Ч. III. Охота на волков

Ч. III
Охота  на  волков
Рвусь  из  сил – и  из  всех  сухожилий,
Но  сегодня – опять,  как  вчера:
Обложили  меня,  обложили –
Гонят  весело  на  номера!
…………………………………………………….
Я  из  повиновения  вышел:
За  флажки – жажда  жизни  сильней!
Только – сзади  я  радостно  слышал
Удивлённые  крики  людей.
В. Высоцкий
Первая война
   Вернулись  мы  на  несколько  дней  раньше,  чем  я  рассчитывал.  Через  пару  дней  я  заглянул  в  институт,  потолкался  в  библиотеке.
  Узнал,  что  Фортуса  нет:  у  него  умер  отец,  и  он  срочно  вылетел  к  матери  в  Баку.
 Я  зашёл  в  канцелярию;  Тапинова  сказала,  что  приказ  она  подготовила  и  отдала  в  отдел  кадров.  Ура!

  Всё-таки  я  на  другой  день  заглянул  в  отдел  кадров  насчёт  приказа  о  переводе.  Королёва  вдруг  стала  утверждать,  что  я  на  день  позже  вернулся  из  отпуска.
  Интересно!  Я  ведь  уже  третий  день  как  в  институте.  Отметился  в  библиотеке.  Как-то  бесстрастно-лениво  она  велела  мне  написать  объяснительную.  Которую,  мол,  через  неделю  рассмотрят  на  месткоме.
  Я  ничего  не  писал,  да  она  и  не  требовала  больше.  Всё  было  тихо;  в  это  время  Лена  уехала  в  «колхоз»,  в  Хороль.  Я  ей  писал:

«Здравствуй,  Лена.
        Говорил,  что  буду  писать  каждый  день,  однако  это  письмо – первое,  хотя  уже  23-е [августа].  Очень  хотелось,  чтобы  ты  добралась  благополучно.
  Злюсь  на  себя  и  немного  на  тебя  за  то,  что  ты   так  мало  взяла  с  собой  денег.  Я  получил  160  р.  отпускные,  расплатился  с  долгами  и  теперь  уже  не  знаю,  куда  девать  червонцы.
  А  у  тебя  там  наверняка должны  быть  интересные  покупки.  Пиши,  телеграфируй.

    У  нас  предсказывали  страшный  тайфун  на  22-ое – 23-е,  но  был  только  сильный  ливень.  Мы  с  Женькой  как  раз  оказались  на  Чуркине,  так  что он  не  скучал,  пока  я  ездил  на  работу.  Женька  здоров  и  весел,  ест  хорошо.  Пока  по  моим  нормам  ещё  не  заслужил  лупцовки.  Сегодня  начну  оформлять его  в  школу,  обсудил  это  дело  с  Букиным.  Он  свою [дочь]  тоже  оформил  в  школу  напротив.

    На  работе  у  меня  непонятно.  Ильичёв  в  отпуске  до  21  сентября,  Фортус – до  20  сентября,  Митника  не  встречаю.  Никакого  перевода  мне  не  сделали,  так  и  повис  у  Щурова.
  Всё  бы  ничего,  да  зав.  кадрами  заимела  на  меня  зуб,  всё  норовит  как-нибудь  наказать  меня  за  посещаемость,  но  сама  трусит.
  Словом,  хожу  на  «работу»,  пишу,  что  хочу,  читаю.

  Вызов-приглашение  на  школу  в  Находку  мне  так  и  не  пришёл.  Может,  и  к  лучшему,  т. к.  школа  планировалась  26  авг. – 8  сент.
    У  нас  многие  в  колхозе,  хуже  всего,  что  там  Штабной.  Поэтому  сегодня  ищу  возможности  проявить  плёнки ( они  в  холодильнике) через  туристов.
  Во  всяком  случае,  чёрно-белые  я  сделаю.

    Тебе  от  Лариной  была  открытка  красивая  ко  дню  рождения.  Пишет,  что  у  неё  всё  хорошо,  что  она  выходит  на  работу  полная  сил  и  энергии.  Благодарит  тебя  за  внимание  и  «дары  моря».
    У  бабы  Аллы  тоже  как  будто  всё  спокойно,  собираемся  к  ней  на  день  рождения  с  чуркинцами.  Погода  у  нас  серенькая  и  мокрая.


    Пиши,  как  дела  у  тебя,  как  здоровье?  Как  устроилась,  с  кем  работаешь?.  Будь  спокойна  и  уверенна,  не  принимай  ничего  слишком  близко  к  сердцу.
  За  Женьку  не  беспокойся.  Мы  тебя  любим  и  помним,  и  ждём.  С  бытовыми  делами  справляемся.  Гуляем  вполне  достаточно.  Жди  от  нас  весточки,  не  скучай».

    Совершенно  тихо,  спокойно  прошла  пятница,  24-ое.  А  27-ого,  в  понедельник,  я,  как  обычно,  смотрел  в  библиотеке  литературу  на  выставке  новых  поступлений.
  Вдруг  подошла  ко  мне  Лена  Ткаченко,  наш  профорг,  и  как  бы  растерянно,  шёпотом,  сказала:
  - Вас  сегодня  на  месткоме  разбирать  будут…
  - Так,  ясно! – ответил  я.  – Значит,  они  меня  под  увольнение  подводят!

    Кажется,  я  ещё  заказал  какие-то  ксерокопии,  поговорил  с  Берсеневым  Юркой.  Подсказал  библиотекарше,  что  книжка  В. Романовского  на  стенде  советской  океанологии  неуместна:  он  французский  океанолог.
  К  трём  часам был  у  комнаты  партбюро  и  месткома.  Похоже,  тогда  же  местком  сначала  «давал  согласие»  на  увольнение  Казанского.  Тот заметно  нервничал.
  Говорили  также,  что  Богданов  представил  на  увольнение  Ципилёва,  а  сам  укатил  в  отпуск.  Точно,  как  Ильичёв  со  мной?

Процедура казни
    В  16  час.  10  мин.  Королёва  пригласила  в  комнату  меня,  даже – ввела.
Я:  - Здравствуйте.
Кулинич:  - Здравствуйте,  садитесь,  пожалуйста!
Я:  - А  куда?
Кулинич:  - А  куда  хотите!  Вот  сюда,  например.

    Я  сел  напротив  Кулинича  и  Алексеева,  вблизи  секретаря  месткома  и  референтки  Ильичёва  Т. Б. Усовой.  Пусть  она  лучше  всё  слышит  и  видит.
Кулинич:  - Администрация  представила  Вас  на  увольнение  по  сокращению  штатов.  Вы  знаете?  Когда Вы  узнали  об  этом?
Королёва:  - За  неделю,  в  прошлый  понедельник.
    «Не  её  спросили, - подумал  я.  –Спешит  она  сыграть  свою  роль»
Я:  - Да  мне  говорили,  что  я  в  списке  на  сокращение,  даже  более  недели  назад.  Так  что  тут  всё  по  форме.

    «Базарить  сразу  же  нельзя:  этого  от меня  ждут,  и  к  этому  они  приготовили  сокрушительную  контратаку.  Не  зря  Королёва  рвётся  в  бой», - понял  я.
КУлинич:  - Какие  у  Вас  возражения,  претензии  к  администрации?
Я:  -Ну,  я  считаю,  что  администрация  всё  обдумала,  посмотрела  мои  документы,  взвесила  все  «за»  и  «против».  Так  что  она  знает,  что  делает.

    «Уловили  они  все  иронию?  А  Аркашка – и  предупреждение?» - подумал  я.
Кулинич:  Ах,  вот  как!  [ Не  ожидал,  заяц…]  Значит,  у  Вас  никаких  претензий?
Я:  - Какие  уж  тут,  в  этой  комнате,  могут  быть  претензии!  Не  мне  же  учить  администрацию.  Могу  только  сказать,  что  согласия  своего  на  увольнение  не  дам.
Кулинич:  - Этого  и  не  требуется.  Тут  Ваше  согласие  не  нужно.  У  кого  будут  вопросы?

Кто-то:  - Вы  давно  работаете  в  институте? [Вот  так  предварительная  информация! – подумал  я.  – Ещё  бы  фамилию  спросили].
Волков:  - Давно,  давно!
  «Сочувствует! – отметил я.  – Он  меня  знает  с  первого  часа  моего  появления  в  институте»
Кто-то:  - Взыскания  имеете?
Я:  - Устно,  конечно,  всегда  хватает  замечаний,  как  и  у  многих  работающих.  Письменных  как  будто  не  зафиксировано.

Бычков:  - У  меня  два  вопроса!  Первый:  как  так  получилось,  что  Вас  сокращают?  И  второй:  представляете  ли  Вы  своё  ближайшее будущее?
«Вроде,  умница!  Честно  хочет  разобраться.  Вопросы  глубокие»».
Я:  - Вопросы  понятны.  Будущее  ближайшее,  откровенно  говоря,  не  представляю.  А  на  первый  вопрос:  я  последние  годы  занимался  радиофизикой,  распространением  УКВ  над  океаном,  а  состоял  в  лаборатории  шумов  океана.  Это  отдел  акустический,  там  совсем  другие  интересы.  Так  что  мне  не  с  кем  было  там  и  слова  сказать.  Общего  ничего  не было.

Бычков:  - А  другие  лаборатории  с  такой  тематикой  есть  в  институте?
  «Правильно,  дорогой!  Ты  всё  понимаешь!»
Я:  -Ну,  это  администрация  лучше  знает.
    И  я  кивнул  на  Алексеева:  давай,  мол,  ври!
    Алексеев: - Нет,  такой  тематики  в  институте  нет!
    «Вот  и  соврал!  А  целый  отдел  Кляцкина?  А  лаборатория  Фортуса?  А  «Росянка»?  А  «1/84»?

Я:  - Ну  вот,  тогда,  по  крайней  мере,  логично:  раз нет  такой  тематики,  значит,  и  человек  под  неё  не нужен.  Всё  ясно.  [«Ясно  только  мне!»]
Бычков:  -Значит,  ввиду  отсутствия  тематики…
    «Я  бы  пояснил,  тебе,  друг,  но  не  здесь!  Здесь  ты  ничем  не  поможешь!  Только  гнев  Аркашки  на  тебя  падёт».

Кто-то:  - Вы  искали  уже  работу?
Я:  - Нет,  не  искал.
Кто-то:  - Вы  женаты?
Я:  -Да,  женат.
Кто-то:  -Жена  работает?
Я:  - Да,  работает.
Кто-то:  - А  где  живёте?
Королёва:  - На  Кирова,  64
«Чего  это  она  опять  выскочила? – подумал  я.  – Намекнула,  что  жильё  есть?.  Сейчас  поясню».
Я:  - Да,  там  у  нас  двенадцать  квадратов  в  общежитии.
Кто-то:  - Стоите  у  нас  на  очереди?
Волков:  - Да,  стоит  на  квартиру,  стоит!  [ «Спасибо  за  сочувствие» ].

КУлинич:  - А  какие  к  Вам  претензии  высказывались?
Королёва:  - Да  я  его  замучилась  вылавливать  на  работе!
«Глубокая  деятельность!  Для  незаурядного  ума  начальника  отдела  кадров», - подумалось.
Я:  - Кому  надо,  тот  меня  всегда  находил. [Эх, не  добавил:  «Если  для  дела  надо»…]
Королёва:  - Как  это – «кому  надо»?  А  я  вот  не  находила!
Я:  - Да  например,  как  Лене  Ткаченко  понадобилось,  так  она  меня  быстро  нашла…

Алексеев:  - Насчёт  «кому  надо».  Где  это  видано,  чтобы  академик  искал  какого-то  младшего  научного  сотрудника?  Нигде  такого  ещё  не  бывало!
    С  каким  же  придыханием  и  благоговением  он  произнёс  «академик»!  Если  он  сам  выбьется  хотя  бы  в  доктора,  то-то  напыжится!
Бычков:  - Ну,  это  частности,  чего  уж  теперь…
 «Ай,  молодец!  Для  него  это  частности,  а  для  Аркашки – альфа  и  омега;  всё  в  подхалимаже»
Я:  - Да,  снявши  голову,  по  волосам  не  плачут.
Бычков:  - Да,  конечно.
«Я  ему  нравлюсь!  Попал  бы  он  под  вымогательства  и  запугивания  Аркашки…»

Королёва:  - Да  он  вообще  стал  неузнаваем!  До  аспирантуры  был  человек  как  человек,  а  после  аспирантуры – ну  совершенно  переменился,  совсем  не  тот.
  «Непокорный – значит,  плохой?  Вот  это  шедевр  ума!  Уровень  воспитательницы  детсада»

Кулинич:  - Так  значит,  у  Вас  нечего  возразить?
«Он  ждёт  оправданий!  Этот  заяц  покорно  сделает,  как  сказал  Аркашка  от  имени  Ильичёва,  но  ему  нужен  цирк  для  повышения  самооценки.  Перебьётся».
Я:  - Что  тут  возразишь?  [«Драться  на  подготовленном  врагом  поле  боя?»]
Кулинич:  - Тогда  мы  Вас  попросим  выйти.  Мы  тут  обсудим  и  объявим  Вам  решение.  Подождите  пока  в  коридоре.
  «А  вот  это – незаконно! – подумал  я.  – Боитесь  при  мне  лечь  под  Аркашку».

Было  16 час.  13  мин.  А  в  16  час.  16  мин.  Королёва  пригласила:
  - Володя,  заходи.
    Кажется,  впервые  назвала  по  имени,  мать…  родная.  Вот  что  такое  крокодиловы  слёзы.
Кулинич:  - Профком  рассмотрел  представление  администрации  и,  учитывая  Ваше  отношение,  решил  дать  согласие  на  Ваше  увольнение  по  сокращению  штатов.  У  Вас  есть  возражения?
Я:  - Знаете,  сейчас  я  ничего  говорить  не  буду.  Но  подумаю,  может  быть  потом  чего-нибудь.
Кулинич:  - Ну,  ладно,  Вы  свободны,  можете  идти.  Подумайте.
Я:  - До  свидания.

    Я  поднялся  к  Юрке  Берсеневу;  мы  ещё  поболтали  минут  сорок  и  вместе  пошли  домой.  У  входа  в  институт  на  улице  стояла  Усова.  Она  долго  вопросительно-недоумённо  провожала  меня  взглядом.
  Думаю,  если  бы  я  шёл  один,  она  бы спросила,  в  чём  же  дело,  как  Ильичёв  изгнал  аспиранта  с  готовым  диссером,  почему  я  не  рыдал  и  не  рвал  рубаху  на  груди,  не  валялся  в  ногах.  И  вообще,  кого  она  поджидала  у  входа?  Аркашку?

Свистопляска
    Ещё  по  дороге домой  я  предположил,   что  Алексеев,  воспользовавшись  долгим  отсутствием  Ильичёва (отпуск  плюс  командировка),  решил  меня  крепко  пугануть  увольнением,  деморализовать  и  после  этого  вить  из  меня  верёвки.
   К  возвращению  Ильичёва  я  уже  был  бы  законным  рабом  Аркашки.  Ну, уж -  дудки!  Исходя  из  этого,  я  и  начал  действовать.

    Утром  следующего дня  смиренно  заявился  в  отдел  кадров  и  попросил  обходной  лист.  Дали,  даже  с  сочувствием.  Конечно,  я  с  ним  никуда  не  пошёл,  а   сел  в  холле  четвёртого этажа  для  приманки.  Первым   подошёл  ко  мне  совершенно спокойный  Митник,  что  и  ожидалось:
  - Что,  уволили?  Эх,  перевёлся  бы  ты  ко  мне…  Что  ж  это  у  них  такое  творится!  Не  мне -  так,  значит,  и  никому?  Ну, негодяи!...
    И  он куда-то  исчез.

  Вторым,  как  ни странно,  подошёл  Игорь  Ростов.  Даже  приятелями  мы  никогда  не  были.  Откуда  он  узнал?  Полушёпотом  поговорил о  моём  приключении,  расспросил.
   Я  высказал,  что не  пойму  позиции  Ильичёва:  он  мой  руководитель,  получал  за  меня  деньги,  и  немалые,  видел  практически  всю  мою  диссертацию  и  как  будто  остался  доволен.  С  «открытием  пика  яркости» я  ему  помог  разобраться…

  Ростов  уверенно сказал,  что  Ильичёв  о  моём  увольнении  просто  не  знает.  Я  ему  поверил,  потому  что  и  сам  так  думал.
  - Между  прочим, - подсказал  Игорь, - директор  ещё  здесь,  дома,  пока  не  улетел.
    Так!  Надо  действовать.  И  тогда  я  на  изнанке  обходного  листа,  на  котором  красовалась  моя  фамилия,  написал  крупным  почерком:
«Глубокоуважаемый  Виктор  Иванович!  Меня  увольняют  по  сокращению  штатов.  С  Вашего  ведома  или  за  Вашей  спиной?  Ваш  аспирант  В. Бородин».
  С  обходным  листом – эффектный,  но  дешёвый  жест.

    Записку эту  я  бросил  в  почтовый  ящик  квартиры  № 15  по  проспекту Столетия  Владивостока,  159-а.  Я  знал,  что  это  домашний  адрес  Ильичёва.
    Утром  следующего  дня  я  столкнулся  с  выходящим  из  лифта  Алексеевым.  Изобразил униженно-почтительный  шёпот:
  - Здравствуйте,  Волкадий  Волкадимирович…
    С  каким  же удовольствием  Аркашка  милостиво  кивнул  мне  с  олимпийских высот!  Ну,  погоди – ты  у  меня  побегаешь!...

    Где-то  в  обед  в  институте  появился  Ильичёв.  И  через  час  Аркадий  пронёсся,  глядя  на  меня  квадратными  от  страха  глазами.  Так,  письмо  дошло!
   Я  пошёл  в  бухгалтерию,  якобы  узнать,  должен  ли  чего  им.  Хотя  знал:  был  должен – на  мне  висело  шмуток  ещё  после  «Треугольника»  рублей  на  500-600 – кража  Терёхи  и  Копвиллема.

   Рита  Канчук  сказала,  что  могу  забрать  расчёт.  Я  заявил:
  - Нет.  Я  думаю  восстановиться.
    Она  улыбнулась  такой  наивности:
  - Всё  равно  брать  расчёт  придётся!
  - Всё  же – потерплю…

    Довольно  быстро  я  рассказал  о  своём  приключении  Букину  и  его ребятам.  Они   явно  высказали,  что    всё  это  нелепость,  что  они считают  мои  шансы восстановиться  немалыми.
    Между  тем  выписку    из  протокола  заседания  месткома    мне  не  давали.  Я  уже  стал  думать,  что  Алексеев  и  компания  поняли: я  не  запуган,  разгадал  их  замысел  и  они  не  решатся  выдать  приказ.  Увы,  через  полмесяца  приказ  появился.  Аркашка  убедил  Ильичёва,  что  дожмёт  меня?

    Тогда  я  стал  усиленно  выбивать  копию  приказа.  Идея (Королёва) – ни  в  какую!  Пытала:
  - Скажи,  куда  ты  её  понесёшь?  Нам  ведь  надо  указать,  для чего  она  тебе  дана.
  - Укажите:  «На  память!»
  Зам.  Королёвой  Цурикова  аж  подскочила  от  такой  дерзости.  Да  и  Идея  слегка  осатанела:
  - А  на  память  тебе  будет  запись  в  трудовой  книжке!
    Вот  клерки:  им  всё  равно,  в  НИИ  или  на  овощебазе.  Вершители  судеб  советской  науки;  и  сколько она  протянет  под  ними?

    Митник  не  очень  мозолил  мне  глаза.  Но  всё  же  следил  и  в  контакт  входил  часто.  Однажды  в  разговоре  с  ним  я,  как  обычно,  высказывал  крайнее  недоумение  от  этой  ситуации:  закончил  диссер,  доказал  экспертизой  «открытия»,  что  разбираюсь  кое  в  чём  как  никто  в  институте,  как  будто  приняли  две  статьи  в  ведущие  журналы  АН  СССР,  читаю  спецлитературу  на  четырёх  языках,  и  вдруг -  увольнение!

  Причём,  в  месткоме  намертво  избегали  темы  научной  эффективности.   И  так  увлёкся  демонстрацией  своего  ошеломления,  что  Митник,  видимо,  поверил  в  мою  деморализацию  и  даже  фрустрацию.  И  тогда  он  сначала  не  очень  громко  сказал:
  - Дал  бы  ты  мне  свою  диссертацию,  я бы  смог  помочь  тебе.
    Я  сделал  вид,  что  не  расслышал.  Он  громко,  с  нажимом,  повторил:
  - Дай  мне  диссертацию,  и  я  всё  сделаю!
    Я  изобразил  замешательство,  колебания;  мол,  вот-вот  поддамся.  И  его  прорвало:
  - Дай,  дай  мне!  Я  знаю,  что  надо  делать.  Дай,  не  бойся.  Мне  даже  один  человек  дал  по  медицинским  наукам.  Это  ничего.  Дай!

    Ну,   как  будто  всё  ясно?!  «И  тогда  приходят  мародёры».  Деморализовать,  использовать  беспомощное  состояние – и  урвать! Ну,  уж – дудки!
  Или  мне  показалось?  Но  вот ещё:  как-то  на  площадке  «административного  этажа  подсел  ко  мне  на  диванчик  «божий  одуванчик» - Сергей  Ефимович  Каменев.  Я  его  и  не  знал  практически,  лишь  раз  обменялись  фразами,  когда  Алексеев  хотел  утащить  меня  как  придаток  к  рефрактометру.

  И тут  Ефимыч  в  ключе  друга:
  - Как  дела?  Не  знаешь,  куда  податься?  А  ты  переходи  в  нашу  лабораторию,  к  Алексееву…
 «Ну,  вот – яснее  быть  не  может!» - подумал  я;  а  Ефимычу  сказал  с  недоумением:
  - Откуда  это  к  вам  переходить?  Я  ведь  вообще  уволен.  Какой  же  теперь  переход?

    Тут  сверху,  с  четвёртого  этажа,    сбежал  Алексеев,  и,  отворачивая  от  меня  физиономию,  прихватил  с  собой  Ефимыча;  они  куда-то  пошли  вниз.  Я  уверился,  что  интрижку  разгадал  верно.  Ну  и  агента  нашёл  себе  Аркаша!  Это  от  безрыбья.  А  старику  Ефимычу  только  таким  лакейством  и  удержаться.

    А  вскоре  в  мою  ситуацию  активно  стал  влезать  Батюшин.  Едва  завидя  меня, он  сразу  бросался  навстречу  и  заводил  разговор  про  моё  внутреннее  моральное  состояние,  про  планы  мои  и  действия.
  Я  стал  демонстрировать  ему  весёлое  спокойствие:  пусть  так  и  доложит  Аркашке.  Однажды  сказал  Батюшину,  что  не  верю,  будто  это  всё  идёт  от  директора:  уж  слишком  грубая  работа.  Тогда  он  стал  меня  уверять,  что  видел  в  столе  у  Ильичёва  список  с  резолюцией  «Аркадий,  увольняй!»  У  меня  зачесался  язык  сказать,  что  шарить  в  столе  директора  посторонним  неприлично;  но  удержался.

    Всё  больше  становилось  видно,  что  Батюшин – сикофант  Алексеева,  и  я  стал  Жоре  подыгрывать.  Тогда  он  начал  уговаривать  меня  «продержаться»,  т. е.  терпеть  всё,  как  есть,  два-три  месяца,  не  поднимая  шуму,  а  там  Копвиллем  станет  директором  организуемого  института  Космофизики  и  распространения  радиоволн,  и  мне  у  него  будет  неплохо.
    Ну  и  ну!  Оригинальный  способ  вербовать  кадры  для  Копвиллема.  Хрен  редьки не  слаще.

  - Он  и  со  мной говорил,  меня  приглашал, - ляпнул  Батюшин.
  - Ну,  и  что  же  Вы  сами – решили? – неожиданно  спросил  я.
  - Да…,  нет…  Не  решил…  Да  он  меня  не  очень… - заюлил  Батюшин.  Врет  же  на  ходу!

    По  совокупности  признаков,  по  поведению  всех  участников  я  решил,  что  Ильичёв  мою  записку  к  нему  показал  Алексееву  и  сказал:  «Когда  я  вернусь,  чтобы  вопрос  этот  ты,  именно  ты,  закрыл!»
   Вот  откуда  спешные  атаки  на  меня  и  попытки  не  допустить  скандала,  утопить  его.  Словом,  я  стал  довольно  спокойно  ждать    приезда  Ильичёва.

    Однажды  я  встретился  в  электричке  с  «Графом» - Матецким.  Он  почти  сразу  заговорил  осторожно:
  - У  тебя,  я  слыхал,  большие  неприятности?
  - Да  так  себе…  Больше  преувеличивают!
  - Но  ведь  уволили?  Чего  же  более?!
  - Да  это  пока  вымогательство,  выкручивание  рук.  Я,  кажется,  способен  делать  работу,  за  которую  институту  готовы  платить  большие  деньги.  Но  Алексееву  важно,  чтобы  не  институту,  а  конкретно  ему.  Он  за  это  готов  половину  института  спалить,  а  не  то,  что  меня  уволить!

  Ну,  и  как  же  ты  думаешь  быть  дальше?
  - Рассчитываю  восстановиться!
  - Ох,  и  трудная  же  у  тебя  жизнь  среди  этих… !
  - Ничего,  не  я  один  такой.  Учусь  жить  в  среде  «больших  учёных»…

  - Мы  у  себя  в  лабе  посудачили  о  твоём  деле.  Шевцов  считает,  что  тебе  надо  звонить  во  все  колокола,  срочно  звонить!
  - Да  пока  подожду.  Ведь  ещё  Ильичёв  своего  слова  не  сказал.
    Граф  с  сомнением  покачал  головой.  И  пожелал  мне  удачи.  Спасибо.

    По-прежнему  лез  Батюшин  со  «своими»,  т. е.  аркашиными,  советами:  то  в  ДВНИГМИ  идти,  то  в  какой-то  физический  институт,  который  Горчаков  вот-вот  организует  при  университете.
    Однажды  я  встретился  на  мостике  через  овраг  с  молодым  кандидатом  наук  Костей  Рогачёвым.  Кратко рассказал  ему,  как  моя  история  выглядит  внешне.  Он  сразу  резанул:
  - Да  это  же  почерк  Алексеева  и  Копвиллема!  Эта  вонь – из  их  угла!
    Я  для  вида усомнился.  Но  Костя  был  непоколебим.

    Никак  не  мог  вырвать  у  Королёвой  копию  приказа.  Уже  подумывал  о  письменном  заявлении  со  ссылкой  на всякие  кодексы;  даже  заготовил  его.
  Но  сделалось  это  «гениально  просто».
  Я  улучил  момент, когда  она  была  одна,  и  небрежно-уверенным  тоном  бросил:
  - Идея  Валентиновна,  ну  зачем  Вам в  чужом  пиру  похмелье?!  Дайте  выписку,  ведь  всё  равно  этот  приказ  отменят.
    Она  аж  подскочила:
  - А  кто  тебе  сказал,  что  отменят?  А  кто  отменит?
    Я  неопределённо  посмотрел  наверх.
  - Нет,  ну  ты  скажи,  ну,  пожалуйста,  только  мне  скажи:  кто  отменит? – ещё  больше  заинтриговалась  она.
    Я  изобразил  страшное  смущение,  возвёл  глаза  к  небу  и  сказал:
  -Ну,  это  не  моя  тайна…  Не  спращивайте,  не  могу  сказать…

    После  этого  она  тут  же  быстро  и  молча  сделала  мне  копию.  Дальше – легче.  Я  стал  нажимать  на  Кулинича,  Усову,  чтобы  получить  выписку  из  протокола  месткома.
  Некоторое  время  они  меня  отфутболивали,  но  как-то  я  сказал,  что  Королёва  мне  уже  дала  копию  приказа.  Кулинич  удивился  этому (!),  но  вскоре  послал  меня  к  незнакомой  мне  Гречищевой.:
  - Она  у  нас  сейчас  за  секретаря.

    У  Гречищевой  в  толстой  папке  не  оказалось протокола  именно  того  заседания  27-ого  августа.  Странно.  Но  через  день  она  мне  всё-таки  дала  эту  выписку.
«Выписка  из  протокола  № 91
заседания  профсоюзного  комитета  ТОИ  ДВНЦ  АН  СССР
от  27  августа  1984  г.
    Присутствовали:  члены  ПК – 8  человек
от  администрации – и. о.  директора  института  Алексеев  А. В.
от  партбюро – Федотов  Н. С.
    Слушали:  Представление  администрации  на  сокращение    Бородина В. Г.
    Постановили:  Профсоюзный  комитет  не  возражает  против  сокращения  Бородина  В.Г. (Работа  Бородина  В. Г.  не  вписывается  в  тематику  отдела,  результаты  голосования:  за – 6,  против – нет,  воздержавшиеся – 2)
Председатель  ПК   Р.Г. Кулинич
Секретарь  Т. Б. Усова»

    Легко  видеть,  сколько  в  этой бумаге  лживости.  Во-первых,  Федотова  не  было;  во-вторых,  Аркашка  врал,  что  моей  тематики  нет  в  институте,  а  тут – в  отделе.  Это  ведёт  лишь  к  переводу  в отдел  Кляцкина.

  Можно  было  сразу  идти  к  прокурору.  Однако  я  всё  ещё  считал,  что  если  вынудить  Ильичёва  лично  решать  моё  дело,  он  исправит  всё  без  лишнего  шума,  вспомнит  своё  «В  приказ»  на  моём рапорте  и  обосновании  Фортуса.

    Однажды  я  встретил  военпреда  Дорожко;  он  сразу  спросил  меня:
  - А  что,  я  слыхал,  тебя  сократили?
  - Да,  сам  удивляюсь.  Уже  объявил  о докладе  материалов  диссера.  Тема  важнейшая:  вон,  целый  отдел  Кляцкина  на  неё  садится.  А  меня  вдруг  просто  так  взяли – и  на  улицу!
  - Ну,  в  этом институте  ничего  просто  так  не  делается, - улыбнулся  Дорожко  и  пошёл  своей  дорожкой.

Ещё  не  конец
    И  вот  приехал  Ильичёв.  Я  стал  пробиваться  на  приём.  Частенько  Усова  говорила,  что  директора  нет  в  институте.  После  одного  такого  ответа  я  столкнулся  у  дверей  приёмной  с  Дорожко.  Он  доброжелательно  сказал  мне:
  - Да  выложи  ты  им  диссертацию – они  тебя  и  восстановят!  Так  и  говори  прямо:  я  вам  диссер,  вы  мне – восстановление.
  - Знаете,  Вениамин  Мефодьевич,  пуганая  ворона  куста  боится.  Диссер-то  возьмут,  а  восстановить – дульку!  Обманули  раз,  обманут  и  другой.
  - Тоже  верно,  согласился  он.  – Но  к  Ильичёву  всё  же  сходи.
  - Да  вот  сейчас  попробовал;  говорят,  нет  его.
  - Да  я  только  что  от  него! – засмеялся  Дорожко.  – И  сейчас  опять  пойду  к  нему.  Иди,  иди,  он  в  кабинете.
    Подойти  к  Усовой  и  сказать  ей,  что она  пять  минут  назад  соврала?  Интуиция  сказала:  не  надо – сделаешь  врагом.
    А  что  же  Фортус?  Конечно,  как  только  он  появился  в  институте,  я  пошёл  к  нему.  Он  с  безразличием,  как  мне  показалось, попросил  меня подождать  в  его  кабинете,  а  сам куда-то  надолго  ушёл.  В  комнате  остались  Нелли  Сарайкина  и  почему-то  Генриэтта  Аханянова,  которая  вообще-то  работала  у  Шевцова,  с  Навроцким.  Обе  они  меня  подбадривали.  Когда  я  сказал,  что  местком  единогласно  в  три  минуты  меня  сократил,  Сарайкина  горячо  возразила,  что  ведь  были    двое  воздержавшихся.  (Волков  сам  сказал  мне,  что    он  один  из  них;  я  ему  поверил.  Второй  воздержавшийся,  я  думаю,  был  Бычков).  Вообще  Сарайкина  знала  явно  больше,  гораздо  больше,  но  молчала.
    Генриэтта  серьёзно  сказала:
  - Я  уверена,  Володя,  что  это ещё  не  конец!
  - Ну  что  Вы,  конечно,  ещё  не  конец:  я  ведь  такой  молодой!  Мне  бы  ещё  жить  да  жить…
    Обе  поняли  мой  черноватый  юмор  и  рассмеялись.
    Тут  вернулся  Фортус;  на  меня  глядел  довольно  неприязненно.  Сказал,  что  письмо  моё  он  получил,  но  считает  себя  свободным  в  отношении  меня.  Что  же  будет  дальше?  И  вообще  странно:  как  можно,  сделав  что-то принципиально  новое,  держать  это  под  спудом?
    Хотел  я  ему  возразить,  что  и  так  слишком  многое  открыл  ему  за  спасибо,  а  раз  не  успел  перейти,  то  и  не  успел  доложить  всё.  А  от  альтруизма  голого  меня  в  этом  институте  уже  отучили.  Но – передумал  возражать:  зачем?  Своё  бессилие  он  прикрыл  моей  «виной»…
  Кстати,  в  компании  Букина  мне  говорили,  что  Кляцкин  чуть  ли  не  за  грудки  тряс  Ильичёва,  крича:
  - Вы  же  решили  уже  перевести  Бородина  ко  мне!  Куда  же  делся  этот  приказ?
    Думаю,  тут  преувеличение,  но    что-то  похожее  было.
    А  вскоре  стало  известно,  что Фортус  подал  на  конкурс  в  Баку.  Там  у  него  старушка  мать,  и  он  в  любом  случае  уедет  туда  навсегда.
    Всё-таки  однажды  Усова  сдалась  и  сказала,  что после  обеда  Ильичёв  будет  принимать.  Я  заглянул  в  приёмную  сразу  после  обеда  и  увидел  напротив  Усовой  Алексеева; они  очём-то  договаривались.  Моя  интуиция  кричала,  что  обсуждается  план,  как  отрезать  меня  от  Ильичёва.  Однако  я  пришёл  опять  попозже  и  стал  ждать  в  приёмной.
    Ильичёв  вошёл,  в  плаще  и  берете,  сразу  заметил  меня,  весь  как-то  дёрнулся,  будто  его  ударили,  и,  отвернувшись  от  меня,  прошмыгнул  в  кабинет.  Усова – за  ним.  Через  довольно  долгое  время  она  выла  оттуда  и  заявила:
  - Виктор  Иванович  вряд  ли  Вас  примет.  Ему  нечего  Вам  предложить.
    Некоторое  время  я  сидел,  пытаясь  осознать  новую  ситуацию.  И  вдруг  понял,  что  Ильичёв  не  властен  в  ней.  Ничего  он  для  меня  не  сделает.  Это  была  новая и  жутковатая  истина.  Испарилась  последняя  иллюзия;  осталась  одна  холодная  решимость.
    Дома  у  Ленки  была  маленькая  истерика  отчаяния.  Она  увидела  меня  выбитым  из  седла  и  перешла  в  атаку:
  - Бросай  всё  к  чёрту!  Иди  на  любую  другую  работу!  Сколько  можно?!
    Я  её  понимал:  в  феврале только  Крылов  доёл  её до  выкидыша;  это  случилось  в   командировке,  и  она  чудом  не  отдала  богу  душу.  Сейчас  уже  два  года  беременности,  а  Крылов  после  доклада  Ленки  на  юбилее  ПФГО  совсем  осатанел,  взвил  травлю  до  предела:  подкинул  письмо  Леру  якобы  от  академика  Иосифа  Атабекова,  шельмующего   Ленку.  Организует  отчёт  Ленки  о  полевых  работах  в  форме  судилища;  поклялся  публично  «закрыть  ей  путь  в  Науку»,  как  он  высокопарно  выразился.  А ведь  лет  десять  жил  её  трудами.
    Через  полчаса  я  совсем  очухался,  проанализироал  обе  выписки,  из  приказа  и  из  протокола  заседания  месткома,  и  понял,  что  есть  за  что  зацепиться. Мы  ещё  поборемся.



Ohne Krieg - keine Zieg
    Незадолго  до  приезда  Ильичёва  я,  продолжая  тактику  максимального  разглашения  по  институту  своего  положения,  получил  совет  от  одного  человека,  посвящённого  в  партийные  тайны,  обратиться  со  своим  делом  к   Н. С. Федотову.
  Было  сказано:  «Федотов – резидент  КГБ  в  институте.  В  выписке  месткома  он  фигурировал  как  представитель  парткома  при  моём  увольнении,  а  на  самом деле  его  при  том  не  было.  Значит,  есть  повод!  И  я  пошёл  к  Федотову.

    Он  принял  меня  строго,  «по-андроповски».  Я  очень  кратко  обрисовал  ему  внешнюю  канву  событий  и  объяснил,  что  я   к  нему  пришёл,  поскольку  он  указан  как  лицо  от  партбюро,  а  я  что-то  не  припоминаю…  Он  резко  ответил:
  - Я  там  не  был!
    Это  уже  хорошая  зацепка. И  я  впервые  увидел  в  нашем  институте  человека  без  страха.  Единственного  человека.

    Оставалось  сочинить  «петицию»  и  идти  в  Президиум  ДВНЦ.  Там  я  встретил  Людку  Белозёр,  уже – Нечай  по  мужу,  верного  нашего  товарища  по  туризму-скалолазанию.  Слегка  рассказал  ей  свою  историю;  она  без  колебаний  сказала:
- Если  чувствуешь,  что  ты  прав,   иди  к  нашему  юрисконсульту!  И  показала  мне,  в  какую  дверь.

