-Гаяне, беги к роднику, Лусине рожает, неси воду!- сутулая бабка-повитуха вызверилась на девушку, которая только вернулась с торбой, полной молодой крапивы с предгорья.
В доме стоял шум и гам, коровы и те всполошились.
Лусине, старшенькая, наконец-то разродится первенцем. Мужчины уже засели под лозами винограда на топчанах с кувшином молодого сидра, прячась от полуденного пекла. Первого внука в большом семействе Оганесян встречали как положено, дудук надрывался, издавая мелодии вольных гор.
Как молодая серна, проворно и уверенно, Гаяне неслась с двумя жестяными кувшинами вниз к ущелью. Черные кудряшки выбивались из под пестрого платка. Щеки раскраснелись.
Али всегда поджидал ее у родника, пользуясь частыми отъездами отца в дальнее селение по делам, когда он был за главного. Охота и пропитание семьи ложилась на плечи 17 летнего, не по годам развитого мускулистого паренька. Али- старший сын из зажиточной семьи. Закончил несколько классов медресе. Такой жених- мечта любой турчанки. Но Али влюблён с детства в волоокоую Гаяне.
Бредил ею во сне, страсть вскормленная бессонными ночами будоражила в нем все самые низменные порывы.
Гаяне обмотала горлышко пеньковой верёвкой и забросила как можно дальше в бурную речку, жестяной кувшин ударился о камень, моментально наполнился
ледяной кристально чистой водой бирюзового оттенка. Она изогнулась так, что Али в засаде из орешника ущипнул себя, чтоб снять напряжение в паху, готовое извержением вулкана смести все на своем пути.
Девушка задрала юбки выше колен и закрутила тугим узлом вокруг талии, чтоб зайти в воду. Он разглядел каждую венку на ее белоснежных ровных ногах, каждый волосок между манящими бедрами. Дыхание его сбивалось, штаны трещали по швам. Гаяне знала, что Али караулит ее как коршун добычу, но не тронет ее. Дразнила проказница, разжигала первобытный зов плоти.
Бабка Алихану полушутя вторила, хоть и слепая, мол, если б не его острый глаз не успевал бы двух зайцев в кустах отловить. Только он знал о чем давно догадалась слепая Хадиджа, почуяла.
- Не пара тебе армянская кяфирка, отец в Ван отправит все равно, засватали мы для тебя Асият, отец в администрации ее, благородные люди.
Али молился, расплющивая нос до красноты изо дня в день о вязанный дедулин коврик. Он просил Бога, чтоб разверзлись тучи небесные и указал Всемогущий влюблённым дорогу, на которой не будет им препятствий.
В тот день до родника донесся эхом отцовский, пронизывающий до костей ужасом боли, вопль. - Ван, Вааан весь в крови, жгут, насилуют. Детей в реке топят.
Солдаты султаната гонят армян оставшихся в горы. Соседи спасайтесь! - и каурый загнанный конь под гонцом рухнул замертво.
Давно слухами земля полнится, что стоят армяне на пути, мешают турецкому каганату, "молодому исламскому государству" обьединяться, забирать земли у неверных.
Али кубарем скатился по скалистому спуску, схватил Гаяне в охапку, прижал к себе как драгоценность и прорычал:
- В охотничий домик, по козьим тропам, не одна подлая собака не отыщет там.
Гаяне трепетала как лист осенний под порывом горного ветра в первые заморозки.
Юноша глянул вниз, горная тропа была полна янычар в папахах, ятаганы сверкали от засыпающего солнца за снежными пиками. Влюбленные рванули вверх сквозь колючки и заросли.
Повсюду слышен был лай псов. Со стороны гор донесся,
выворачивающий наружу внутренности, запах жженой человечины. Черный дым повалил отовсюду.
- Мои родные, я не брошу их,- стонала Гаяне, сдирая в кровь колени будто об адские жернова, взбираясь по каменистой тропе. Не в силах сопротивляться привычному к такой дороге парню, он ползла за ним.
В сторожке пахло жиром, керосином, и заскорузлым мужским потом. Лай собак пульсировал в ушах, парализуя волю. Бряцание оружия было все ближе. Али понимал - окружают.
Гаяне, обхватив колени, уткнулась носом в окровавленые юбки, утерла слезы концом платка, и прошептала манко и уверенно одновременно:
- Возьми меня, моя любовь. Я не дамся им. Умоляю,- и девушка растегнула пуговички на вороте платья, оно по плечам предательски быстро сползло, как сель в дожди затяжные с гор.
Адреналин и возбуждение не оставили времени для сомнений. Парень понимал, что его убьют первым, а с этой ласточки сдерут кожу живьём, когда надругаются.
Он покрыл ее своим телом, закрывая от насилия, нечеловеческого ужаса, спрятал под собой. Пусть он будет ее первым и последним мужчиной. Али положил кинжал на топчан. Они не слышали ничего, кроме дыхания друг друга, шума свободолюбивого ветра, и мелодии, спетой пичужкой в ивняке, окрашенной рубиновыми струйками последних капель жизни с их запястий.