя на небосвод,
Твое светило нам сиянье льет.
Звезда поэтов, ярче нам сияй
И наш театр зачахший оживляй:
Ушел ты – и ему надежды нет
На луч в ночи, когда бы не твой свет.
Стихотворение поэта и драматурга Бена Джонсона (1573-1637) было напечатано в первом фолио (полном собрании пьес) Шекспира в 1623 году. В тексте упомянуты Джеффри Чосер (1340-1400), Эдмунд Спенсер (ок. 1552-1599), Френсис Бомонт (1584-1616) – английские поэты, похороненные в Вестминстерском аббатстве, усыпальнице королей и знаменитых людей Англии, и другие драматурги – современники Шекспира Джон Лили (1533 или 1534-1606), Томас Кид (1558-1594), Кристофер Марло (1564-1593); Пакувий, Акций, Сенека – древнеримские трагики, Аристофан – древнегреческий комедиограф, Плавт с Теренцием – древнеримские комедиографы. …как сцену сотрясут… – игра на корневых значениях фамилии Шекспира (to shake speare – потрясать копьем); прозвище «потрясатель сцены», данное ему в насмешку драматургом Робертом Грином, используется Беном Джонсоном без всякой иронии. Сокк – сандалии актера в античной комедии. Иль, как второй Меркурий, чаровать – греческий бог Гермес (у римлян – Меркурий) с рождения обладал божественным даром игры на кифаре и своей игрой заворожил самого Аполлона. О нежный лебедь Эйвона! – Шекспир родился и умер в городе Стратфорде, стоящем на берегу реки Эйвон. Твое светило нам сиянье льет – имеется в виду созвездие Лебедя.
Европейские поэты Возрождения. – М.: Худож. лит., 1974. – С. 516-517. – (Б-ка всемирной л-ры. Т. 32).
СЭМЮЭЛ ТЕЙЛОР КОЛЬРИДЖ
Гимн Земле
Гекзаметры
Перевод с английского Владимира Рогова
Гея! Бесчисленных чад и мать и кормилица, Гея!
Трижды привет мой тебе, о богиня! Пою тебе славу!
Лейтесь, о лирные звуки, как волны, качая мой голос!
Ввысь воспари, о душа! Вознеси на крылах мою песню.
Взор мой блуждает по долу - вот озеро, остров зеленый,
Темные скалы, по скалам ручей пробегающий светлый;
В горной дубраве, красой и любовью твоей очарован,
Матерь великая, здесь у тебя я на лоне покоюсь!
Духи полудня игриво треплют кудри богини
Зеленовласой! Земля! Освежи меня! Чу! Коль примолкну,
Паузы арфы моей музыкальным гуденьем заполни.
Ты навеваешь мне радость и нежною грустью кропишь мне
Сердце, как будто росою, пока не прорвутся слезами
Радость и грусть из души в благодарственном трепетном гимне.
Гея! Бесчисленных чад и мать и кормилица, Гея!
Звездам небесным сестра, любимая радостным Солнцем!
Друг и хранитель Луны, о Земля, ты, кого не забудут
В круговращенье извечном на своде лазурном кометы!
Неувядаемо юная, всех в мирозданье моложе,
Небу супруг, что с высей на Землю взирает влюбленно,
Гея - загадка! Ответствуй, великая мать и богиня!
Иль ты не рада была, распустив свой девический пояс
В день, когда Небо-супруг впервые поял тебя в жены?
Был твой румянец прекрасен, тот утренний первый румянец!
Ты содрогнулась глубоко, Земля! И укрыться хотела
В собственной глуби своей! И могучую после отраду
Ты, извиваясь в объятьях у Неба-супруга, вкусила:
Дали объятья могучие жизнь существам бесконечным.
Тысячи новых насильников с тысячей новых влечений
Водные глади заполнили; реки по руслам запели;
Хриплое море взыграло, и вздулись валы океана;
Жизнь молодая мычала по гулким горам и дубравам,
Блея, блуждала в лугах, щебетала на ветках цветущих.
РОБЕРТ БЁРНС
НЭННИ (ХОЛМЫ НАД ЛУГАРОМ СТОЯТ)
Холмы над Лугаром стоят,
В болотах запустенье, о;
Окончен день, горит закат,
Пора идти мне к Нэнни, о.