    Всё-таки  «петицию»  я  подал  в  канцелярию  Президиума.  И  каких  же  мучений  стоило  мне  расхваливать  себя!
«Председателю  Президиума  ДВНЦ  АН  СССР
академику  Шило  Н. А.
   от  Бородина  В. Г.
Заявление
Глубокоуважаемый  Николай  Алексеевич:
    Приказом  и. о.  директора  Тихоокеанского  океанологического  института  от  12  сентября  с. г.  я  был  уволен  по  ст. 33,  п. 1  КЗоТ,  чем  не  согласен  по  следующему.
    Я  коренной  житель  г. Владивостока,  окончил  школу  с  золотой  медалью,  университет  со  средним  баллом  4.8  и  очную  аспирантуру  при  ТОИ  в  ноябре  1982  г.,  сдав  кандидатские  экзамены:  английский  и  океанология – «отлично»,  философия – «хорошо».

  В  1975 г.  был  победителем  конкурса  рефератов    по  ДВНЦ.  Диссертацию в  срок  не  представил  из-за  большой  загруженности  хоздоговорной  работой  и  тяжёлыми  жилищными  условиями.  В  августе  с. г.  был  готов  представить  диссертацию  о  влиянии  метеоусловий  на  распространение  УКВ  над  океаном,  а  также  получил  согласие  на  перевод  из  лаборатории  акустических  шумов  океана  в  лабораторию  прикладной  радиофизики  от  обоих  заведующих  и  директора  института.

    При  моём  увольнении  не  учтено  преимущество  непрерывного  стажа  14  лет,  в  т. ч.  12  лет  в  ТОИ  без  единого  взыскания,  а  также  свидетельства  квалификации:  после  аспирантуры  я  руководил  дипломными  работами  двух  студентов,  защитил  отчёты  по  хоздоговорной  теме.     Участвовал  в  экспертизе  материалов  на  открытие;  на  одну  мою  статью  получен  положительный  отзыв  редакции  «Известий  АН  СССР.  ФАО»,  другая  легла  в  основу  хоздоговора.

  Читаю  спецлитературу  на  английском,  немецком,  испанском  без  словаря.  Зимой  с. г.  провёл  олимпиаду  школьников  Фрунзенского  района  по  физике  океана  и  атмосферы.  То  же – в  интернате  № 2.

  Утверждение,  что  моя  работа  не  вписывается  в  тематику  отдела,  влечёт  лишь  предложение  перейти  в  другой  отдел,  чего  сделано  не  было.
  Заседание  профкома  проведено  было  без  представителя  партбюро.  Указанный  в  выписке  Н. С. Федотов  утверждает,  что  он  не  присутствовал  на  нём.

  Предложений  о  каком-либо  трудоустройстве  мне  не  было  сделано.  Кроме  того,  согласно  положению  о  распределении  лиц,  окончивших  аспирантуру,,  утверждённому    Госкомитетом  по  науке  и  технике  20.02.1070,  запрещено  увольнять  принятых  по  распределению  в  течение  трёх  лет.

    В  юридические  органы  я  не  обращался,  надеясь  выяснить  это  недоразумение    с  академиком  В. И. Ильичёвым,  однако  встретиться  с  ним  не  сумел.
    Прошу  Вашей  помощи  в  отмене  решения  о  моём  увольнении.
29.10.1984              Бородин  В. Г.»

    Здесь,  в  коридоре  Президиума,  я  встретил  Букина.  Он  сказал  мне,  что  Копвиллем  совсем  размечтался,  уже  возомнил  себя  директором  организуемого  института  распространения  радиоволн  и  членом-корреспондентом  АН.
   Магаданские  власти  вроде  бы  его  ждут.  Но  в  директора  он  рванулся  через  голову   Ильичёва,  и  поэтому  боится,  что  если он  здесь  откажется  от  лаборатории,  а  там  вдруг  что-нибудь  сорвётся,  то  назад  Ильичёв  его  не  возьмёт.

  Наконец,  Копвиллем  собрал  кое-кого  из  будущих  своих  соратников,  в  т. ч.  Букина,  и  вот  летит  в  Москву  охмурять  В. А. Котельникова,  рисуя  хрустальные  замки  перед  ним.
  Кое-кто  уже  засобирался  в  Магадан;  среди  них,  например,  Чудновский.

  - Не  пойму,  что  это  Алексеев  на  меня  взъелся! – слукавил  немного  я.
  - Да  он  тебе  завидует! – выдал  вдруг  Букин.
  - Скажешь  тоже!  Да  это  я  ему  должен  завидовать!
  - А  чего  ему  завидовать:  детей  нет,  жены  порядочной  тоже  нет.  Вот  помрёт  он – ни  одна  душа  о  том  не  пожалеет.

  Ну,  кандидатскую  он  как-то  вымучил.  И  вот  давно  бьётся,  всё  докторской  бредит;  а  ведь  её  такими  методами,  видимо,  не  слепить.
  Корчит  из  себя  учёного,  а  ведь  у  него  в  башке  ни  одной  идеи,  кроме  интриганской,  не  шевелится.
   А  у  тебя  кое-что  есть  за  душой.  Тебя  уж   если  уважает  кто,  так  искренне.  А  он  мучается…
    Признаться,  я  не  ожидал  такого  хрестоматийного  выпада  от  Букина.

    На  следующий  день  я  пошёл  всё-таки  к  юрист-консульту.  Она  меня  встретила  сначала  без  понимания,  стала  говорить,  что  зацепиться  не  за  что.  Я  ей  подсказал  про  нарушение  Положения  об  аспирантуре.
  - Это  кое-что! – заинтересовалась  она.  И  попросила  меня  зайти  через  день.  Когда  я  разговаривал  с  ней,  неподалёку  сидела  Ю. В. Куликова,  как  будто  особенно  не  вникая.

    Пришёл  я   через  день,  но  юрисконсульта  не было.  Однако  Куликова  сразу  потащила  меня  к  Гончару,  заведующему  отделом  научных  кадров  и  аспирантуры.
  - К  нам  поступило  Ваше  заявление, - начал  эта  «белокурая  бестия»,  бывший  комсорг  ЦК  ВЛКСМ  по  ДВНЦ    В. Гончар.  – Расскажите,  в  чём  Ваше  дело?

    Я  рассказал  половину  того,  что  в  бумаге,  наблюдая  за  его  реакцией.  Он,  взаимно,  наблюдал  за  мной  и,  как  мне  казалось,  совсем  не  слушал:  ему  было  просто  интересно  посмотреть  на  меня.
  - Ну  что  ж! – заключил  он.  – Мы  рассмотрим  Ваше заявление  и  дадим  Вам  ответ.  Как  это лучше  сделать?
  - Через  Людмилу  Нечай!  Мы  старые  знакомые  и  соседи, - осенило  меня.

    Прошло  два-три  дня;  мы  собрались  ехать  на  Чуркин  отмечать  ноябрьские  праздники.  Нечай  увидела  нас  из  окна,  окликнула  и  передала,  что дело  моё  решено,  можно  идти  на  работу.
    Всё-таки  я  дождался,  когда  меня  пригласят  письменно,  официально.
  Записку  от  Королёвой  принёс  Бороухин.  «Владимир  Георгиевич!  Приказ  о  Вашем  увольнении  отменён.  Просьба  выйти  на  работу.  Зав.  ОК  Королёва.  9.11.84 г.»

Опять мародёры
    Но  накануне  этого  вечера  прибежали  Митник  и  Митница.  Я  делал  вид,  что  не  знаю  ещё  о  восстановлении.
   Митники  вели  активно-наступательный  разговор  насчёт  того,  что  я  сам  во  всём  виноват.   Я  не  признавал,  ярился.
  - Ну,  ты  работать  будешь? – выкрикнула  Майка.
  - Буду! – так  же  выпалил  я.  – Я  всегда  работал!
    «Буду!  Но  на  себя,  а  не  на  дядю, - подумал  я.  – И  тем  более – не  на  вас».

    Это  «буду»  их  сразу  успокоило.  И  уже  октавой  ниже  Майка  добавила:
  - Всё-таки  согласись,  что  ты  очень обидел  Виктора  Ивановича!
  - Интересно!  Это  ж  надо!! – взвился  я.  – Да  я  внукам  своим  буду  рассказывать,  что  когда  я  был  всего  лишь  мэнээсом,  я  уже  сумел  обидеть  даже  академика!  Такой  он  обидчивый  оказался…
    Я  как-то  сразу  решил,  что  потом,  в  более  подходящий  момент,  спрошу,  чем  же  я  обидел  Ильичёва  и  почему  и  как  они,  Митники,  об  этом  узнали.

    Когда  я  появился  на  работе,  Митник  уже  поджидал:
  - Пиши  заявление  о  переводе  к  нам!
    Получалось,  что  у  Фортуса  мне  ловить  нечего,  приказ  о  переводе  в  отдел  Кляцкина  испарился.  А  к   Протасову  я  был  уже  расположен.  И  даже  тогда  говорил  Ленке,  что  в  идеале  вижу  себя  у  Протасова,  но  без  Митников.

    Так  что  я  изобразил  безвольное  безразличие,  согласился;  и  Митник  потерял  бдительность.  А  я написал  так:  «Прошу  перевести  меня  в  лабораторию  № 13»,  опустил  слова  «в  группу  Митника»  и  «на  тему  «Атмосфера».
  Митник,  увидя  уже  подписанное  заявление,  проявил  недовольство,  но  быстро  успокоился,  решив,  что  это  он  утрясёт  в  рабочем  порядке.  Ведь  к  Протасову   меня  потащил  он  и сел  рядом  со  мной.

  Протасов,  ссылаясь  на  Митника,  спросил  о  диссертации.  Я  отрезал:
  - Диссертацией  заниматься  не  буду:  времени  на  это  не  буду  тратить.
  - Напротив, - сказал  Протасов, - если  надо,  то – пожалуйста,  доводите  диссертацию.
    Я  разыграл,  что  не  могу  сейчас  дать  ответ  окончательно, буду  ли  доводить  диссер,  так  как  якобы  что-то  уже  кому-то  обещал.
  - Да,  конечно, - просто  сказал  Протасов, - это  Ваше  право.

    Впрочем,  это  была  почти  правда:  ведь  в самый  трудный  момент  Генриэтта  Аханянова  нашла  мне  в  ИАПУ  место  с  окладом    на  25  рублей  больше.  Но – заниматься  акустикой…
    Итак,  с  13-ого  ноября  я  появился  в  лаборатории  13.  Чур  меня!

Начнём  заново.
    Приняли  меня  хорошо.  Было  даже  официальное  представление:  как  раз  случился  семинар,  и  Протасов  объявил  о  появлении  нового  сотрудника,  предложил  Митнику  меня  представить.  Митник  совершенно  не  скупился:  заявил,  что  я  успешно  закончил  аспирантуру,  что  даже  на  Учёном  совете  отметили:  аспирант  гораздо  лучше  обычного  сдал  экзамен  по  специальности.

  Митник  подчеркнул,  что  знает  меня  давно,  но  в  силу  ряда  несчастных  причин  мы  с  ним  сотрудничали  без  формальных  рамок,  и  вот,  наконец,  ко  всеобщему  счастью,  воссоединились.
  Я,  оказывается,  спец  в  океанологии,  метеорологии,  акустике,  лазерах  и  чего-то  там  ещё…  Вот  уж  не  знал!  Упомянул  он,  что  мы  с  ним  вместе  занимались  вопросом  радиометрии  под  малыми  углами  к  горизонту.  Конечно,  об  «Атмосфере».

    Мне  становилось  очень  неудобно.  Наконец,  Протасов  попросил  рассказать  автобиографию.  Я,  среди  прочего,  упомянул  радиолюбительство,  командование  радиовзводом  в  армии (потом  Митник  сказал,  что  это  было  кстати).
  Протасов  спросил  о  состоянии  диссертации.  Я  ответил,  что  считаю  возможным  и  нужным  на  ближайших  семинарах  доложить  круг  идей,  лежащих  в  основе  диссера,  о  чём  и  прошу.  Протасов сказал,  что  это  возможно  сделать.

    На  семинарах  я  сразу  стал  подавать  голос,  даже поймал  себя  на  мысли,  что  иногда  и  нескромно.  Работа  мне  нравилась,  коллектив – тоже.  Но  для  всех  я  как  будто  стал  сотрудником  Митника,  таким  же,  как  Новожилова  Татьяна.
    Итак,  острейший  период  я  пережил.  Возможно,  из  моего  описания  этого  времени  увидят, что  я  был  поразительно  хладнокровен.  Но это  не  правда.

  В  самом  конце  октября  я  уже  очень  устал  от  напряжения.  Так,  накануне  заявления на  имя  Шило  у меня  было  два  часа  прощания  с  институтом  «навсегда».  Я   переживал  «последнее»  посещение  библиотеки,  «последний  раз  прошёл  по  этажам,  ну  и  подобные сантименты.
  Затем,  31.10.84  я  написал  записку в журнал  «Радио»:
«Глубокоуважаемая  товарищ  Пономарёва:
    Прошу сообщить, остаётся ли неизменным  решение  редакции  поддержать  проект  СНЭРМО  после  доработки  и  согласования   программы.  Какова  судьба  моей  заметки  «Радиомониторинг  океана»?  Бородин  В.Г.  Пользуюсь  случаем    поздравить  Вас  и  редакцию  в  целом  с  годовщиной  Октября».

    Как  будто  спокойный  текст,  если  бы…  не  перепутал  фамилию:  Пономарёва  вместо  Григорьева.  Значит,  внутри  было  неспокойно.  А  тогда  я  читал   книгу  по  истории  радио  автора  Пономарёвой.

Вторая  статья
    Числа  10 – 12  ноября  я  вдруг  получил  письмо из редакции  «Радиотехники  и  электроники»  с  просьбой  срочно  позвонить,  дать ответы  на  вопросы  письма.  Наша  статья  готовится  в  номер!  На  14.12.84 я  заказал  телефонный  разговор:  некую  Татьяну  Павловну  Орлову    интересовали  18  вопросов.
    Ничего  не  говоря  Митнику,  отпросился  у  Протасова  с  работы  звонить. Тот  с  удовольствием  и  уважением  отпустил.  Я  как  будто  ответил  на  все  вопросы  Орловой,  получил  заверение, что  в  ближайшем  номере  статья должна выйти.  Работа  пошла  вперёд?  Позже я  рассказал  Букину  о  этих  переговорах.

Фиаско  Копвиллема
     В  это  же  время  я  неожиданно  встретил  у  нас  в  холле  третьего  этажа  Гену  Корниенко.  Мы  с   ним  заканчивали  ДВГУ  в  одной группе,  отработали  вместе  тяжёлый  полевой  сезон  с  геофизиками  в  тайге.  Таёжная  повесть – так  называемая  преддипломная  практика.

  Кажется,  ещё  на  четвёртом   курсе  мы  были,  когда  шла  смена  комсомольских  документов  через  собеседование,  на  котором  задавали  как  будто  нескромные  вопросы,  иногда даже  похожие  на  призыв  к  доносам.
   Между  тем,  «чистку»  проходили  все,  отсева  не было.  Корниенко  возмутился;  ему  за  это  пригрозили  исключить  из  комсомола.  Тогда  он  торжественно  сам  сдал  билет.

    Потом  Гена  работал  на  станции  Службы  Солнца,  стал  «правой  рукой»  её  заведующего  В. Ф. Чистякова,  вступил  в  партию (!),  защитил  кандидатскую.
  И  вот – приехал  в  ТОИ  выбивать  размещение  в  мастерских  «Опыт»  заказа  на  купол  для  коронографа.

    Конечно,  мы  с  ним  поговорили.  Я  ему  о  своём  приключении;  в  том  числе  высказал  сомнения,  что  Копвиллема  сделают  директором  нового  института.
  Корниенко,  напротив,  считал,  что  вопрос  этот  твёрдо  решён  в  пользу  Копвиллема – ведь  он  как   будто  успешно  выступил  в  Москве  перед  Мигулиным.
 
  - Вместо  Котельникова – Мигулин?  - Это  провал, - заявил  я.
  - Однако, - сказал  Генаша, - Копвиллем  на  Службе  Солнца  ведёт  себя  как  хозяин: наша  станция включается  как  структурная  единица  в  новый  институт.

    Всё  же  прав  оказался  я: открыв  «Ивестия»  со  списком  вновь  избранных  академиков  и  членов-корреспондентов,  я,  к  своей  радости,  не  нашёл  в  нём  Копвиллема.
  А  вскоре  Букин   рассказал,  как  не  нашёл  себя  в  списке  и  сам  Уно.  О  его  директорстве  уже  не  шло и  речи.
  Так  куда  же  переходить  агитировал  меня  Батюшин?  Угроза  несчастья  для  дальневосточной  радиофизики  миновала.  Хотя  бы  на  время.

     В  это  же  время  я  неожиданно  встретил  у  нас  в  холле  третьего  этажа  Гену  Корниенко.  Мы  с   ним  заканчивали  ДВГУ  в  одной группе,  отработали  вместе  тяжёлый  полевой  сезон  с  геофизиками  в  тайге.  Таёжная  повесть – так  называемая  преддипломная  практика.

  Кажется,  ещё  на  четвёртом   курсе  мы  были,  когда  шла  смена  комсомольских  документов  через  собеседование,  на  котором  задавали  как  будто  нескромные  вопросы,  иногда даже  похожие  на  призыв  к  доносам.
   Между  тем,  «чистку»  проходили  все,  отсева  не было.  Корниенко  возмутился;  ему  за  это  пригрозили  исключить  из  комсомола.  Тогда  он  торжественно  сам  сдал  билет.

    Потом  Гена  работал  на  станции  Службы  Солнца,  стал  «правой  рукой»  её  заведующего  В. Ф. Чистякова,  вступил  в  партию (!),  защитил  кандидатскую.
  И  вот – приехал  в  ТОИ  выбивать  размещение  в  мастерских  «Опыт»  заказа  на  купол  для  коронографа.

    Конечно,  мы  с  ним  поговорили.  Я  ему  о  своём  приключении;  в  том  числе  высказал  сомнения,  что  Копвиллема  сделают  директором  нового  института.
  Корниенко,  напротив,  считал,  что  вопрос  этот  твёрдо  решён  в  пользу  Копвиллема – ведь  он  как   будто  успешно  выступил  в  Москве  перед  Мигулиным.
 
  - Вместо  Котельникова – Мигулин?  - Это  провал, - заявил  я.
  - Однако, - сказал  Генаша, - Копвиллем  на  Службе  Солнца  ведёт  себя  как  хозяин: наша  станция включается  как  структурная  единица  в  новый  институт.

    Всё  же  прав  оказался  я: открыв  «Ивестия»  со  списком  вновь  избранных  академиков  и  членов-корреспондентов,  я,  к  своей  радости,  не  нашёл  в  нём  Копвиллема.
  А  вскоре  Букин   рассказал,  как  не  нашёл  себя  в  списке  и  сам  Уно.  О  его  директорстве  уже  не  шло и  речи.
  Так  куда  же  переходить  агитировал  меня  Батюшин?  Угроза  несчастья  для  дальневосточной  радиофизики  миновала.  Хотя  бы  на  время.


Под уздой
    Митники  ликовали;  Майка  однажды  у  нас  в  725-ой  комнатке  в  восторге  выпалила:
  - Леночка,  как  это  здорово:  я  когда  прихожу  утром  на  работу  и  вижу  склонившегося  за  столом  Володю  [т. е.  меня],  так  мне  прямо  хочется  его  расцеловать!
  - Ты  не  ревнуй, - кокетливо  добавила  она.

    Меня  с  первых  же  дней  ознакомили с  техзаданием  на  третий  этап  «Атмосферы»,  а  также  дали  программу  на  незнакомом  мне  языке  PL/1,  выполняющую  распечатку  магнитной  ленты  с  данными  СВЧ-радиометра  спутника  «Космос-1500».
  Я  должен  был  составить  программу  так  называемой  внешней  калибровки  этих  данных.

 Хотя  я  PL  тогда  не  знал,  но  данную  мне  программу  прочесть  смог,  что  вызвало  дикое  восхищение  Циркель  моими  способностями.
 - Какой  ты  умный!  А  я  над  этим  уже  почти  год  билась…
    Мне  стало  жутковато:  Циркель  была  объявлена  «крупнейшим    программистом»;  полгода,  если  не  год,  была  на  спецкурсах  в  Ленинграде,  и  вдруг – не  может  даже  прочесть  программу,  далеко  не  трудную,  даже  детскую.
  Представьте  себе  шофёра  с  правами  первого класса,  который  восхищается  вашим  умом,  если  вы  ему  подскажете,  какая  из  педалей  в  кабине – тормоз.  Подальше  от  такого  водителя!

    А вскоре  Митник  посадил  меня  рядом  и  на  моих  глазах  стал  своей  рукой  писать  следующий  «документ»:
Личный  план
м. н. с.  лаб.  № 13  ТОИ  ДВНЦ  АН  СССР
Бородина  В. Г.  на  1985 г.
№                Содерж.  раб.                Срок  исп.         Вид               Примеч.
п/п                отчётн.
1.       Разработка  и  отладка  программы  обработки  спутник.        I – II  кВ.     отлажен.
         СВЧ  радиометрич. измерений,  записанных  на  МЛ.                программа
            Анализ  эксперим.  данных                IV          материалы  к
                отчётам («Атм.»,
                «Коралл»)
2.      Подготовка  материалов  к  докладу  (статье)  на                рукопись
       Междун. симп.  по  троп.  метеорологии                I  кв.       доклада
        (совместно  с  Л. М.  Митником)               
3.      Подготовка  раздела  отчёта  по теме  «Атмосфера»                II  кВ. -       отчёт
                июль  85 г.
4.     Участие  в  экспедиционных  работах  на  МЭС  ин-та                III - IVкв.         отчёт
5.     Подготовка  к  печати  трёх  статей                II – IV  кВ.      рукописи
                статей

           Зав.  лабораторией  к.  ф.-м.  н.   С. Н.  Протасов
                м. н. с.    В. Г.  Бородин

    Автограф  этого  бреда  в  экстазе  я  сохранил.  А  через  день  Л. С. Новикова,  с  которой  у  меня  сразу возникла  взаимная  симпатия,  положила  передо  мной  отчёт  Майки Митник  за  1983-ий  год.  В нём  п. 1,  «полностью  выполненный»,  буквально  совпадал  с  п. 1  «моего»  личного  плана  1985  года!  Я  долго  смотрел  бараном  на  тот  отчёт,  но  так  и  не  решился  попросить  у  Новиковой  «на  память».  Ах,  как  бы  он  мне  пригодился  впоследствии!

  А  ещё  в  том  отчёте  было,  что  М. Л. Митник  освоила  СМ  ЭВМ  и  язык  PL/1.  По-моему,  к  СМ  она  боялась  подходить,  а  о  её  PL/1  я  уже  писал.
    Всё  же  я  решил  проверить:  спросил  её  какой-то  пустячок  о  PL/1. Тогда  она  молча  протянула  мне  книжку  «Программирование  на  PL\1»,   купленную  почти  год  назад.
  Книжка – будто  только  что  из  магазина,  даже  многие  страницы  не  разрезаны!  У  меня  эта  книжка  через  пару  месяцев  совсем  поистрепалась,  хотя  Майка  и  обернула  её  в  бумагу.

    Свою  долю  работы  по  докладу,   «мой»  п. 2,  Митник  выполнил  сходу,  протянув  мне  следующий  листок  (автограф  я  тоже  сохранил):
«Л. М.  Митник
Результаты  исследований  параметров  состояния океана  и  атмосферы
в  зоне  действия  тропических  циклонов
дистанционными  методами
    Развитие  методов  и  технических  средств    дистанционного зондирования  существенно  обогатило  имеющиеся  представления  о  структуре  и  развитии  тропических  циклонов,  дало  возможность  улучшить  прогноз  их  интенсивности  и  траектории  перемещения.

    В  докладе  последовательно  рассматриваются  наиболее  важные  результаты    по  оценке  гидрометеорологических  параметров  ТЦ  ,  полученные  при  наблюдениях  в  видимом,  ИК  и  СВЧ  диапазонах  длин  волн  с  судов,  с  самолётов,  с  полярных  и  геостационарных  ИСЗ.
    Основное  внимание  уделено  анализу  выявленной  по    измерениям  с  геостационарных  спутников  изменчивости  температуры  верхней  границы  облаков  и  диаметра  глаза,  обнаружению  «супер-ячеек» - проявлению  глубокой  проникающей  конвекции  в центральной  части  ТЦ,  прогнозу  аномальных  траекторий  ТЦ.

    При  изложении  результатов  зондирования  ТЦ  радиофизическими  методами  рассмотрены  вопросы  оценки скорости  приводного  ветра,  ТПО,  содержания  парообразной  и  капельной  влаги  в  атмосфере.
    Тонкая  структура  полей  гидрометеорологических  элементов  выявляется  при  измерениях с  судов  и  с  самолётов.  Подобные  данные  используются  для  моделирования  спутниковых  измерений,  обладающих  существенно  худшей  разрешающей  способностью.»
 
    И  всё!  К  этим  общим,  банальным  словам  я  должен  дописать  нечто,  способное  конкурировать  с  ожидавшимся    докладом  на  ту  же  тему  только  что  избранного  академиком  К. Я.  Кондратьева!
    Мне  показалось,  что  Митник  сошёл  с  ума,  оседлав  меня:  от  океана  прыгнул  в  лужу – стал  внушать  мне,  что  совершенно  необходимо  создать  большой  плакат,  показывающий  возможности  ИСЗ  «Космос-1500».

  Плакат  должен  был  сделать  я,  чтобы  Митник  потряс  им  директора  ДВНИГМИ  Федорея!  Ну,  и  ещё  мешок  всякой  мелочи…
Он  вонзает  шпоры  в  рёбра  мне.
Зубы  скалят  первые  ряды.
Ах,  как  я  бы  бегал  в  табуне!
Но  не  под  седлом.  И  без  узды!

    Чтобы  всё  это  выполнить,  я  должен  был  не  только  разорваться,  но  и  сначала  раздвоиться;  ибо  Митник своей  рукой  написал  ещё  такую  бумагу:
Директору  ТОИ  ДВНЦ  АН  СССР
академику  В. И. Ильичёву
от  зав.  лаб.  №  13
к.  ф.-м.  н.  С. Н. Протасова
Рапорт
    Прошу  командировать  м. н. с.  Бородина  В. Г.  с  22  марта  по  20  апреля  в  г.  Ялту,  Севастополь,  (МГИ),  Москву  (ГосНИЦИПР,  ИРЭ,  ИЗМИРАН),  Ленинград  (ЛГМИ,  ГГО)  для  участия  в работе  конференции,  обсуждения  планов  работ  и  получения  консультаций.
    Расходы  прошу  отнести  по  теме  «Атмосфера».
Зав.  лаб.    С. Н.  Протасов
   3.01.85  Протасов  это  подписал

Награды  нашли  героев
    По  итогам  1984  года  прошло  профсоюзное  собрание. Докладывал  Алексеев; как  обычно,  сухие  цифры  с  претензией  на  большие  успехи. И  ни  намёка  на  хоть какой-нибудь  анализ.  Все задремали.    Но  вдруг – «торжественное  вручение  правительственных  наград!»

    Алексеев  вручает…  медали  «Ветеран  труда».  Такое  впечатление,  что  награждаемым – сюрприз;  возможно,  это  лишь  игра  с  их  стороны,  но  собранию  уж  точно – сюрприз.
  Среди  немногих  награждённых – Королёва,  Ядвига  Брянская,  С. Е.  Каменев.  Это всё – верная  гвардия  Аркашки:  кстати,  активно  участвовавшая  в  возне  вокруг моего  увольнения.
  Задачу  они  насчёт  меня  провалили,  но  в  утешение  «ордена»  получили.  Не  хватает здесь  ещё Батюшина.

    Интересно,  что  медаль  эту  раньше давали,  провожая  на  пенсию.  Тут  же  пенсией  и  не  пахло,  даже  для  Ефимыча.
  Все  награждаемые  женщины,  особенно  Королёва,  были прямо  счастливы,  да  и  Ефимыч  тоже.
  В  зале  кое-кто  открыто  возмущался  подбором  отмеченных;  пожалуй,  яростней  других – Крамарева.  От  того  ещё смешней  было  смотреть  на  это  шоу:  именно  она  была  учёным  секретарём  до  Аркашки.

  Эволюционировала  Брянская:  когда-то  она  пыталась  действовать  честно  под  Алексеевым,  «боролась».  Но  он  её  наглядно  убедил,  что  содействовать   ему  в   делишках  куда  приятнее:  и  в  рейс  предпочтут  взять  её,  а  не  Кобылянскую,  и  премию  подкинут,  и  вот – медальку.
  А  иначе – заест!  И она  сломалась.  Впрочем,  о  чём  я?  Забыл,  как  она  внушала  мне  представить  Учёному  совету  «куклу»?  И  без  Аркашки  Ядвига  была  вором.

    Кстати,  после  восстановления  на  работе  я  зашёл  зачем-то  к  ней,  и  она  вдруг  стала  меня  обвинять:
  - Что  же  ты  не  принёс  мне,  не  показал  Положение  об  аспирантуре?  Да  и  вообще – подумаешь,  чуть-чуть  срок  не  кончился,  когда  его  увольнять  нельзя,  а  он  уж  и  зацепился!...
  - Да  что  это  такое? – взорвался  я.  – Отдел  кадров  я  должен  тыкать  в  КЗоТ,  отдел  аспирантуры – в  Положение  об  аспирантуре; скоро  администрацию  придётся  тыкать…  в  Уголовный  кодекс;  так,  что  ли?

    Более  понятна  эволюция  Королёвой.  К  нам  она  пришла,  говорят,   из  органов  милиции.  И  довольно  быстро  проштрафилась:  Алексеев  с  наслаждением  держал  полмесяца  на  доске  приказов  бумагу,  где  объявлялось,  что  Идея  незаконно  оформила  в  наш   институт  свою  племянницу,  что  ли,  и  получала  денежки  за  мёртвую  душу.
  Даже  в  отделе кадров  заставил  повесить  на  стену  этот  приказ.

  Королёвой  объявили  выговор,  удержали  с  неё  какую-то  сумму.  После  чего  она  стала  послушна  Аркашке  душой  и  телом,  т. е.  стала  незаменимым,  ценнейшим  «ветераном  труда».  Многому  же  она  свидетель  и  соучастник!  Интересно,  на  чём  она  погорела  в  милиции?

    С  Ефимычем  всё  ясно:  малограмотный,  никому  не  нужный  старик.  А  чем  же   наградили  самого  Аркашку?  Признаться,  я  месяца  два  после  восстановления  всё  выискивал  признаки  того,  что  Ильичёв  им  недоволен:  за  дело  или  за  провал  «дела».   Ничего  не  увидел.
  А  вскоре  Ильичёв  Алексееву  выделил  из  директорского  фонда  трёхкомнатную  квартиру.
 «Ни  детей,  ни  жены  порядочной», - как  сказал  однажды  Букин.  Чудеса!

Дела  текут
    У  Ленки  шёл  пятый  месяц  беременности.  Было  тяжело  и  страшно.  Ей – понятно  почему.
  А  мне?  Ну,  она  не  вылезала  из  больниц,  и  каждый  день  мы  боялись,  что    ребёнка  потеряем.  Ведь  ещё  года  не  прошло  с тех  ор,  как  Крылов  спровоцировал  ей  выкидыш  травлей  и  отправкой  в  тяжёлую  командировку.
  А  я  один  крутился  в  домашних  делах  с  Женькой,  в  его  болезнях,  двойках  и  т. п.  Сейчас  даже  не  пойму,  как  это  выдержал.

    В  конце  зимних  каникул  я  писал  Ленке  в  больницу:
Леночка,  привет!
    Сегодня  ты  мне  показалась  внешне  гораздо  лучше;  так  держать!  У  нас  всё  входит  в  колею.  Женька  обнаружил,  что  много  опередил  программу  в  школе [занимаясь  со  мной  во время  болезни].
    У  них  новая  учительница [жена  Шумилина].  Женька  сказал  так:  «Как  теперь  весело  учиться!  Учительница  добрая!»
    Несмотря  на  это,  он  запомнил,  что  она  наказала  2-х  мальчишек  и  2-х  девчонок.

  Перед  школой  я  его,  конечно,  вымыл  и  подстриг,  а  сам  вымылся  вчера.  В  комнате  навели  шмон.  Наварили  еды.  Ёлка  ещё  не  осыпается,  красивая.
  Начал  понемногу  стирать.  Вот  сушить  сегодня  негде.  Но  такая  метель  чудесная.  Звонил  на  Чуркин,  там  тебе  передают  приветы  и  пожелания  самые  нужные  для  тебя.

    С  бабой  Аллой  мы  договорились,  что  она  придёт  в   понедельник  и  будет  с  Женькой  дожидаться  меня.  Еда  у  нас  есть.  И  дальше  договоримся.
  Я  начал  заниматься  диссером.  Готовлю  депонирование  двух  статеек,  надеюсь  две  отослать  в  журналы,  сочиняю  доклад  на  советско-кубинский  симпозиум.
  После  этого  считаю  возможным  взяться  за  реферат.  Думаю,  хватит.

  Протасов  передал,  что  с  Шумилиным  (он  уч.  секретарь)  проблем  не  должно  быть.  Ещё  сказал,  чтобы  я  не  опасался  переаттестации.
   Твои  дела  [на  работе]  гораздо  лучше,  чем  тебе  их  представляют.  Надеюсь,  ты  сама  это  понимаешь.

    Пиши,  чего  тебе  надо.  Из  еды,  из  книг,  из  всего.  Передай  поклон  твоим  товарищам  по  комнате [по  палате  в  больнице],  они  очень  нам  сочувствуют  и  помогают.
    Почему  вернула  сок?  Тебе  нельзя  яблоки??
    Отдыхай,  спи,  ешь,  ни  о  чём  не  думай.  Мне  иногда  передают  для  тебя  приветы  (Лида,  Хохлова  и  др.),  которые  я  забываю,  наверное.  Ну,  пока,  заканчиваю.
  Завтра  к  12  час  мы  идём  в театр,  сегодня  нагладимся  оба.

    Почему  бы  тебе  не  передать  все  бумаги  деловые  мне?  И  если  найдётся  такой  авантюрист,  что за   ними  придёт,  адресуй  его  тоже  ко  мне.  Ну,  чао,  чмок-чмок.  Мы  тебя  оба  очень  любим.

    К  последнему  абзацу  пояснение:  несмотря  на  тяжелейшее  состояние  Лены,  Крылов  руками  всяких  посланцев,  в т. ч.  зам.  директора  В. И. Голова,  вымогал,  чтобы  Лена  срочно  писала  монографию,  две  трети  которой – материал  её  диссертации.  Разумеется,  первым  и  главным  автором  при  этом  считался  бы  Крылов.

    По  моей  диссертации:  Протасов  однажды  встретил  меня  в  коридоре  и сказал:
  - Слушай,  давай  займёмся  всё-таки  диссертацией!  Конечно,  Ильичёва  нам  при  этом  не  обойти…
  - А  я  и  занимаюсь  понемногу.  (  «А  хотелось  бы  обойти  Ильичёва?» – подумал  я  про  себя).
    И  ещё  в  письме  маленькая  неправда:  о  том,  что  мне  нечего  бояться  переаттестации,  и  что  «с  Шумилиным  проблем  не  будет»,  мне  сказал  не  Протасов,  а  Митник.
  Это  звучало  зловещей  угрозой: «… если  мне  будешь  покорным».  Но  Ленку  нельзя  было  волновать.

Я – добрый?
    Я  не  угадал,  как  поведёт  себя  Алексеев  после  того,  как  меня восстановили.  Думал,  что  он  будет  на  меня  «дуться».  Увы,  забыл,  как  Митник  сказал:  «Он  отходчив».
  Как-то  в  ноябре  1984-ого  стою  я  в  очереди  в  столовую,  и  вдруг  кто-то  дружески  хлопает  маня  сзади  по  плечу.  Оборачиваюсь – Алексеев!

  И  так  же  дружески  он  говорит:
  - Слушай,  у  тебя  ведь  остались  всякие  там  материалы  по  «Треугольнику». Ты  уж  принеси-ка  их  мне,  будь  добр!
  - Конечно,  конечно! – залебезил  я  в  ответ,  отметив  про  себя:  «Значит,  ему  надо  что-то  впихивать,  наскребать  в  отчёт  по  «Росянке»  или  в  «1/84».

    Через  день  я  увидел  Алексеева,  войдя  утром  в  411-ую  комнату. Я  сразу  начал  первым:
  - Ой,  извините,  не  смог ещё  принести  Вам  остатки  материалов  от  «Треугольника».  Просто  потому,  что ещё  не  был  с  тех  пор  дома,  в  общаге,  не  ночевал  даже  там.  [Это  была  правда].
  - А  чего  это  ты  дома  не  ночуешь? – игриво  погрозил  Аркашка  пальцем.  – А  материалы  нужны  не  мне,  а  Ренату  Шарипову.

    На  следующий  день  я  принёс  номограммы,  которые  мне  в  своё  время  привёз  Володя  Руренко  от  Слуцкого  и  Глушенковой  из  Томска.  Номограммы  эти – вещь  малоценная.  Но  Рената  я  не  нашёл  и  отдал  их  Сушилову – для  Рената.  Сушилов  был  назначен  учёным  секретарём  II  рейса  на  «Академике  Лаврентьеве».  Начальником  рейса  был  утверждён  Алексеев,  а  Ренат  собирался  тоже  идти.
 
    Через  несколько  дней  Ренат  Шарипов  зашёл  ко  мне  в  411-ую  комнату,  когда  я  был  один,  и  завёл  разговор  о  том,  что  бы  я  делал,  если  бы  сейчас  решал  задачи  «Треугольника».  Разговор  этот  он  вёл  неохотно,  явно по  принуждению  Алексеева.
   «Значит,  Аркашке  нужна  программа  работ,  постановка  задач, - подумал  я.  – И  он,  Алексеев,  убеждён,  что  я  это  знаю  лучше  других».

