«ПЕЙЗАЖ ПОД ЮРОВО»
(памяти Сергея Киселева…)
Резиновые глубокие шлепки несколько непривычны, - иду…
«Иду» - длящийся кадр, теперь уже длящийся, любое воспоминание - время прошедшее, и оно визуально, оно всегда кадр и кадр больше длящийся, чем статичный, притом что сам кадр первичен, мысль вторична, неконкретна, привязана к изображению воспоминания, она и есть само изображение. И сейчас, утром, изображение длит кадр, и как позавчера днем я шел от начала поля к роще, теперь иду от начала текста в его не то чтобы расплывчатый конец, но, дай бог, хотя бы в середину.
В общем, в глубоких резиновых иду…, иду и след не отпечатывается, - стерня недавно скошенной посевной травы вновь запушилась густыми побегами, «зеленя», так сказать, - смесь люцерны и еще чего-то («эх, быть тебе агрономом!» - говорил когда-то отец), и эта пушистая зеленка почти укрыла напитанную дождями землю, но если бы земля была видна и след отпечатывался, то отпечатывалось бы и САДКО, крупно и зеркально (штампованная надпись во всю толстую подошву с изнанки - увидел, когда мыл, специально купил с толстой и глубокие, чтоб ходить по скошенной и прочей траве, как по словам и строкам текста, в реальном пейзаже под Юрово). Иду, иду и под шаг, как рэп, начинаю проговаривать вслух Заболоцкого - «вчера… о смерти… раз-мышляя… ожес-точилась… вдруг… душа… моя… печаль-ный… день… приро-да… ве-ковая… из тьмы… лесов… смотре-ла… на… меня…», иду, проговариваю и вдруг, как в кино (как искусственно из брызгалки), начинает сеять дождь, и я, подражая Банионису (в самом начале «Солярисе»), вздрагиваю киношно плечами, вжимаю в них голову, вжимаю и беру влево к роще, что в центре пейзажа, и, подойдя к ней, прячусь под ее крайнюю березу. Капли не так густо, но все же скапывают на меня. В кармане пикает телефон. Вынимаю, открываю сообщение... - «ты как…?». Многоточие раздражает, набираю «ок», отправляю. Мелкие слепни и прочая тоскливая комариная взвесь, почуяв тепло моих кровотоков, начинают липнуть - окружают со всех сторон своей въедливой приставучестью, умерщвляя некоторых из себя моими шлепками. И эти хоть и маленькие, но все же смерти-шлепки, очевидно, пугают безрогого лося, которого в это самое время вдруг вижу сквозь сито дождя, ниже, у дальнего края другой рощи, что напротив, но не сразу верю, думаю, может то баба, пусть пока и в литературном смысле, но которая реальная паслась там же по ягоды неделю назад, которую я и окликнул тогда же, смутившись ее странной застывшей позой, подумав, не дай бог еще, не видя меня, стоя мочиться начнет, как однажды почтальонша - в моем детстве - за нашим сараем, - я тогда тащил на санках навоз из-под нашей коровы к навозной куче, завернул за угол сарая, а там вдруг она - почтальонша ко мне спиной - расставила ноги и струит из себя, точь-в-точь как наша корова, и сумка ее брезентовая почтарская, набитая газетами, рядом на талом снегу. И та баба назад-недельная, расставившая точно так же ноги, вздрогнула, когда я окликнул ее сзади - крикнул «про что нынче урожай!». Вздрогнула, что-то открикнула и быстро скрылась в рощу. Еще не верю, но прицеливаюсь фотоаппаратом в мутно-темное движение (лось, а это точно он, повернул обратно к роще), не могу поймать фокус, перевожу в ручной режим, нажимаю на кнопку (лось, как и баба, скрывается в рощу), - на глянцевитой черноте дисплея, за мгновение до появления изображения снимка, отраженное изображение моего статарившегося ордынскими кровями лица, изображение снимка появляется, укрупняю - лось почти неразличим, смотрю на объектив - покрыт каплями… Протираю, еще раз прицеливаюсь в то место, куда скрылся лось, нажимаю на кнопку в надежде на последующее дома «фотоувеличение» (недавно пересматривал Антониони) - может вместе с лосем еще и бабу ту вдруг рассмотрю, … на дисплее вновь изображение - банальнейший пейзаж…
(закадровый текст)
Впервые я вышел на ту единственную точку и увидел его 26 июня. Мы бродили с другом по уютной и крохотной деревне Юрово. Зашли сначала из любопытства в храм, где сразу же из темноты одного из небольших окладов я почувствовал глаза Божьей Матери, к которым тут же и подошел и приблизил свои, - и ее знали, что мои это мои, Миши Кабан-Петрова, и что сам я остальной тоже я, и они все-все и про меня остального знали, про все мое прошлое, настоящее, будущее, знали все про нее, про ее потухшие и выцветшие глаза и разминувшиеся вчера молча с моими, и про глаза других, и про спящие той, а может и проснувшиеся и ждущие в мой затылок, когда допишу эти строчки (что-то у них с мужем не клеится…), - и они смотрели в меня скорбно… И я уносил их скорбь, когда мы с другом двинулись после в северный конец деревни, нес ее, когда, развернувшись там, пошли в обратную сторону и, когда случайно зашли на кладбище (привела тропинка) и сунулись еще куда-то, и только потом, когда вышли на западную сторону и конкретно на склон холма, где ноги сами остановились в той единственной точке, скорбь их растворилась в открывшемся вдруг пейзаже, «пейзаже под Юрово». Я не знаю, как объяснить этот пейзаж, магнетизм его случайно-природной архитектуры, выверенность которой открывается только с этой единственной точки, чуть влево-вправо и все едет, смещается, превращается