Пусть ливню лить и ветру дуть
И потемнели тени, о;
Накину плед и живо в путь -
Отправлюсь к милой Нэнни, о.
Ум Нэнни к лести не пивык,
Не знает ухищрений, о;
Да будет проклят тот язык,
Что лгать захочет Нэнни, о!
Ее застенчивой красы
Что в мире драгоценней, о;
Ромашка в капельках росы
Не чище милой Нэнни, о;
Я деревенский парень - что ж!
Мне ни к чему почтенье, о;
Хоть свет меня не ставит в грош,
Всегда мне рада Нэнни, о.
Не страшно мне, что мой доход -
Немного старых пенни, о;
Чураюсь я земных забот,
Мечтаю лишь о Нэнни, о.
Кряхти, богач-старик, стада
Считай среди владений, о;
За плугом весел я всегда -
Забочусь лишь о Нэнни, о.
Довольство, горе - все приму,
Что даст мне провиденье, о;
Стремлюсь я в жизни к одному -
В любви прожить бы с Нэнни, о!
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН
СТАНСЫ К НЕКОЙ ДАМЕ, НАПИСАННЫЕ
ПРИ ОТЪЕЗДЕ ИЗ АНГЛИИ
Пора! Прибоя слышен гул,
Корабль ветрила развернул,
И свежий ветер мачту гнет,
И громко свищет, и поет;
Покину я мою страну:
Любить могу я лишь одну.
Но если б быть мне тем, чем был,
Но если б жить мне так, как жил,
Не рвался я бы в дальний путь!
Я не паду тебе на грудь
И сном блаженным не засну...
И все ж люблю я лишь одну.
Давно не видел я тот взгляд,
Причину горя и отрад;
Вотще я не жалел труда
Забыть о нем - и навсегда;
Да, хоть я Альбион кляну,
Любить могу я лишь одну.
Я одинок средь бурь и гроз,
Как без подруги альбатрос.
Смотрю окрест - надежды нет
Мне на улыбку, на привет;
В толпе я шумной потону -
И все один, люблю одну.
Прорезав пенных волн гряду,
Я на чужбине дом найду,
Но, помня милый, лживый лик,
Не успокоюсь ни на миг
И сам себя не обману,
Пока люблю я лишь одну.
Любой отверженный бедняк
Найдет приветливый очаг,
Где дружбы иль любви тепло
Его бы отогреть могло...
Кому я руку протяну,
Любя до смерти лишь одну?
Я странник, - но в какой стране
Слеза прольется обо мне?
В чьем сердце отыскать бы мог
Я самый скромный уголок?
И ты, пустив мечту ко дну,
Смолчишь, хоть я люблю одну.
Подробный счет былых потерь -
Чем были мы, что мы теперь -
Разбил бы слабые сердца,
Мое же стойко до конца,
Оно стучит, как в старину,
И вечно любит лишь одну.
И чернь тупая не должна
Вовек узнать, кто та "одна";
Кем презрена любовь моя,
То знаешь ты - и стражду я...
Немногих, коль считать начну,
Найду, кто б так любил одну.
Плениться думал я другой,
С такой же дивною красой,
Любить бы стало сердце вновь,
Но из него все льется кровь,
Ему опять не быть в плену:
Всегда люблю я лишь одну.
Когда б я мог последний раз
Нет! Плакать а не дам о том,
Кто страждет на пути морском,
Утратив дом, мечту, весну,
И все же любит лишь одну.
ДЖОН КИТС
LA BЕLLE DAME SANS MERCI
«Я встретил Даму средь лугов,
Невиданную до сих пор:
Густые кудри, легкий шаг
И дикий взор...
Я для нее цветы сплетал —
Венок, и пояс и браслет —
И сладкий стон и взгляд любви
Был мне ответ.
Ее лишь видел я весь день,
Ее повез я на коне;
Она, склонившись, песню фей
Пропела мне...
И мне коренья и плоды,
И дикий мед нашла она.
«Люблю тебя,— шептала мне,—
Тебе верна...»
Меня в пещеру привела,
Вздыхала, слез поток струя,
И там закрыл он дикий взор
Лобзаньем я.
О горе мне! Забылся я,
Ее напевом усыплен.
И мне приснился на холме
Ужасный сон.