  А  Ренату  сказал  без  обиняков:
  - Ты  ведь  знаешь  историю  моего недавнего  увольнения?  Как  же  я  после  этого  буду  запросто  помогать Алексееву?
    Ещё добавил,  что  кое-что  по  «Треугольнику»  я  передал  для  него  через  Сушилова.  Ренат  удивился:
  - Я  ничего  не  получал!

   Вскоре  меня  затащил  к  себе  Букин  и  сказал,  что  он  бы  хотел  моего  участия  в  «Росянке».  Я  согласился  сразу,  но  сказал,  что  это  надо  провести  через  Протасова:  не  могу  же  я  через  голову  завлаба.  Букин  заключил:
  - Ну,  хорошо!  Я  к  нему  зайду;  или  Копвиллема подошлю.

    Я  в  тот  же  день  сам  спросил  у Протасова  о  разрешении  участвовать  в  «Росянке».  Он  проявил  большой  и  серьёзный интерес  к  финансово-материальному  обеспечению  этой  темы.  Я  не  мог  ему  ничего  сказать,  кроме:
  - Да вот  скоро  Копвиллем  или  Букин  обещали  зайти  к  Вам!

    Впоследствии  Букин  говорил,  что  он  беседовал  о  этом  деле  с  Протасовым,  а  Протасов  мне  сказал,  что  никто  к  нему  не  приходил  по  поводу  «Росянки».  Дело  заглохло.   И  чего  они не поделили?

    Но  самым  неожиданным  был  визит  ко  мне  Бориса  Шевцова  из  отдела  Кляцкина.  Он  хотел  знать  всё  или  больше  того,  что  я  когда-то  выложил  Фортусу.
  Говорить  с  Шевцовым  было  интересно:  о  деле  он  представление  имел  неплохое,  понимал  меня  сразу.  Кажется,  и  я  ему  понравился.

  Во  всяком  случае,  он  прямо  предложил  мне поддержку  через  их  «связи»,  обещал  покровительство  А. С. Гурвича  и  ещё  многих  в  Институте  физики  атмосферы.  Я  промолчал  на  это.  Мы  с  ним  проговори  часа  два;  я,  конечно,  старался  не  высказывать  просто  так  идеи  и  программы,  но обоснование  на  радиофизический  полигон  на  десяти  страницах  ему  предложил.  И  очень  удивился,  что  он  отказался  от  этого.  Я  уже  давал  его  Фортусу?

    Как-то  сразу  у  меня  установилось  взаимное уважение  с  Олегом  Константиновым.  Но  даже  и  при  этом  мне  показалось  странноватым,  когда  он  вдруг  предложил  мне  съездить  на  его  «Жигулях»  на  «Лаврентьев»,  лишь  для  того,  чтобы  посмотреть  судно.
  Я  согласился:  хотел  навестить  своих  родителей  на  Чуркине.  И  пошёл  ждать  его  в  машине.

  Он  пришёл…  с  Фортусом  и  с  кем-то  ещё.  Поехали.  По  дороге  Фортус  и  «третий»  рассказывали  анекдоты  «политические».  В  тон  им   рассказал  и  я:
  - Дипломы  советских  врачей  в  Европе  не  признают.  СССР  потребовал  суда  ВОЗ.  Скелеты,  большой  и  малый,  предъявили  интерну  США;  он  выдал:  «Большой – миллионер,  умер  на  любовнице  от  инфаркта.  Малый – эта  любовница,  покончила  с  собой».  Всё  верно.
  Такую  же  пару  скелетов – интерну  СССР.  Он – молчок.  Куратор  из  КГБ  ему:  «Смелее.  Ведь  учили  же  Вас  чему-то  шесть  лет!»  Интерн:  «Неужто  большой – Маркс,  а  малый – Энгельс!»  Все  трое  посмеялись.
    Словом,  с  Фортусом  мы  «молча  помирились»,  оба  стали  делать  вид,  что  ничего  между  нами  не  было.

    Кстати,  Алексеев  со  страшной  силой  тянул  в  этот  свой  рейс  Константинова,  обещая  даже  «пройти»  вместо  него  медкомиссию. Олег  юлил,  но  наконец  решился  на  отказ  и  сказал  нам:
  - Ну,  поеду  сейчас  на  «Лаврентьев»  делать  Алексееву  инфаркт!

    Оттуда  он  привёз  рапорт,  с  которым  «начальник  экспедиции  Алексеев»  обращается  к  «и. о.  директора  Алексееву»,  обвиняя  Константинова  в  злонамеренном  саботаже  и  требуя  примерно  наказать  его.
  В  этом  весь  Аркашка.  И  смех,  и  грех.  Мы  посмеялись.  А  Олега  от  наказания  как  будто  оградила  Муза  Ильичёва.

Все  в  рейс
    Перед  самым  новым,  1985-ым,  годом  из  Читы  приехали  Бордонский  и  его  сотрудник,  привезли  Митнику  радиометры,  которые  они  честно  сделали  по  хоздоговору  в рамках  субподряда  по  «Атмосфере».
   Митник  ликовал.  Пытался  выбить  для  читинцев  премию  из  Агаркова,  но  это  не  прошло.
  С  гордостью  демонстрировал  эти  радиометры  Протасову,  Цою,  Нелепе  и  вообще  всем.
  С  ними  он  и  рвался  в  рейс  на  Сейшелы.

    В  это  время  Протасов  «ориентировал»  меня:
  - Митник  рвётся  в  рейс…  Я  думаю,  он  там  совсем  не  нужен.  Ну  да  ладно:  пусть  прокатится!
   А  вообще  Вы  с  ним  поосторожнее:  он  всё  суетится,  всё  пишет  статью  за  статьёй,  но  это  же  всё  пена,  пена…,  пузыри.
  Возможно,  если  и  колотить  всё  время  лапками,  как  лягушка  в  горшке  с  молоком,  то  иногда  и  собьёшь  масло.  Но  это  если  в  молоке,  а  не  в  воде…

  Вы  Митнику  не  очень-то  верьте.  К  нему  и  к  Майе  в  лаборатории  очень  неприязненное  отношение.  Я  постарался  это  приглушить,  и  это  как  будто  удалось.  Но  Вы  с  ним  поосторожнее…
    Я  помалкивал,  хотя  был  с  ним  согласен;  и  даже  мог  бы  рассказать  про  Митника  куда  злее.  Чуть  удивляло,  почему  он  не  тянул  меня  в  рейс.
  Но я  бы  отказался:  жена  из  больниц  не  вылазит,  ребёнок  на  мне;  да  и  от  Митников  устал.

    Впоследствии  Митник  признался  мне,  что  он  пробивался  во  все  рейсы  с  большим  трудом,  за  исключением  одного  рейса – протасовского.
    Наконец,  15.01.85  «Несмеянов»  отошёл  на  Сейшелы.  Примерно  в  то  же  время  «Лаврентьев»  увёз  Алексеева,  а  с  ним  Костю  Рогачёва  и  Славку  Лобанова.
  А  с  14.01  Майка  улетела  в  командировку,  а  точнее – к  маме,  в  Ленинград.

  Итак,  все  убыли  в  рейс.  Для  меня  настала  тишина  и  покой.  Можно  было  спокойно  работать.
    Из  командировки  Майка  вернулась  22-ого  февраля.  Но  она  почти не бывала  на  работе:  в  журнале  стабильно  писала  «ДВНИИ»,  иногда – лекцити  по  линии  общества  «Знание».
  25.03  она  уже  опять  была  в  командировке.


Бедный  Пушкин!
    Где-то в  районе  дней,  примыкающих  к  концу  января,  к  поре,  когда  был  убит  Пушкин,  «Клуб  книголюбов»  ТОИ   вывесил  объявление,  что  некий  А. В. Ильичёв  прочитает  лекцию  «Пушкин  в  30-е  годы».   Без  указания  века  звучало,  как  «Пушкин  в  ежовщину».

  Я  относительно  недавно  читал  лекцию  о  Пушкине  в  бенкендорфщину  в  ЛОТе  и  в  ДВГУ,  вот  и  пошёл  по  этому  объявлению  с  чисто  деловым  интересом.
  Но  зал  был  полон,  и  в  основном -  женщины.  Думаю,  больше  половины  слушателей  привёл  туда  интерес  не  к  Пушкину, а  к  личности  докладчика.  Ещё  бы – сын  директора,  сын  академика,  филолог  законченный  или  около  того!  Выглядел  он  очень  молодо.

    Лекция  меня  разочаровала  и  даже  возмутила.  Докладчик  вёл  себя  очень  нервно,  постоянно  барабанил  пальцами  по  трибуне.  Цитировал  он  Пушкина  по  две-четыре  строчки,  заглядывая  в  томик  с  кучей  закладок;  причем  часто  спотыкался,  читая.
   Почти  весь  доклад  был  построен  на  столкновении  цитат,  вырванных  из  контекста.:  в  одних  народ – «презренная  толпа»,  в  других – «народ,  высший  судья»,  с  уважением.

  Когда  этими  якобы  противоречиями  докладчик  «все  мозги  порвал  на части,  все  извилины  заплёл»,  он  вдруг  подсунул  вопрос:  «Пушкин – за  народ,  за  демократию,  или  против  него,  за  самодержавие?»
       Ошалевшие  от  взаимоисключающих  цитат  слушатели  были  совсем  дезориентированы.
  И  тут  им  выдали  готовый  ответ:  «Пушкину  было  всё  равно,  демократия  или  самодержавие – лишь  бы  для  пользы  народа».  И  тут  же  прикрытие:  «Это  не  я  сказал,  это – Анатолий  Фёдорович  Кони».

    И – на  этом  конец!  Что  сказал  Кони:  «Пушкин  так  считал»  или  «Я  так  считаю»?  И  когда,  и  где  сказал,  и  о  каком  Пушкине – ведь  он  менялся?
   В  душе  я  возмутился:  ведь подсунули  антисоветский  тезис,  нечто  вроде  гапоновщины.
    И  при  этом  беззастенчиво  использовали  временное  колебание  измученного  Пушкина  периода  «трёх  стихотворений,  за  которые  от  него  отвернулась  вся  прогрессивная  Россия»,  как  сказал  Герцен.
  В  конце  концов,  судить  надо  не  по  тому,  кто  и  что  сказал,  а  по  делам.

  - У  кого  будут  вопросы? – спросил  докладчик.
      Вопросов  не  последовало.  Все  молчали.  Потом  поаплодировали  и  тихо  разошлись.
  Почему  же  я  промолчал?   Я  подумал,  что  в  этой  аудитории  меня  бы  не  поняли;  просто  линчевали  бы  за  придирки  к  сыну  академика,  директора,  к  молодому  специалисту-филологу.

    Конечно,  сын  может  быть  даже  противником  отца,  и  нередко.  Но  в  данном  случае  я  почему-то  уверен,  что  это  яблоко  лежит  недалеко  от  яблони.
    Неужели  Ильичёв  так  «аристократичен»  и  так  далёк  от  народа?  Проклятая  сказка  про  доброго  царя!

    Смейся,  читатель;  я  и  сам  пытаюсь  над  собой  смеяться,  но  всё  же  думаю,  что  эта  лекция  была  пропагандой    и  агитацией  за  самодержавие.  Умышленной  или  по  неведению?  Бедный  Пушкин!  И  бедный  СССР – его  готовят  к  царю.
 
    Кстати,  уже  в  мае  1987  года  до  меня  дошёл  слух  по  цепочке  А. В. Ильичёв – Алексеев – Сушилов – Букин,  что  Митники  яростно  пытались  в  своё  время   «подложить»  под  этого  Ильичёва (Алёшу)  свою  дочь  Любу.
    Действительно,  Алёша  жил  у  Митников  некоторое  время  в  ленинградской  квартире.  При  всём  моём  отвращении  к  подобным  слухам,  в  этом  случае  я  вполне  допускаю  правдивость  его,  слишком  хорошо  зная  Митников.
  Любопытно:  они  ни   разу  не  хвастались  мне,  что  заполучили  однажды  сына  Ильичёва  к  себе  как  квартиранта.

Открытый  бой
    Первое  моё  увольнение  сорвало  несколько   дел  и  планов;  среди них и план работы  со  школьниками в  интернате №2.  После  восстановления  я  не мог  уже   придти  к  Модестову,  не  рассказывая  причин  срыва плана;  а  врать  не  хотелось.
  Да  и  некая  избранность  интерната, особость  его  мне  не  нравились.  И я  пошёл в  58-ую  школу  с  идеей семинара.  Тем охотнее,  что  она была  подшефная  ТОИ  и  в  ней  учился  сын.

    Завуч  не  поняла   меня и  подключила  к  уже  окопавшемуся  у  них  Коле  Окунцеву.  Он  был  поглощён  созданием  школьной  лаборатории,  т. е.  осуществлял  как  раз  то,  что  я   задумал.  Окунцев привлёк  меня к  развёртыванию  радиоузла  и  радиофикации  школы.
  Он  мне  нравился;  во-первых,  из  местных,  и  даже  мы  с  ним  закончили одну  и  ту  же  школу,  № 27,  и  оба – с  золотыми  медалями.
  Но  Коля  был серьёзней  меня:  закончил  физтех,  женился  рано.

  Однако  я  рвался  к  «своему делу»:  пошёл  к учительнице  физики  у  старшеклассников (Спасская  Антонина  Ивановна)  и  соблазнил  её  идеей  семинара.  Правда,  она  переиначила  его  в  «факультатив» и  обязала   весь  класс  участвовать.
    Начал  я  с  «олимпиады»  в  9-ом  классе, но  Спасская  уговорила  провести  и  в  10-ом.  Потом  провёл  разбор  задач,  сразу  выделил подающих  надежды.

  Кажется,  Спасская  была  очень  довольна,  а главное – установился  контакт  с  классом.  Меня  слушали,  даже живо  участвовали  в  семинаре. Я быстро  набирал  опыт  работы  такого рода.
    Предложил  школьникам  «сверхзадачу»:  подготовить  доклады  и  выступить  с  ними  на конференции  молодых учёных  ТОИ.

  Первой  вызвалась выдающаяся из всех  Анжела  Алмазова,  староста  или  комсорг.  За ней – её  подружка  Галя  Агаркова:  через пару занятий  я  выяснил,  что  она – дочь  нашего  Н. В.  Агаркова.  Затем  пошли  парни:  Анистратенко,  Артёменко,  Водопьнов…  Боже,  почти  все  на  «А»  и  всё  начало  списка  класса.

   Алмазову  и  Агаркову я  объединил,  дав  им  итоговую  работу  Половинкина  о  рефракции  над  Амурским  заливом.  Пусть  пропагандируют  её  в  ТОИ,  ведь  в  Томске  эта  пропаганда  имела  успех  в  ИОА.
  Анистратенко  взялся  за  изложение  статьи  Эйнштейна  о  законе  Бэра,  внеся  дополнения  применительно  к  прибрежным течениям  морей.  Возможно,  это   было  приоритетным:  о таком  я  нигде  не  читал и  не слышал.
  Вообще-то  это  была  тема  Водопьянова,   большого  умницы  и  фантазёра;  но  он  к  началу  мая  сломал  ногу  и  выбыл  из  дела.

   Артёменко,  парень  «пролетарского»  склада, взялся  за  обзор жизни  и  работ  В.  Бьеркнеса.
  Я считал,  что  это  у нас в  ТОИ  будут слушать  не  без  пользы;  материал – мои переводы  с  испанского  и  английского.
  Со  всеми  этими  ребятами пришлось  позаниматься  дополнительно  в  индивидуальном порядке.

    Я  не  сомневался,  что  Алексеев  сорвёт  мне это  дело:  ему  ведь  важно  было  меня  обесплодить во  всём.  И  когда  Аркашка  был в  отъезде,  я  подъехал  к  Сушилову  с  «тезисами»  докладов   моих  ребят.  Самодовольный  Сушилов  млостиво  разрешил  им  участие.
  Но  вернулся  Аркашка и,  видимо,  «задробил»  это  дело,  руганув  Сушилова  за  то,  что  дал  мне  подышать  надеждой.

  Всё-таки  школьники  мои  пришли  на  открытие  конференции  и прослушали  убогий,  по  общему  мнению,  спич  Алексеева,  а  также  доклад  Кости  Кошеля  и  ещё  кого-то.
    На  следующий  день  они  пришли  выступать  сами.  Но  я  уже  видел,  что  Борька  Шевцов,  пряча  глаза,  отказывает  потихоньку  им в  этом.
  Шевцов был  зав  секцией  физики,  но,  видимо,  просто  боялся  Аркашки.

  Я  решился  на  отчаянный  прорыв,  но  Алексеев  не  дремал:  он  сразу  за  последним  докладом  ворвался  в  свой  кабинет,  где  всё  это  происходило.
    Я – за  ним  и,  перекрывая  общий  гул,  начал  громко:
  - Товарищи,  тут  вот  пришли  школьники  из  подшефной  нашей  школы.  Они  подготовили  доклады  и  очень  хотели  бы  представить  их  на  ваш  суд.  Три  доклада  по  5 – 10  минут,  очень  оригинальные!

    Многие заинтересовались,  стали  снова  рассаживаться.  С  большим  интересом  смотрел  на  меня  зам.  председателя  жюри  (конечно,  Аркашки)  В. Ф. Козлов.  Но  тут  безапелляционно  рубанул  Алексеев:
  - Зачем  это  нужно?  Цель  этой затеи – какова?
  - Профориентация! – мгновенно  ответил  я.  – Пусть  ребята  на  своей  шкуре  попробуют,  как  тяжело  в  науке,  пусть  увидят,  как докладчик  потеет,  помирает  от  волнения,  как  непросто  убедить  оппонентов…
  - Ну,  смотреть,  как  потеют,  неприятно… - перебил  меня  Алексеев.
  - Часто  неприятное  и  есть  самое  полезное, - перебил  его  я.  – Ребята  потрудились.  Для  них  это  своего  рода  «звёздный  час».  А  для  вас, - обратился  я  к  «обществу», - это  в  наихудшем  случае  потеря  пятнадцати  минут.  Не  откажите…
  - Нет! – рявкнул  Аркашка.  – Нечего  тут!...

  - Ну,  тогда  все  желающие  приглашаются в  414-ую  комнату! – громко  объявил  я,  повернулся  к  своим  ребятам  и  повёл  их  наверх.
    Желающие  нашлись:  Сергиенко,  Лобанов,  Новожилова,  Буров  Борис,  Зайцев,  ещё  человека  2 -3.  Как  же  я  им  был  благодарен!

    Начали  девицы.  Обсуждение  завязалось!  Потом – Анистратенко.  Он – флегматик,  но  материал  зажёг  многих.  Зайцев  схватил  чашку  с  чаем,  стал  мешать  в  ней,  пытаясь  опровергнуть  докладчика.  Но – только  подтвердил,  к  общему  восторгу.
   Вообще  Зайцев  страшно заважничал,  стал  играть  роль  верховного  судьи-ментора.;  но  ребята  не  стушевались.
  Особенно  мало  смущался  Артёменко: ему  слово – он  десять  в  ответ.

    Короче,  доклады  удались.  Меня  поздравляли  Сергиенко  и  Лобанов,  желали  развивать  это  дело.  Бурно  поздравил  и  Зайцев,  пожелав  приводить  ребят  почаще; он  даже  пообещал  учить  их   работать  с  ЭВМ  через  дисплей  и  действительно  кое-что  потом  показал  девчонкам.  Я  постарался  поблагодарить  всех персонально,  кто  присутствовал  на  этих  докладах,  и  тем  не  дал  Алексееву  совершенно  замолчать  это дело.
  Надеюсь,  кое-кто  понял,  какой  мерзавец  Аркашка:  выжигает  всё   вокруг  себя.

    И  всё  же  дело  заглохло.  Главная  причина:  я  не  мог  уже  делать его  подпольно,  за  счёт  удлинения  обеденного  перерыва.  В  обстановке драконовской  слежки,  насаждаемой  Королёвой  и  Аркашкой,  я  быстро  бы  попался,  и  тут  уж  спуску бы  не  дали.

 Вторая  причина,  тоже важная:  начался  последний  месяц  учебного  года,  сплошные  контрольные  и  дополнительные  занятия  за  счёт  «факультативов».
  Я  ещё  сделал  попытку  собрать  школьников  в  поход  на  Пидан.  Но  этого  уже  не  успел – родилась  Зоечка.

    Через  год  школьники мне  аукнулись:  Сергиенко  рекомендовала  меня  главному  дантисту  поликлиники  ДВНЦ  Царёвой  как  репетитора  по  физике  для  её  сына  (или сына  её  подруги?).         Даже  Лобанов  меня  уговаривал  и  соблазнял  «блатом» у  дантиста.  Но я  отказался.
  Не  знаю,  что  подумали  обо  мне  мои  школьники,  когда  я  вдруг  исчез.  Впрочем,  Агаркова  встретила  меня  однажды  с  Зоечкой  в  коляске  и   понимающе  поздоровалась.

Это  работа?
    Характер  деятельности  Митников  и  моей  «работы»  с  ними  ярко  проявился  зимой-весной  1985 г.
    14.01  Циркель  уже  улетела  в  Ленинград,  оставив  мне  письмо:
 « 1)  Володя!  Я.  Растяпа  несчастная,  забыла  зайти  за  командир.  Удостоверением [кто в  это  поврит?].  Лёня  завтра  постарается  передать  записку  Люде  Тапиновой,  чтобы  она  переслала  мне  его  по  адресу:
    125414,  Москва,  Фестивальная  ул., д.  53  к. 1  кв  23  Беклемишевой  для  Митник
    Заказным  письмом.  Но  на  всякий  случай,  поинтересуйтесь,  передали  ли  ей  записку,  или  м.  б.  отправьте  сами,  ладно?
   2) Передайте,  пожалуйста,  в  плановый  отдел  обоснование на  командировки
   3) У  нас  в  кВ-ре  стали  топить,  т. ч.  if  надумаете – переселяйтесь.
Соседи  предупреждены,  дадут  вам  ключи.
В  плат.  Шкафу  я  освободила  для  вас  2  полки».

    Итак,  действуя  по  этой  записке,  я  продемонстрировал  бы  всему  институту  полную свою  принадлежность  клану  Митников.
    Обоснование  на  командировки  я  сочинил  на  4 – 5  раз.  А  потом  нашёл  сочинённое  Митником  ,  где  их было  8 – 12!

  Легко  видеть,  как  Митникам  хотелось,  чтобы  мы  поселились  у  них.  Наш  вопрос  с  жильём  чрезвычайно  обострился.  Однажды  я  увидел  группу  подобных  мне,  шушукающихся  у  дверей месткома,  где  заседала  жилищная  комиссия.
  Нервы  не  выдержали,  я  впал  в  настоящую  истерику,  тряс  Волкова  за  грудки,  кричал  о  своём  бедственном  положении  и  обозвал  Кобылянского  «лошадиной  мордой».

  Мы  ждали  второго  ребёнка  на  12  кв.  м,  в  общежитии,  отработав  в  ДВНЦ  с  Ленкой  в  сумме  свыше  четверти  века  и  защитив  уже  одну  диссертацию.
  Тогда  впервые  мелькнула  мысль:  «Хрен  ТОИ  получит  от  меня  диссер,  пока  не  даст  мне  хоть  6  квадратов  жилья».

    На  следующий  день  Волков  потащил  меня  к  себе  показывать,  в  каком  идеальном  порядке  у  них  «квартирные»  бумаги.  Но  я  уже  остыл  и  спросил  только  прямо:
  - Хочу  понять  не  по  бумагам,  как  всё-таки  у  нас  выбивают  люди  жильё.
  - А  у всякого  своя  история! – честно  ответил  Волков.  – Сумеют  раздуть,  вот  и  получат.  Если  момент  поймают.

    Митник,  уходя  в рейс,  расписал  мне  кучу  поручений;  главные  из  них:
1)  к  1 – 5  марта  составить,  отпечатать  и  выслать  заявку  на  работу  ИСЗ  «Космос – 1500»  и  «Космос – 1602».
2) Ходить  в  двнии  и  заказывать  у  Оли  Школьной [помните  дипломницу?]  в  к.  207  аэрологические  данные  под  результаты  с  «Космос – 1602»
3)  брать  факсимильные  карты  погоды  на  узле  связи  ТОИ
4) работать  со  студентом  II  курса  923  группы  (океанологи)  ДВГУ  Полярусом  Александром  Юрьевичем
5)  работать  со  студентом-метеорологом (делать  курсовую)  941-ой  группы  ДВГУ  Солдатовым  Анатолием
6) почаще (через  день)  ходить  на  дом  к  Митникам,  забирать  почту  от  некоего  Кровотынцева  с  расписаниями  работы  ИСЗ  ИСЗ  «Космос – 1500»
7)  к  20.01  выяснить  в  плановом  отделе,  сколько денег  от  «Атмосферы»  потрачено,  сколько осталось,  на  что  потрачено;  обязательно  выкроить  на  премии,  и  побольше.

    А  вскоре я  получил  письмо  от  Циркель,  датированное  29|I:
«Володя,  привет!
    Я  сегодня  отправила  тебе  письмо  на  наш  адрес (д. 130),  в  слабой  надежде,  что  здравый  смысл победил  и  вы  разместились  в  нашей  кв-ре.

    К  тому  же  в  письме  содержится  просьба,  выполнение  которой  всё-равно  потребует  посещения  нашей  комнаты.  А  на  случай,  if  ты  не  очень  часто  наведываешься    по  тому  адресу,  решила  написать  ещё и  на  Кирова,  ибо  у  меня появилась  ещё  одна  просьба,  и  обе  они  довольно  срочные.

    Если  изучив  то  письмо,  ты  сочтёшь,  что  справишься  без  меня,  то  я  здесь  задержусь  до  19 – 20/II,  и  тогда  очень  желательно  мне    тут иметь  одну  из  распечаток,  чтобы сопоставить  результаты.
  Я  вот  по  дурости  побоялась  лишнего  веса [граммов  100!]  и  взяла  лишь  тексты  программ.  А  рез-ты  счёта,  казалось,  уже  помню  наизусть.  Ан  нет.  Прошло  две  недели  и…

    Так  вот.  На  моём  секретере  должно  лежать  несколько  распечаток.  На  них  написано  «FR-15»,  «FR-16,  «FR-17».
    Конечно,  очень  трудно  объяснить,  какую  из  них  лучше  всего,  но  попробую.  Не  надо  те,  где  написано  «со  смещёнными  уровнями»  или  что-то  в  таком  роде..

    На  всякий  случай,  проверь  сам:  там  идут  одна  за  др. таблицы  «весовые  функции»,  такого  вида: [ниже была  таблица  коэффициентов  для   высот  от  15  км  и  выше!  Не  океан  и  даже  не  атмосфера].
    Так  вот,  сверь првую  такую  таблицу  и  последнюю.  У  них  в  столбике  «км»  значения должны  совпадать.

    Ну  и  не  надо  те,  где  много  ****  в  таблицах.  По-моему,  хорошие (они  же и  последние  по  времени  счёта)  надписаны  красным  фломастером.
    Мне  бы  хотелось  иметь  одну  с  пометкой  «вверх»  и  одну  «вниз»,  причём  одну  из  них  вполне  можно  обрезать,  оставив  лишь  исх.  данные  и  таблицы  для  одного  варианта  (т. е.  при  Z=0,  а  где  появится  45  в  подзаголовке,  уже  обрезать.  [Обрезания  я  не  совершил:  не моэль;  но  просимое  отправил  наугад;  рекламаций  не было].

    Отправить  простой (не  заказной)  авиабандеролью,  большие  конверты,  кажется,  есть  у  Лёни.  Конечно, лучше  всего,  if  бы  кто-нибудь  из  знакомых  летел  в  Л-д,  но…
    Володя,  извини,  что загружаю   тебя,  но нет  другого  выхода.
    Привет  Лене (не  надо  ли   ей  что  из  Л-да?),  Жене.
    Всего  доброго,  Майя.
    И  приписка  на  полях:  «Пожалуйста,  проверяй  в  канцелярии  почту,  скоро  должны  поступать  на  имя  Л.М.  всякие  бумаги.  Ладно?»

    Я  зашёл  к  соседке   Митников,  и  та  всучила  мне  конверт с  припиской  на  нём:  «В.,  прочти сразу,  в  нашей комн.».  В  квартиру  Митников  и  в  эту  комнату  соседка  меня  буквально  затолкала  и  оставила  одного.  Письмо  дублировало вышеприведённое.
  Порывшись  в  секретере,  я  нашёл эти  распечатки  и выслал  большую  пачку.

  А  на  письмо  я  ответил,  начав  так: «Наверное,  человек  со  здравым  смыслом  не  станет  искать  здравого  смысла  у  меня,  т. е.  мы  не  переехали  в  вашу  квартиру».
  Это  была  грубость,  но  после  того  попытки  уговорить  нас  жить у  Митников  практически  переключились  с  меня  на  Ленку.

    А  вскоре я  получил очень  небрежно  отпечатанную  бумагу,  озаглавленную:
Митник  Л. М.,  Спиридонов  Ю. Г.,  Грибунин  А. Г.,  Десятова  Г. И.,
  Ковбасюк  В. В.,  Назиров  М.,  Вольпян  Г.,    Никитин  П. А.
Взаимосвязь  полей  приводного  ветра  и  облачности  по  данным  спутникового  зондирования  в  видимом,  ИК  и  СВЧ  диапазонах»
    К ней было  краткое  письмо,  что  эта  бумана – тезисы  на  конференцию  МАФ (Международная  астронавтическая  федерация)  в  Швецию,  которые  мне  велено  было  перепечатать  и  оформить.  Следом  пришло  письмо  от  31/I – 85

«Володя,  привет!
    Я  ещё  раз  прикинула все  варианты  и  поняла,  что  даже  вылетев  из  Л-да  11/II  всё-равно  не  успею  всё  сделать (по  оформлению  на  МАФ)  к  20/II.  Поэтому  решила  полностью  положиться  на  тебя,  не  дожидаясь  известий  из  Вл-ка.  Вчера  я  снова  звонила  Спиридонову  и  мы  решили  так:
1)  Название  и  список  авторов  менять больше  не  будем,  текст  я  тебе высылаю,  т. о.  его  можно  повести  через  лаб.  семинар  у  нас.
    Желательно  до  11/II,  ибо  по  понедельникам  в  ТОИ  экспертная  комиссия.  К  этому  времени  надеюсь  [надежды  не  оправдались!]  все  соавторы  пришлют  авт.  справки  и  разрешения  на  проведения  экспертизы  в  ТОИ.  Спиридонов  Ю. Г.,  к  тому  же  должен  прислать  отпечатанный  по  форме  окончательный  текст  тезисов – именно  его  и  надо  будет  подать  на  экспертизу.

    Далее,  а  ещё  лучше – заранее.  Надо  отпечатать  сопровод.  письмо,  подписать  его (лучше  всего,  if  достаточно  подписи  Шумилина)  и  отправить  почтой или  с  оказией  в  Москву,  в  «Интеркосмос»  или  в  ГосНИЦИПР (лучше  туда).

  Итак,  д.  б.  отправлено:
а)  текст  тезисов (Спиридоновский)
б)  все  авт.  справки (включая  и  Л. М.)
в)  акты  экспертизы
г)  сопроводит.  письмо
А  Спиридонову  телеграмму:  «Тезисы  отправлены  вам.  Бородин»  либо  «Тезисы  отправлены  «Интеркосмос»=  Бородин».

  Телеграфн.  адрес:  Москва  Космос  Бурцеву  Спиридонову.  Почтовый  123376,  Москва,  Большевистская  ул.  7,  ГосНИЦИПР,  Спиридонову  Ю. Г.
    Акты  можно  начинать  печатать  сразу,  не  ожидая  остальных  бумаг.  Образцы,  как  я  писала,  в  папке  на  моём  секретере.

2)  М.  б.,  Ю. Г.  всё  же  сумеет  провести  экспертизу  у  себя.  Тогда  он  или  я    дадим  телеграмму:  «Высылай  справки  Спиридонову».  Тогда  ты  отправишь  ему  все  бумаги,  пришедшие  по  этому  поводу  из  Хаб.  и  П.-К.,  а  также  авт.  спр.  Л. М.  и  письмо  из  ТОИ  о  том  что  не  возражают,  против  проведения  эксп.  в  ГосНИЦИПРе.

  Это  было  бы  проще  всего,  но  тут  у  Ю. Г.  много  сложностей  дипломатического  порядка  (т.  е.  может  потребоваться  включение  в  соавторы  ещё  их  директора  и  его  зама).
    Поэтому,  скорее  всего,  пойдём  первым  путём.
    Вот,  кажется,  всё.

    С  нетерпением  жду  от  тебя  вестей  (о  делах,  и,  так  же  напряжённо – о  здоровье  Лены!)
    Писать  буду  на  ин-т,  но,  пожалуйста,  заходи  ежедневно  с  утра  в  кнцелярию,  ладно?  Увы,  были  2 случая,  когда  наши  письма  пропадали  (нам  передавали,  что,  мол,  дежит  конверт,  Л. М.  приходил – не  сразу – а  уже  ничего  нет).
    До  свидания,  горячий  привет  твоим,  Майя.

P. S.  Леночка!  Если  вы  всё  обитаете  на  ул. Кирова,  то  ещё  раз  призываю  перебираться  к  нам:  впереди  почти  весь  февраль,  и,  if  я  вам  не помешаю,  март,  а  потом  апрель  и  май.  Решайтесь!  Вам  надо  перенести  лишь  бельё,  всё  остальное  найдёте  в  кв-ре  и  спокойно пользуйтесь»

    По  существу  этих  тезисов  я  скажу  следующее:  половина  их  содержания  представляет из  себя  очевидности  и  банальности,  треть – результаты  рутинной  работы  ДВРЦПОД  и  Петропавловского  ППОД;  остальное,  по-моему,  толкуется  далеко  не  так  однозначно,  как  «авторы»  преподносят.

  Как  я  понимаю,  действительные  авторы – Десятова  и  Ковбасюк;  Никитина  не  знаю.  Остальные – «менеджеры».  И  вот  с  таким  материалом – бешеный  ажиотаж.
  Кто-то  рвётся    за  границу,  кто-то  съест валюту  и  бездну  народных  рублей.

  И,  безусловно,  каждый  из  восьми  «соавторов»  дополнит  список    своей  научной  продукции  ещё одной  строчкой.  У  Митника  это  будет  уже  где-то  120-я  или  больше.  Неужели  правда,  что  А. М. Обухов  стал  академиком  с  девятью  публикациями?
  Клетки  советской  науки  стремительно  становятся  раковыми.  Конец  близок?

Якобы  работа
    А  вот  и  письмо  от  самого  Митника.  Обратный  адрес:  Сингапур,  соетское  торгпредство,  НИС  «Акад.  А.  Несмеянов».
«Здравствуй,  Володя!
    Если  я  правильно  понял  телеграмму  от  Майи,  то  обзорный  доклад  не  включён  в  программу  симпозиума.  Поэтому  постараемся  осуществить  второй  вариант:  подготовить  обзорную  статью  в  «Метеорологию  и  гидрологию».
   Что  же  касается  командировки,  то  всё  остаётся  в  силе,  исключается  только  Ялта.  Относительно  сроков  поездки – подумай,  когда  тебе  удобнее;  может  быть  спишешься  предварительно  с кем-нибудь  из  знающих  тебя.

  Если  тебя  устроит,  то  можно  было  бы  уезжать  вместе в  мае (мы  должны  вернуться,  видимо,  19 -  21/IV ).  Тогда  я  смог  бы  помочь  с  контактами  в  ИРЭ  и  в  ГГО.
  Если  же  надумаешь  ехать  раньше,  то  попроси  Майю:  она  даст  телефоны  в  ИРЭ  и  в  ГГО  (возможно,  она  продлит  командировку  на  7 – 10  дней).

    По  всей  видимости,  Майя также  написала  тебе  обо  всех  этих  делах,  а  также  попросила  помочь  с  оформлением  тезисов  доклада   на  МАФ,  куда  я  включён  в  качестве  соавтора  (перед  рейсом  я  отправил  свой  вариант  тезисов  в  Москву).
   Пожалуйста, организуй  это;  обратись  от  моего  имени  к  Е.  Шумилину;  я  думаю,  он  поможет  с  оформлением  актов  экспертизы.

    Теперь  несколько  слов  о  рейсе.  Только  что  бросили  якорь  на  западном  рейде  Сингапура. Солнце  припекает,  жарко  и  душно.  Не  верится,  что  две  недели  назад  вели  при  постоянном ветре  и  волнении  гидрологическую  съёмку  восточнее  Хонсю,  и  что  палубу  покрывал  снег.
   В  холодный  период  я  оборудовал    рабочее  место,  соорудил  из  алюминиевых  уголков   рамы  для  СВЧ  блоков,  проверил  все соединения,  по  возможности ,  загерметизировал  разъёмы.

    Как  потеплело,  стал  вести  измерения  с  промерной  палубы;  кабели  пропускаю  через  иллюминатор.  Аппаратура  работала  после  прогрева  весьма  стабильно,  иногда  по  6 – 10  часов.
   Теперь  обдумываю,  как  упростить  калибровку,  изменение  угла  и  проч,  чтобы  выиграть  время  для  работы  с  судовой  РЛС  и,  возможно,  с  эхолотом  (написал  совместно  с  Н. В. Земляной    предложения,  программу    и  методику  по  регистрации  внутренних  волн  контактными  и   дистанционными  методами.
  Начальство  [читай:  Протасов]  поддерживает  инициативу,  заинтересовано  в  результатах,  но  помощников  не  предлагает).

    Аппаратурой  я  пока  доволен.  Остальное  будет зависеть  от  моей  расторопности.
    Скучать  некогда.  Помимо  измерений  и  чтения  научных  книг  хочется  поиграть  в  волейбол,  пощагорать,  заняться  бегом,  разминкой  и  т. п.  (за  здоровьем  следят многие),  сходить  в  кино  (  с  удовольствием  посмотрел  «Жестокий  романс»).
  Выпустил фотомонтаж  из  спутниковых  изображений  северного  полигона  (Куросио,  вихри),  конечно,  с  комментариями,  прочитал  лекцию  о  планетах  и  проч.

