Я мог писать о ней, умел и молчать, в любом случае, мысленно, касался её силуэта чаще чем свой портсигар. Любопытно, но я обнимал только её так сильно, что она еле дышала, и всё же, чтобы упасть в мои объятия она бежала от мира. Мне нравилось подобное доверие, и я знал, до одури знал, что сейчас в моей власти лучшее вино, и это меня делает лучшим виноделом. Она показывала мне те части меня, о которых я даже не подозревал. То есть знал о своей тьме, о тяге к пиано, ко французскому и писанине. Но и подумать не мог, что из меня может литься смех, такой искренний, звонкий или что моя разрушительная ревность умеет перетекать в спокойствие. Уют. Тепло. Страсть. В виде этой женщины. Да, мог писать о ней или молчать, так или иначе, это было бы изумительно.