И королей, князей, бойцов
Во сне представший мне отряд
Кричал: «Безжалостной Красой
В полон ты взят!»
Кричали ссохшиеся рты,
Я пробудился, потрясен,
Развеялся среди холмов
Ужасный сон.
Вот почему я здесь брожу,
И мира нет для дум моих,
Хоть осока в озере желта
И щебет стих...»
КОТУ МИССИС РЕЙНОЛДС*
О кот! Полжизни минуло твоей!
Ты много ли за этот срок сгубил
Мышей и крыс? И лакомств утащил?
Да будет взор твой томный зеленей,
Но не вонзай, молю, в меня когтей,
А молви, сколько драк ты учинил,
Цыплят загрыз и рыбы наловил,
Какой служанки тумаки больней.
Лап не лижи и взоры не клони,
Одышкой и обкусанным хвостом
Пренебреги; пушист, как в оны дни,
И ныне ты; совсем такой, в былом
Ты гордо на турнир в ночной тени
Шел по стене, утыканной стеклом.
ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ
ГИМН ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ КРАСОТЕ
Незримого Начала тень, грозна,
Сквозь мир плывет, внушая трепет нам,
И нет препон изменчивым крылам -
Так ветра дрожь среди цветов видна;
Как свет, что льет на лес в отрогах гор луна,
Ее неверный взор проник
В любое сердце, в каждый лик,
Как сумрак и покой по вечерам,
Как тучки в звездной вышине,
Как память песни в тишине,
Как все, что в красоте своей
Таинственностью нам еще милей.
Куда ты скрылся, Гений Красоты,
Свой чистый свет способный принести
Телам и душам в их земном пути?
Зачем, исчезнув, оставляешь ты
Юдоль скорбей и слез добычей пустоты?
Зачем не можешь, солнце, век
Ткать радуги над гладью рек?
Зачем все сущее должно пройти,
А жизнь и смерть, мечта и страх
Мрак порождает в наших днях?
Зачем исполнен род людской
Любовью, гневом, грезами, тоской?
Вовек из горных сфер на то ответ
Провидец и поэт не получил,
Затем-то Демон, Дух и Хор Светил -
Слова, что обличают много лет
Бессилие умов, и чар всесильных нет,
Способных с глаз и духа снять
Сомненья вечную печать,
Твой свет лишь, как туман, что горы скрыл,
Иль звуки, что, звеня струной,
Рождает ветерок ночной,
Или ручей, луной зажжен,
Привносит правду в наш тяжелый сон.
Любви, Надежд, Величья ореол,
Подобно облаку, растает вмиг;
Да, человек бессмертья бы достиг
И высшее могущество обрел,
Когда б в его душе воздвигнул ты престол,
Предвестник чувств, что оживят
Изменчивый влюбленный взгляд,
О жизнетворный разума родник,
Меня целишь ты - так в ночи
Виднее слабые лучи!
Останься, чтоб могильный прах
Не стал мне явью, словно жизнь и страх.
Блуждал я в детстве по ночным лесам,
В пещеры шел, среди руин бродил,
Мечтая вызвать мертвых из могил,
Вопрос о высшем обратить к теням.
Взывал я к пагубным для юных именам,
И все ж ответа не слыхал.
Но я однажды размышлял
О бытии, а ветер приносил
Предвестья радостные мне
О певчих птицах, о весне -
И мне предстала тень твоя,
И с воплем руки сжал в экстазе я!
Тебе я был пожертвовать готов
Все силы - и нарушен ли обет?
Дрожа, рыдая, через много лет
Зову я тени тысячи часов
Из сумрака могил, - любви и мысли кров
Их привечал, они со мной
Перемогали мрак ночной;
Чело мне озарял отрады свет
Лишь с думой, что от тяжких пут
Твои усилья мир спасут
И, грозный, то несешь ты нам,
Чего не выразить моим словам.
Свет пополудни безмятежно строг,
И осени гармония дана:
В те дни лучами твердь озарена,
Каких не знает летний солнцепек,
Каких представить он вовеки бы не мог!
О Дух, о юности оплот,
Да будет от твоих щедрот
Покоем жизнь моя теперь полна;
Внуши тому, кто чтит тебя
И все, вместившее тебя,
Дух светлый, чарою твоей
Себя бояться и любить людей.
ОРИГИНАЛЬНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Т Р А Г И К
Был фрак, да я его в Кишиневе на костюм
Гамлета выменял.
Геннадий Несчастливцев
Безбрежен белесый степной простор,
Безжалостен летний зной.
По пыльной дороге идет актер
С тяжелым мешком за спиной.
Крестьянские дети смеются вслед,
Поет мошкара вокруг.
Кончаются деньги, курева нет,
Оторван один каблук.
Два дня, и он в городок придет,
Где раньше бывал не раз,
Там служит театром который год
Невзрачный мучной лабаз.
И вот заснует расклейщик афиш,
Разложит билеты кассир;
Нарушится города сонная тишь:
В субботу пойдет Шекспир.
И трагик наденет плащ и колет,
Наложит небрежно грим,
И датский затравленный принц Гамлет
Опять завладеет им.
О чудо! В театре битковый сбор!
Горели, а тут - изволь!
Из будки на сцену полезет суфлер:
Забыла Офелия роль,
Гертруда - карга, Лаэрт спасовал,
Полоний мертвецки пьян,
Но будет реветь восторженный зал,
Как взвихренный океан.
И трагик измученный слезы и пот
Блаженно сотрет с лица -
А зал надрывается, зал орет,
И вызовам нет конца!
Погаснут огни, исчезнет Шекспир,
А деньги - поди сочти!
Куда они денутся, знает трактир,
И снова надо идти.
И снова скитанья, и снова игра,
Поля пшеницы и ржи,
Гостиниц дешевые номера,
Интриги и кутежи...
Редеет актеров трагических рать,
Неотвратим конец:
Все идеалы их растоптать
Рожден самодур-купец.
И все же скиталец, беден и сир,
Доволен уделом таким:
Отелло и Карл, Акоста и Лир
Незримо шагают с ним.
Мельчайшая пыль застилает взор,
Поет комариный рой...
По белой дороге идет актер -
Мечтатель, боец, герой.
20 декабря 1964 г.
Ударение "Гамлет" - по переводу Николая Полевого, наиболее распространенному во второй и третьей четверти Х!Х века. Между прочим, так произносил в роли Несчастливцева Пров Михайлович Садовский (1874-1947)
ЧЕТЫРЕ СОНЕТА
I. МУРАНОВО
Два гения когда-то осенили
Сей навсегда благословенный дом.
Здесь тишь глаголет об огне былом,
Раздутом в ныне гаснущем горниле.
Все живо здесь, и нет могильной пыли…
Как выразить коснеющим пером
Восторг и дрожь в пристанище святом
Постигшему тщету своих усилий?
Спустился вечер. На траве роса.
Над садом и полями голоса
Скитающихся по загробным безднам
Звучат неумолимей и слышней:
«Век шествует путем своим железным»…
«Душа моя – Элизиум теней»…
29.IV.58
II. РЕВНОСТЬ
Ну, что, потомок негров? Разве к высям
Поднимется поверженный в пыли?
Над мужем несравненной Натали
Смеется Петербург оскалом лисьим.
Вот, жертва толков и подметных писем,
К чему тебя камены привели:
Следи, терзайся, сплетниц весели,
Задерган, зол, от подлецов зависим…
В душе поднялся мерзких бесов рой
И тешится жестокою игрой,
Крича злорадно: «Мы его измучим!»
«Займусь другим!» И, голову склонив,
Он пишет яростно пером скрипучим:
«Отелло от природы не ревнив»…
1956
III. БИБЛИОТЕКАРЬ
Памяти Вячеслава Иванова
Как саван, стан иссохший обвила
Шуршащая атласная сутана;
Из думской башни в келью Ватикана
Поэта кормчая звезда вела.
Закат почти угас, и гуще мгла.
В мозгу оцепенелом ноет рана:
Ввек сопряжение Христа и Пана
Не даст познания добра и зла!
И даже в кодексах, что полусгнили
Под ризами средневековой пыли,
Найти успокоенье не дано.
Нахохленная, слепнущая птица
В чужом гнезде… Осталось лишь одно:
Глухою смирной смерти причаститься.
5.III.60
IV. СОНЕТ-ЭКСПРОМТ
Меня просили сочинить сонет –
Ну, что ж! К чему напрасные волненья?
Один катрен готов без промедленья –
Ведь трудности особой в этом нет.