    Хожу  на  занятия  английского  разговорного  языка;  ведёт  их  Настя  Гаврилюк  из  лаб.  Акуличева.  В  последние  дни  изучаем  актуальнейшую  тему – «В  магазине».
  Надеемся,  конечно,  и  на  экскурсию.

    Мой  сосед  по  каюте – эстонец  из  Таллина;  химик,  человек  приятный,  так  что,  надеюсь,  до  конца  рейса  у  нас  всё  будет  хорошо.
  С  сотрудниками  лаборатории  общаюсь  мало:  со  своим  отрядом  разделён  территориально,  а  в  метеорологическом  отряде  женщины пока  изучают    инструкции,  а  Миша  Пермяков    монтирует  в  разных  местах  разнообразные  гидрометеоприборы.

  Большинство  из  проходящих  мимо  моих  устройств  интересуется    только  тем,  не  облучаю  ли  я  их.  Видимо,  пока  ещё  рядовой  океанолог   не  осознал  важности  СВЧ  радиометрии  (или  я  склонен  её  переоценивать).
  Остальные  подробности – при  встрече,  которая  ещё  ой  как  далеко.

    Большой  привет  и  настоятельные  пожелания  пореже  общаться  с  медиками  Леночке,  а  также  сыну.
  Всего  наилучшего!   Л.  Митник.
    4/II – 85 г  13 h   Западный  рейд  Сингапура.  НИС  «Акад.  А.  Несмеянов».
    Вот  такая  работа.  «Пусть  прокатится!» - как  сказал  Протасов.  Пока,  слава  богу,  без  катания  на  слонах.


Лапками  по  воде
    Параллельное  письмо  от  Циркель  выглядело  так:
«Володя,  привет!
    Вчера я  вернулась  из  Москвы,  сделав  бОльшую  часть  дел  и  узнав,  среди  прочего,  про  Ялту.
    Из  нашего  ин-та  приняли  доклад  Протасова  с  Пермяковым  и  мой  с  Лёней.  Два  доклада  (с  ДВНИИ  и  ГМЦ)  приняты  как  стендовые.  А  вот  обзорный  (к  которому  Л.  привлёк  тебя)  отклонён  в  связи  с  тем,  что  аналогичный  был  заказан  К. Я.  Кондратьеву  [«Л.  привлёк» - дал  страничку  общих  слов]

    Поэтому  возможны  такие  варианты:
1)  Рапорт  тебе  подписан,  летишь  ты  в  Севастополь,  т. ч.  грех  не  заехать в Ялту.  Снять  койку  в  марте,  я  полагаю,  не  проблема.  Послушать  выступления,  раз  уж  и  тебя  втягивают  ТЦ,  наверно  будет  полезно,  а  м.  б.  и  интересно.

  А  т. к.  там  буду и  я,  причём  на  законном  основании,  то,  думаю,  без  особого  труда  смогу  приобщить  тебя  к  экскурсиям,  столовым  и  пр.  Тем  более,  что  посидев  на  1 – 2  заседаниях,  всем  примелькаешься  и  будешь  восприниматься  как  «свой»  [Не  «свой»,  а  циркелевский].

2)Наверняка,  явятся  не  все  докладчики  (тот  же  Протасов,  к  примеру).  Кто-то   (известно  из  опыта)  не  успеет  пройти  Главлит  и  т.  п.  Поэтому,  if  будет  желание,  то  можно  доклад  всё  же  оформить  (хотя  бы  в  виде  стендового),  провести  через  Главлит  и  взять  с  собой.

  А  if  не  удастся  выступить  с  ним,  то  м.  б.  отправить  потом  в  к-нибудь  журнал,  так  что  труд  этот  не  пропадёт.  И  в  любом  случае,  материал  этот  войдёт  в  отчёт  по  «Атмосфере»  [какое  счастье!].  Так  что  решай,  время  есть.

    Теперь  другое  дело,  более   спешное.
    Лёня  хочет  послать  тезисы  на  МАФ,  который  состится  в  X  в  Швеции.  Черновик он  отправил  в  ГосНИЦИПР,  Юрию  Глебовичу  Спиридонову.  Тот  должен  отредактировать,  решить,  кого  брать  в  соавторы  (их  б.,  наверно,  5 -6  чел.)  отпечатать  на русс  и  англ  и  отправить  соавторам.

    Затем  тезисы,  авт.  справку  и  разрешение  на  прохожд.  экспертизы  в  ТОИ,  послать  во  Вл-к.  Такие  же  справки  д.  прислать  в  ТОИ  и  остальные  соавторы.
    Далее  всё  надо  оформить  в  ТОИ  и  отправить  в  «Интеркосмос»  к  20/II.

  У  меня командировка  по  12/II.  Но из-за Москвы  я  на  ЭВМ  ещё  практически  не  выходила,  а  расчётов  для  Ялты надо  уйму.  Мне  аж  дурно делается,  когда  я  об  этом  думаю.  [  о  расчётах,  но  не  о  Ялте].  И  я  бы  числа  до  20-го  себе  бы  продлила,if  бы  не  МАФ.

    Володя,  может ты  сумеешь  это  оформление  провернуть?  Мой  опыт   в  этих  делах нулевой,  но  Л.  оставил ряд  указаний.
    В  моём  секретере,  if  откинуть  доску,  в  левом углу  лежит  несколько  п/э  папок.  В  одну  из  них  вложено  нечто  вроде  буклета  про  МАФ,  ты  сразу  увидишь.

    Перебери  эту  папку,  внимательно  прочти.  Насколько я  помню,  надо:
1)  получив  тезисы,  провести  их  через  лаб.  Семинар  и  взять  выписку
2)  отпечатать  акты  экспертизы
3)  отдать  на  эксп-зу
4)  вписать  название  тезисов  в  Лёнину  авт.  спр.  (она  лежит  в  папке)
5)  отпечатать  сопровод  письмо  (образец  там  же)
6)  всё  отправить  в  М.,  if  удастся,  то  с  оказией,  в  Интеркосмос  (он  там  же,  где  Президиум  АН  СССР,  кажется,  корп.  5)  или  в  ГосНИЦИПР  Спиридонову  Ю. Г.

    Если  на  каком-то  этапе  будут  сложности (например,  не  собрать  лаб.  семин.),  то  можно  обратиться  к  Жене  Шумилину,  я  думаю,  он  поможет  ускорить.
  Вот,  кажется  и  всё.
    Володечка,  будь  другом,  посмотри,  ладно?  И  сообщи  (м.  б.  телеграммой)  нужен  ли  мой  приезд  или  всё  ясно  и  так – я  должна  знать,  на  когда  заказывать  билет.

    Очень  хочется  знать,  что  у  вас?  Прежде  всего,  как здоровье Леночки?  Не  надумали  ли  вы  пожить  у  нас – Л.  писал,  что  там  стали  хорошо  топить.
    Всего  вам доброго,  пиши,  извини,  что  беспокою,  но  больше,  пожалуй  и  некого.
    Привет  огромный  Леночке  и  Жене,  М.    28/II-85    0-30».

    Видимо,  у  неё  здесь  описка  в   дате:  надо  «28/I – 85»?  Потому, что  7.02  я  получил  телеграмму:  «Отправила  письмо  фототелеграммы  адрес  института = Майя»  И  вот  эта  фототелеграмма  от  8.02:
    «Володя, москвичи  текст  тезисов  не  изменили,  поэтому  не  дожидаясь  их  бумаг   постарайся  (перепечатав  красиво  текст – я  его  отправила  на  ин-т)  начать  оформлять  эксп-зы.
  Объясни  Шумилину,  что  все  справки  придут.  If  Л. С.  [Новикова]  не захочет  печатать,  попроси  Сарайкину  или  сам – наша  ПМ  в  мал.  комнате,  в  углу  у  дивана.  Жду  твоей  телегр.  Вылечу  19/II»

  «Вылечить»  меня  не  удалось:  «Володичка»  давно  уже  не был  другом: я  не  стукнул  и  палец  об  палец,  но  отослал-таки  телеграмму,  как  помню,  такую:  «Это  дело  требует  нестандартных  действий,  на  которые  я  не  способен».
  Однако,  решив  ничего  не  делать,  я  искал  поддержки  в  лаборатории,  зная,  что  Митников  там  очень  не  любят.

  С  лёгким  смешком  показал  фототелеграмму  А.  Сергиенко,  которая  была  и. о.  завлаба.  Ожидал,  что  она  скажет:  «Раз  никого  из  авторов  здесь  нет,  какое  же  может  быть  обсуждение?»  В  сущности  я  хотел  ею  прикрыться.  Но  она  спросила:
  - Ты  сам  смог  бы  доложить  этот  материал  нам?
  - Нет! – ответил  я;  и  понял,  что  ответственность  за  отказ  пробивать   эти  тезисы  оставили  целиком  на  мне.

  А  к  Митникам,  сумасшедшим  гедонистам,  издавна  пихал  меня  Ильичёв.  Вот  такая  океанология  в  ТОИ…  Я  же,  дурак,  постоянно  думал,  как  же  обнаруживать  ракеты  врага,  низко  летящие  над  морем.  Хотелось  бы  проверить  одну  идею;  для  себя  я  называл  её  ППЛ – полупассивная  локация.

Ялтинская  конференция
    Циркель  вернулась  02.02  и  о  тезисах  на  МАФ,  как  я  помню,  не  заикалась.  Да  и  вообще  в  институте  она  почти не  бывала,  оставляя  стандартную  запись  в  журнале:  «ДВНИИ».
  Конечно,  там  она  всё-таки  появлялась,  влезая  в  соавторы  к  некоторым  сотрудникам.

  И  усиленно  готовилась  ехать  в  Ялту. Причём  хотела  ехать  туда  одна  от  ТОИ.  Но  Сергиенко,  да  и  остальные,  очень  хотели  послать  туда  Новожилову,  хотя  бы  по  приглашению  на  имя  Протасова.
  Циркель  же  интриговала,  чтобы  по  этому  приглашению  ехал  я.  А  я  же  потихоньку  это  срывал.

  И  почти  удалось  оставить  эту  вакансию для  Новожиловой,  но  тут  пришло  ещё  приглашение.  Страсти  разрядились,  Новожилова  помирилась  с  Циркель,  а  та  стала  с  новой  энергией тащить  в  Ялту  меня.  Я  отбивался  под  предлогом  болезни Лены;  были  и  другие  причины.

    Лена действительно  из больниц не  вылезала.  Однажды  консилиум  во  главе  с  заведующей  отделением  Коркуновой  признал у  неё  замершую  беременность.  Только  врач  Гагаринская ещё  оставляла  надежду.
  Это  был  для  меня  самый  тяжёлый  день,  я  тихонько  выл  и  молился богу.  Не  радовал  даже тот  просвет,  что  мы  переселились в  322-ую  комнату.  А  это  всё-таки 18  кв.  метров,  а  не  12!  Это – волей  Биолого-почвенного  института…

    Наконец,  Циркель  поняла,  что  соблазнить  меня  Ялтой  не  удастся;  однажды  она  утащила  меня  в  угол  холла  на  четвёртом  этаже  и  спросила:
  - Ты  в  распространении  радиоволн  разбираешься?
    Это  было  главное  в  моей  диссертации!  Я  пожал  плечами:
  - Кое  в  чём,  немного…

   И  тогда  она  показала  мне  текст  того  доклада,  который  она  собиралась  делать  в  Ялте  от  имени «Лёни»  и  себя.  И  часа  полтора  вытягивала  из  меня  всякие  пояснения,  ответы  на  возможные  вопросы  и  т. п.
  - Конечно,  был  бы  ты  там  со  мной,  я  бы – как  за  каменной  стеной! – призналась  Циркель  в  стихах.  – А  так  я  побаиваюсь…

    Из  этого  «коллоквиума»  я  ещё  раз  убедился,  что  Циркель – совершенно  дремучий  человек  в  вопросах,  о  которых  она  будет толковать  в  Ялте    на  международном  уровне.  СССР  можно  поздравить.
  Да  и  доклад  сообщал  о  результатах  расчётов,  которые  ещё  не  были  проведены!  Текст  его – смесь  фальсификаций  и  банальностей.  25.03  Циркель  улетела  на  месяц.  Я  радовался.

Субботник  и  после
17.04  у  нас  весь  день  институт  был  занят  тренировками  и  учением  по  гражданской  обороне.  Я  в  том  не  участвовал,  так  как  в  этот  день  был  послан    и  согласился  отработать    «на  благоустройстве  города».  Не  так  давно этим  занимались  хулиганы,  тунеядцы,  алкоголики  и  другие  арестанты  на  15  суток;  ныне  государство  так  окрепло,  что  могло  заменить  их  научными  сотрудниками.
  Итак,  я  не  был  в  обороне,  однако  на  следующий  день  мне  вручили  свидетельство,  где  сказано,  что  я  прошёл  весь  курс,  сдал  какие-то  экзамены  с  общей  оценкой  «хорошо».
  - Ну,  а  завлабам,  видимо,  поставили «отлично», - сказал  я  с  иронией.
  - Нет,  только  Ильичёву  поставили  «отлично», - ответил  мне  кто-то  без  всякой  иронии.  Noblesse  oblige!
    А  20.04  был  традиционный  «ленинский  субботник».  Прошёл  он  дружно  и  весело.  Мыли,  чистили  лабораторию  к  лету;  попили  чаю  и  разошлись.  Неожиданно,  и  неестетвенно,  моим  попутчиком  по  дороге  домой  оказалась  Г. И.  Чухрай.  Я  практически  ничего о  ней  не  знал,  но  держался  от  неё  подальше:  чувствовал  её  непреходящую  истеричность.  И  тут  она  почти  без  подготовки  спросила:
  - Володя,  а  как  ты  сошёлся  с  Митниками?  Ты  давно  их  знаешь?
  - Да  по  совместной  работе  в  «Треугольнике»,  а  потом  и  в  «Атмосфере».  Не  очень-то  их  знаю  и  друзьями  не  считаю.  Правда,  они  как  будто  склонны  числить  меня  в друзьях;  по  крайней  мере,  хотят,  чтобы  все  вокруг  так  считали.
    Чухрай  задумалась  на  пару  минут,  а  потом  вдруг  быстро  распрощалась  со  мной  и отвалила  в  сторону.  Задумался  и  я.  Безусловно,  у  неё  с  Митниками  какие-то  старые  счёты,  но  она  этой  пары  опасается.  А  меня  она  прощупывала  неумело.  Для  себя  или  кого  другого?  Вроде  бы  она  занимается  радиометрией….

Вернулся  Протасов
    Кажется,  22.04  вернулся  «Несмеянов».  К  этому  же  дню  вернулась  из  командировки  Циркель.  Обычный  ажиотаж:  ахи,  охи,  раздача  кокосовых орехов  тем,  кто  не  ходил  в  рейс.
    А  вечером  следующего  дня  ко  мне  пришёл Митник,  уже  в  322-ую.  Принёс  кокосовый  орех  и  бутылку  «Тропикана».  Он  сразу  стал  поглядывать  на    бутылку,  но  я  невозмутимо  убрал  её  в  шкаф.  Всё-таки  «откровенный  разговор»  он  начал. Надо  сказать,   уходя   в  рейс,  Митник  доверительно  говорил  мне,  что  ставит  себе  задачей  «подобрать  ключики  к  Протасову».  И  сейчас  он  стал  говорить  о  том,  что  Протасов  вообще  не  человек;  на  все  его  заигрывания  Протасов  отвечал  нехотя  и  односложно;  что  против  Протасова  была настроена  вся  экспедиция,  кроме  кучки  подхалимов,  и  т.  д.,  и  т.  п.
  - Но  я  всё-таки  нашёл  способ  его  контролировать! – похвалился  Митник.  – Через  Нину  Викторовну  Земляную. У  Протасова  со  всеми  были  конфликты, - как  будто  радовался  Моисеич.  –Ну,  шею  он  себе  сломит!
  Я  помалкивал.  Всё  это  укладывалось  в  ту  схему  характеристики  Протасова,  которую  как-то  выдала  мне  Л. С.  Новикова: «Протасов  даром получать  деньги  не  даст  никому».  Это  мне  нравилось.
    Понравилось  и  то,  что  вскоре  Протасов  устроил  семинар  в  лаборатории  для  всего  отдела,  где  отчитался  в  том,  что было  сделано в  экспедиции.  Все  уже  знали,  и  тут он  подтвердил,  что закатил  выговор  одному  из  двух  своих  заместителей.  Сидевший  тут же  Богданов  закричал:
  - Это  не  мне,  не  мне!
    Значит,  и  Богданов  заслуживал.  А  выговор,  методом  исключения – Ильину,  «второму  я»  Акуличева,  как  я  и  слышал  потом.  Ильин поставил  вопрос  нагло:  «Ты  делай,  что  хочешь,  а  мне  не  мешай  делать,  что  я  хочу».  А  хотел  он  сладкой  жизни  на  Сейшельских островах,  частой  высадки  на  пляжи.  Протасов  это  пресёк,  но,  кажется,  в  поьзу  Богданова.
    Хотя  в  экспедиции  заметили,  что  вся  тройка  начальства  очень  дулась  друг  на  друга.  Но  главное:  Протасов  уже  в  рейсе  сделал  отчёт;  причём  один  экземпляр  на  английском  языке  и  передал  последний  правительству  Сейшел  через  нашего  посла  (или  консула?).  Москва  Протасова  очень  даже  заметила.  Правда,  ребята,  особенно  Кильматов,  поработали  на  износ.  Протасов  нравился  мне  всё  больше  и  больше.

Дни  рождения
   Наступил май, сплошные праздники.  Правда,  для  нас  с Ленкой  он  был  очень  тяжёлым,  особенно  для  Ленки.
  Она лежала  непрерывно,  причём  поясницей,  точнее – крестцом,  на жёстком  валике.  Это  была  изнурительная  пытка.  Но  так  заставляли  врачи,  чтобы доносить  и  сохранить  ребёнка.
  А  ребёнок  досрочно  перевернулся  головой  к  «выходу»,  и  это  было  опасно.

  Постоянные  страх  и  ужас  терзали  Ленку,  а она – меня.  Однажды  в  три  часа  ночи  она  вдруг  решила,  что  ребёнок  задохнулся  и  замер.
   Я,  как  сумасшедший,  рванул  вызывать  «скорую  помощь».  Приехали;  успокоили  Ленку  и  меня,  дали  ей  послушать  через  стетоскоп  биение  сердца  ребёнка.  Ленка  считала,  что  родит  в  июне,  я  же  утверждал,  что  это  будет  в  самом  конце  мая.

    С  5-ого  мая  Циркель  ушла  в отпуск  и  уехала  в  Ленинград.  За  счёт  ли  «командировки» - не  знаю.  Это  был  день  рождения Маркса;  я  считал  себя  марксистом.
  7-ого  мая  родилось радио,  9-ого – Победа, а  11-ого  лаборатория  поздравляла  меня.

  Написали  трогательную  открытку;  Чухрай  держала  речь   и  подарок – настольную  лампу,  за  ней  толпился  Митник  и  остальные.
  Мне  оставалось  растерянно  улыбаться,  к  обеду  завалить  всех  пирожными    и  поставить  пару  бутылок  сухого  вина.  ( До  «Указа  Горбачёва»  оставалась  неделя).

  За  вином  я  слегка   (или  порядочно?)  распустил  язык,  расхвастался.  В  частности,  упомянул  о  выходе  двух  моих  статей:  в  «Известиях  АН  СССР.  Физика  атмосферы и  океана»  и  в  «Радиотехнике  и  электронике».

    Вечером  ушёл  за  молоком  на  Залесную.  Вернувшись  домой,  увидел  там – Митника!
  Он  был  разнаряжен,  как  в  театр.  Принёс  заказной  торт  «Полёт».  Когда  и  как  успел?!
  Мне  за  всю  мою  жизнь  ни  разу  не  удалось  заказать  «Полёт».  А  тут – пожалуйста!  И  в  тот  же  день!

      Кажется,  бутылка  шампанского  была  всё-таки  с  моей  стороны;  но  я  не  уверен.
  Сидели,  попивали,  говорили  друг  другу  комплименты.  Особенно  Митник  мне;   приходилось  отвечать тем  же.
  Еле  ползающая  Ленка  кружила  вокруг,  иногда  присаживаясь  к  нам,  но,  конечно,  не  пила.

  Митник  сидел  очень  долго.  Между  прочим,  он  подробно  выспросил,  как проходили  мои  публикации,  через  кого  и  с  кем  я  контачил,  кто  персонально  из работников  редакции говорил  со  мной.
  Я  ничего  не  скрывал.  Но  почему-то  подумал,  что  незваный  неожиданный  его  приход,  да  ещё  с  тортом  и  при  параде,  преследовал  также  и  цель  разузнать,  кто  будет у  меня  на домашнем  дне  рождения.

  Всё  это  было  слишком  неестественно:  такая  горячая,  навязчивая  дружба  со  стороны  «с.  н.  с.,  к.  ф.-м.  н.»  к  заштатному  «м.  н.  с.».
  Кажется,  ещё  в  конце  1984-ого  года Митник  вызвал  меня  на  разговор  о  причинах  моего  увольнения,  по  моим  понятиям.
  Я  сказал  тогда,  что  Алексеев хотел  воспользоваться  отсутствием  Ильичёва  и  крепко  пугануть  меня  увольнением,  деморализовать.

  И  тут  же,  «используя  беспомощное  состояние  потерпевшего»,  захватить  в  свою  лабораторию.
  (Кстати,  то  же  я  говорил  сразу  после  восстановления  вдруг  прилипшей  ко  мне  Надежде Белоножко,  добавив  про  шантаж).
  Здесь  же  я  во  хмелю  заключил:
  - Но  я  не  из  пугливых;  да  и  цена  мне,  пожалуй,  повыше.
    Митник  удовлетворённо  улыбнулся  и  согласно кивнул головой.

  И  вдруг  я,  пожалуй,  впервые  подумал,  что  все  обстоятельства моего   увольнения  можно  уложить  в  схему,  где главное  лицо-организатор  будет  Митник,  а  пляшущим  под  его  дудку – Алексеев,  по  неведению  или  под  уздой  Ильичёва,  толкавшего  меня  к  Моисеичу  издавна.

 Ещё  дни  рождения.
    Вскоре  Митник  засобирался  в  Ленинград  на  месяц.  И завёл  беседы  о  состоянии  нашей  работы.  Сначала – с  Новожиловой.  Устроил  ей  разнос,  видимо,  в  обидной  форме.  Новожилова  тихо  разъярилась.  Потом  он  взялся  за  меня,  но  очень  вжливо  и  уважительно.  Возможно,  из  «мести»  за  Новожилову  я  спросил  его в  лоб,  но  как  будто  невзначай:
  - А  вот  программы,  с  которыми  работает  Майя  Львовна,  и  та,  которую  она  отдала мне  как  основу,  кем  были  составлены?
  - Моей  женой  и  подругой, - сказал  он  тихо.
 Наверное,  у  меня  от  удивления  глаза  вылезли  на  лоб,  поэтому  он  добавил:
  - Ну,  не  только ею  одной.  С  помощью  и  других  людей…
    Не  знаю,  в  чём  была  эта  помощь:  ведь  я  же  не   раз  видел,  что  эти  программы  Циркель  едва  может  прочитать.  Да  и  уровень,  культура  программировния  таковы,  что  этого  можно  достичь  лишь  через  несколько  лет  профессиональной  работы.  Хотелось  получить  письменное  подтверждение  от  Циркель,  что  она  в  «своих»  программах  не  петрит.  Случай  тут  же  представился:  Митник  приставал,  чтобы  я  что-либо  спросил  у  Майки,  чего  мне  не  ясно.  И  я  написл  записку  с  хитро  поставленными  вопросами.
    17.05  Митник  улетел,  и  18.05,  в  день  рождения  Циркель,  выложил  ей  мой  «подарок».  Через  неделю  получаю  ответ:
«Володя,  привет!
    Лёня  передал  мне  тою записку,  но  мне  не  совсем  понятны  вопросы [Так!  Вопросы  лёгкие].
1) Какие  данные  ты  хотел  бы  выбросить?  Это  можно  делать  при  переписи  с  МЛ1  на  МЛ2,  причём  массивами  или  блоками,  а  не  поэлементно [это  взгляд  орератора  ЭВМ,  а  не  программиста].  Для  этого  пишется  специальная  программа,  я  сама  этим  не  занималась. {Это  правда!  Так  бы  всегда].
2.  Диагостика  IEW0461  означает  «неразрешённые  внешние  ссылки».  Очевидно,  у  тебя [но  ведь  это  «у  неё,  в  «её»  программе!]  есть  подпрограммы,  на  которые  ты  ссылаешься,  но  в  данную  программу  не  включил.  If  по  умолчанию  в  PARM.LKED  есть  NCAL,  то  ЭВМ  это  обстоятельство  проигнорирует  и  будет продолжать  решать  задачу,  if  же  указать  PARM.LKED = CALL,  то  выдаст (при  ссылке  на  отсут-щую  п/п)  сообщ.  Об  ошибке  с  перечнем  отсутствующих  п/п.   [Всё  это  легко прочесть  в  папках  документации  на  редактор  связей,  что я  и  сделал  давно  сам;  она  же  консультировалась].
3)  Code = 004  выдаётся  всегда,  if  NCAL,  т. е.  ЭВМ  как  бы  предупреждает  о возможности  таких  ошибок  и  снимает себя  ответственность [это  доазбучное;  но  она  кого-то  пытала].  Вот  пока  всё,  что  мне  удалось  выяснить (!).  [А  мне  удалось  выяснить,  что  к  «своей»  программе  Митница  не  имеет  никакого  отношения].
    Как  у  вас  дела?   Как  чувствует  себя  Леночка?  Привет  ей  огромный.  Не  надо  ли  чего  из  Л-да?
    Я  собираюсь  улетать  5/VI  (if  Протасов  не  разрешит  мне  7/VI  взять  за свой  счёт  или  с  отработкой  и  выйти  в  понед.  10/VI,  я  ему  отправила  письмо).
    Мои  ML  лежат  на  ВЦ,  они  д.  б.  пронумерованы:
I – XI – 83 г.
II – XI – 84 г.
III – II – 84 г.
    Вот,  кажется  всё.  Ещё  раз – всего  вам  самого-самого  доброго,  пусть  всё  будет  как  можно  удачнее,  Майя.
23/V – 85 г.
Леночку – с  днём  рождения!»
    Последнее – подчёркнуто  красным.  Видимо,  намёк  на  роды  у  Ленки.  Но  ещё  никто не  знал,  когда  они  будут  и  чем  закончатся.  Заранее  поздравлять  нетактично,  да  и  суеверия  запрещают.  Лучше  бы  Митница  последней строки  не  писала.  Или  её  агент  подкинул  ей  дезинформацию?

Зоя – жизнь
    30-ого  мая,  после  обеда, я  приехал  на  Чуркин  к  своим  родителям,  куда  за  четыре  дня  до  того  поместил  жену  при  большом  сопротивлении  с  её  стороны.  Всё же  присмотр,  телефон  домашний,  роддом  близко.
   И – узнал,  что  в 11  часов  Ленку  уже  увезли.  Около 18  часов  позвонил  в  роддом.  Сказали,  скоро  будет  результат,  через  час-два.  В  19 : 30  я  позвонил  снова.  Мужской  голос:
  - Родила.
    И  после  паузы:
  - Девочку.

    Не  помню  минуты  большего  счастья.  И – уверенность  в  том,  что  теперь  всё-всё  будет  хорошо.  Вроде  бы – «Бог  за  нас!»
   А  ещё -  я  точно  предсказал  дату  рождения:  самый  конец  мая.  Торжествуя,  написал:  «30.5!».  Восклицательный  знак  был  вплотную  к  «5»,  и  я  увидел  имя  -  «ЗОЯ».

    Неделя  беготни  в  роддом.  Много  весёлого,  трагикомического  и  страшноватого.  Ленка  сутки  пролежала  под  капельницей,  чуть  богу  душу  не  отдала.  Не знаю,  кто  кормил  ребёнка.
      Возможно,  в роддоме  боялись,  что  ребёнок  не  выживет.  Сумели  избавиться  от  него  с  Ленкой  через  неделю,  в  воскресенье,  вынудив  мать  подписать  бумаги,  что  ребёнок  в  порядке.
  А  он был  с  незаживавшей  ещё  целый  месяц  пупковой  раной,  гниющими  ногтями  и  сопревшей  на  боках,  в  подмышках  и  в  паху  кожицей.  Сразу – «группа  риска».

    Патронажная  сестра  заявилась  лишь  на  третий  день,  после  моего  скандала  в  поликлинике.
    Мы  старались.  Из  кожи  вон – доставали  облепиховое  масло,  мазали  щедро.
   И  ещё  куча  всяких  лекарств,  жёлтый  вонючий  антисептик.  Ребёнок  почти  непрерывно  кричал;  Женька  не  спал,  измучился.  На  него  махнули  рукой;  благо,  школа  закончилась.

    В  первый  же  день,  как  её  привезли,  я  назвал  дочь  Зоей,  к  последующему  всеобщему  недовольству;  только  Цецилия  Исааковна  Кин  одобрила.

Мой  отпуск
    Митники  приехали  10.06,  в  надежде,  что  я  навалюсь  на  отчёт  по  «атмосфере».  Но  с  11.06  я  ушёл  в   отпуск.  Вскоре  Циркель  прибежала  к  нам  в  общагу,  но  я  её  не  впустил  в  комнату.  Даже  жену  своего  младшего  брата,  феноменально  пробивную  особу,  я  тоже  не  пустил.
  Объяснялись  в  коридоре.  Между  прочим,  здесь  нас  увидела  соседка,  из  320-ой  комнаты.  Оказалось,  Циркель  её  прекрасно  знает,  фамилия  соседки – Левус;  это  я  узнал  от  Циркель.

  Майка  выбивала  из  меня  отчёт  по  «Атмосфере»  или  хотя  бы  главу  в  него.  Я  разводил  руками:
  - Делайте  со  мной,  что  хотите,  но  ребёнок  мне дороже  всего.
    С  19.6    по  23.06  Митник  уезжал  как  будто  в  Хабаровск,  после  чего  они  оба  приходили  ко  мне  ругаться.
  Майка  сказала,  что  Лёня  был  вынужден  написать  главу  в  отчёт  по  «Атмосфере»  от  моего  имени.  Я  не  очень-то  поверил.  Зачем?
  И  как  так  получилось,  что  Митник,  заставлявший  работать  вместо  себя  других,  вдруг  сам  работал  на  меня  даже  не  за  спасибо.
  Почему  ему  так  нужно  было,  чтобы  я  был  среди  авторов  этого  отчёта?  Перед  ИЭМ,  перед  Ипатовым  он  меня  позорил…

    Кажется,  «Атмосфера»  горела  синим  пламенем.  Мне  это  было  на  руку:  если  бы  последовало  продолжение  «Атмосферы»,  шансов    осободиться  от  Митников  у  меня  бы  не  было.  А к  освобождению  я  и  вёл  дело.
  Заказчики  бомбили  Митника  телеграммами,  он  изворачивался,  как  уж.  С  3.07  он  улетел  к  заказчику  оправдываться,  а  11.07  за  ним  последовала  и  его  жена.  И в  этот  день  как  раз  я вышел  на  работу.

    Измучился  я  за  этот  отпуск  страшно.  Почти  бессонные  ночи  целый  месяц,  почти  непрерывные  лечения  ребёнка  и  Ленки.
  Дикая,  одуревающая  стирка  пелёнок  с  кипячением  их.  И  всё  это в  комнатке  3х6  метров,  включая  туалет,  в общежитии.
  Месяц  был  необыкновенно  сырой,  почти  всё  время  шли  дожди.
  Пелёнки  я  сушил  на  чёрном  ходе  по  ночам,  иногда – под  полиэтиленовым  тентом  за  окном.  Варил  их  в  ванной-туалете,  где  и  без   того  была  страшная  жара.
  И  сам  я  там  варился  так,  что  чуть  не  терял  сознания.
   Вдобавок,  откуда-то  появилась  у  меня  идея-фикс,  что  Зойку  мы  потеряем.  Я  никому  об  этом  не  говорил,  но  эта  идея  выматывала  у  меня  все  нервы.

    Однажды  пришёл  к  нам  врач  и  «гарантировал»  нам  туберкулёз,  если  мы  не  бросим  стирать  и  гладить,  и  подсушивать  пелёнки  в той  же  комнате,  где  и  младенец.
  А  где,  скажите,  взять  нам  ещё  хотя  бы  полкомнаты?  Трёхкомнатная  квартира  Митников  пустовала…
  С   начала  июля  поразила   нас  какая-то  «эпидемия»  кожного  заболевания.  Хуже  всех её  переносил  я;  видимо,  из-за  почти  постоянного  пребывания  в  атмосфере  тёплого  пара.
  Слава  богу,  Зойку  не  задело,  а  у  меня  всё  тело,  особенно  руки,  грудь,  лицо  покрылись  зудящими  микроязвочками.
  В  поликлинике  прописали  мне  постоянно  мазаться  какой-то  болтушкой,  что  было  нереально,  и  жрать  тавегил,  которым  я  компенсировал  болтушку,  пинимая  двойную  дозу.
  У  тавегила  оказалось  сильное  снотворное  действие,  о  чём  и  предупреждала  инструкция  к  нему.  А  я  и  без  этого  только  и  жаждал  поспать,  поспать…

    В  это  время  всё  ещё  культивировались  драконовские  порядки  насчёт  опозданий  на  работу,  а  я  в  первый  же  день  выхода  из  отпуска  опоздал.
  Некоторое  представление  о  моём  состоянии  даёт  объяснительная,  которую  я  закатил  по  этому  поводу  под  вымогательством  Королёвой.
Директору  института
Академику  Ильичёву  В. И.
от  м. н. с.  лаб  № 13
Бородина  В. Г.
Объяснительная
    11  июля  с. г.  я  опоздал  на  работу  на  12  мин.,  т. к.  имел  возможность  спать  за  предшествующие  сутки  с  5  до  8  часов.
  Сейчас  я  прохожу  в  поликлинике  ДВНЦ  лечение  тавегилом,  у  которого  снотворное  действие.  К  сожалению,  обещать  больше  не  опаздывать  не  могу,  т. к.  я,  жена,  сын-школьник  и  пятинедельная  дочь  проживаем  в  общежитии  (комната  БПИ),  а  мне  за  13  лет  работы  в  ТОИ  не  дали  никакого  жилья,  ни  места  в  яслях  и  детсаде,  несмотря  на  то,  что  я  5  лет  имел  права  молодого  специалиста [2  после  армии  и  3 – после  аспирантуры].
12.07.85 г.»

    Как  видно,  я  ещё  и  дерзил.  Но  отделался  стандартным  наказанием:  объявили  замечание.  Думаю,  бумага  моя  дальше  ОК  не  пошла.  Пожалели?  Мне  было  всё  равно.
    Ребята  в  лаборатории,  а  точнее – женщины,  и  как  будто  под  руководством    Татьяны  Новожиловой,  подготовили  мне,  т. е. Зоечке,  гору  ценных  подарков:  костюм-комбинезон,  куклу,  какой-то  индийский кувшин.  Я  был  растроган.

  Всё-таки  коллектив  ко  мне    очень  внимателен,  несмотря  на  то,  что  я – «человек  Митника»,  которого  никто  не  любит.  Или  они  уже  поняли,  что  я – НЕ  «человек  Митника»?
    Где-то  около  25-ого  июля  Акуличев  сманил  Новожилову  в  свой  рейс,  который  долго  откладывался:  он  был  сверхсекретный,  но  Акула  навербовал  много  студентов.
  Итак,  Татьяна  откалывалась  от  Митников.  А  уж  какая  преданная  им  была  вначале…

Битва  дракона  с  тигром
    Митник  и  Митница  появились  1-ого  августа и,  как  они   давно  уже  запланировали,  и  2-ого  уехали  на  Витязь.  При  этом  Циркель  наплевала  на  уже  подписанный  Алексеевым  приказ  об  отправке  её  в  колхоз.
  Вообще  в  тот  год,  а  может  быть,  и  раньше,  у  этой  супружеской  пары  я  наблюдал  какое-то  разнузданное  поведение,  словно  кто-то  дал  им  гарантию,  что  никто  не  посмеет  их  наказать  за   что-либо.
   Помню,  как  в  столовой  они  давили  на  Шумилина  по  какому-то  вопросу,  а  тот  лишь  головой  крутил  да  крякал.

    Но  в  этот  раз  Алексеев  не  хотел  да  и  не  мог  стерпеть,  и  появился  приказ:  Митник  М. Л.  из  экспедиции  отозвать  и  направить  в  колхоз.
  С  неделю  Митники  «не  могли  его  выполнить»,  тянули  время.  Но  13.08  оба  они  появились  в  институте,  причём  Циркель  сразу  же  рванула  в  поликлинику.
   Раздобыла  где-то  справки,  что  она  больна  и  в  колхоз  не  годится.  Это  редкий  успех  при  цветущем  виде  и  курортном  загаре.  16.08  они  уже  оба  были  опять  на  Витязе.

    Естественно,  Алексеев  заявил:
  - Раз  для  колхоза  она  больна,  то  и  для   экспедиции  не  годится.
    Как  потом  передала  Циркель,  Аркашка  выразился  так:
  - Нечего  сидеть  этой  больной  на  даче,  пусть  сидит  в  городе  и  лечится.

   Но  тут  в  институт  приехал  Л. М. Бреховских,  академик-секретарь  Отделения  физики  атмосферы  и  океана  АН СССР,  с  какой-то  ревизией.
  Сразу  же  Музу  Ильичёву  Марголин  «откомандировал»  для  ублажения  этой  ревизии.
   Ездили  они  и  на  Витязь,  и  там  Митник  для  Бреха  в  присутствии  Аркашки  заливал  о  своей  радиометрии.