в обыкновенность, и который (пейзаж) ни с дороги, ни с другого места не виден, разве что слегка от развороченной, справа на холме, силосной кучи. Сергей Киселев, фотограф из Тюмени, как-то обмолвился, что не понимает, зачем снимать чистые пейзажи - они не для фотографии. И я постоянно об этом помню, ибо ценил и ценю то, что он делал в фотографии. Его больше нет. Узнал об этом позавчера от другого человека из Тюмени, тоже Сергея. Пейзаж под Юрово - чистый пейзаж, без каких-либо старых или новых построек, без церковных развалин, но почему-то с первой секунды (стоит лишь оказаться в точке) приковывает к себе объектив. Езжу к нему уже второй месяц. Работая у себя или перемещаясь куда-либо, то и дело приглядываюсь к небесам, пытаюсь представить его под ними, его состояние, как он освещен или накрыт тенью, или с которой стороны шершавит его ветер. Ловлю себя на том, что постоянно думаю о нем, как о чем-то одушевленном. Мое внутреннее «я» внутренне ревнует, ибо оно внутреннее хранит верность другому пейзажу, который с самых-самых неосознанных, когда еще не мог видеть его даже из низких окон нашего старого дома, уже входил в меня, с которым и в котором потом рос, который без конца писал после, когда стал именоваться художником (хотя и не носил бороды), и про который даже и в мыслях не мог представить, что кто-либо другой (помимо меня) посмеет его вдруг написать, и он во мне теперь до самого-самого, до тесноты последнего, выровненного лопатами, прямоугольного объема и глухого удара первого кома земли… Пейзаж под Юрово, наверное, уже написал мой друг, я не видел. Я давно разучился писать с наскока, и потому просто езжу и езжу туда один. Приезжаю, взбираюсь сначала на холм, смотрю оттуда на пейзаж, привычно нажимаю на кнопку фотоаппарата (дома почти все удаляю), потом спускаюсь с холма и вхожу в пейзаж, брожу по нему, насматривая глаза и загружая в себя (места для хранения еще достаточно), чтобы зимой, возможно, заняться высвобождением его на холст, - думаю о формате холста.
(конец закадрового текста)
… Дождь освобождает от себя открытое пространство, с березы скапывает его остаточное, начинаю движение вниз, к тому месту, где был да скрылся лось. Почти сразу обхожу толстую, вьющуюся, как змея, мокро-гладкую ветвь, лежащую в траве, знаю, что не змея и все равно в позвонках неприятность. Дохожу до места, - нескошенная трава у кромки рощи примята и видно направление в виде прохода, в котором скрылся в рощу лось. Осторожно, стараясь особо не шуршать травой, прохожу и углубляюсь тоже в рощу. Почти сразу обнаруживаю глубокий и длинный, очевидно во всю длину рощи - до самого по склону верха - овраг. Останавливаюсь, замираю, осматриваюсь. Лося не видно, но он где-то рядом. Где-то рядом его теплое дыхание, которое такое же как и мое, могущее так же оставить матовый кружок на холодном зеркале, - мы вместе вдыхаем и выдыхаем один и тот же внтурирощинский воздух. Он влажен и густ, пахнет древесной прелостью, душно травой, растущей в тени, без солнца, по склонам оврага, и еще грибами, отдельный запах которых я не чувствую, но который вынужден глубиной оврага, помещенного в текст. По первому же слепню, осмелившемуся сесть на мою левую руку выше локтя, сильно шлепаю правой - произвожу хлопок. Тишина, - лось себя не обнаруживает, он осторожен. Интересно, что за изображение обо мне громоздится сейчас в его мозгу?! Возвращаюсь назад, выхожу из рощи - резкий белый нереальный свет (пленка рвется, промельк ее оборванного конца, ... топот и свист зрителей)
… Иду, иду (кадр возобновляется, топот-свист затихают), уже не в шлепках иду, в кроссовках, и уже три дня спустя, но все по тому же месту, где раньше лось и еще раньше баба. Скошенная трава подросла еще на три дня, состаривших на три дня мое лицо. Иду и начинаю ту игру, в которую последнее время играю - пытаюсь представить новые борозды и разветвления прежних на моем до сих пор безбородом лице, - прокладываю новые и ветвлю старые куда хочу, не сообразуясь с примерным знанием пластики собственного лица, - вдоль, влево, вправо, поперек…, и в этом я точно свободный художник. И я иду и улыбаюсь, но недолго, ибо параллельно накидываю маску морщеты и на ее лицо, которое рядом и вместе с моим долго зрело и покрывалось первыми морщинками, и которое неизбежно-старым представить не могу. Не могу вообще представить ее старости. Улыбка густеет. Губы снова в такт шагов начинают начитывать рэп - «и нес-терпи-мая… тоска… разъе-диненья… пронзи-ла… сердце… мне… и в этот… миг… все-все… услы-шал… я… и трав… вечер-них… пенье… и речь… воды… и камня… мертвый… крик…»,
- в кармане пикает сообщением телефон, вынимаю, смотрю - «прости, я наверное к тебе больше не приду», набираю «ок», отправляю…
(далее как бы титрами)
и я живой скитался над полями
входил без страха в лес
и мысли мертвецов прозрачными столбами
вокруг меня вставали до небес
и голос Пушкина был над листвою слышен
и птицы Хлебникова пели у воды
и встретил камень я - был камень неподвижен
и проступал в нем лик Сковороды
и все существованья все народы
нетленное хранили бытие
и сам я был не детище природы
но мысль ее но зыбкий ум ее…
..........................
..............
....
.
Июль 2020