Я этим занимаюсь много лет;
Достаточно хоть миллиграмм уменья,
И рифмы прилетят без затрудненья,
Какой бы ни избрать себе предмет.
Конец катренам и терцеты льются.
Еще совсем немного подтянуться –
И чаша будет выпита до дна.
Второй терцет! Одно – другое слово,
И трудная задача решена…
Строка четырнадцатая! Готово!
1958
АЛЯБЬЕВ
Починок пустынный, починок глухой;
Снег мечется, жалобно ветер стенает.
В убогой избушке скучает изгой
И все, с чем простился навек, вспоминает.
А что еще делать? О славе мечта
Застыла под мертвенным снегом сугроба.
Далёко его загнала клевета,
Фискалов усердье, карателей злоба.
Балы и концерты… Все это прошло,
Истлели шнуры и сукно доломана –
Но есть утешенье, когда тяжело,
В чуть скошенных линиях нотного стана.
Но в мыслях остался прошедшего след:
Полеты смычков и аккорды пьяниста.
Откуда-то слышится нежный квартет,
Сплетаются ноты… За окнами мглисто.,
И воет метель – не неделю, не две,
Кончаются долготерпения сроки!
…И сотни мелодий гудят в голове,
И полузабытые Дельвига строки.
31.XII.50—30.III.58
ДОСТОЕВСКИЙ
Рулетка. Сколько здесь огня, и слез и желчи!
Бушует игроков отчаянная рать…
Один лишь за столом сидит и смотрит молча,
Но неотвязных дум не может отогнать.
Терзают мысли мозг все яростней и жгучей,
Все бешеней ревет их исступленный хор,
И Мышкина трясет безжалостно в падучей,
И Кроткая летит и иконой вниз, во двор.
«Мученья прошлых лет всегда, всегда со мною,
Хотя, казалось бы, должны пройти давно.
От боли, что узнал за крепостной стеною,
Излечит ли меня шальное казино?
Чего мне ждать? Все дни однообразно хмуры,
Под ношей тягостной согнешься в три дуги!
Стелловский, злость, азарт, припадки, корректуры,
Диктовка, рябь в глазах и вечные долги.
Зачем я жизнь мою продумал, пролукавил?
Бог весть!» гудит вокруг аляповатый зал.
Он всю свою судьбу на черное поставил –
И проиграл.
1951 – 1958
КРАСОТА
Пусть говорят: седины и морщины
Несут с собой погибель красоты;
У стариков – у женщины с мужчиной –
Прекраснейшие видел я черты.
Легко Ее назвать Прекрасной Дамой,
Не ошибаясь. Пусть идут года –
Красивой самой, величавой самой
Она пребудет для меня всегда.
А Он? Лицо с изысканной медали,
Сверлящий, нестерпимый взор орла –
И доброта, которую едва ли
Душа иная превзойти б могла.
Всех лучше те, которым ум и гений
Сильней с годами озарят лицо!
Ведь красота у юных поколений
Бывает маской, прячущей дрянцо –
Но красота предстанет без обмана
В лице Ахматовой, в лице Сарьяна.
20.XII.63
Ереван
ПАМЯТИ М. Л. ЛОЗИНСКОГО
Достойно жили Вы: чураясь лжи и зла,
Верша великий труд размеренно и смело;
Но приближался срок, и вот она пришла –
«Далекая весна, чья зелень зашумела»…
Пусть липы шелестят, пусть ярок солнца свет,
Пусть пахнет ландышем на парковой аллее –
При мысли горестной о том, кого здесь нет,
И зелень мертвенней, и небеса тусклее.
Но можно ли забыть стих совершенный Ваш?
Он – откровение, наука и отрада,
Мы в нем услышали стук пиршественных чаш,
Клинков толедских звон и грохот водопада.
Когда ж ученика покинет мастерство
Ии ослабеет он в томительной работе,
Как прежде, за руку возьмете Вы его
И к верному пути, незримый, отведете.
1955 – 1966
22 НОЯБРЯ 1957 Г.
Памяти Дмитрия Кедрина
Душистый чай, вишневое варенье,
Мускат в бокалах… Кажется, -- вот-вот
Войдет хозяин и стихотворенье,
Написанное только что, прочтет.
Он на портрете грустен, неприкаян,
Из-под больших очков направлен взгляд
Куда-то вдаль… Нет, не войдет хозяин:
Он был убит двенадцать лет назад.