  Между  прочим,  соблазняли  Митники  и  меня  на  Витязь;  Лёня  даже  принёс  мне  подписанную  командировку  и  уверял,  что    работают  они  там  только  в  сильно  пасмурную  погоду,  каких  в  августе,  в  бархатный  сезон,  практически  не  бывает.

    Однако,  проводив  Бреховских,  Аркашка  повесил  приказ,  объявляющий  Циркель  строгий  выговор  за  самовольство.  И  тут  же,  27.08  в  институт  примчался  Лёня,  оставив  Майю  на  Витязе;  он  стал  добиваться  отмены  приказа с  выговором.
  И  уже  29.08  он  снова  был  на  даче  «Витязь».  Вернулись  они  оба  только  9.09.  Приказ  отменён  не  был!  Каша  заварилась.

    Я  с  самого  начала  допускал,  что  всю  эту  кашу  искусно  заварил  Протасов.  После  рейса  он,  очевидно,  решил  избавиться  от  Митников.  Не  знаю,  была  ли  тут  его  личная  выгода  или  «обидчивость»,  но  для  коллектива  лаборатории  это  надо  было  сделать.
  В   лабе  говорили,  что  малоопытный  в  таких  делах  Прокопчук  ничего  не  мог  поделать  с  Митниками,  а  многоопытный  Протасов  подал  надежды.

  Сильно  надеялся  на  его  успех и  я:   это  было  бы  как  раз  то,  чего  я  желал – избавления  от  Митников  без  хлопот  с  моей  стороны.  Почему  желал?  Их  сверхъестественная  навязчивость,  причём  многолетняя,  вызывала  у  меня  подозрения.
  Да  и   постоянные  провокации  тоже.  К  примеру,  Митник  соблазнял  тем,  что  якобы  можно  легко  привезти  из-за  границы,  с  Сейшел,  библию.  Ну,  Ветхий  завет  я  имею  в  изложении  Косидовского,  а  Новый – в  издании  1913  года,  и  тут  было  легко  устоять.
  А  вот  попытка  контрабанды  литературы  ставила  бы  меня  под  жёсткий  шантаж.

    Вернувшись  с  Витязя,  Майка  нашла  неожиданную  радость,  о  чём  не  замедлила  признаться  мне: уволилась  Новикова  Л. С.  Эта  старая  партийка-пролетарка  видела  Митников  насквозь,  умела  говорить  им  «нет»,  и  к тому  же,  симпатизировала  мне.  У  всех  в  лаборатории  она  имела  завидный  авторитет.  Однако  тучи  над  Митниками  сгущались и  гром  погромыхивал.

Опять  колхоз
        К  середине  сентября  Цой,  бывший  тогда  и.  о.  завлаба,  предложил  мне  срочно  поехать  в  колхоз  на  недельку.  Я  охотно  согласился,  лишь  бы  разобщиться  с  Митгиками.
    Работали  мы  в  Фадеевке,  на  самой  манчжурской  границе,  а  жили  в  живописной  долине-ущелье,  на  бывшей  погранзаставе,  превращённой  езщё  до  ннас  в  «лагерь  труда  и  отдыха»  СПТУ.  Это  был  один  из  лучших  моих  «колхозов».
    Я  много  общался  с  молодёжью,  довольно  близко  познакомился  с  Семилетовым,  которого,  впрочем,  знал  давно,  но  подзабыл.  Так  же  вторично  познакомился  с  Андреем  макаровым.  Из  новых  знакомых:    Закурко,  Бурдюг,  Серёга  Гладышев  и  многие  другие.
    Поварихой,  «мамой-кормилицей»,  была  у  нас  Валя  Родионова – одно  это  делало  приятным  пребывание  в  колхозе.
    Между прочим,  однажды  просидел  я  полночи  у костра  с  Закурко,  Бурдюгом,  и  двумя  девицами  из  института  географии.  Они  пели  песни  под  гитару;  кое-что  под  конец  «спел»  и  я.  И  тут   впервые  серьёзно  почувствовал  себя  «средним»  поколением.  Неужели  я  уже  не  молодёжь?
    К  концу  недели  подъехали  Алексеев,  Юрасов,  ещё  многие.  Аркадий  даже  выходил  с  нами  на  картофельное  поле,  по  делу  общался  со  мной  и  без  каких-либо  отклонений,  от  того,  что  я  считаю  нормой.
    Потом  приехала  мне  смена:  Цой,  Нелепа,  Маликова.  Отпустили  они  меня  домой.   Правда,  Юрасов,  ставший  к  тому  дню  «главным»,   хотел  задержать  меня  на  день  хотя  бы  как  работника  при  кухне,  но  я  сослался  на  необходимую  срочно  операцию  пальца  и  уехал  в  паре  с  Гладышевым.  24.09  я  вышел  на  работу.

Подстава
    Как  раз  подошла  пора  отчётов.  Митник,  чуя  грозу,  стал  срочно  прицепляться  ко  всем  темам  лаборатории,  во  всём  «участвовать».
  Наконец,  зацепился за  некую  госбюджетную  ОЦ.038.  Набросал  он  три  главки  рукописи, как  обычно,  и  засобирался  в  командировку,  не  доведя  дело  до  конца.

  Ответственной  за  этот  отчёт  была  Г. И. Чухрай.,  прекрасно  знающая  повадки  и  таланты  Митников.  Скандалить  с  ними  она  стала  сразу  же,  а  те  только  посмеивались  над  ней,  ловили  её  на  запальчивости  и  хладнокровно  читали ей  нравоучения.
  И  это  несмотря  на  то,  что  Чухрай  постоянно  тыкала  им  в  лицо  их  враньё.  Изворотливость  Митников  меня  потрясала.

    Митник  уехал  в  командировку  30.09.   Накануне  он,  как обычно,  давал  мне  на  виду  у  многих  указания  и  наставления.  Говорил  о  рейсе  в  июле-сентябре  1986  года,  о  рейсе  в  1987-ого  года  с участием  ИРЭ,  о  предстоящих  полётах  «летающей  лаборатории»  ИЛ-18,  о  работах  с  ЦАО;  вешал  на  меня  задачу  перехватить  ЭВМ  «Искра – 1256».   А главное – ОЦ.038.

    Я  с  тоской  слушал  всё  это,  будучи  уверенным,  что  работать  с  ним  мне  не  придётся.  Да  и давно  уже  я  работал,  ставя  задачи  себе  сам.
  Попробовал  задать  Митнику  пару  вопросов  по  обработке  данных  с  ИСЗ  «Космос-1500»,  но  в  двадцатый  раз  прослушал  методику  двадцатилетней  давности.  Как  шарманка.

    А  через  пару  дней  срочно  засобиралась  в  Ленинград  и  Циркель.  Мне  она  мило  бросила:
  - Володичка,  ты  уж  не  откажи  там  посмотреть  опечатки  в  нашем  отчёте  по  ОЦ,038!  Я  тебя  и  в  список  исполнителей  включу  за  это.
  - Ладно,  опечатки  посмотрю, - ответил  я.  – А  в  исполнители  Вы  уж  меня  не  пишите.

    Однако  Циркель  навешала  какой-то  лапши  на  уши  Протасову  и  смылась  в  командировку,  оставив  Чухрай  записку:
«Галя!  С. Н.  считает  вполне  возможным  и  разумным  включить  в  список  исполнителей  Бородина  В. Г.  (оформление  4  и  5  гг.).  Майя  2/X,  16 : 30»

    Чухрай  поняла,  что  Митники  её  опять  надули  и,  видимо,  решила  содрать  тогда  шкуру  с  меня.  Показав  мне  эту  записку,  она  сказала:
  - Ну,  раз  ты  вызвался  сделать  эту  работу  за  Митников,  я  теперь  буду   спрашивать  её  с  тебя  по  всей  строгости;  учти  это!
    Лучше  бы  она  так  не  говорила.  Я  промолчал,  но  решил  твёрдо:  больше  корректуры  они  от  меня  ничего  не  получат.

  Возможно,  что-то  уловила  и  Чухрай:  рукопись  Митника  она  передала  мне  не  лично,  а  через  Маликову.
    Стал  я  этот  опус читать;  и увидел,  что  он  в  обычном  для  них  стиле:  половина – банальности,  изрекаемые  с  важным  видом,  треть – «сослагательное  наклонение»,  остальное – просто  ошибки.

  В  целом  это  сделано  с  помощью  клея  и  ножниц  из  отчётов  по  «Атмосфере».  В  «экспрериментальных  данных»  явно  видна  фальсификация,  видна  из-за  неграмотности  сделавшего  её.
    Указал  я  как-то  Чухрай  то  место,  где  Митник  пишет,  что  сглаживание  при  более  широкой  диаграмме  направленности  приводит к  смещению  пиков  яркости,  и  сказал:

  - Вот  Вам  пример  детских  ошибок  в  этом  «отчёте».  Да  и  всё  это – пузырь!
    Глазки  у  Чухрай  загорелись,  но  она  меня  успокоила:
  - Ну,  тут…  по  другой  причине!...  А  ещё  где  детские  ошибки?
  - И  ещё  хватает.  И  вообще – я  этот  пузырь раздувать  не  могу..
    Чухрай  встревожилась  и  помрачнела.


  Нашла  коса…
Однако,  шли дни,  и  Чухрай  всё  больше  сатанела;  стала  требовать  от  мня    наклейки бесчисленных,  на  две  трети  сфальсифицированных  фотографий,  перепечатки  кой-чего  и  т. д.  На  неделю  я  ушёл  на  бюллетень,  честный;  потом  как  будто  махнул  рукой  и  взялся  за  эту  фальшивку,  но  уже  к  концу того  же  дня  понял:  не  могу!  Вот  вам  и  «опечатки  посмотри…».

    На  следующее  утро  читал  я  доклад  Горбачёва  на  Пленуме  ЦК  КПСС  15  октября  1985 г.  (И  Митник,  и  Протасов  торопили  меня  с  оформлением  визы  на  загранплавание, и  я готовился  к  заседанию  парткома).
  Рядом  дамы  лаборатории  пили  чай,  сидела  над  отчётом  по  ОЦ.038  Маликова.  Появилась  Чухрай;  неприязненно  поглядела  на  эту  картину:
  - Чем  занимаешься?  Почему  не  отчётом?
  - Материалы  Пленума  изучаю.  Не  сегодня-завтра  партком…
  - Не  бойся,  этого  не  спросят,  я  гарантирую.  Отложи  и  займись  отчётом  сейчас  же.  Ещё  вчера  должен  был  кончить!  И  сегодня  пока  не  кончишь,  домой  не  уходи!
  - До  шести  я  не  кончу,  это  точно;  а  мне  до  семи  надо  забрать  кефир  на  «Молочной  кухне»  для  ребёнка.
  - А  меня  это  не  касается!
    Тут  я  побледнел  и  окаменел,  изо  всех  сил  сдерживая  ярость.  Сдержал,  и  тихо,  твёрдо  сказал:
  - Раз  так,  то  я  больше  к  этому  отчёту  не  прикоснусь  вообще.
    Повисла  зловещая  тишина.  Что-то  похожее  на  ужас  отразилось  на  лице  Маликовой.  Ведь  лишь за  день-два  до  этого  она  говорила  мне:
  - Володя,  да  навались  ты  на  этот  отчёт.  Неделя  штурма,  зато  потом    тихая,  кайфовая  жизнь,  спокойная!

    Кажется,  Чухрай  тоже  поняла,  что  хватила  лишку,  пробормотала  что-то  примиряющее.  Я  пошёл  за  свой  рабочий  стол;  это  её  успокоило.  Но  когда  я  собрал  все  бумаги  и  фото  к  отчёту  в  стопку  и  перед  обедом  демонстративно  положил  ей на  стол,  она  взорвалась.
    Я  пошёл  на  обед;  она  бежала  рядом  по  коридору,  хватая  меня  за  полы  и  то  грозила,  то  ругала  меня,  называя  капризной  бабой,  то  взывала  к дурному  самолюбию.  Наконец,  выпалила
  - Ну  что  мне – драться  с  тобой?!
  - Нет,  конечно.  Просто я  сейчас  пойду  в  столовую;  Вы – за  мной,  и  там  ещё  раз  при  всех  повторите  вот  этот  цирк  истерики, - совершенно  спокойно  ответил  я.  И  она  отстала.

    После  обеда  я  пошёл  в  библиотеку  читать  тот  же  доклад.  Чухрай  нашла  меня  там  и  предстала  злобной  разъярённой  фурией.  Сидевший  неподалёку  Захарков  смотрел  на  эту  сцену  со  страхом.
  Поняв,  что  библиотека  не  место  для  скандала,  она  вытащила  меня  в  коридор.  Попыталась  говорить  спокойно,  хотя  ей  это  плохо  удавалось:
  - Ну, ты  можешь  мне  объяснить,  почему  ты  так  себя  ведёшь?
    «Я  же  ей  говорил,  что  не   буду  раздувать  пузырь,  участвовать  в  митниковской  «липе».  Чего  же  ей  ещё?» – подумал  я.  И  ответил  совсем  буднично:
  - Я  не  могу  Вам  объяснять:  Вы  этого  не  поймёте.
  - Что?!  Я  что – дурра,  по-твоему?  Как  это – не  пойму?!
  - Вы  «поймёте»  только  одно:  если  я  сделаю  отчёт.  А  я  этого  не  сделаю.

    Она  опять  взбеленилась  и,  схватив  меня  за  рукав,  потащила  вниз:
  - Пойдём  к  директору!  Сейчас  же  пойдём  к  Аркадию  Владимировичу!
    Я  вырвал  рукав,  но  поплёлся  за  ней.  Ничего  не  боялся,  был  спокоен.  А  чего  это  все  называют  Аркашку  директорои?  Я  что-то  пропустил?
    Она  решительно  довела  меня  до  дверей  кабинета  Алексеева.  Тут  остановилась,  взглянула  на  меня,  спокойно  улыбающегося,  и – побежала  назад!

    К  концу  дня  она  устроила  собрание  лаборатории.  Сразу  в  лоб  попыталась  натравить  на  меня  коллектив:  все, мол,  ишачат,  а  он – весь  труд – под  хвост.  Её  не  поддержали!!
  Как  это  случилось,  ума  не  приложу.  Ведь  она  много  лет специально    культивировала  любовь  к  себе в  лаборатории,  в  основном  с  помощью  сухого  вина  и  тортов.  Но – паразитировала  на  Константинове  и  Нелепе.

  А  я – полгода  в  лабе. Чтобы  разрядить  обстановку,  Наприенко  сказала:
  - Нет,  он  не  будет  делать  отчёт:  по  всему  видно.  Я  закончу  вместо  него.
    Все  разошлись.  Потом  Наприенко  с  глазу  на  глаз  спросила,  почему я  так.  Я  как  будто  свёл  всё  к  тому,  что не  люблю,  когда  меня  пришпоривают  и  кричат:  я  не  лошадь.

    Чухрай  не  успокоилась.  На  следующее  утро  она  решительно  подошла  ко мне  и  непомерно  официальным  тоном  потребовала:
  - Сейчас  же  напиши  мне  объяснительную,  почему  ты  сорвал  выполнение отчёта.
  - А  почему  на  Ваше  имя  объяснительную?
  - Я – ответственный  за  этот  отчёт!
  - Галина  Ивановна! – сказал  я  возможно  спокойнее.  – С  меня   имеют  право  брать  объяснительные  только  директор  или  завлаб…
    Она  задохнулась  от  ярости,  пробормотала:
  - Ну,  погоди  же!

    И  ушла.  Через пару  минут  приволокла  Цоя,  он  был  «и.  о.».  Поставила  его  передо  мной  и,  гипнотизируя  его  взглядом,  повелела:
  - Ну-ка,  прикажи  ему  дать  объяснительную!
    Я  смотрел  на  Цоя:  «Выдержит  ли?»  Он  глянул  на  меня,  на  Чухрай;  и:
  - Знаете,  что?  Давайте  подождём  Протасова.  Он  со  дня  на  день  будет…

    Это  была  победа.  Чухрай  билась  в  истерике  в  коридоре,  её  утешали  Нелепа  и  Наприенко.
  = Я  всю  ночь  не  спала!! – кричала  Чухрай.  – Ну,  я  ему  устрою  визу!  Я  в  партком  напишу!!  Я       ему  устрою  аттестацию!  Ну,  он  дождётся  характеристики,  я  вот  выступлю  на  собрании!!

    Попыталась  мне  в  душу  залезть  Гречищева:  я  отмолчался,  не  пустил  туда.
    Она  заключила:
  - Да  сделай  ты  отчёт – вот  и  вся  любовь!
    Я  усмехнулся:
  - - Любовь  тут  уже  не  получится.  Характер  у  меня  несчастный.
    Всё-таки  Цой  рекомендовал  не  лезть  мне  за  визой  пока.  Я  послушался.

Откровенный  Протасов
    Вскоре  прилетел  Протасов, ему  всё  изложили (кто?),  и  он пришёл  к  концу  рабочего  дня  разбираться  со мной  с  глазу  на  глаз.  Я  преподнёс  дело  так:  меня  уговорили  Митники  немного    помочь,  но  это  2немного»  ловко  превратили  в  долг  сделать  за  них  большую  раьоту, причём  фальсификат.  Я  бы всё-таки  сделал,  но  Чухрай  позволила  себе  на  меня  кричать, чего  я  никому  не  прощаю.  Дя  начала  Протасов  сказал, что  Чухрай груба,  конечно., но  это  ещё  не  самое  страшное:  вот  он,  мо,  сам  никогда  голос  не  повысит,  но  может  поступить  очень  жёстко  Я не   испугался;  добавил,  что  Митники  всегда ловко  взваливают  на  других  свою  работу.  Тут  Протасов  полушёпотом  выложил:
  - Да  это  нация  такая!...  Паразитическая…   И  подхалимская…  Увидят начальство  через проспект – перебегут  к  нему  только  затем,   чтоб  поздороваться  с  поклоном!....  У  меня  жена   работала  на  ВЦ,  насмотрелась  на них.  А сами  они никакие  не  специалисты.  Пена,  пена…  Только  шум  один!
  - Ну,  Митник-то  кое в  чём    ничего.  За  литературой-то хоть  следит.  А  Майя,  конечно,  дремучая:  у  меня  волосы  шевелятся, - полусогласился  я.
  - Да  и  Митник  ноль,  круглый  ноль:  одни  слова! – горячо стал  убеждать меня  Протасов.  – Их  давно  в  коллективе  раскусили.  Я  сначала  не  очень-то  поверил,  постарался  приглушить  это  отторжение  их. А  потом  и  сам  понял,  что  лучше  их  из  этого  коллектива  убрать.  А  в  рейсе Митник  ничего  не делал.  И  стал  ещё  там  подбивать  всех,  чтобы  на  меня  давили,  вымогали  побольше  заходов,  высадки  на  пдяжах.
  - Да,  конечно, - начал  «соглашаться»  я, - они  норовят  поменьше  бы  работать,  побольще  бы  в  рейсы  да в  омандировки,  да  на  Витязь…
  - Вот-вот! – обрадовался  Протасов.  – И  постоянно  всё  воруют.  Вот  к  Лобанову  присосались,  у  Сергиенко  материал  выкрали.  Ты  с  ними  поосторожнее:  они и  у  тебя  диссертацию  вытянут.
    Тогда  я  рассказал  ему,  как  Митник  пытался    внушить  мне в  момент,  как  он  думал,  полной  растерянности    от  увольнения  осенью  84-ого  года,  чтобы  я  отдал  ему  диссер.  Потом  ешё  описал,  как  Митники  постоянно  незваные  приходили  к  нам  «в  гости»,  как  зазывали  нас  к себе,  как  долго  и  упорно  соблазняли  нас  переехать  пожить  в  их  квартире.  Тут  Протасов  стал  горячо  и  тревожно  советовать:

  - Не  соглашайся!  Ни  за  что   не  соглашайся  жить  у  них.  Пропадёшь!
  - Да  это  я  и  сам  знаю! – ответил  я.  – Хотя  при  моих  жилищных  условиях  это  ох  как  трудно…
    А  затем  Протасов  поинтересовался,  как  мою  стычку  с  Чухрай  расценил  коллектив.  Я  ответил,  что,  похоже,  меня  поняли.  Он  стал  меня  убеждать,  что  я  всё-таки  должен  был  доделать  этот  злополучный  отчёт;  мол,  раз  уж  обманули,  так  делай;  но  впредь  будь  осторожнее,  не  давай  поймать  себя  на  слове.  Мне  эта  «оборонительная»  философия  не  понравилась.  Я  считаю,  что  с  обманом  рвать  можно  на  любом  этапе.

    В  заключение  он  предупредил,  ,  что  Чухрай  скоро  будет  докладывать  на  семинаре  состояние  отчёта  и  попробкет  меня  трахнуть;  тем  олее,  что  туь же  будет  утверждаться  моя  характеристика  на  визу.  Рекомендовал  мне  ничего  не  бояться,  но  защиту  продумать,  немного  покаяться.
    Разошлись  мы  как  будто  довольные  друг  другом,  поговорив  не  менее  часа.  Однако  я  старался    быть  менее  откровенным  с Протасовым,  в  душу  свою  его  не  пускал.  В  «антисемитизм»  его  мне  как-то  не  хотедось  верить:  скорее  я  считал,  что  это  была  провокация  с  его стороны.  Одно  было  несомненным:  он  хочет  избавиться  от  Митников,  но  оставить  меня  у себя.  Тем самым,  освободить  меня  от  этих  жокеев.  То,  что  надо!

Аттестация  и  виза.
    Через  два-три  дня  Чухрай  докладывала  по  отчёту. Отчёт  был  бедноватый;  самое  лучшее – работы  Олега  Константинова,  кое-что – у  Цоя;  у  Нелепы  по-прежнему  лишь  методические  поиски.
  Чухрай  ставила  себе  в  заслугу, что  ,  мол,  ей  пришлось  учить  вертолётчиков  летать;  ну,  и  прочий  «приобретённый  ценный  опыт».

  Обо  мне – ни  слова,  ни  звука.  О  главах  Митников  сказала,  что  в  них – кое-что секретное,  и  их  будут  делать  отдельным томом.  Секретность  там – смехотворная:  факт работы  в  пятне  грязи  за  авианосцем  «Индепенденс»  и  т. п.
  Протасов высказал  замечание,  что  пора  бы  уже  переходить  от  методических  работ  к выдаче  материала.
  Потом – вопрос  о  моей  характеристике  Гречищева  зачитала:
Характеристика
младшего  научного  сотрудника  лаборатории  № 13
Тихоокеанского  океанологического  института  ДВНЦ  АН  СССР
Бородина  Владимира  Георгиевича
    Бородин  В. Г.  работает  в  ТОИ  с  октября  1972  г.  в  должности  инженера,  а  с  ноября  1982  г.   – в  должности  младшего  сотрудника.  С  1979  по  1982 гг  учился  в  очной  аспирантуре  при  ТОИ  ДВНЦ.
    За  период  работы  в  институте  Бородин  В. Г.  участвовал  в  разработке  и  изготовлении  акустического  зонда,  в  обработке  и  интерпретации  результатов    акустических,  радиофизических,  лидарных  и  спутниковых  измерений,  неоднократно  работал  в  экспедициях  на  МХС  о. Попова,  на  о.  Сахалин  и  Курильских  островах,  а  также  в  рейсах  НИС  «Дмитрий  Менделеев»,  «Профессор  Богоров»,  «Морской  геофизиу»  и  др.  в  должностях  инженера,  начальника  отряда,  начальника  рейса.

  Бородин  В. Г.  показал  себя    достаточно  квалифицированным  специалистом,  с  порученным  делом  справлялся.  Бородин  В. Г.  политически  грамотен,  правильно  оценивает    политику  партии  и  правительства.  Был  агитатором  в  предвыборной  кампании.
  Ранее  активно  работал  в  комсомоле,  ныне избран  заместителем    профорга  по  производственно-массовой  работе.

    Бородин  в. Г. – действительный  член  Географического  общества  СССР,  имеет  печатные  труды  по  карстоведению,  публикуется  в  газете  «Дальневосточный  учёный»,  пользуется  авторитетем  и  уважением  товарищей.
  Бородин  в. г.  морально  устойчив,  имеет  двоих  детей,  отношения  в  семье  хорошие,  связь  со школой поддерживает,  проводил  олимпиады  по  физике  атмосферы  и  океана  среди  старшеклассников,  работал  в  родительском  комитете.

    В  настоящее  время  Бородин  В. Г.  занимается  обработкой  и  анализом  данных  СВЧ  зондирования    с  ИСЗ  «Космос-1500»   на  ЭВМ.
    Характеристика  дана  для представления    на  загранплавание.»

  - Ну,  будут  у  кого  вопросы? – спросила  Гречищева.
    Чухрай  мгновенно  подняла  руку,  жёстко  глядя  перед  собой.  Ей  дали  слово,  она  выдала:
  - Пусть  он  объяснит  своё  поведение    в  связи  с  отчётом    по    ОЦ038!
    Я  стал  излагать  кратко,  но  точно,  ход  событий  до  того  момента,  когда  я  пообещал  «больше  не  касаться  этого  отчёта».

  И  свёл  всё  к  тому,  что  «в  работе  со  мной  был  не  учтён  «человеческий  фактор».  Последняя  пара  слов  тогда  резко  вошла  в  моду  по  воле  ЦК  КПСС,  но  ещё  не  была  затаскана.
   Мол,  больной  ребёнок,  невозможность  работать  на  дому    из-за  тяжёлых  жилищных условий,  своё  нездоровье  и  т. д.
  Вроде  как  поплакался,  но  без  слёз,  спокойно.

    Подчеркнул,  что  «меня  поняли,  хотя  и  без  поблажек  подошли  Валентина  Анатольевна  [Гречищева]  и  Людмила  Фёдоровна  [Наприенко],  которым  я  очень  благодарен  за  науку».
    Тут  Протасов    благожелательно  спросил:
  - А  всё-таки,  должны  ли  Вы  были  довести  отчёт до  конца?
    Я  замешкался;  Протасов  глянул  на  меня  с  тревогой.  Тогда я  сказал:
  - Конечно,  надо  было  довести…  через  «не  могу».

    Протасов  облегчённо  вздохнул.  Гречищева  пошепталась  с  Наприенко  и  вдруг  предложила:
  - Давайте  мы  вынесем  решение,  чтобы  ему  прибавили  оклад!
    Протасов  слегка  улыбнулся  и  пояснил,  что прибавка  оклада – дело  способностей  завлаба,  а  семинар  или  профсобрание  лаборатории  это  не  могут  обсуждать.  И   дал понять,  что  он  не  против  прибавить  мне  оклад!
    Это  была  победа  нокаутом.  Чухрай  помалкивала,  посрамлённая.  Я  вышел  из-под  её  атаки  с  большим  моральным  плюсом.

    А  «на  визу»  в  партком  меня  водил  Цой.  Перед  тем  я  видел,  как в  партком  прошёл  Ильичёв,  потому  не  удивился,  увидев  его  там  за  отдельным  столиком.
  Секретарь  Мельниченко  Ю. И.  почему-то  не  находил моих  документов,  но  я  настаивал,  что  они  у  него;  и  он,  наконец,  нашёл.

    Краем  глаза  я  следил  за  Ильичёвым  и  понял:  он  внимателен.  После  увольнения  я  видел  его  второй  раз.  А  первый – за  два  месяца  до  того:  я  сидел  в  фойе,  глубоко  задумавшись,  и  вдруг  услышал,  как  кто-то  со  мной  поздоровался,  проходя.
  Подняв  голову,  я  увидел  уже  прошедшего    мимо  меня  Ильичёва.  В  спину  ему  я  промолчал,  не  решился  кричать.

    Вопросы  ко  мне  были  детские,  из  начального  политликбеза.  Я  даже  позволил  себе  улыбаться.  И  ешё:  Мельниченко  спросил,  какие  предложения  в  проект  Устава  и  Программы  КПСС  высказывались  «в  народе»,  у  нас  в  ТОИ.  Это  походило  на  «Донеси,  о  чём  шепчутся!»  Я  сказал,  что  восторг  от  проектов  так  велик,  что  не  до  мелких  вещей,  не  до  мелких  предложений.
  Ну,  короче,  объявили  мне,  что  партбюро  будет  рекомендовать  меня  на  загранплавание.  Это  уже  кое-что!

  Следователь
    Вскоре  из  командировки  появился  Митник.  Ему  быстро  кто-то  донёс,  что  его  отчёт  не  готов,  и  он  «с  весёлой  злостью»  поздоровался  с  Чухрай.  Та  попыталась  ему  не  ответить,  но  он  её  ответа  добился.
    Конечно,  с  ним  же  приехала  Циркель.  Сначала  она  утащила  меня в  тёмный  угол  на  втором  этаже;  это – Институт  географии.  И долго  потрошила    об  обстоятельствах  срыва  их  отчёта,  подходя  к  этому  с  разных  сторон.  Но  я  упорно  сводил  всё  к   неумелому  обращению  Чухрай  со  мной;  этим  она  и  спровоцировала  «взрыв».
    В  тот  же  день  я  пошёл  к  Юрке  Берсеневу  в   Институт  географии  и  в  том  же  тёмном  углу  увидел,  как  Циркель  терзает  Крамареву.  «Два  случая – уже  закон», - говорят  пылкие  итальянцы.  Этот  «закон»  я  в  шутку  определил  как  «сионистское  лобби» ( коридор).
    Но  вскоре  стало  не  до  шуток;  Митник  выбрал  время,  когда в  лаборатории  не  было  никого,  кроме  Крамаревой  и  меня,  и  притащил  туда  Чухрай.  Напротив  меня  села  Циркель,  и  начался  «перекрёстный  допрос – очная ставка».
  Сам  Митник  почти  не  вмешивался,  только  внимательно  наблюдал,  как  бы  со  стороны,  особенно  за  мной.  Чухрай  всячески  выставляла  виновным  меня  и  только  меня.
  Я  сначала  обнажал  пред  Циркель  положение,  когда,  как  я  выразился,  меня  решили  прихлопнуть  бумажкой»,  добровольную  помощь  превратили  в  письменное  обязательство.  Кажется,  Циркель  слегка  смутилась,  но  быстро  справилась:  бумажки  для  твоего  же,  мол,  блага – чтоб  с  премией  тебя  не  забыли.
  Тогда  я  стал  подводить  её  к  мысли,  что  Чухрай  как  будто  хотела    сорвать  этот  отчёт  Митников,  но  так,  чтобы  моими  руками,  и  чтоб  никто  не  догадался.
  Вижу:  Митник  окаменел,  глубоко  задумавшись,  глаза  его  остекленели.
    Вдруг  он  рубанул;
  - Стоп!  Всё  ясно!
    И сразу  же  закрыл  расследование.

  Все  дружно  ушли,  со  мной  осталась  Крамарева.  Повернувшись  ко  мне,  она    спросила:
  - Как  ты  вытерпел  этот  допрос?  Как  ты  позволил  себя  так  пытать?  Сказал  бы  им  «нет»,  и  всё!  Ты  можешь  ему  говорить  «нет»?
    Я  пожал  плечами.  Говорить  Митнику «нет» я  умел  уже в  разной  форме.

  Вот пример:  перед   своим  отъездом  на  «Витязь»  в  августе  он  узнал,  что  Наприенко  доверила  мне  ключ  от    лабораторного  склада  и  потащил  меня  туда  якобы  за  лентой  для  самописцев.  По  дороге  возбуждённо,   весело  шутил.  Так,  на  мою  фразу,  что  погода  у  нас  переменчива,  он  заметил:
  - В  Штатах  говорят:  если  вам  не  нравится  погода  в  Канзасе – подождите  полчаса!  И вообще  Владивосток:  широта  крымская,  а  долгота – колымская.

    Я  сразу  понял,  зачем  ему   в  склад,  и  даже  как  будто уловил  звяканье бутылок  из его  «дипломата».  Поэтому,  придя  в   склад,  я  как  бы  невзначай,  сел  на  бидон  со  спиртом.  Митник  кружил  вокруг,  провоцируя  меня  подняться;  наконец,  сказал  в  лоб:
  - Поднимись-ка;  посмотрим,  что  в сей  посудине!....
  - Там  спирт, - сказал  я  спокойно,  продолжая  сидеть.
  - Вот  его-то  нам и  надо! – шутливо  бросил  Митник.  – Поднимись-ка!
  - А  я  Вам  его  не  дам, - твёрдо  сказал  я.  – Без разрешения  Протасова – не  дам.

    Митник  почти  не  смутился, но  поник  и  спросил:
  - А  Протасов на  месте?
    Взял  он двойной  комплект  диаграммных  лент,  но  в  «дипломат»  их  не положил.  И пошли мы  назад.  Беседу  на  обратном  пути  он  вёл  в  том  же  духе,  как  по  пути на склад,  но  всё   же  вяло.  Я  был  гораздо спокойнее,  хотя  и  думал, что  после    такого  моего  «нет»  наши  отношения  будут  другими.
  Я  ошибся:  репутация  честного  дурака  меня  защитила.  Представляю,  как  Митники  меня  материли  на  Витязе.

    Видимо,  Моисеич  добил  Чухрай;  он  сходил  в  Первый  отдел  к  Казакову,  и  тот повернул  на  обратный  курс:  то  говорил,  что  есть  секретность  в  главах  Митника,  а  тут  вдруг  он   её  снял.  Меня,  видимо, Митники  реабилитировали.

Отчитался
Меня,  видимо, Митники  реабилитировали.  Во  всяком  случае,  мой  отчёт  о  работе,  который  я  сделал  на  семинаре  накануне  переаттестации,  они  поддержали  без  замечаний.  А  он  был такой:
Отчёт  о  работе
младшего  научного  сотрудника  лаборатории  №  13
Бородина  Владимира  Георгиевича
за  период  ноябрь  1982 – октябрь  1985 гг.
    С  ноября  1982 г.  по  апрель  1983 г.  выполнял  работы  в  пределах    ТЗ  первого  этапа  хоздоговорной  темы  «Атмосфера»,  провёл  обзор и анализ  методов  дистанционного  зондирования  тропических  циклонов  над  морем.  По результатам  работы    написан  раздел  в отчёте.  Защитил  отчёт  в  Институте  экспериментальной  метеорологии.

Параллельно  занимался  обработкой  и  интерпретацией  данных  лидарного  зондированя  влажности    над океаном  совместно  с  О. А. Букиным.  Результаты  опубликованы  в  статье.
  Затем  подобный  материал  был  рассмотрен  в целях  диагноза  условий  волноводного  распространения  УКВ  над  морем.  Результаты  также  опубликованы в  статье.

    В  1983 – 84  гг.  выполнен  анализ  материалов  СВЧ  зондирования  атмосферы  над  океаном  под  малыми  углами  к  горизонту.  Получены  расчётные соотношения    и  программы  для  ЭВМ,  необходимые    при  обработке  подобных  измерений.  Результаты  подготовлены  к  печати.

    В  1984 – 1985  гг.  занимался  освоением    существующих и  разработкой  собственных  методик  интерпретации  материалов    СВЧ  зондирования  с  ИСЗ  на  ЭВМ,  включая  вопросы цифровой  фильтрации,  внешней  калибровки,  получения  оценок  метеопараметров  атмосферы  над морем,  диагноза  условий  распространения  УКВ.  Результаты  готовятся  к  печати.

  Научно-педагогическая  работа  за  отчётный  период:  руководство  дипломными  работами  студентов  геофизического  факультета  ДВГУ  И. В.  Ждановой  и  О. Л.  Школьной  на  завершающем  этапе и  полное  руководство  дипломной  работой  студентки    геофизического  факультета    ДВГУ  Н. Н.  Столярчук.

     За  отчётный  период  освоена  методика  СВЧ  радиометрических  измерений  атмосферы,  методика  качественного  анализа  ТВ,  ИК  и  РЛ  снимков  со  спутников  Земли,  а  также  программирование  на  языках  Фортран и  PL/1.  В  экспедициях  не  участвовал,  был  командирован  в  Москву  (ИЭМ),  Ленинград  (ЛГМИ)  и  Хабаровск  (ХабКНИИ,  ДВ  РЦПОД).

Мл.  науч.  сотр.  Лаборатории  №  13  В. Г.  Бородин
Зав.  лабораторией  № 13  канд.  Физ.-мат.  Наук  С. Н.  Протасов»

    Накануне,  читая  этот  отчёт  перед  тем,  как подписать,  Протасов  споткнулся  на  абзаце  «В  1983 – 1984 гг…»,  но – ничего  не  сказал.  Выписку  мне  дали  следующую:
Выписка
Из  протокола  № 12
Заседания  семинара  лаборатории  № 13  от  11.11.1985 г.
Присутствовали:
Протасов  С. Н.,  к.  ф.-м.  н.,  председатель  семинара,
Земляная  Н. В.,  к.  т.  н.,  с.  н.  с.,
Кильматов  Т.  Р.,  к.  ф.-м.  н.,  с.  н.  с.,
Крамарева  Л.  К.,  к.  г.  н.,
Митник  Л.  М.,  к.  ф.-м.  н.,  с.  н.  с.,
Чухрай  Г.  И.,  к. ф.-м.  н.,  с.  н.  с.,
Бородин  В. Г.,  Бугрова  Т. Б.,  Гречищева  В.  А.,  Зинин  Ю. А.,  Кузьмин  В. А.,  Лобанов  В. Б.,  Маликова  Н. П. – секретарь  семинара,  Митник  М. Л.,  Наприенко  Л. Ф.,  Нелепа  А. А.,    Пермяков  М. С.,  Сергиенко  А. С.,  Фёдоров  Б. З.,  Цой  В.
Слушали:
… 3.  Характеристика  м.н.с.  Бородина  В. Г.,  представляемая    для  участия    в  конкурсе  на  замещение  должности    младшего  научного  сотрудника;   представляет  Гречищева  В. А.
Постановили:
    Утвердить  характеристику    Бородина  В. Г.
Слушали:  4.  Отчёт    м. н. с.  Бородина  В. Г.  о  работе  за  период  1982 – 1985  гг.
Постановили:  рекомендовать  Бородина  В. Г.  для  избрания  на  должность  младшего  научного  сотрудника  на  новый  срок.
Секретарь  семинара   Маликова  Н. П.»

    Незадолго  до  этого  собрания    Протасов  провёл  решение,  чтобы меня  избрали    в  заместители  профорга  Гречищевой  по    производственно-массовой  работе.

Баллотировка
    Пришёл  день  избрания  на новый  срок.  Таких,  как я,  было  13  человек,  и   процедуру  вели  по  бумагам,  так  как  одни лишь  члены  учёного  совета  едва  поместились  в кабинете  Ильичёва.
  Да  и  кроме  них  было  много  желающих, а  главное – стоявших  в  повестке  дня  докладчиков  и их  помощников:  например,  Чухрай,  Лобанов,  Крамарева  и  др.
  Я  пришёл  попозже и  стал   за косяком  двери,  в  предбаннике,  так  что  я  всё  видел,  а  меня – не  многие.

    По алфавиту  я  как будто  был  первый,  но вёл  Учёный  совет  Алексеев,  хотя  Ильичёв  сидел  тут  же.  Конечно,  Аркашка  поставил  меня  последним.  Начал  он  так:
  - Ну,  тут  ещё  остался  Бородин…  За  четырнадцать  лет  работы    какие-то  две  случайные  статьи,  и…  в  соавторстве…  Ну,  был  в  аспирантуре…  работу  до  сих  пор  не  представил,  и  не   предвидится…  Так  что,  я  думаю,  не  стоит  и  на  голосование  ставить!

    Тут  вскочил  Протасов  и  стал  взволнованно  говорить:
  - Он,  конечно,  у  нас  в  лаборатории  новый  человек.  Но  уже  успел  себя  зарекомендовать  с  самой  лучшей  стороны. И  в  коллективе  авторитет  имеет.
  - А  с  кем  он  работает? – спросил  кто-то.
  - С  Митником, - нехотя  ответил  Протасов.  – Но  вообще  он  самостоятельный.

  - А  статьи  его - в  соавторстве  с  кем? – спросил  Кляцкин.
  - С  Букиным, - ответил  Аркашка.  – У  Букина  своя,  сильная,  группа…
  - Так  статьи  уже  вышли?  В  каких  журналах? – перебил  его  Кляцкин.
  - Ну,  тут…  В  «Известиях»  и…  в  «Радиотехнике  и  электронике», - выдавил  Аркашка.  – Всего  две  статьи.
  - Зато  в  каких  журналах! – вмешался  вдруг  Богданов.  – Статья  в  таких  журналах  пяти  стоит!

  А  ещё  готовятся  публикации? – опять  спросил  кто-то;  кажется,  Кляцкин.
    Алексеев  опять  хотел  ответить,  очевидно, мне  во  вред;  но  тут Протасов  кивнул  в  мою  сторону  и  сказал:
  - Да  вот  он  тут  сам  присутствует,  пусть  сам  и  отвечает!
    Я  прошёл  в  кабинет  Ильичёва,  поздоровался,  оглядывая  всех.  У  Алексеева  отвисла  челюсть.  Вопросов  ни  у  кого  не  нашлось.

  Половина  присутствующих  смотрела  на  меня  с  любопытством:  ведь  враждебное  пристрастие  Аркашки  было  очевидным.  Ильичёв  чуть  кивнул  Апексееву;  мол,  продолжай.
  И  тот   не  мог  не  включить  меня  в  список  на  голосование.
    Впоследствии  Крамарева  рассказывала,  что  Ильичёв  даже  высказался,  когда  я  уже  ушёл,  что,  мол,  диссертацию  затянул,  так  ведь  все  так  у  нас;  он  же,  мол,  дорабатывает.

    Я  сидел  в  лаборатории,  ожидая  результата  голосования,  на  который  уже  повлиять  не  мог.  Счёт  меня  не  волновал,  единогласие  невозможно;  лишь  бы  простое  большинство.
    Пришёл  Митник,  довольный,  и  объявил  мне:
  - 11 : 2!
    Я  что-то  сказал  вроде  того,  что  «против»  были  Алексеев  и,  видимо,  Богданов,  как  ни  странно.  Потом  решил,  что  Похабыч  был  всё-таки  «за».

  Митник  меня  поздравил  с  избранием;  а я  подумал,  что  теперь  мне  легче  удержаться  у  Протасова,  когда  он  будет  гнать  Митников.
    Между  прочим,  где-то  в  это  время  Букин  предложил  мне  идти в  его  группу.  Я  ответил,  что  сейчас  Митник  ни  за  что  не  пустит,  а  вот  когда  Протасов  его  отцепит  от  меня,  тогда  легче  будет    из  тринадцатой  перейти.

  Про  себя  же  подумал:  «Останусь  у  Протасова!  А  Букин  слишком близок  к  Алексееву;  лучше  бы  ему  идти  к  Протасову,  если  хочет  со  мной».
    Протасов,  видимо,  чувствовал  это,  часто видя  наши  дружеские  беседы  с  Олегом.

 Новый  год – новое  счастье…
        Под  самый  новый  год  пошли  слухи,  что  Ильичёв – кандидат  в  президенты  ДВНЦ.  И  даже  говорили,  что  Муза  специально  поехала  с  ним  на  общее  собрание  АН  СССР,  чтобы  пробивать  ему  президентство.
  Я  не  мог  поверить,  что  Ильичёв  будет  главой  ДВНЦ:  все  вокруг  знали   о его  шумных  пьянках,  говорили  о том,  как  он  упился  на  Горнотаёжке,  упал  с  лестницы  и  сломал  руку.
 
 А  у  Беликова  из  Политехнического  в  его  квартире  на  Столетии  он  по  пьянке  стал  грязно  материться,  чем  шокировал,  а  потом  и  разгневал  хозяйку.
  Оттуда  его  Беликов  отправил  на  такси,  не  дожидаясь  Гриши,  то  есть  выставил  за  дверь.  Шофёру  дали  «на  чай»,  чтобы  он  дотащил  академика  до  порога  его  квартиры.  А  тут – обострение  «борьбы  с  алкоголизмом,  с  пьянством…»  Нет,  не  станет  он  президентом.

    Новый  год  мы  встречали  почти всей  лабораторией  на  квартире,  которую  снимала  Наприенко.  Я  пришёл  туда,  напялив  на  голову  белую  шапочку  с  длинными  заячьими  ушами;  все  были в  восторге.
  Наверное,  это был  последний  Новый  год  с  выпивкой.  Я  почти  не  пил,  но  шутил  и  дурачился  много.

  Вдруг  кто-то  объявил,  что  Ильичёв  стал  президентом  ДВНЦ:  как  будто  Муза  звонила  из  Москвы  об  этом.  Я  с  траурной  физиономией  стащил  с  головы  шапку  с  ушами  и  упавшим  голосом  сказал:
  - Ну,  теперь  туши  свет!  Это – конец…

  - Что,  думаешь,  он  теперь  не  будет  институтом  заниматься? – спросила  меня сидевшая  рядом  Крамарева.  Я  ответил:
  - Ну,  институтом  он  уже  давно не  занимается,  как  надо.  Негласный  директор  у  нас – Алексеев,  и  теперь  он будет  негласным  президентом.   По  крайней  мере,  в  ДВНЦ  Алексеев  будет вне  критики…

    Крамарева  что-то  пыталась  мне  возразить,  а  скорее – приободрить. Но  меня  уже  этот  новогодний  подарок  убил.  Впереди  было  всё  мрачно.
  А  вокруг  все  веселились,  не  понимая,  что  произошло  ужасное – во  главе  дальневосточной науки  оказалась  тёмная  личность  с  бандой тёмных  личностей.  Крах  страны  резко  приблизился.
    Митники  встречали  Новый  год  дома,  то  есть  в  Ленинграде.


Наизусть  читаем  Киплинга…
    Перед  самым  Новым годом  я  должен был  провести  вечер  в  Доме учёных,  в  литклубе  «Пегас»,  посвящённый  поэзии  Киплинга.  Когда-то  сдуру  я  напросился  сам,  чтобы  помочь  оживлению  засыхающего  «Пегаса».
    А  такой  вечер  я  уже  проводил,  как  помню,  в  XIV  рейсе  НИС  «Дмитрий  Менделеев».
  И хотя  там  публика  была,  в  основном,  московская,  видавшая  виды,  вечер,  безусловно,  удался.

  Но  перед  Новым годом  на  «Пегас»  почти  никто  не  пришёл.  Я  поговорил  вокруг  да  около  Киплинга  в  кружке  5 – 6  человек;  в  т. ч.  был  Стас  Грабовский,  «член  английского  клоба»,  снабдивший  меня  литературой.
  А  ведь  к  тому вечеру я  готовился  много:  через  Юсупова,  а  потом  через  А. Банникова  пытался  обеспечить  музыкальный  аккомпанемент  и  несколько  песен  на  слова  Киплинга,  песни  Кукина,  Окуджавы,  Высоцкого,  примыкающие  к  теме.

  И  вот – сорвалось.  Правда,  без  малого  пять  рублей  мне  выписали.  Кстати,  кипучую  роль  в  организации  этого  дела  пытался  играть  Навроцкий.  Искал дух скандала?  Как  будто  нет.
    Но  24-ого  января  вечер  всё-таки  состоялся,  почти  по  полной  программе.
  И хотя  моя  записка  на  дверях  столовой (Дом  учёных.  Б.  гостиная.  «Редьярд  Киплинг.  Стихи,  баллады,  идеология,  вехи  жизни»)  не  привлекла  никого  из  ТОИ,  вечер  всё-таки  удался  при  публике  из  других  институтов.

  Читал  я  наизусть  два  часа,  хотя  прочёл  только  половину  задуманного.  И  откуда  взялось  нахальство?  «Кричали  женщины  ура и  в  воздух  чепчики  бросали».
  Меня  нахваливали,  поздравляли;  Две  девицы  увязались  «провожать»;  или  меня  «увязали»  с  собой?
  А  если  серьёзно,  тоя  испытал очень  хорошее  чувство  способности  делать  людям  приятное.  Почему  бы  не  продолжать?.  Кстати,  мне  снова  выписали  бумажку  на  пять  рублей,  «как  артисту».
    И  я  написал  такую  бумагу:
Председателю  первичной  организации 
Общества  «Знание»  ТОИ  ДВНЦ  АН  СССР
Кулиничу  Р. Г.
    от  м. н. с.  лаборатории  № 13
Бородина  В. Г.
Заявление
    Прошу  принять  меня в  члены  общества «Знание».  За последние  годы  имел  опыт  чтения  лекций  в  XIV  рейсе  НИС  «Дмитрий  Менделеев»,  в  литературном  объединении  «Творчество»  при  Приморской  писательской  организации,  в  Дальневосточном  государственном  университете,  средней  школе  № 58  и  Межсоюзном  Доме  учёных.
  Являюсь  членом  Географического  общества СССР.  Тематика  лекций:  текущие  проблемы  океанологии,  краеведение,  история,  а  также  вопросы  русской  и  зарубежной литературы.»

    Бумажку  эту  я таскал долго,  пару  раз  вёл  разговор  с  Бурундуковым,  замом  Кулинича  по  «Знанию»,  но  так  и  не  пустил её  в  ход.  А  жаль.  Или – не  брали  так  изящно,  что  я  и  не  понял.
    Зато  Митник – лектор  «краевого  масштаба»  в  этом  «Знании»;  не  раз  он  хвалился мне,  что  билет  члена  этого  общества  заменяет  универсальный  пропуск  практически  в ююбой  секретный  «почтовый  ящик».
    А  чтение  стихов Киплинга  помогало  мне    в  трудные  минуты  сохранить присутствие  духа.  Статью  «Киплинг  и  наука»  я  так  и  не  закончил.

Сутяги
    Я  боялся  только  одного – продления «атмосферы»  или  заключения  Митником    ещё какого-нибудь  подобного  договора.  Тогда  бы  началось  всё  сначала:  большие  обещания,  восторги,  клейка  литобзоров,  реклама.
  Потом – запудривание  мозгов  заказчику,  попытка  подсунуть  ему  вконец  изношенное  старьё;  наконец,  бегство  в  кусты,  интригантские  попытки    найти крайнего  и  заставить  его  расхлёбывать  кашу.

  Но  в  новом  договоре  было  спасение  Митника,  и  он  это  знал  лучше  меня.  В  Европе  именно  этим  он  и  занимался.\  Не  знаю,  каковы  там  были  успехи,  но,  вернувшись  во Владивосток,  Митник  убеждал  меня,  что  всё  «о-кэй»;  правда,  без  былого  восторга.
  Как  будто  он  обаял  В. И. Воробьёва  из  ГГО,  и  тот  с   ним  связался  договором.  Даже  обманутый  В. Н. Иванов  из  ИЭМ  вроде  бы  продолжал  «дело»  с  Митником.

  Чудеса?  Этого  я  проверить  не  мог;  но  Акуличев  как  будто  прозрел,  наконец,  и  с  Лёней  поссорился.  Впрочем,  Ильичёв  сделал  Акулу  главным  учёным  секретарём  ДВНЦ  вместо  Латкина.
    Циркель  тоже  была  очень  озабочена.  Выговор-то  на  ней  висел.  Однажды  она  показала  мне  «бумагу»,  которую  сочинила  в  партком  ТОИ.  В  «телеге»  она  возмущалась  «коммунистами-бюрократами»  Алексеевым  и  Протасовым,  цитировала  Ленина,  Горбачёва  и,  конечно,  «Литературную  газету».
  Я  стал  отговаривать  её  подавать  это  в  партком,  прекрасно  зная,,  что  она  всё-таки  подаст.  Но  она  сказала,  что  уже  подала.  На  хрена  же  со  мной  задним  числом советоваться?

    Протасов  при  встрече  подтвердил  мне,  что  такими  бумагами  они  «сами  себе  перепилят  шею»;  что,  мол,  они  уже  крепко  пострадали   на  прежнем  месте  работы,  и  тут  тоже  подобное  будет  скоро.
  Я  возразил,  что  он,  Протасов,  их  недооценивает,  а  это  опасно.
  - За  битого   двух  небитых  дают, - добавил  я.  – Они,  конечно,  приобрели  большой  опыт  и  ошибки  свои  учли,  не  повторят.
    Он  не  внял.  Тогда  я  рассказал,  что  они  умеют  бегать  на  квартиру  к  Ильичёву.

  Однажды  я  сказал  Циркель,  не  без  провокации:
  - Ну,  теперь-то  вам  легче:  чего  бояться,  когда  Ильичёв  стал  президентом!
  Она  сокрушённо  сказала:
  - Это  хуже,  чем  было.  Это  гораздо  хуже!
    Почему?  Больше  конкурентов – соискателей  его  милости,  труднее  к  нему  пробиться?  Или  меньше  возможностей  для  некоего  шантажа?

    Как-то  Майка  сообщила  мне,  что  Ильичёв  теперь  приезжает с  работы  очень  поздно:  она его  ловила  у  него  дома    несколько  вечеров  подряд,  и  без  толку.  Хотя  Маша  Ильичёва  и  Муза  ей  сочувствют,,  и  надежды она  не  теряет.

    Начались  у  Митников  какие-то  сговоры  со  Львом  Менделевичем  Грамм-Осиповым,  тогдашним  замом  председателя  профкома.  Он  им  явно  сочувствовал.  Но  однажды  в  разговоре  с  ними  при  мне  попросил  Циркель  помочь  его  дочери  в  изучении  программирования и  информатики.  Она  отказалась;  но  Лев  их  продолжал  защищать.  Лев  и  Леонид – пара.

    Одно,  другое  заседания  профкома,  заседание  бюро  парткома…  Митники  вообще  только  этой  «борьбой»  и  занимались.  Но  она  их  как  будто  не  тяготила,  вопреки  моим  ожиданиям.
    Нередко  Циркль  делилась  со  мной  «сводками  боевых  действий,  раздавала  оценки   людям  и ситуациям.
  Я  скромно  поддакивал;  конечно,  ни  с  кем  сводками  не  делился,  даже  с  Ленкой.  Пока  внешне  как  будто  всё   развивалось  так,  как  планировал  Протасов.  Мне  оставалось  работать  спокойно  и  ждать.

  Разумеется,  выдать  Митникам  результаты  работы   я  не  спешил:  они  бы  тут же  запродали  их  в  два-три  места  и  сильно  бы  окрепли.  Да  и  Протасов  за  это  снял  бы  с  меня  голову. 
    Уже  случилось, наконец,  и  то,  что  должно было  быть:  сверхгордая  Новожилова  прозрела  и  отшатнулась  от  Митников.  А   вскоре  она  вообще  уехала  в  Калининград  насовсем,   обменяв  свою  квартиру.

  Тучи  над  Митниками  определённо  сгущались.  Уже  ходили   слухи,  что  Митник  ищет себе  и  Циркель    другое  место:  не  то  в  ДВНИИ, не  то  в  ТИНРО,  не  то  в  ИАПУ…  Но  мне  что-то  не  очень  верилось.
  А  тут  как  раз  Протасов  стал  собираться  в  перегонный  рейс  на  «Академике  Лаврентьеве».  И  МИтник  засобирался тоже!  Протасов  сообщил  ему,  что,  мол,  партбюро  его,  Митника,  не  пустит:  оно занимается  его  сутяжничеством,  да  и  выговор  ещё  не  снят.

  Митник  стал  много  общаться  с  Агарковым,  заместителем  начальника  рейса,  т. е.  Протасова.  Но,  конечно,  не  Агарков  решил  дело:  за  день  до  отхода  судна   в   рейс  чья-то  могучая  сила  внедрила  Митника  в  эту  экспедицию!
 Я  ходил  вместе  со  всеми    на  судно  в  день  отхода  «провожать»,  видел  сам,  в  какой  изоляции  шёл  туда  Митник,  и  был  уверен,,  что  без  конфликта с  Протасовым,  без  очередного  выговора  Лёня  не  покатается.  Тучи  не  рассеивались  над  его  головой.

    Между  прочим,  Агаркова  провожала его  дочь;  она  издали  поглядывала  на  меня.  И потом  Агарков,  улучив  момент,  сердечно  пожал  мне  руку,  заговорщически улыбаясь.
  Пожал  всё  же  тайком.  Видимо,  его  Галина  много  хорошего  наговорила  ему  про  мою  деятельность  в  школе,  про  доклады  школьников  в   ТОИ.
  Итак,  Митник  ушёл  в  рейс;  Майка,  естественно,  улетела  в   Ленинград.  Я  получил  возможность  свободно  работать.  Впрочем,  уже  не  совсем  свободно,  а  в  контакте  с  Пастернак.

Пастернак и  Шум
    Светлану  Васильевну  Пастернак  я  увидел  впервые  ещё  осенью  1085-ого  года,  когда  она  быстро  и  весело  вошла  в  411-ую,  и  они  с  Циркель  бросились  обниматься,  как  старые  подруги:
  -   Ой,  Майечка,  как  ты  загорела!
  - – Да  что  ты,  Светик!  А  как  ты  похорошела!
 
 Меня  вскоре  представили  ей,  как  ученика  и  последователя  Митника. А  мне  потом  рассказали,  что  Пастернак  закончила  тот  же  ЛЭТИ,  что  и  Митник,  что  работала  много  на  разных  ВЦ;  по  личным мотивам  уехала  на  Дальний  Восток,  работала в Кавалерово,  потом – во  Владивостокском  порту,  откуда  и  перевелась  в  ТОИ.
 
И  хотя  в  ТОИ  её  отдел  кадров  не  брал – было  большое  сокращение,  ставок  не  было,  и  т. п.,  но  Ходарковский,  прохиндей  даже  в  глазах  незабвенного Терёхи,,  сходил  к  Ильичёву,  и – отдел  кадров  сдался.  Это  мне  рассказал  Митник  в  духе  «Знай  наших!   Вот мы  какие могучие!»

  И  Митник,  и  Циркель  настоятельно  рекомендовали со  всеми  моими  вопросами  теперь  обращаться  к  Пастернак.  Таким  образом,  я  попал  под  контроль  этой  дамы.  Она  сразу  взяла  тон  «задушевного  покровительства»  надо  мной:  «Ой,  Володичка,  ах,  дорогой!»  Сразу  я  увидел,  что  Пастернак  значительно  выше  Циркель  как  пользователь  ЭВМ, что  не  удивительно.  А  вообще  её  уровень  в  отношении ЭВМ  я  оценил  примерно  равным  моему.
  Если  Циркель  слушала  всё,  что  я  ни скажу,  раскрыв  рот,  то  Светлане  лапши  не  навешаешь.  Поэтому  я  стал  через  неё  «доставать»  ленты  для  графопостроителя;  это  её  привело  в  уныние.  Ленту  она  так  и  не  принесла, и  потому  стала  избегать  меня;  только  того  я  и  ждал.   
Позже  я  замучил  её  вопросами  о  графопостроителе,  и  между  нами  никаких  связей не  осталось,  кроме  обмена  приветливыми  улыбками.

    Но  вообще  в  ТОИ  Пастернак  резко  полезла  во  всякие  президиумы,  секретарство  и  секретничанье.  Держалась  она  нахально-увереннно,  чем всё  больше  вызывала  во  мне  антипатию.
  Уже  летом  1986 года  Пастернак  была  организатором    празднования  Столетия  ЛЭТИ  и  собрала  вокруг  этого  всю  колонию  выпускников  этого  вуза.  Таких  в  ТОИ  оказалось  немало.  А   позже  она  стала  одной  из  правительниц  женсовета ТОИ.  Во  дала!

    В  противоположность  Пастернак,  с  Машей  Шум  меня так  никто  и  не  знакомил.
 Машу,  бывшую  аспирантку,  мать-одиночку,  женщину  очень  гордую,  бедную,  но  с  фантазиями,  Циркель  привела  за  ручку и  сразу  стала  демонстрировать  ей  большую  заботливость.
  Тогда  Протасов  был  ещё  в  рейсе,  а  замещавший  его  Цой  отказался  принимать  Машу.
  Как  будто  дали  телеграмму  Протасову,  но  он тоже  не  согласился  брать  Машу.

  И  всё  же  приказ  о  зачислении  Шум  старшим  инженером    на  основании  только  её  заявления  появился.  Вот  это  да!  Плюнули  на  Протасова.
    Сама  Маша  выглядела  большой  труженицей  и  сильно  наивной.:  мне  она  импонировала.  При  всём  «опекунстве»  над  Шум    Циркель,  однако,  не  предложила  Маше  денег,  когда  та  была  совсем  на  мели.  Тогда  Маша  заметила:
  - Деньги – к  деьгам  льнут:  у  кого  много,  тому  и  больше;  у  кого  мало – тому  ничего!
    Я  ей  тоже  не  предложил:  сами  лапу  сосали,  все  в  долгах..

  А  много  позже  Циркель,  забежав  к  нам  в  322-ую,  среди  прочего,  сказала,  что  Маше  с  ребёнком  негде  жить.
  - Я  бы  пустила  её к  себе, - добавила  она, - да  боюсь,  ей  понравится,  так  потом  от  неё  и  не  избавишься!  Вот Вас  я  бы  пустила  безбоязненно.   Интересно.

  Кстати,  в  тот  раз  Циркель  впервые  увидела  Зоечку.  Зойка  уставилась  на  неё  ангельским  вглядом,  и  Циркель  поспешно отвела  глаза,  словно  Зойка  её   в  чём-то  уличила.
    Всё  же  позже  Маша  Шум  стала  как  будто  жить  у  Митников;  уж  и  не  знаю,  на  каких  условиях.  Я  и Маша  как  бы  сторонились  друг друга,  и  это  было  странно.
  Маша  стала  кошмарно  много  заказывать  оттисков  английских  статей  по  теме  Митника;  неужели  она  так  хорошо  знает  язык?

  А  однажды  Циркель  попробовала в  чём-то поучать  Машу.  И  та довольно  прямо  возразила  на  какую-то  несуразность  Майки.
  Циркель  с  апломбом стала  упорствовать,  одновременно  выкручиваясь.  Маша  в  голос  засмеялась  над  ней;  и  я  увидел,  как  Циркель  краснеет  пятнами.!
  Даже  я  на  такое  не  отваживался.  Ай  да  Маша!

  Далеко  ли  на  ней  уедут  Митники,  пока  она  не  разберётся,  на  кого   она  работает?  А  она  разберётся  непременно.  В  коллективе  Машу  сразу  приняли  очень  сочувственно,  сразу  стали  отличать  её от  Митников.
  Нередко  в  лаборатории  стала   появляться  и  дочь Маши  Жозефина (!):  не  с  кем  было  оставить  её.

    Светлану  Васильевну  Пастернак  я  увидел  впервые  ещё  осенью  1085-ого  года,  когда  она  быстро  и  весело  вошла  в  411-ую,  и  они  с  Циркель  бросились  обниматься,  как  старые  подруги:
  -   Ой,  Майечка,  как  ты  загорела!
  - – Да  что  ты,  Светик!  А  как  ты  похорошела!
 
 Меня  вскоре  представили  ей,  как  ученика  и  последователя  Митника. А  мне  потом  рассказали,  что  Пастернак  закончила  тот  же  ЛЭТИ,  что  и  Митник,  что  работала  много  на  разных  ВЦ;  по  личным мотивам  уехала  на  Дальний  Восток,  работала в Кавалерово,  потом – во  Владивостокском  порту,  откуда  и  перевелась  в  ТОИ.
 
И  хотя  в  ТОИ  её  отдел  кадров  не  брал – было  большое  сокращение,  ставок  не  было,  и  т. п.,  но  Ходарковский,  прохиндей  даже  в  глазах  незабвенного Терёхи,,  сходил  к  Ильичёву,  и – отдел  кадров  сдался.  Это  мне  рассказал  Митник  в  духе  «Знай  наших!   Вот мы  какие могучие!»

  И  Митник,  и  Циркель  настоятельно  рекомендовали со  всеми  моими  вопросами  теперь  обращаться  к  Пастернак.  Таким  образом,  я  попал  под  контроль  этой  дамы.  Она  сразу  взяла  тон  «задушевного  покровительства»  надо  мной:  «Ой,  Володичка,  ах,  дорогой!»  Сразу  я  увидел,  что  Пастернак  значительно  выше  Циркель  как  пользователь  ЭВМ, что  не  удивительно.  А  вообще  её  уровень  в  отношении ЭВМ  я  оценил  примерно  равным  моему.
  Если  Циркель  слушала  всё,  что  я  ни скажу,  раскрыв  рот,  то  Светлане  лапши  не  навешаешь.  Поэтому  я  стал  через  неё  «доставать»  ленты  для  графопостроителя;  это  её  привело  в  уныние.  Ленту  она  так  и  не  принесла, и  потому  стала  избегать  меня;  только  того  я  и  ждал.   
Позже  я  замучил  её  вопросами  о  графопостроителе,  и  между  нами  никаких  связей не  осталось,  кроме  обмена  приветливыми  улыбками.

    Но  вообще  в  ТОИ  Пастернак  резко  полезла  во  всякие  президиумы,  секретарство  и  секретничанье.  Держалась  она  нахально-увереннно,  чем всё  больше  вызывала  во  мне  антипатию.
  Уже  летом  1986 года  Пастернак  была  организатором    празднования  Столетия  ЛЭТИ  и  собрала  вокруг  этого  всю  колонию  выпускников  этого  вуза.  Таких  в  ТОИ  оказалось  немало.  А   позже  она  стала  одной  из  правительниц  женсовета ТОИ.  Во  дала!

    В  противоположность  Пастернак,  с  Машей  Шум  меня так  никто  и  не  знакомил.
 Машу,  бывшую  аспирантку,  мать-одиночку,  женщину  очень  гордую,  бедную,  но  с  фантазиями,  Циркель  привела  за  ручку и  сразу  стала  демонстрировать  ей  большую  заботливость.
  Тогда  Протасов  был  ещё  в  рейсе,  а  замещавший  его  Цой  отказался  принимать  Машу.
  Как  будто  дали  телеграмму  Протасову,  но  он тоже  не  согласился  брать  Машу.

  И  всё  же  приказ  о  зачислении  Шум  старшим  инженером    на  основании  только  её  заявления  появился.  Вот  это  да!  Плюнули  на  Протасова.
    Сама  Маша  выглядела  большой  труженицей  и  сильно  наивной.:  мне  она  импонировала.  При  всём  «опекунстве»  над  Шум    Циркель,  однако,  не  предложила  Маше  денег,  когда  та  была  совсем  на  мели.  Тогда  Маша  заметила:
  - Деньги – к  деьгам  льнут:  у  кого  много,  тому  и  больше;  у  кого  мало – тому  ничего!
    Я  ей  тоже  не  предложил:  сами  лапу  сосали,  все  в  долгах..

  А  много  позже  Циркель,  забежав  к  нам  в  322-ую,  среди  прочего,  сказала,  что  Маше  с  ребёнком  негде  жить.
  - Я  бы  пустила  её к  себе, - добавила  она, - да  боюсь,  ей  понравится,  так  потом  от  неё  и  не  избавишься!  Вот Вас  я  бы  пустила  безбоязненно.   Интересно.

  Кстати,  в  тот  раз  Циркель  впервые  увидела  Зоечку.  Зойка  уставилась  на  неё  ангельским  вглядом,  и  Циркель  поспешно отвела  глаза,  словно  Зойка  её   в  чём-то  уличила.
    Всё  же  позже  Маша  Шум  стала  как  будто  жить  у  Митников;  уж  и  не  знаю,  на  каких  условиях.  Я  и Маша  как  бы  сторонились  друг друга,  и  это  было  странно.
  Маша  стала  кошмарно  много  заказывать  оттисков  английских  статей  по  теме  Митника;  неужели  она  так  хорошо  знает  язык?

  А  однажды  Циркель  попробовала в  чём-то поучать  Машу.  И  та довольно  прямо  возразила  на  какую-то  несуразность  Майки.
  Циркель  с  апломбом стала  упорствовать,  одновременно  выкручиваясь.  Маша  в  голос  засмеялась  над  ней;  и  я  увидел,  как  Циркель  краснеет  пятнами.!
  Даже  я  на  такое  не  отваживался.  Ай  да  Маша!

  Далеко  ли  на  ней  уедут  Митники,  пока  она  не  разберётся,  на  кого   она  работает?  А  она  разберётся  непременно.  В  коллективе  Машу  сразу  приняли  очень  сочувственно,  сразу  стали  отличать  её от  Митников.
  Нередко  в  лаборатории  стала   появляться  и  дочь Маши  Жозефина (!):  не  с  кем  было  оставить  её.    

Фортель
    Рейс  «Лаврентьева»  закончился;  и  первым  из  участников  его,  рассказавшем  о  рейсе  в  411-ой,  был  Мишка  Соколовский.  Я  практически не  слушал  его,  насторожился  лишь,  когда  он  вспомнил  Митника:
  - А  Митник  строгий  выговор  получил:  он  уронил  спасательный  круг  за  борт,  а  круг  был  с  передатчиком  КОСПАС-САРСАТ.  Ну,  тут  передатчик  автоматически включился,  все  суда  ринулись  на  помощь  нам.
  А  нам  пришлось  крутиться  на  месте,  вылавливать  этот  круг.
А  было  это  всё  чуть  ли  не  в  Ла-Манше:  почти международный  скандал!  Ну,  круг  выловили,  а  Митнику – выговор  и  денежный  начёт.

  - Да  как  же  он  выронил  этот  круг? – спросила  Гречищёва.
  - А  они  с  Лобановым  стали  фотографироваться  в  этом  круге.  Лобанов  когда Митнику  круг  передавал,  тот  и  выронил  его  за  борт.
  Лобанову  замечание,  а  Митнику – строгача.  Не  от  Протасова – от  капитана.  Протасов  как  будто  уклонился  от  этого.

    Я  настолько  был  уверен,  что  Митник  получит  выговор  в  этом  рейсе,  что  даже  готов  был  заподозрить  искусственное  создание  ситуации  с  кругом.
  Неужели  Лобанов  действовал  по  указаниям  Протасова?  Чушь!  А  всё  же…  Событие  как  по  заказу.

  У  Митника  я  о  нём  не  выспрашивал,  пока    он  сам  через месяц  не  сказал  мне  при  случае:
  - Протасов  мне  выговор  объявил  в  рейсе – я  круг  спасательный  уронил  за  борт…
  - Зачем  Вам  это  надо  было?! – недоумённо  воскликнул  я.
  А  недоумевал я  потому,  что  при  этом  Митник  совсем  не  упомянул  Лобанова.  Кроме  того,  в  его  тоне  не  было  ни  смущения,  ни  сожаления.
  Напротив,  казалось,  Митник  доволен  тем,  что  это  случилось,  удовлетворен  чем-то.  Странно…

    Фактически,  системе  КОСПАС  на  «Лаврентьеве»  была  устроена  ревизия.  Или – был  подан  сигнал  по  радио.  Кому?  Зачем?
  Нет,  этот  случай  определённо  не  лез  у  меня  из  головы.  Любопытно,  что  Протасов  о  нём  в  лаборатории  не  распространялся  тоже.  Ну  и  фортель  выкинул  Моисеевич!

Кто  старое  помянёт…
    Конечно,  я  не  мог  забыть  своего  увольнения  в  1984  году.  Более  того,  я  не  мог  не  напоминать  о  нём  вслух  в  лаборатории.  Правда,  особенно-то  и  не  распространялся.

    Однажды  Володя  Кузьмин    спросил,  когда  я  думаю  защищаться,  когда  представлю  диссер.  Я  ответил:
  - Попробовал  уже  однажды  представить – и  сразу  вылетел  из  института.
  - Что  за  чушь! – воскликнул  Кузьмин.  – Кто  ж  тебе  запретит  доложить…
  - Я  вот  тоже  так  думал.  А  теперь  вижу – не  так  уж  всё  просто…
  - Да  ну,  ерунда! – кипятился  Кузьмин.  Уже  многие  прислушивались к  нашему  диалогу. И тогда  я выпалил:
  - Да  я  просто  не  могу  тебе  всё  рассказать,  что  вокруг  этого  диссера!...
  - А-а,  ну  тогда конечно…, - протянул  Кузьмин,  и  разговор  оборвался.

    А  ещё  была  такая  история:  Ильичёв  отчитывался  перед  институтом  за  итоги  года  и  упомянул,  что  некоторые  лаборатории  подали  заявки    на  открытие,  в  том  числе  и  лаборатория  № 13.  Протасов  аж  подскочил  на  месте:
  - Как?  Моя  лаборатория,  а  я  ничего  не  знаю!  Кто  же  это?
    Ильичёв  что-то  пробормотал в  ответ.
  - Кто? – переспросил  Протасов.  – Я  не  расслышал.
  - И  тогда  Муза  громко  выкрикнула  из  зала:
  - Да  Митник  же!

    Потом  Митник  показал  мне  фотографии:  РЛ-снимки  РЛС  бокового  обзора  ИСЗ  «Космос-1500».  На  некоторых  из  них – овальные  или круглые  области  изменённой  относительно  фона  отражаемости  РЛ-сигнала  от  воды.  Не  назыая  имён,  сказал  мне:
  - Это  подано  на  открытие!

    Конечно,  я  сразу  же  стал  соображать,  какова  же  причина  таких  пятен.  Просмотрел  публикации  об  этих  снимках,  подумал,  как  бы  объяснить  независимо  от  авторов;  и – кажется,  меня  осенило.
  Стал  думать  в  этом  направлении,  и  всё  больше  убеждался,  что  я   прав.

  Сразу  вспомнил  историю  с  открытием  «пика  яркости»  и  рассказал  о  ней  как-то  Цою.  Валентин  сказал,  что  материалы  того  «открытия»  долго   ходили  по  лаборатории  Прокопчука.  Смотрел  их  всякий,  кому  не лень;  но  никто  ничего  не  возразил.  А  я-то  возразил  Ильичёву,  очень  даже  доказательно.

  Так  понемногу,  по  разным  поводам  историю  первого  увольнения  я  стал  поминать.  Старая русская  поговорка  «Кто  старое  помянёт – тому  глаз  вон»  дошла  до  меня  не  из  книг,  а  потому  с   продолжением  «А  кто  позабудет – тому  оба!»

    Наконец,  помянул  я  старое  и  официально,  накатав  на  имя  Ильичёва писульку:
«Глубокоуважаемый  Виктор  Иванович!
      При  увольнении  меня  в  сентябре  1984  г  и  отмене его  в  ноябре  1984 г  в  моей  трудовой  книжке  образовался  разрыв  стажа  работы,  бывшего  до  того  непрерывным  в  течение  14  лет.  Прошу  о  восстановлении  непрерывности  трудового  стажа  допустимой  записью  или  исправлением  в  трудовой  книжке»

    Ильичёв  расписался  на  этой  записке  и  двинул  её  в  отдел  кадров.  И  однажды  ко  мне  ворвалась  разгневанная  Королёва.
  Она  кричала,  что  никакого  разрыва  стажа  нет,  раз  мне  всё  оплатили.  Я  же  стоял  на  своём: в  трудовой  книжке  факт  оплаты  не  отражён.  Пенсию  мне  будут начислять,  видимо,  не  в  ТОИ,  а  там  оплату  не  докажешь.
  Словом,  мы  разошлись  плохо:  я  взволнован,  слегка  встревожен,  Идея – по  крайней  мере  взбешенной.