22.XI.1957
БЕССОННИЦА
Бессонница! Ты всем давно известна,
Из века в век неодолим твой гнет;
Придешь ты – и в любой постели тесно,
И каждый звук бичом по нервам бьет.
Ты Пушкину бессвязно бормотала,
Ты Тютчева тревожила и жгла,
Ты Вяземскому старость отравляла,
Ты Анненского умереть звала.
И до сих пор с улыбкой инфернальной
Ты на экране пустоты ночной
Прокручиваешь фильм документальный,
Смонтированный совестью больной.
Нет хаоса мучительней и глуше:
Минута проползает, словно год,
И тиканье часов пронзает уши,
Не подгоняя времени вперед.
И вот сдержать не в силах занавеска
Врывающийся беспощадный свет,
Который нам очерчивает резко
Любой уснувший в комнате предмет…
Какие в мире сыщутся болезни,
Что так бы изнуряли и гнели?
Ты хуже всех, бессонница! Исчезни!
Довольно! Не изматывай! Не зли…
Нет, нет! Прости меня! Я прав едва ли:
Не клевещу ли я на те часы,
Что предо мною часто представали,
Исполнены таинственной красы?
И не тогда ли образы былого,
Которые не смог я вспомнить днем,
Чудесно предо мной вставали снова,
Воскрешены могучим колдовством?
И не тогда ли так легко и кратко
В негаданный, благословенный миг
Нашептывалась, наконец, разгадка
Того, что долго ставило в тупик?
И не тогда ли мысли озаренье
Взрезало молнией глухую мглу,
Гоня записывать стихотворенье
К заваленному книгами столу?
И не тогда ль в грядущую дорогу
Указывали смутные мечты?
Да, тяжела ты часто, но, ей-богу,
Добра немало сотворила ты!
Ты – кладезь грез, ассоциаций глыба,
Поэзии кастальская струя…
За многое, за многое спасибо,
Бессонница, советчица моя!
4—5.I.65
***
По Данту, в первом круге ада
Господня милость велика:
Не боль там за грехи награда,
А только вечная тоска.
Дант мнил: достойны этой доли
Те, чьи провинности легки…
А в наши дни мы ищем боли,
Чтоб уберечься от тоски!
1951
ЖАР
Душно… Резче и резче
Комки снеговые стучат по окну;
Ветер январский зловещий
Свистящим бичом исхлестал тишину.
Тьма задрожала, рыдая;
Окончится ночь, но уймется ли бред?
Встала из мрака златая
С перстами пурпурными леди Макбет.
17.III.58
К Р О В Ь
Ольге Денисовой
На руке моей просвечивают жилы
Цветом тускловатым, бледноголубым -
Но отчего ход жизни унылый
Вдруг оживляется брожением иным?
Отчего близки мне крыши войлочных становий?
Ч то мне скажет прапамяти колдовство?
В жилах моих бунтует капля крови,
Крови неуемной, крови предка моего.
Закрою глаза - и не надо заклятий:
Ко мне из дали времен пришел
Предок мой в засаленном парчовом халате,
Свирепый, скуластый, медный монгол.
Кровь моя холодная в нем когда-то
Кипела, бурлила, зла, горяча...
Перешибала хребет супостата
Вмедной руке зажатая камча.
Песню заводил его голос высокий,
Когда гнали отнятый овечий гурт
Туда, где летит по степи далеко
Вкусный дымок над становьем юрт.
Это он когда-то, жестокий и веселый,
В сраженья ходил за медных владык -
И давили ханские тяжелые престолы
На Сарай-Берке, Багдад и Ханбалык.
Свирепые воины далеко забредали,
Их видали во всех концах земли -
И они забывали мутные дали,
Норы тарбаганов, солончаки, ковыли.
И в окрестностях Киева, не дав допеть веснянку,
Медный монгол, весел и жесток,
Длиннокосую розовую полонянку
На аркане в юрту к себе приволок.
И скуластого сына потом она качала,
И русские песни пела над ним...
Вот бытия моего начало!
Вот что зову истоком моим!
И когда наскучат мне квартирные клети,
И когда вокруг меня все кажется мертво,
Понимаю: бунтует, перейдя гряду столетий,
Кровь монгола медного, предка моего.