Список  Циркель
    Митник  опять  уехал  в  нашу  Европу,  а  Майка,  собираясь  к  нему,  попросила  меня  изложить  кратко  на  бумаге,  что  я  успел  сделать.  Её  интересовал  перечень  программ,  которые  я  сочинил.  Я  написал  так:
Программа  1 (отлажена)
Вывод  на  печать  заданного  участка  записи
    На  печать  выводится  участок записи,  заданный  временем  начала  и  конца  пролёта  его  спутником,  или  координатами  точек начала  и  конца (широты,  долготы).
  Ось  яркостных  температур  задаётся  извне  или  рассчитывается  по  максимальному  и  минимальному  значениям,  выбранным при  предварительном  просмотре  участка  ЭВМ (для  максимального  разрешения  по  яркости).
  Вывод  производится  с  заданным  усреднением  и  дискретностью,  определяемой  усреднением.
Программа  2 (отлажена)
Калибровка  данных  аппаратуры  «Ню»
    Калибровка  производится  по  заданным  извне  реперным  районам  и  рассчитанным  для  них  яркостным  температурам.  Число  районов – два  или  более.
  Для  одного  витка  близко  к  оптимальному  4  района.  При  просмотре  заданного  района  выдаются  предупреждения  о  экстремальных  отсчётах,  среднее  и  дисперсия.
  Если  подтверждается  команда  на  калибровку,  то  рассчитывается опорный  уровень  и  крутизна   калибровочной  характеристики  для  двух  смежных  районов.
  Производится  линейная интерполяция  для  отсчётов  между  районами калибровки.
Программа  3 (отлажена)
Расчёт  цифровых  фильтров
   Программа  рассчитывает цифровые   фильтры  НЧ,  ВЧ,  полосовые,  дифференциаторы  и преобразователи  Гильберта.  Для  нерекурсивных  фильтров часть  программы   заимствована  у  Рабинера,  Гоулда  с  исправлением  опечаток  и  незначительной  коррекцией.
  Для  рекурсивных фильтров  применяется  оригинальная  программа.  Выводится  на  печать  импульсная  характеристика  требуемого  фильтра.
Программа  4 (отлажена)
Цифровая  фильтрация
    Программа  предназначена  для  цифровой  фильтрации с  целью  подчёркивания  градиентов,  выявления  периодических  структур,  поиска  корреляционных  связей.  Вывод  результата – с  заданной  дискретностью.
Программа  5 (отлажена)
    Программа  рассчитывает  яркостные  температуры  по  заданной  модели среды.  Для  моделей,  у  которых  спектр  профиля  поглощения  ограничен,  программа  имеет упрощёгнный  вариант  для  калькулятора.
Программа  6 (в  стадии  отладки)
    Программа  производит  оценку  яркостных  температур  по  заданным  моделям  среды  и  сопоставляет с  результатами  аппаратуры  «Ню».
  Выдаётся  предположительная  диагностика:  «облачность»,  «осадки»,  «волнение».  При  последующем  вводе  экспертных  оценок  программа  последовательно  обучается.
Программа  7 (в  стадии  отладки)
        Программа  проверяет  наличие  необходимых (но,  возможно,  недостаточных)  условий  существования  волновода  УКВ  над  морем.»
  Когда  я  с  видом  небрежности    положил  перед  Циркель  этот  список,  глаза  у  неё  буквально  вспыхнули,  как  у  кошки  на  мышь.  Она,  как  будто  озираясь,  сгребла  мои  два  листка  в  верхний  ящик  стола  и  спросила  почему-то  шёпотом:
  - А  у  тебя  распечатки  и  результаты  счёта  есть,  чтобы  показать?
  - Конечно, - ответил  я.  – При  отладках  много  остаётся.  Завтра  принесу.

    Назавтра  я  принёс  целый  «дипломат»  наиболее  ясных  распечаток  результатов  и некоторые  тексты  программ,  готовый  объяснять  всё  это   Циркель    с  немалым  трудом.
  Однако  она  и  не  вспомнила  о  них.  То  же  было  и  на  второй день,  и  это  уже  казалось  странным.
  Всё-таки  я  решил,  что  Циркель  и  так  уверена,  что  я   не  блефую,  подтверждения  ей  не  нужны.  А  пояснения  мои  она,  скорее  всего,  не  поймёт.  Как  я  не  раз  убеждался,  даже  читать  готовые  программы  она  может  лишь  очень плохо.

  А  на  третий  день  Циркель  улетела  в  Лениград.  Я  почему-то  сразу  подумал,  что  там,  в  Европе,  мои  программы  она  кому-нибудь  уже  запродаст,  ещё  и  не  подержав  их  в  руках.
  Да  и  чего  бояться,  когда  в руках сам  автор?
  По  большому  счёту,  эти  программы – велосипед  Циолковского;  за  исключением  последней.

Пермяков  и  перестройка
    Мишка  Пермяков,  коего  я  узнал  сначала  заочно,  в году  1982-83-ем,   так  как  он  заказывал  в  библиотеке  ту  же  литературу,  что  и  я,   всеми  признавался  «правой  рукой»  Протасова.
  Он  и  держался,  как  Протасов,  несколько  отстранённо.   Опять  же – член  партбюро.
  Но  как-то  так  получалось,  что    со  мной  он  частенько  заводил  разговоры,  и  тут  я  шёл  ему  навстречу.

  Говорили  мы,  в  основном,  о  работе,  иногда – о  людях  нашей  лаборатории.  И  как   будто  оба  оставались  довольными  от  этих  бесед,  даже  когда  спорили  без  «консенсуса».
  Сближало  нас  и  то,  что  мы  имели  детей-сверстников:  моя  Зойка  и  его  Петруха.
  Жили  в  соседних  общагах.  Правда,  Мишка  умел  зарабатывать  большие  деньги,  но  это  меня  мало  волновало:  парень  он  был  вроде  не  жадный.

     Однажды  затащил  он  меня  к  себе (или  я  сам  там  оказался),  в  «кабинет»  Протасова;  поговорил  о  своей  работе,   подходя  к  тому,  что  ему,  да  и  лаборатории,  без  привлечения  информации  с  ИСЗ  не  обойтись,  а  потом  довольно  неуклюже  спросил,  кто,  по-моему,  потянул  бы  это  дело.
  Я  сразу  понял,  что   это  предлагается  наладить  мне,  но  ответил  неопределённо.

    А  дома  подумал  и  решил:  возьмусь  и  потяну!  Митник  им  этого  не  даёт  и  не  даст,  а  я – смогу.  И  буду  им  нужен,  и  буду  самостоятельным.
  Тем  более,  что в  то  время  я  пытался  по  инфе  с  ИСЗ  определять  волноводы  для   УКВ.
  При  следующем  разговоре  с  Пермяковым  я  уже  намекнул,  что  это  дело  одному  не  поднять.  Мишка  легко  согласился,  сказав,  что  вопрос  стоит    об  отдельной,  довольно  большой  группе.  Я  размечтался.

    Когда  вернулся  Протасов  из  командировки,  он  начал  вплотную  готовить  всех  к  переаттестации  по  новому  положению.
  Я  видел,  что  оно – движение  как  раз  обратное  тому,  куда  надо:  вводят  пять  ступеней  вместо  двух (м. н. с.  и  с. н. с.),  дают  самодержавные  права  высшему.
  Как  в  армии;  ещё  бы  погоны  ввели!

  А  привязка  денег  к  чинам – система  лифта  для  бездарностей.  Я  слышал,  что  такое – лишь  в  Испании  и  СССР.  За  этим  ударом  по  науке  стоял  Егор  Лигачёв?  «Мобилизация  науки»  предвещала  крах.
    Протасов  успокоил,  заявив,  что  все  в  целом  останутся  при  тех  же  деньгах,  а  Пермяков  сказал,  что  Ильичёв  вообще  никого  не  уволит;  ему  Москва  дала  это  особое  право.
  «Вряд  ли  Алексеев  удержится  от  того,  чтобы  не  свести  со  мной   счёты», - подумал  я.  – Но  Протасов – опытный  боец  и  совсем  убрать  меня  не   даст».

    В  этот  период  во  Владивостоке  проходило  Всесоюзное  совещание    по  карстоведению.  Львиная  доля  организационных  забот    в  нём  была  на  Юрке  Берсеневе.
  В  «Красном  знамени»  появилась  довольно  большая  заметка  о  совещании  за  подписью  «Худяков,  Берсенев».
  Юрка  сказал,  что  статейку  эту  целиком  писал  он  со  своей  Татьяной,,  но  Худяков  не  постеснялся  не  только  подписать  её,  но  и  взять  себе  половину  гонорара.  Вот  нравы  епископов  науки!

  Я  поймал  себя  на  том,,  что  никогда  не  смог  бы  так «сотрудничать»  с  Ильичёвым.  А  ведь  однажды  Морев  спросил  меня,  много  ли я  опубликовал  в  соавторстве  с  академиком.
  Я  уставился  на  него  непонимающе.
  - А  чего  тебе?  Только  пиши,  что  хочешь,  да  таскай  на  подпись  к  Ильичёву:  быстро  опубликуют! – продолжил  Морев.
  Неужели  только  так?  Морев  был  сыном  чина  КГБ  ещё  с  37-ого  года  и  знал  устройство  нашей  жизни.

    А  в  совещании  по  карсту  я  всё-таки  участвовал:  Юрка  написал  письмо-приглашение,  Протасов  отпустил  меня;  и  приказ  на  это  дело  вышел.
  Я  послушал  пару  дней  выступления  таких  корифеев,  как  Гвоздецкий  и  Дублянский.
  Какая  всё-таки  отрада  видеть  докторов  наук  настоящих,  а  не  прохиндеев  типа  Богданова и  Ильичёва.

  А  18.04  я  ездил  на  Пейшулу  в  «Спящую  красавицу»  и  «Пейшулинскую».  Была  прекрасная  весна; я  отдыхал  с  наслаждением.
  Именно  в  этот  день в  институте  Ильичёв  «отчитывался»  за  своё  участие  в  XXVII  съезде  КПСС  и  начинал  «перестройку».
  Почему  это  дело  доверили  всем  тем,  кто  никакой  перестройки  не  хотел  и  хотеть  не  мог?  Ведь  то,  что  было,  как  раз  и  возносило  их  всё  выше  и  выше  на  вершину  карьеры.

Фракция  Митников
    Было  совершенно  ясно,  что  Протасов намерен  избавить  лабораторию  от  Митников. И  они  не  думали  за  неё  цепляться,  а  решили  уйти  с  хорошей  частью  сотрудников.
   Меня  они  имели  в  виду  без  особой  агитации,  Шум – тоже.  Мне  они сказали,  что  агитируют  уходить с  собой  Морева  и  Нелепу.  А  Лобанов?

  Подошло  время  подготовки  всяких  бумаг.  Интересно,  предупредил  ли  кто  Митников  или  они  сами  догадались,  что  Протасов  даст  убийственную  характеристику?
  Но  на  традиционном  ленинском  субботнике  Митник  вертелся  близ  Лобанова,  о  чём-то  с  ним  толковал,  а  домой  пошёл  со  мной,  как  я  ни  увиливал.

  Для  начала  что-то  спрашивал  обо  мне.  К  слову,  я  вякнул,  что  у  меня  в  роду  учёных  не  было;  он  мгновенно  выпалил:
  - А у  нас  в  роду – лауреат  Нобелевской  премии!
  Естественно,  я  быстро  спросил:
  - В  какой  области?  За  что  дали?
    Он  как  будто  пожалел,  что  проболтался,  и  нехотя  ответил:
  - За  открытие стрептомицина…

    Я  помнил,  что  пенициллин  открыл  англичанин  Флеминг,  а  стрептомицин – кто-то  в  США,  но  задал  вопрос:
  - А  в  какой  стране?
  Митник  чуть  затянул  паузу  и  выдавил:
  - В…  Швейцарии…
И  тут  же  перескочил  к  своим  проблемам.

  Он  сказал,  что  в  понедельник  Протасов  будет    его  шельмовать,  что  отпор  он  приготовил,  с  Лобановым  уже  договорился  о  поддержке  и  ждёт  её  также  и  от  меня.
  Я  стал  его  успокаивать,  что,  мол,  Протасов  не  посмеет,  но  он  перебил  и  сказал  глухо,  злобно  и как-то в  сторону:
  - Протасов – антисемит!

    Я  никогда  не  слышал,  чтобы  это  слово  произносили  так  серьёзно.  И хотя  Протасов  хаял  «эту  нацию»  передо  мной  с  глазу  на  глаз,  я  всё  же  видел,  что  он  Митника  спокойно  взял  покататься  на  Сейшелы,  что  он  отлично  общается с Мишкой  Соколовским,  в  девичестве – с  Труппом.
  А  здесь  я  почувствовал,  что  Митник,  прекрасно  зная,  как  я  плохо   отношусь  к  антисемитам,  пустил  это  в  ход  против  Протасова.
  И  эта  уловка  настроила меня  против  её  автора.  Я  стал  готовиться  к  поступку.

    С  утра,  как  обычно  в  понедельник,  мы  с  Шум  оказались    в  библиотеке  у  выставки  новых  поступлений.  К  Маше  подсела Циркель  и,  не  стесняясь  меня,  стала  её  «накачивать»  на  выступление  в  защиту  Митников.

    Собрание  состоялось  на  следующий  день.  Протасов  зачитал  самохарактеристику  Митника,  добавил  в  неё  три-четыре  фразы,  ставящие  под  вопрос  оригинальность статей  его и  активность  в обществе  «Знание»,  а  также  о  его  «неуживчивом  и  недисциплинированном  поведении,  и  заключил:
  - Предлагается  Митника  сократить.

      Даже я  удивился  резкости  формулировки.  Митник  стал  оспаривать характеристику.
 Между  прочим,  в  защиту  своей  квалификации  привёл  тот  факт,  что его  брошюрку  украли  с  выставки  советских  работ  в  Париже,  единственную  украли.
  У  меня  мелькнуло в  голове:  «Украли,  чтобы  искусственно  поднять  Митнику  цену!»  Ведь  я  видел  все  его  брошюрки – обычный  литобзор.

    Началась перепалка  между  Митником   и  Протасовым,  дошли  до  дисциплины.  И  тут  Протасов  заявил:
  - Он  [Митник]  вёл  какие-то  тайные  переговоры  с  сотрудниками  лаборатории.  Раскалывал  коллектив…
    Митник  отреагировал  молниеносно,  с  расстановкой  спросил:
  - Где,  когда  и  с  кем  я  вёл  такие  разговоры?

    Но  Протасов  тоже  не  дурак,  не  стал  отвечать сам,  а сказал:
  - Пусть  эти  люди  сами  скажут!
    Повисла  тягучая  тишина  длинной-длинной  паузы.  Все  замерли.
  Если  бы  все  промолчали,  Митник  накрыл  бы  Протасова  крепко.
  Завлаб  кого-то  подготовил,  но  тот  предал  его.

  От  меня  требовался  поступок,  выбор.  И  я  его  сделал.  Выдавил  из  себя,  медленно:
 - Леонид  Моисеевич  действительно  вёл  со  мной  разговоры  о  том,  что  его  тематика  имеет  большое  будущее,  что  под  неё  скоро  будет  создана  отдельная  группа,  даже  лаборатория.  Если  это  имеется  в  виду,  то…
  - Именно  это  имеется  в  виду! – воскликнул  Протасов  и  победно  посмотрел  на  Митника.

  Мне с  моего  места  Митник был  не  виден.  И  тут  прорвало  Нелепу.  Если  я  сказал  сравнительно  нейтрально,  просто  сознался,  то  Нелепа  говорил,  почти  кричал  как  раз  то,  чего  ждал  Протасов,  точно  подтверждая  протасовские  обвинения.  Тем  самым,  мои  слова  всё  острее  выглядели    антимитниковски; а  раз  они  были  первыми,  то…

    Всё-таки  я  изогнулся  и увидел на  миг  Митника:  лицо его  покрылось  красными  пятнами,  он  вспотел,  нос  как-то  заострился  и  повис.
  Очнувшись,  Митник  стал  отчаянно  пророчить,  что  сейчас,  при  голосовании,  все  допустят  страшную  ошибку,  о  которой  потом  будут  жалеть.
  Он  заявил,  счто  завтра  Учёный  совет  будет  утверждать  тему  его  докторской  диссертации,  а  она  уже  на  95%  готова…

Лобанов  специально  не выступал,  но  реплики  в  поддержку  Митника  сыпал  постоянно  с  самого  начала.
  Зато  вдруг  выступила  Маша  Шум:  признала,  что  она  без  году  неделя  тут,  но – «Митники  очень  хорошие  люди!»

    Протасов  поставил  на  голосование.  Я  один  из  первых  и совершенно  твёрдо  поднял  руку  за  формулировку  Протасова.  Хотя  понимал,  что  опять  иду  против  Ильичёва.
  Кажется,   против  Протасова  были  Циркель,  Шум  и  Лобанов.  Воздержался  Морев  и  кто-то  ещё.

    Итак,  Протасов  добился  своего?  Все  стали  расходиться.  Чухрай  шла  за  Протасовым,  забегая  вперёд,  заглядывая,  и  говорила  нервно:
  - Ему  завтра  на Учёный  совет,  вот  он  и  пускается  на  всё!...
    Протасов  её  почти  не  слушал.  Я  шёл один.  Жребий  брошен.

«Что   же  делать  остаётся мне?
Вышвырнуть  жокея  моего –
И  бежать,  как  будто  в  табуне, -
Под  седлом,  в  узде,  но – без  него!»

На  взлёт?
    А  вскоре  было  опять  собрание:  утверждали  характеристики-аттестации  остальным.  Конечно,  пермякова прочили  в  «старшие»,  Кильматова – тоже,  и – Олега Константинова. Неожиданно  для  всех  и  против  ропота  Протасов  аттестовал Сергиенко  не  на  «старшего».
Остадьных,  в том  числе  меня, подавали  на  «научного  сотрудника».  За  меня проголосовали  единогласно,  даже  Митники – «за».  Это  была  большая  победа,  хотя  и  промежуточная.

  Характеристика  моя пошла  та же,  что  и  в  ноябре;  а  ещё  я   сочинил  такую  бумагу:
«Отчёт  м. н. с.  лаб.  №13  Бородина  В. Г.
    Производственная  работа.  Работаю  в  институте  с  1972 г. (поступил  в  Тихоокеанское  отделение  ИОАН,  на  базе  которого  создан  ТОИ).
  До  1979 г. – в  должности  инженера,  т. е.  научной  работой  не  занимался  [чуял,  что  Аркашка  будет  усреднять  мои  статейки  по  всему  стажу!]   В  1979-1982 гг – аспирант очного  обучения при  ТОИ.

    За  последние  пять  лет  участвовал  в  работе  и  отчётах  II,  III  этапов  по  хоздоговорной  теме  «Треугольник-АН»  и  I  этапа  темы  «Атмосфера»  (1981 – 1982  и  1983  гг.).  В  1984 г.  проведён  анализ  результатов  радиометрических  измерений  над  морем  под  низкими  углами  к  горизонту  (в  порядке  экспертизы  материалов  на  открытие).

  С  1985 г. – освоены  языки  программирования  Фортран  и  PL/1,  составлены  программы  графического  представления    и  калибровки    результатов  СВЧ  зондирования  с  ИСЗ  «Космос-1500»,  отлажена  и  освоена  программа  расчёта    и  моделирования  на  ЭВМ  цифровых  фильтров  и  спектрального  анализа.  В настоящеевремя  осваивается  программа  «Перенос  излучения  с  учётом  рефракции».

    Участвовал  в  завершении  дипломных  работ  студенток  ДВГУ  И. Ждановой,  О. Школьной (консультации,  рецензирование)  и  полностью  руководил  дипломной  работой  Н. Столярчук   (1982,  1983,  1984).
  Был  начальником  отряда  на  о. Попов  и начальником  рейса  ГиСу  «Таймыр»  (1980 г.).
    Опубликовал  две  работы:  в  журнале  «Известия  АН  СССР.  ФАО»  и  «Радиотехника и  электроника» (в  соавторстве  с  Букиным  О. А.).

    Общественная  работа.  Прочёл пять  лекций:  в  литературном  объединении  «Творчество»  при  краевой  организации  Союза  писателей,  на  физфаке  ДВГУ,  в  рейсе  ГиСу  «таймыр»  и  в  Доме  учёных (две).
    Как  действительный  член  Географического  общества  СССР,  работал  в  общественной  лаборатории  карстоведения,  участвовал  в  экспедициях,  региональных  и  IV  Всесоюзном  совещании  по  карсту,  опубликовал  две  научные  работы  (сб.  «Пещеры»,  препринт  «Карстовые  пещеры»)  и  несколько  заметок  в  периодической  печати.

  Корреспондировал  в  газету  «Дальневосточный  учёный» (1 – 2  раза  в  год).  Провёл олимпиаду  по  физике  атмосферы  и  океана  в  Доме  пионеров  со  школьниками  Фрунзенского  района,  а  также  в  интернате  №  2  и  средней  школе    № 58,  охватив  в  целом  около  200  учащихся  8 – 10  классов (в 1984 г.).
  В  зиму  1985 г.  вёл  семинар  по  физике атмосферы  и  океана  в  средней  школе  № 58  (четверо  участников  докладывали  свои  работы  в  лаб.  № 13  в  присутствии  сотрудников    и  других  лабоаторий).  Работал  в  родительском  комитете класса  СШ  № 58,  где  учится  сын.

  Консультировал  по  переписке  некоторых  радиолюбителей  СССР  по  вопросам  распространения    УКВ  над  водой.
    Участвовал  в  сельхозработах  ежегодно (по  1 – 2  недели),  почти  во  всех  субботниках  и  демонстрациях.
30  апреля  1986 г.»

    Когда  Протасов  смотрел  этот  «отчёт»,  а  также  подписывал  характеристику,  он  споткнулся  на  строчках  о  «экспертизе  открытия»;  я  это  сразу  уловил.
  Поэтому  я  решил  показать  ему  полностью  подготовленный  текст  моей  статьи  о  этом  деле,  с  моими  объяснениями  и  выкладками  насчёт  «пика  яркости».
  Иллюстрации  и  список  литературы  приложил  тоже.
  А  заодно  взял  все  мои  распечатки  программ  и  результатов  счёта,  которые  не  так  давно  подготовил  для  Циркель.  И  ещё  добавил  кусок  диссертации  с  обоснованием  трассы  «Мыс  Поворотный – мыс  Гамова».

    Поговорили  мы  с  завлабом  довольно  подробно  и  долго.  Кое  на  что  он  возражал.  Но  в  целом,  как  будто,  остался  доволен;  и  уж  несомненно  утвердился  в  своём  решении  поручить  мне  спутниковые  методы  в  лаборатории.  Так  и  сказал:
  - Обдумайте  большой  план  работ.  Взвесьте,  сколько  Вам  надо  будет  людей  и  кого:  по  специальности,  а  не  персонально.  Как  делать,  что  делать – решать  Вам!  Было  бы  неплохо  набросать  обзор.

    Кроме  того,  я  принёс  Протасову    книжку  с  материалами    по  НТО  им.  А. С. Попова,  листочек  обзора  структуры  этого  дела  в  стране  и  Приморье  и  стал  агитировать  за  создание  ячейки    НТО  в  институте.
  Протасов  твёрдо  поддержал,  но  сказал,  что  это  дело проведёт  через  партбюро,  через  Пономарчука..  Итак,  дело  со  СНЭРМО  тоже    стало  наклёвываться.

  И  я  уже  держал  в  мыслях  осенью  выложить-таки  диссертацию,  как  и  запланировал  за  меня  Валентин  Цой.   Впереди виделось  светлое  будущее.
  И  тут  я  вспомнил,  что  Ильичёв – мой  враг,  что  я  решил  не  потакать  ему  с  диссером,  а  как  только  получу  квартиру,  сразу  же  уйду  из  ТОИ.

Что  со  мной?  Что  делаю?  Как  смею?
Потакаю  своему  врагу!
Я  собою  просто  не  владею –
Я  прийти  не  первым  не  могу…


Назови  цену!
    Я  думал,  что  Митник  по  крайней  мере  не  станет  со  мной  даже  разговаривать.  Но рано  радовался:  он  не хотел  меня   отдавать.
  Странное  дело:  от  меня  он  за  все  эти годы  практически ничего  не  получил.   Я ему  даже  обещаний-то не  давал.  Не  отвечал  ему  на  его  «дружбу»,  не  раз заставлял  его краснеть,  саботировал  все его  «совместные»  планы.

  А он  всё  держался  за  меня,  как  чёрт  за  грешную  душу.  Правда,  отчёт  один  по  «Атмосфере»  я  оформил,  дописал  и  сдал  заказчику.  Но  ведь  и  Митника  вынудил,  если  верить  Циркель,  написать от  моего  имени в  заключительном  отчёте  по  той  же  «Атмосфере»  одну  главу.
  Уму  непостижимо,  как  же  он меня  всё ещё  «любил».  Что  его  заставляло?  Вера  в  плоды  терпения?  Или  он был  не  волен  в  своём  выборе?

    Тут  надо  вспомнить  ещё  одну  мою  «разведку»:  убедившись  сам,  как  Ильичёв  пьянствует,  я  ещё  хотел  увидеть,  как  он  раздаёт  квартиры.
  Конечно,  все видели,  и  я  тоже,  что  почти сразу  после  своего появления в  ТОИ    и  на  долгие  годы  несменяемым  председателем  жилищно-бытовой  комиссии  стал  Кобылянский,  преданный  «администрации»  душой  и  телом.

  И  много  более  половины  жилья  стало  уплывать  нужным  людям с  лёгкостью  необыкновенной.  Помню,  как  долго  висело  объявление,  умолявшее  главбуха  Ковшуру  хотя  бы  встать  на  очередь,  а  то  как  же  без  этого  дать  ей  квартиру?
  Или – трехкомнатная  Алексееву  на  двоих.  Директорский фонд?  Но  ведь  сколько  попыток  было  его  урезать,  и все  их  Кобылянский  проваливал.

  Ещё:  были  две  равноценные  квартиры,  но  одна  из  них – с  телефоном.  Первый  претендент – Аханянова,  второй – горлопанка Чухрай.  Кобылянский  устраивает  незаконную  «жеребьёвку».  Первой  тянет  жребий  Чухрай;  Кобылянский  подсказывает  ей,  и  она  вытаскивает  «телефон»!  Или – чудесное  получение  квартиры  Митниками.  Правда,  Лёня  говорил мне,  что  это – после его  жалобы  Ломакину,  первому  секретарю  крайкома  КПСС,  но  кто в  такое поверит?

    Правда,  Кобылянского  в  конце  1984 г.  вывели  из  месткома, но – ввели  туда  секретарём его  жену.  И  вскоре  можно  было видеть, как  неподкупный  и  незапятнанный  Боря  Шевцов,  новый  председатель  ЖБК,   бегает  «консультироваться»  к  опытному  Кобылянскому.
  Весной  1986 года,  сразу  после  XXVII  съезда  КПСС,  Шевцов вдруг  пригласил  меня  в  местком  на  разговор  о моём  жилищном  положении.  Как я  понял,  он  искал  возможность  не  заниматься  им,  хотя  положение  моё  было  аховое.

  Тогда  я  его  в  лоб  спросил,  правда  ли,  что  Васька  Белоножко  вдруг  получил  четырёхкомнатную  квартиру  вскоре  после большой  двухкомнатной.
  Он  слегка  смешался,  стал  мне  врать,  что  у  Васьки  сеиья  5  человек,  живёт  с  ними  как  будто  тёща.  Весь  ТОИ  знал,  что  это  ложь:  у  его  жены – фальшивая  справка  о  беременности.

  В  этот  момент  сидевший  за  соседним  столом  «резидент  КГБ»  Федотов  встал  и  быстро  ушёл  куда-то.  Чтоб  не  видеть  и  не слышать?    А  у  Ленки  была  уже  полгода  первая  очередь,  и можно  было  не  сомневаться,  что  мне  от  института  ничего  не  светит.  Ну,  тогда  и  ТОИ  от  мня  ничего  не  получит.

     И  вот,  ещё до  аттестации,  Протасов  сказал  Митнику,  что  не  возражает  против  его  ухода  из  лаборатории  вместе с  женой  и  Шум,  а  «Бородин  пусть  решит  сам».
  Митник – ко  мне.  Я  же  спокойно  сказал,  что,  пожалуй,  останусь  у  Протасова:  вроде  бы  он  и  с  жильём  обещал  помочь,  и  работу  обещает  большую.

  Видимо,  от  неожиданности  Митник  брякнул:
  - Назови  свою  цену!...
  - Что? – поразился я  циничной  откровенности.
  - Назови  себе цену.  Чего  ты просишь? – повторил  Митник.

    И  тут  меня  осенило:  удобный  момент  для  разведки,  как  Ильичёв  раздаёт  квартиры.
  И  я  сказал:
  - Четырёхкомнатную  квартиру.
  Тут  же подумал, что  заломил  слишком:  сразу  видно,  что  цена  такая,  чтобы  «покупателя»  отвадить.  Уйдёт,  и  разведке  конец.  И  я  добавил:
  - Можно  на  паях с  Биолого-почвенным  институтом.  Так  даже  справедливее.

    Но  Митник  совершенно  не  смутился;  и  как  бы  с  уважением  заметил:
  - Так,  значит,  по максимуму.  Ну,  ладно.
  Тут  уже  мне  стало  страшновато:  а вдруг  предложат  в  самом  деле?  Устою  ли  перед  искушением??  А  если  нет,  что  тогда?

    Через  день  Митник  сказал,  что  он  говорил  об  этом  с  Ильичёвым,  и  тот  согласился,  что  право  я  имею:  жена  кандидат,  разнополые  дети,  диссертация  вроде  на  выданье…  Иди,  мол,  хлопочи  в  Биолого-почвенном.
    Я  пришёл  в  возбуждение;  шутка  оборачивалась  худо.  В  БПИ  пошёл,  но  рассказал  дело  так,  что  они  поняли:  мы  и  без  этих  усложнений  возьмём,  что  дадут.  Ну,  думаю,  пока  они  будут  «кооперироваться»,  время  уйдёт.

    Но  не  тут-то  было.  Вскоре  ко  мне  в  411-ую  пришла  сама  Кобылянская!  Вызвала  в  коридор  и  «конфиденциально»,  как  она  заметила,  сказала:
Вчера  вечером  ко  мне  приходила  Майя  Митник.  Рассказала о  вашем  положении  с  жильём.  Завтра  мы  будем  делить  две  квартиры;  одну – N,  а  другую – X (фамилий  я  не  запомнил – незнакомые).  X,  конечно,  откажется – всё-таки  кандидат  наук.  И  тогда  эта  квартира – ваша.

    Вот  как  просто.  А  мы,  грешные,  простые  труженики,  по  десять  лет  и  более  мотаемся  с  детьми  по  общежитиям.  А  тут:  «пришла  вечерком  Майечка  к  Лилечке  и  решили».  Кобылянская  сказала  ещё,  чтобы  я  написал  заявление,  как  Циркель  подскажет;  только  так,  а  не  иначе.  И  в  этом  было  моё  спасение   от  искушения,  да  и  просто  меры  безопасности.

  Я  написал  совершенно  не  так,    и,  не  показывая  Циркель,  сам  отнёс  к  Борьке  Шевцову.  На  следующее  утро  заглянул  к  нему и  с  удовлетворением  узнал,  что  решили  «отказать».  Кажись,  Шевцов  удивился,  что  автор  такого  наглого  заявления  спокойно  поблагодарил  за  «нет»  и  сразу  ушёл,  не  пикнув.  Больше  я  к  нему  не  приставал  никогда.

  Думаю,  Митник  не  ходил  к  Ильичёву  вообще,  а  всю  интригу  вертел  на  уровне  «Майечка – Лилечка».  Но  это  уже  было  неважно.
    Вот такая  мне  цена.  Видимо,  большинство  прочитавших  это  не  поверит  или  не  поймёт.  Но  это  было  так,  и  тому  порукой  вся  моя  прежняя  жизнь  в  ТОИ  и  вся  последующая. 

Снова  аттестация
    Май,  полный  праздников  и  субботников,  прошёл  для меня  спокойно,  а   Митники  отчаянно  боролись  за  отмену  протасовской  характеристики,  всё  более  восстанавливая  против  себя    Алексеева,  парторга  Мельниченко,  партбюро  и  профком.  Казалось,  к  аттестации  они подошли    в  абсолютно  безнадёжном  положении.

  Я  же  почему-то не  боялся  аттестации.  Видимо,  сильно  надеялся  на  опыт  и  вес  Протасова,  на  отличные  «бумаги».  Думал,  что  в  «научные»  меня  не  пустят;  на  том  и  успокоятся.
  30--ого  мая аттестацию  начали,  но  Зоечке  исполнился  год,  и  я  не  стал  портить  себе  праздник,  пошёл  2-ого  июня,  в  понедельник,,  после  обеда.
    Видел,  как  в  весёлом  злорадстве,  плотоядно  улыбаясь,  прошёл  к  себе  в  кабинет  Аркашка;  остальные  были уже  там.  Посовещавшись  минут  двадцать,  начали  работу.  И  сразу – с  меня.

    Я  встал  лицом  к  входной  двери.  Слева  от  меня  сидела  довольно  молодая  девица,  Горященко – должно  быть,  от  комсомола  или  Совета  молодых  учёных.  Затем  какой-то  незнакомый  мне   тип  средних  лет,  далее – Юрасов.  Через  проход  от  него,  уже  впереди-вправо  от  меня – Кобылянский,  Богданов,  рядом  с  ним – Меджитов.  Потом,  чуть  на  дистанции - партсекретарь  Мельниченко.  Далее,  по  часовой  стрелке,  в  торце  стола – надутый  Сушилов  и,  наконец,  уже  по  правую  руку  от  меня – Алексеев.  Но  почему – Кобылянский,  его  же  нет  в  приказе?  И  почему  нет  Л. И. Казакова,  который  в  приказе  есть?  Что за  тип  вместо  него?.  Словом,  отборная  расстрельная  команда.

Сразу  начались  подтасовки.
    Протасов,  довольно  волнуясь,  как  я  отметил,  зачитал  мою  характеристику-представление,  твёрдо  выделив:
  - Представляется  на  звание  научного  сотрудника.
    Потом,  помедлив,  добавил:
  - Тут  вот  зав  отделом  [Богданов]  сделал  приписку  «Оставить  в  прежней  должности».

    Аркашка  сразу  начал:
  - Ну,     за  14  лет  всего  две  каких-то  случайных  статьи,…  не  имеющих  отношения  к  диссертации.  Диссертацию  не  представил!...  Какой  уж  тут  м. н. с.!
    Я сделал  попытку  чего-то  вякнуть,  возразить,  но  меня  осадил  Меджитов:
  - Ещё  вопросы  не  к  Вам,  а  к  представляющему [последнее – с  иронией].

    Протасов  как  будто  ринулся  на  защиту:
  - Конечно,  если  даже  очень  способного  человека  привязать  к  плоту,  который  неминуемо  пойдёт  на  дно,  то  ведь он  ничего  не  поделает.  Он  ведь  не  виноват, что  «Треугольник»  так  закончился…  А  человек  вполне  способный…  Вот  тут  список  работ [зачитывает,  подчёркивая  «Известия  Академии  Наук  СССР.  Физика  атмосферы  и овеана»,  «Радиотехника и  электроника» - ведущий  журнал… ]

    Богданов  тут  же  подал  восторженную  реплику:
  А  в  каких  журналах!
    Мельниченко  наивно  спросил:
  - А  кто  был  руководителем?
  - Алексеев  поморщился:
  - Виктор  Иванович.  Ильичёв…  Не  в  этом  дело…
  И  представитель  КПСС  прикусил  язык,  стал  соображать,  откуда  команда  «фас».

    Меджитов – Протасову:
  - А  почему  сразу  именно научного  сотрудника?
    Протасов  «раскрыл  карты»:
  - Конечно,  мы,  так  сказать,  авансом  просим  ему  научного  сотрудника;  но  предполагается,  что  он  должен  будет  выполнить  ту  работу,  которую  мы  долго  ждали  от  Митника.

    Меджитов:
  - А  справится  ли?
    Протасов,  всё  более  вдохновляясь:
  - Справится,  мы  думаем.  Задел  ведь  уже  есть.  Хороший  задел  есть!
    И  тут  Богданов  начал цирк:
  - Да,  я  тоже  думаю,  что  должен  справиться.  Нам  нужна,  наконец,  конкретная  работа,  результаты,  а  не  только  популярные  лекции,  как  от  Митника.  А  у  него [кивнул  в  мою  сторону ]  я  ведь  замечал,  и  трудолюбие  какое!  Я  вот  хочу  сказать  об  отношении  к  труду…
    И  вдруг  Похабыч  потянулся  к  листку  с  моей  характеристикой:
  - Я  вот  прямо  сейчас  снимаю  свою  приписку,  вот  сейчас  вычёркиваю!..

    Меджитов  начал  новую  атаку  неторопливо,  по  плану.
  - Можно  вопрос  уже  к  подзащитному?  Вот  Вы  четырнадцать  лет  в  институте.  И  что – всего две статьи?
    Видимо,  я  сохранял  хладнокровие,  потому что  начал  так:
  - Разрешите  сначала  ответить  на  замечания  Аркадия  Владимировича  насчёт  диссертации.  Я  ведь  только  считался  в  очной  аспирантуре.  А  занят  был  очень  на  хоздоговорной  теме.  Подключили  меня  к  ней  уже  на  завершении,  там  была  большая  запарка,  отчёты,  отчёты…

  И  очень  много,  так сказать,   организационно-административной  работы.  Даже  начальником  рейса  пришлось  крутиться.  Поэтому  в  срок  с  диссертацией  не  уложился.  Но  на  осень  этого  года  она  заявлена в  план.  У  Ядвиги  Михайловны  должно  быть  это  отражено  в  бумагах.
    И  на второе замечание:  я  хотел  бы  подчеркнуть,  что  мэнээс  я  только  последние  три  года,  так  что  две  статьи  надо  делить  на  три  года.

  И  обе  статьи  не  случайные,  они  прямо  по  теме  диссертации,  одна  даже  почти  так  и  называется,  как  диссертация.  А  теперь  на  Ваш  вопрос,  Ринат  Джаватович:  я  ведь  семь  лет был  инженером,  и там  с  меня  статьи  не  спрашивали.  Там  у  меня  были  другие обязанности,  и  я  их  как  будто  выполнял,  жалоб  не  было.  Даже наоборот,  премии  неоднократно.
  А  потом  три года  такая  запарка,  не  до  статей…  Я  ведь  три  года   собственно  наукой  занимаюсь….

    Меджитов  махнул  рукой:
  - Ну ладно,  три  года  м. н. с.,  а  четыре года  в  аспирантуре  что  же  ничего  не  писалось?  За  семь  лет  две  статьи  тоже  очень  мало.
    Богданов  тут  же  поймал  его  на  слове:
  - Значит,  уже  семь  лет  уступили,  Ринат  Джаватович?  [Торгуются!].

    Меджитов  опять  махнул  рукой:
  - Ну,  ладно,  ладно…  Так  какие  всё-таки  причины,  что  так  мало  статей?
    «Господи! – подумал  я.  – Ну  не  скажешь  же  им,  что  я  скорее  удавлюсь,  чем  допущу   такого  фальшивого  соавтора,  как  Ильичёв  или,  тем более,  Алексеев!»  А  вслух  сказал:
  -  Ну,  одна  из  них,  я  уж  говорил,  перезагруженность  большим  хоздоговором  «Треугольник»,  а  вторая…

    Тут  Алексеев  перебил  меня:
  - Он  и  в  аспирантуру-то  был  принят  под  этот  «Треугольник».
   И, наконец,  вмешался  Сушилов,  изрёк  важно,  подражая  Аркашке:
  - «Треугольник» - это  не   научная  работа,  это  административная.

    «Вот  сволочь, - выругался  я  про  себя, - пока  «Треугольник»  кормил  весь  отдел,  как  признал  Копвиллем,  пока эта  тема  давала тебе  спокойно  кропать  свой  диссер,  так  и  я  был  для  тебя  хорош!».  А  вслух  ответил  ему:
  - Ну,  время-то  эта  административная  работа  целиком  поглощала.  И  ещё  тут  чисто  техническая  причина:   был раньше  инженером,  так  что  не  научился  ни  оформлять  статьи  да  бумаги  к   ним,  ни  пробивать.  [«А  чего  тебе  пробивать, - сказал  как-то  Морев, - пиши  Ильичёва  в  соавторы  и – хоть  в  «Доклады  Академии!»]

  Сушилов  хмыкнул:
  - Ну,  это  ерунда!  Это как  раз  простое  дело,  этому  быстро  учатся!
«А  ты  попробуй  провести  мимо  такого  шефа,  как  Ильичёв  да  твой  шеф  Аркашка,  две  статьи  в  центральные  журналы!» - мысленно  возразил  я  ему».

  Но – опять  Меджитов:
  - А  скажите,  что  Вы  кончали,  какой  вуз?
  - Местный  университет
  - А  скажите,  Вы  что – теоретик? – продолжил  он.
  - Нет,  не  сказал  бы  так.  Думаю,  моя  сильная  сторона – это обработка,  интерпретация  результатов  эксперимента.  Так  сказать,  выдвижение  моделей.  Ну,  и экспериментом  немало  занимался.

  - Вот  Вы  скажите, - начал  новую   атаку  Джаватыч,  -  обе  Ваши  статьи  в  соавторстве.  Какова  лично  Ваша  доля  в  этих работах?
  - Я  бы  хотел  на  такой  вопрос  отвечать  при  Олеге  Букине.  Но  раз  его  здесь  нет,  могу  только  повторить  то,  что  мы  с  Букиным  ответили  на  такой  же  вопрос  на  семинаре  у  Копвиллема,  когда  эти  статьи  там  обсуждались.  Вот  Аркадий  Владимирович  там присутствовал,  да  и  Сушилов  тоже…  Одним  словом,  эксперимент  был  сделан  группой  Букина,  а  идея – моя.

  - Что  значит  идея? – подскочил  Меджитов.
  - Ну,  вот  явление,  которое  мы  там  обнаружили,  то  есть  защищаем,  что  обнаружили, - развитие  ночной  конвекции  над  морем – в  их  материале  углядел  я.  Я  как  раз  специализировался  по  метеорологии моря,  а  у  них  не было  океанолога.  По  крайней  мере,  тогда  в  группе  не  было,  а  сейчас – не  знаю.  Да  и сейчас  тоже  как  будто  нет.

  - Меджитов  перешёл  на  политиканство:
  - Ну,  кто  сделал  первцй  шаг,  кто к  кому  подошёл?
  -  Букин  ко  мне, - ответил я.  – Он  принёс  мне  материалы  и  спросил,  можно  ли  что-нибудь  с  ними  сделать.  Я  сказал,  что выйдет  три статьи.  Решили  сделать  две.  Я  и  с  редакциями  связывался,  звонил  и  на  вопросы  рецензентов  отвечал…

    И  тут  опять  вмешался  Сушилов:
  - В защищённой  недавно  соавтором  Ваших  работ  Букиным  диссертации  Ваши  идеи  защищались?
  - Я  на  защите  не  был, - осторожно  начал  я.  – Был  только  на  представлении  работы  в  отделе….
  - Ну,  реферат  Вы  видели? – наседал  Сушилов.
  - Реферат  видел, - соврал  я,  и,  кажется,  мои  идеи  там  не  упомянуты.

  - Какой  у  Вас  сейчас  оклад? – воспользовался  паузой Мельниченко.
  - Сто  двадцать! – привычно  брякнул  я.
  - Нет  такого  оклада  у  мэнээсов! – подскочили  многие,  и   выше  всех  Сушилов  [«Уж  оклады  знает  прочно!» - отметил  я].
  - Извините,  сто  пятьдесят.  Так  долго  был  на ста  двадцати,  что  по привычке  и  ляпнул, - поправил  себя  я.

    И  опять вступил  Меджитов:
  - Всё-таки  я  не  пойму…  Ну,  что  делает  Букин,  мы  знаем:  он  занимается  обратными  задачами  рассеяния  [«Слышал  звон, - подумал  я, - да  не  знает,  где  он.  Букин  занимается  только  аппаратурой» ].  Это  очень  сложные  задачи.  А  что  делаете   Вы,  мы никак  понять  не  можем!  [«Ах,  какой  замечательный  переход:  я  не  пойму – мы  не  поймём.  Знает,  сволочь,  отлично,   что  я  занимаюсь  локацией низколетящих  целей»].

  - Ну,  ещё  могу  в  свою  защиту сказать,  что  ставлю  себе  в  актив  умение  практически  работать  с  ЭВМ,  обрабатывать  на  них  спутниковую  информацию; так  сказать,  компьютеризацию, - стал  пояснять я  непонятливому  Меджитову..  – Вот  на  осень  запланировано  представление  диссертации…

  - Ну,  ладно,  хватит! – грубо,  со  злостью,  перебил  Аркашка.  – Это  мы  слышали.  Ещё  будут  вопросы?
    И  вдруг  возникла Горященко:
  - У  мня  вопрос…  к  Константину  Трифоновичу.  Можно?
    Алексеев  кивнул  удивлённо.
  - Вот  Вы  сначала  написали на  характеристике  «Оставить  в  прежней  должности».  А  теперь  вычеркнули.  Чем  это  вызвано?
  - А когда  я  приписывал,  я  ещё  не  знал  мнения  завлаба [??].  То  есть  я ещё  не  знал,  что  ему  [Бородину]  поручается  работа  старшего  научного  сотрудника.  А  теперь  вот  узнал и  беру  свою  приписку  назад.

    Мельниченко,  наблюдавший  за  всем  этим    как-то  отстранённо  из  своего  угла,  вдруг вмешался:
  - Ну,  я  вижу,  тут  вопрос  вроде  спорный,  мнения  разделились.  Давайте  примем  среднее  решение – оставим  его  младшим  сотрудником,  а  там  посмотрим,  как  будет  справляться.

    И  тут  Алексеев  совсем  не  выдержал:
    Ну,  ладно,  хватит!  Уже  слишком  долго  обсуждаем!
    Сразу подхватил Сушилов,  кляйн-Аркашка:
  - Вы  свободны.  Мы  Вам  потом  объявим  решение.

Недострелённый
    Я  вышел  в  не  очень  спокойном  состоянии,  но  способным  всё  главное,  что  говорилось,  запомнить  Ребята  набросились  сразу:
  - Почему  так  долго?  Целых  двадцать  минут!  Такого  ещё  не  было…  Ну,  что  там с  тобой…?
    Я  посмеивался:
  - А  что  и  следовало  ожидать  Алексеев  ещё  на  обычной  аттестации    в  ноябре  пытался  не  допустить  даже  до  голосования.  Тогда  это  провалилось.  Вот теперь  и  решил  свести  счёты,    благо – чрезвычайные  права.  То – Учёный  совет,  а  то – комиссия,  которую  сам  же  подобрал.

  - Ну,  и  что  теперь будет? – спросил  кто-то.
  - Научного  сотрудника  мне,  конечно,  не  видать.  Хорошо,  если  в  м. н. с.  оставят.  Ну,  поживём – увидим.  Как  говорят: надейся  на  лучшее,  а  готовься  к  худшему.
    Действительно,  всех  пропускали  гораздо  быстрее.  Немного  посидев  в  коридоре,  посочувствовав  трепету  ждущих  крещения,  я  пошёл  в  лабораторию  пить  чай.

  Едва  успел  это,  когда  Протасов  повёл  нас  всех  на  зачтение   приговоров.
    В  кабинете  Аркашки  было  тесно.  Я  встал  слева  от  Натальи  Маликовой,  так  что  видел  и  слышал  всё,  а  сам  был  немного  прикрыт. Алекксеев  начал:
  - Ну,  мы  вот  тут…  посовещались…  Сначала  решили,  что  все  мы,  члены  комиссии  то  есть,  значит,  соответствуем…  Потом в результате  обсуждения  и  голосования  пришли  к  следующим  выводам…

    Далее  всем  было объявлено  о  соответствии,  кроме  меня  и  Натальи  Маликовой.  Нас  с  одинаковым  счётом   7 : 2  признали  несоответствующими  и   «рекомендовали  перевести  в  инженерно-технический  состав.».
  Помню,  Наталья  сразу  стала  густо  краснеть.  Я, конечно,  тоже  не  улыбался,  однако  ясно  сознавал,  что  стыдиться  тут  нечего:  предвзятость  «суда» - несомненна.  И в  принципе  я  был  готов  к  тому,  что  Алексеев  не  упустит  вписать  мне  несоответствие.  Чудес  не  бывает.  И  чуда  не  произошло.

    Впрочем,  маленькое  чудо  случилось!  Прочитав  приговоры  всем,  Алексеев  вдруг  как-то  запнулся  и  добавил:
  - Тут  вот  ещё  подавали  бумаги  на  аттестацию  Митника…  Ну,  тут  вот…  обнаружились  неясности…  поэтому  мы  решили  пока  отложить…
    Всё  стало  ясно.  Алексеев  предвкушал  уже  изгнание  Митника  не  меньше,  чем  моё,  но – «получил  указание»!  И  чудо  случилось!!
 
 Такое  указание  ему  мог  дать  только  Ильичёв  или Муза,  что,  впрочем,  одно  и  то  же.  Или – сила  повыше  Ильичёва;  но  это  маловероятно?  Пожалуй,  маловероятно  и  то,  что  Митник  смертельно  шантажировал  Алексеева.  В  любом случае  получается,  что  Митник  размазал  по  стенке  не  только  Протасова  и  Мельниченко,  но  и  весь  наш  партком,  местком  и  «трудовой  коллектив».  Теперь  он,  безусловно,  обрушится  на  меня.

    Между  тем,  Аркашка  заключил:
    Предупреждаю!  По  институту  об   аттестации  чтоб  не  болтать!...  И  вообще  нигде  не  болтать.  Кто  недоволен,  действовать  строго  по  подчинённости:  сначала  конфликтная  комиссия  при  Президиуме  ДВНЦ,  потом – Председатель  Презилиума…  [Ильичёв!]  И  уж  потом,  если  будете  недовольны – Президиум  Академии  Наук.  И  чтоб  больше  ничего!

    Я  сразу  подумал,  что  это  говорится  лично  для  меня:  Маликовой  нечего  жаловаться,  у  неё  вообще  ни  одной  публикации;  а  остальные  все  довольны.
  Всем  велели  подписать  аттестационные  листы.  Я  не  спешил.  Тогда  Сушилов  специально углядел  меня  и  стал  совать  мне  эти  жёлтые  листки.
  Я  хотел  было  покопаться  в  них,  но,  видимо,  нервное  напряжение  всё-таки  давало  себя  знать.  Увидел  только,  что  мои  листы  подписаны  всего четырьмя   из  «комиссаров»,  а  строчки  для  вписывания  от  руки  заполнены  лишь  по  одной-две сверху.

  Какая-то  интуиция  подсказывала,  что  остальные  члены  комиссии  подпишутся  лишь  увидев мою  подпись:  мол,  раз  он  сам  согласен,  так  и  наша  совесть  будет  спокойна.
  И второе:  «строчки  от  руки»  могут  быть  дописаны  потом  Сушиловым  так,  как  это  надо  будет  Алексееву.  За  ними  не  заржавеет.  Хотел  зачеркнуть  их  «зетом».  Но  подумал:  пусть  влипнут  в  махинацию,  гады,  покрепче,  а  там  посмотрим.  Ведь  сейчас  я к  бою  не  готов.
  И я  подписал  после  слова  «ознакомлен».

Я  вам  мозги  не  пудрю –
Уже не  тот  завод:
В  меня  стрелял  поутру
Из  ружей  целый  взвод.
За  что  мне  эта  злая
Нелепая  стезя –
Не  то  чтобы  не  знаю –
Рассказывать  нельзя.
Мой  командир  меня  почти  что  спас
Но  кто-то  на  расстреле  настоял…
И  взвод  отлично  выполнил  приказ.
Но  был  один,  который  не  стрелял.


Тайна  тайного
    А  потом  мы  всей  гурьбой  пошли  на  четвёртый  этаж.  Впереди  шёл  Юрасов;  кто-то  из  нашей  компании  спросил  его:
  - Что  же  Вы,  Геннадий  Иванович,  так?...
    Он,  полуобернувшись,  как-то  цинично-развязно  и  вместе  с  тем  горестно,  махнул  рукой  и   сказап  как  будто  не  своим  голосом:
  - А,   всё  равно  ведь  ничего  не  изменишь…

    Нетрудно  было  расшифровать  «тайну  тайного  голосования».  За  моё  соответствие  голосовали  Мельниченко  и  Горященко:  Мельниченко  просто  голосовал  за  то,  что  он  предложил  открыто,  а  Горященко  смотрела  ему  в  рот.
  Если  она  не  имела  права  голоса,  то  за  меня  был  Юрасов.

  Любопытно  совпадение  счёта  для  меня  и  Маликовой.  Из  членов  «комиссии»  только   двое  могли  бы  возмутиться; остальные  и не  пикнули  бы,  проголосуй  вместо  них  Алексеев.  Поэтому  счёт  7 : 2 – гарантированный.  Горященко  просто  не  посвящалась,  конечно,  в  тайны  мафии, а  Мельниченко  один  этой  мафии  не  страшен.

    Всё-таки  Маликова  переживала  очень  сильно.  Её, видимо, волновал  вопрос  не  столько  денег,  сколько  престижа.  Мне  бы  её  заботы!
    Утром  следующего  дня  мы  собрались    пить  чай  в  414-ой  комнате.  Зашёл  Богданов,  деланно-весёлый:
  - Ну,  как,  пострадавшие?  Как  настроение? Можно  мне  с  вами  чаёк  попить?
    Я  сразу  ответил  ему  с усмешкой  нечто  знающего:
  - Это  ещё  цветочки,  Константин  Трифонович!  Продолжение  будет  ещё  веселей!

    Он  весь  дёрнулся,  как  от  удара  током,  сразу  перестал  улыбаться  и  нервно  проговорил:
  - Ничего,  ничего!...  Всё  кончится  хорошо…  Всё  кончится  хорошо!...
    И – вылетел  из  комнаты,  хотя  чай  ему уже  наливали.  Чует  кошка,  чьё  мясо съела.  И  тут я подумал,  что  Богданов  решил  воспользоваться  ситуацией,  чтобы  избавиться  от  меня,  как  свидетеля  некоторых  его  проделок.  Значит,  ягодки  впереди – меня  будут  увольнять.
  Похабыч  голосовал  за  это.

    После  чая  я пошёл  в  библиотеку.  На  звук  открываемой  мною  двери  обернулся  Юрасов,  рывшийся  в  каталожном  ящике,  и  встретился  со  мной  взглядом.  Он  не  выдержал  и  секунды:  вздрогнул,  потупился  и  отвернулся,  слегка  покраснев.  Итак,  Юрасов  знает  цену  моей  «аттестации».

    Что  за  всем  этим  стоит?  «Компрометация  свидетеля»  позарез  нужна  Алексееву,  Богданову,  Кобылянскому;  да,  пожалуй,  Ильичёву  тоже  не  помешает.
  Меджитов  и  Сушилов,  безусловно,  «второе  я»  Аркашки.  Меджитова  я  раскусил  по  его  авгуровой  улыбке,  что  он  дурачит  Министерство  обороны,  а  Сушилова  лично  одурачил,  пробив  присутствие  школьников  на  конференции  молодых  учёных.

  К  тому  же  те  номограммы  Слуцкого  и  компании,  что  он  зажилил  у  меня,  наверняка  появились  у  него  где-то  в отчёте,  а  это – плагиат.
  Юраов  и  тот  незнакомый  мне  тип,  что  вместо  Казакова  Л. И. – просто  бессловесные  пешки.  Вот  вам  и  7 : 2!

Отец,  отец,  оставь  угрозы.
    Через  день  Протасов  решился  заговорить  со  мной:
  - Ну,  как  настроение после  всего  этого?
  - А  что тут  скажешь?  Будем  работать!
    Ему  это  как  будто  понравилось.  Он  собирался  в  командировку,  но  мы  договорились,  что  к  его  возвращению я  напишу  обзор  того,  что  могут  сейчас  дать  спутниковые  методы  для  изучения  взаимодействия  океана  и  атмосферы.

    Протасов  обещал,  что  несмотря  на  такую  аттестацию   я  не  потеряю  в  деньгах,  хотя  я  о  том  не  просил.  Он  также  намекнул,  чтобы  я составил  план  работы  группы  по  этой  теме,  по  всем  нужным  специальностям.
  - Число  людей  ограничивать? – спросил  я.
  - Пока планируй,  как  считаешь  нужным.
    С  тем  и расстались.

  За  нашим разговором  ревниво  следили  Лобанов  и  Морев.  И  потом  они  пытались  вытянуть  из  меня  всё,  что  завлаб  мне  посулил.
    Наталья  Маликова  ещё  долго  не  могла  успокоиться.  А  я  быстро  ушёл  с  головой  в  работу.  Ведь  трудился  уже  на  себя,  не  на  «дядю».

  Июнь  прошёл  сравнительно  спокойно,  если  не  считать  почти  ежедневные  исповеди  Крамаревой.  Её  Протасов  тоже  подводил  под  несоответствие,  и я  с  этим  в  душе  был  согласен.  Над  диссертацией  Крамаревой  в  своё  время  хохотал  даже  Ильичёв.
  «Старшего  научного  сотрудника»  она  получила  по  номенклатуре,  отбыв  срок  на  должности  учёного  секретаря  спецсовета.  Там,  между  прочим,  она  приняла  участие  вместе  с  Копвиллемом  в  проваливании  диссертации    Кильматова.

  И  не  так  давно  В. Ф. Козлов  уличил  её  в самом  низком  плагиате:  она  списала  в  отчёт    (или  статью?)  главку  из  популярной  брошюрки,  слово  в  слово.  Да  и  ещё  не  раз  такое делала.  Ильичёв  их  «помирил»,  т. е.  фактически  высек  Козлова  в  пользу  Крамаревой.  А  паразитировала  она  много  лет  на  Славке  Лобанове;  она  же  его  и  притащила  во  Владивосток  из Ленинградского  университета.

  И  вот  сейчас Лобанов  освобождался  от  этого  жокея  с  помощью  Протасова,  и  Крамаревой  было  страшно.
 Однажды  она  подошла  ко  мне  и  спросила:
  - Володя,  а  ты  не  знаешь  ли,  случайно,  как  подсчитать расстояние  между  двумя  точками  на одной  широте?

    Я  офонарел  от  сложности  вопроса  кандидата  географических  наук.  Стал  на  всякий  случай  толковать  ей  о  формуле  Чебышёва,  но  она  смотрела,  как баран.  И  тогда  я  просто  сказал:
  - Разность  долгот  в  минутах  помножьте  на  длину  мили  и  косинус  широты.  Миля  морская,  1852  метра.
  - Вот  это  то,  что  надо! – обрадовалась  Крамарева  и  тщательно  записала    это  в  записную  книжку  под  мою  диктовку.
  После  такой  задачки  для  девятого  класса  СШ  она  перестала  для  меня  существовать.,  пусть  предъявит  хоть  докторский  диплом.

    Несколько  раз  меня  в  оборот  брала  Циркель,  всё  пыталась  мне  внушить,  что  я  лично  что-то  им  должен.  Однажды  проговорилась:
  - Ты  ведь  написал  мне  перечень  того,  что  сделал,  и  мы,  в  свою  очередь,  пообещали  людям…  А  теперь  как  же?
    Каким  людям,  что  и   где  пообещали?  Запродали  от  своего  имени  шкуру   не  убитого  ими  медведя,  которую  я  им  ещё  и  не  приволок.

  И  как  это  обещать  мою  работу  кому-то  втайне  от  меня?  И  ведь  не  за  спасибо  же  обещали!  Да  ещё  работу,  которая  сильно  пахнет  оборонной  направленностью.
    Было  над  чем  подумать.  А  под  конец  разговора  Циркель  со  значением  размеренно  произнесла:
  - Ну,  смотри!  Я – слишком – люблю – твою – Лену!
    Это  уже  была  прямая  угроза,  уголовщиной  пахло.  Следовало  ждать  событий.

    Я  правильно  угадал:  как  только  Митник  переаттестовался  (где  и  перед  кем?),  он  сразу  решительно  потащил  меня  в  угол  и  ещё  на  ходу  начал:
  - Квалифицировать  твоё  поведение я  ПОКА  не  буду.  А  сейчас  хочу  тебе  сообщить,  что  тебя  решили  УВОЛИТЬ!
    И  он  выжидательно  уставился  мне  в  лицо.
  - А  я – знаю, - возможно  спокойнее  сказал  я,  наблюдая  за  ним  взаимно.

  И  заметил  растерянность  у него.  На  лице  его  нетрудно  было  прочесть  мысли:  «Ну  и  удивил же  ты  меня…  Как  это  ты  можешь  знать  о  решении,  которое  я  только  сегодня  выдумал?  Или…  я  чего-то  не  знаю?»
  Он  просто  не  соображал,  что  ещё  мне  сказать.  Постоял  минуту  молча  и – ушёл.




Ночная  охотница
    С  начала  июня  мы  жили  в  избушке  на  опушке  леса,  у моей  тёщи.  Ленка  зашивалась  с  Зоечкой;  вдобавок,  у  неё  самой  резко  ухудшилось  здоровье,  она  еле  ходила  и  была  как  варёная.  Моя  аттестация  и  домогательства  Митников  её,  конечно,  тоже  сильно  выматывали.
 
 Однажды она  сказала:
  - Хорошо,  что  мы  сейчас  живём  не  в  общежитии.  Не  то – Митники  бы  нас  замучили  своими  визитами.
  - Подожди,  они  ещё  и  сюда  заявятся!.. – ответил  я  ей  в  полушутку.  И  стал  баюкать  Зойку,  а  Ленка  пошла  стирать  пелёнки  к  колодцу  за  угол.

    Вдруг  она  выскакивает  оттуда  какая-то   озабоченно-встревоженная  и  что-то шёпотом  сообщает  мне.  За  баюканьем  я  не  расслышал,  лишь кивнул  головой  на  всякий  случай.
  Пенка  ушла  и  как  сквозь  землю  провалилась.

  Убаюкав  Зойку,  я  спросил  у  тёщи,  куда Ленка  пропала.  Она  ответила:
  - А  её  увела  какая-то  подружка  на  поляну  [Это  за  огородами,  в  лесу,  метров  за  сто].
   Я  стал  достирывать  пелёнки;  через  полчаса  закончил,  но  Ленки  всё  не  было.
  Я  разозлился  и  пошёл  на  поляну.

  Подхожу – вижу,  что  она  сидит  на  траве  с  кем-то  и  точит  лясы.  Я  остыл  и  вернулся,  не  стал  им  мешать.  Минут  через  15  опять  рассвирепел  и  уже  решительно  пошёл  туда.  «Подружка»,  заметив,  что  я  не  шучу,  поднялась  и  быстро-быстро  пошла  в  лес.  «Уж  больно  похожа  она  на  Митницу», - подумал я.  Ленка  подошла  ко  мне  и  подтвердила: да, это  была  Митник-Циркель!

    Ленка  рассказала,  что  Циркель  долго  расспрашивала  её  о  нашей  жизни,  о  детях,  о  жилищной  проблеме,  о  моей  аттестации.
  Но  последний  вопрос  у  неё был  о  том,  в  каком  виде  моя  диссертация.  Ленка  выложила  всю  правду,  что  уже  есть  чистовой  экземпляр,  и  она  даже  сама  впечатала  большой  список  литературы  на  латинице.

  После  этого Майка  сразу  стала  говорить  о  пустяках,  показав  тем  самым,  что  вопрос  о  готовности  диссера  был  главным..
  А  через  два-три  часа,  когда  Ленка  с  Зойкой  легли  спать,  да   и  Женька  собирался  тоже,  вдруг  разлаялся  пёс.  Я  вышел из хаты  в  темноту:
  - Кто  там?
  - А  из  тьмы,  от  «чёрной»,  запасной  калитки,  со  стороны  леса – голос  Майки:
  - Это  я!  Володя,  это  я!

    Вот  так  номер!  Опять!  А  Циркель  продолжает:
  - Лена  уже  спит?  Я  хотела  у  неё  получить  консультацию  насчёт  трав  для  мытья  волос…
    Я  провёл  её  в  хату;  оставил  на  кухне  с  Женькой,  а  сам  пошёл  в  горницу.
  Лена  ещё  не спала,  но  Зойка  как  раз  засыпала,  и я  не  стал  поднимать  Ленку.  Только  шепнул,  что  «опять  Митница!»

  Вышел  в  кухню  и  сказал  Майке,  что  Ленка  не  может  выйти  из-за  ребёнка.  Она  совсем  не  огорчилась,  засобиралась домой.  Я  проводил  её  через  парадную»  калитку  и   до  оврага.  Вернувшись,  увидел   у  Женьки  шоколадку.  Спросил:
  - Откуда?
  - Тётя  Майя  дала.

  Я  долго  удивлялся,  какая  же  сила  заставила    Циркель  тащиться  ночью  по  лесам  и  оврагам  к  нам;  да  и  откуда  она  узнала  про  эту  избушку?
  Правда,  за  пару  лет  до  того  я  показывал  Майке  из  окна  её  кухни  примерное  место,  где  жила  в  детстве  Ленка.  Да  ведь  это – за  полтора-два  километра!

    Много  позже  один  приятель  высказал  предположение,  что  неподалёку  Митницу   могла  ждать  машина.  Или  сам  Митник?  Впрочем,  он  в  это  время  как  будто  уезжал  в  Ленинград  устраивать  в  вуз  сына.

Шарманка
    Примерно  через  неделю  после ночного  визита  Циркель  прилетевший  из  Питера  Митник  опять  отозвал  меня  в  сторонку,  затащил  в  угол  и  важно  сообщил,  что  было совещание  у  Ильичёва   в  присутствии  обоих  заместителей,  то  есть  Алексеева  и  Шевалдина,  где  решено  было  меня  сократить.
  Это, мол, очень  серьёзно,  и  меня  спасти  может  только  то,  если  я  тут  же  выложу  диссертацию.  Итак,  вымогательство?

    Ну,  во-первых,  никто  ничего  официально  мне  ещё  не  говорил  о  сокращении.  Во-вторых,  почему  без  участия  моего  завлаба – Протасова?
  И  почему  Митник  в  курсе  этого  «совещания»,  а  больше  никто?  Он  там   участник  или  ему  доложили?  Разве  можно  поручиться,  что  это  не  просто  блефовый  шантаж  Митника?

  И  я  слегка  со  злобой  ответил:
  - Пусть  только  попробуют  сократить!  И  уж  лучше  вылететь  из  института  с  диссером, чем  без  оного.  А  на  диссер  я  всегда  найду  покупателя:  тема-то денежная.
    Видимо,  я   думал,  да  и  сейчас  ещё  думаю,  что  в  тот  момент   Митник  блефовал.
  А  он,  наверное,  был  уверен,  что  блефую  я:  ведь в  моём  положении  человек  не  может  не  бояться  увольнения.

  Помнил  ли  я, что  за  спиной Митника стоит  Ильичёв?  Ещё  бы!  Ведь  чудо  переаттестации  Митника  всё  это  прояснило.
  Но  я  считал,  что    Ильичёву  всё  равно,  кто  выдоит  из  меня  диссер:  Митник  или  Протасов;  как  сказал  последний,  «Ильичёва  нам  не  обойти».  В   любом случае  удой – в   ведро  академика.
  Митнику  я  не  давался  уже  три  года,  а  Протасов  имел  успех – диссер  включил  в  план  лаборатории.

    Не  так  давно  Морев,  сын  чекиста,  предупредил  меня,  что  «Ильичёв  и Митник – одна  синагога».  Сказал  он  это шёпотом  с  явным  намёком  на  «еврейскую  мафию».
  Но  я  это  особенно-то  в  расчёт  не  принимал.

  А  ещё  поражала  тупость  всей  троицы:  Ильичёва,  Митника  и  Алексеева – кнут,  кнут,  кнут…  А  где  же  пряник?
  Неужто  не  видят,  что  меня  легче  убить,  чем  запугать?  Как  только  Аркашка  «пуганул»  меня  с  глазу  на  глаз – никто  из  них  не  получил больше  ни  листочка  из  диссера.
  Знают  лишь  язык  страха – вот  и  крутят  эту  шарманку.

Вылазка  на  МЭС
    Вернулся  Протасов.  Я  отдал  ему  законченную  часть  обзора  и  начал  вторую,  договорившись  с  Цоем,  работавшим  уже  в ТИНРО,  что  он  тоже  просмотрит  вторую  часть  на  предмет  критики.
   Признаться,  в институте  я  не мог  уже  работать нормально  в  обстановке  ежедневных  исповедей  и  плаканья  в  мою  жилетку,  коими  замучила  Крамарева;  да  и  Митники  насели  невыносимо.

  Кроме  того,  Ленка  замучилась  с  двумя  детьми.  А  Женьке  я  обещал  ещё  с  весны  показать,  наконец,  остров  Попова.  И  сам  собирался  начинать  работу  там,  на  Морской  экспериментальной  станции,  проверить,  что на  ней  есть  у  протасовцев  и  как  это  пустить  в  дело.
  А  по  вечерам  дописать  обзор  без  помех  и  заглядываний  через  плечо.  Словом,  29  июля  мы  с  Женькой  уехали  на  о. Попов.

    Эту  неделю  можно  было,  пожалуй,  назвать  безмятежной.  Хотя  оказалось,  что  детей  как  будто  стали  гонять  с  МЭС.  Говорили,  что  это вызвано  перегрузкой  в столовой.  Ну,  мы  с  Женькой  стали  брать  один  обед  на  двоих.
  Впрочем,  детей  там ещё  хватало.  К  примеру,  Есипенко  был  с  пацаном.  Кстати,  видел,  кроме  него,  и  Герасимова,  и  Молочкова.  Теперь  эта  компания  Терёхи  процветала  у  Меджитова.

    Как  раз  тогда  случилась  комиссия  по  проверке  работы  МЭС  во  главе  с  «чекистом»  Федотовым.  К  этой  комиссии  я  случайно  успел навести  большую  приборку  в  протасовских  комнатах.
  Комиссия,  похоже,  присматривалась  ко  мне  издалека.  Тогда  же  на  Попове  оказался  Шевалдин  со  своей  женой  Софьей.  Мы  встретились  в   столовой;  я  раскланялся  с  Юрием  Васильевичем,  а  Софья  поболтала  с  нами  немного,  подсев  за  наш  столик.

   Я  готов  был  поклясться,  что  Шевалдин  и  не  знает  о  «совещании  с  обоими  замами  директора»,  где  сокращали  меня.
  А  в  комиссии  Федотова  была  Остроушко.  Я  наблюдал  за  ней  исподтишка,  и  тоже  уверился,  что  если  бы  меня  сокращали,  я  бы  это  понял  по  её  поведению.

    1-ого  августа,  в  последний  день  работы  комиссии,  Федотов  спросил  меня  с  глазу  на  глаз,  по  чьему  разрешению  я  здесь.  Я  на  автомате  сказал,  что  Протасов  разрешил.
  - Протасов? – удивился  он.
    Я  поправился:
  - Нет,  фактически-то  Кильматов,  но  он  от  имени  Протасова,  замещает  его.
    Это  было  правдой.

  Федотов  продолжил:
  = А  что,  ребёнка  не  с  кем  было  оставить?
  - Да,  не  с  кем.  Мы  только  до  субботы  [Гоняли  детей  в  выходные].
  - Вы  в  общежитии  живёте?
  - Да, - ответил  я, почему-то  решив,  что  речь  идёт о  Кирова,  64.
    Думаю,  что  не  ошибся:  Федотов  меня  помнил  и  явно  симпатизировал.  Никаких  признаков,  что  я  уволен.

    А  часа  в  три  в  тот  же  день  прибежал  со  слегка  квадратными  глазами  Герасимец  и  вручил  мне  радиограмму:  «Бородину  срочно  прибыть  в  институт – Алексеев».
  Что  за  придирки  опять?  Выехал  я  достаточно  легально,  с  разрешением,  в  лабораторном  журнале  всё  отмечено.  Ладно,  разберёмся.
  Я  настолько  был  уверен  в  скором  возвращении  на  Попов,  что  даже  не  взял  с  собой  чемодан  и  половину вещей,  оставил  это  на  острове.

    Игорь  Семилетов  узнал,  что  я  еду  в  город  «на  побывку»,  попросил  передать  Корецу,  недавно  защитившемуся  аспиранту  Ильичёва,  папку  с  какими-то  бумагами.
  Корец,   уже  дядька  в  годах,  высосанный  академиком  до  пустоты – вот  моё будущее,  если  я  не  брошу  Ильичёва.
   Собственно,  я  уволил  Ильичёва  из  научных   руководителей  со  дня  первых  угроз  Аркашки:  «Подумай  о  жизни».


Ясно  море
    В  понедельник,  как  обычно  в  этот  день  недели,  я  пошёл в  библиотеку.  Взял  заказанные  неделей  ранее  материалы  симпозиума  «Океан-85»,  просмотрел  новые  поступления,  сделал  заказы  ксерокопий.
   Потом  пошёл  искать  Кореца  через  Л. И. Казакова.  У  него  в  комнате  увидел  Циркель.  Она  делала  вид,  что я  ей  безразличен,  но  тайком  с  интересом  поглядывала  на  меня.
   Она  что-то  знает!  Определённо  знает,  зачем Алексеев  меня  вызвал!

  Расспросив,  где  найти  Кореца  (в  58-ой  школе),  я пошёл в  отдел  кадров.  Именно  туда – всё  понял.  Царикова,  как  будто  испуганная,  спросила:
  = Получили  радиограмму?  И  что  в  ней  было?
    Я  ответил. Она  как-то  загадочно-недоверчиво  опять  спросила  - А  больше  ничего  там  не  было?
    И  молча  протянула  мне  приказ:
№  164-ОК
                Г.  Владивосток                31  июля  1986 г.
§ 2
      Бородина  Владимира  Георгиевича,  м. н. с.  лаборатории  № 13,  со  2  августа  с. г.  освободить  от  работы  по  результатам  аттестации,  п. 22  постановления  ЦК  КПСС  и  СовМина  СССР  от  24.о9.68 г. – СП  СССР,  1968,  № 18,  ст. 122,  с  выплатой  пособия  в  размере  двухнедельного  заработка.
    Бухгалтерии  выплатить    компенсацию  за  неиспользованный  отпуск  за  период  работы  с  26.11.85 г.  по  2.08.86 г.  из  расчёта  24  рабочих  дней  +  за  работу  11.05.86 г.
    Основание:  решение  аттестационной  комиссии  от  2.06.86 г.
Первый  зам.  директора  института  по  научной  работе  А. В. Алексеев.

    - Так,  опять  начинается! – изобразив  досаду,  поморщился  я.  – Ну  что  ж,  давайте  копию!...
    Копию  мне  пообещали  к  концу  дня.  Но – я  уже  пять  дней  как  уволен.  Вторично.      Интересно,  чем  на  этот  раз  кончится.
  Подписывать  «ознакомлен» я  не  стал,  и  никто  не  настаивал  на  том.

    Пошёл  к  Корецу,  отнёс  ему  папку;  застал  его  в  рабочей  беседе  с  Закурко,  который  втолковывал  ему,  кандидату  наук,  как  я  понял,  очевидные  вещи.
    И  отправился  я  из  института – заготавливать  липовый  цвет  на  зиму  детям.  А  заодно,  сидя  на  липе,  обдумать  положение,  расстановку  сил,  и  выбрать  способ  действия.

 Новая  стратегия
    В  первый  же  день  увольнения,  сидя  на  липе  и  обрывая  её  цветки  для  лечения  детей  зимой,  я  обдумал  стратегию  на  ближайшее  время.
  Липой  пахнет  это  увольнение,  как  и  первое.  Ну,  Аркашка  строго  указал  коридор:  «нигде  не  болтать» - «конфликтная  комиссия  при    Президиуме  ДВНЦ» - «председатель  Президиума» - «Президиум  Академии  наук» - «и  чтоб  больше  ничего».
  Вот  вам  гласность,  демократия,  перестройка  и  ускорение!

    На  всех  этапах – Ильичёв  или  его  верные  клевреты -  члены  КПСС;  куда  беспартийному  против  их  власти…   Так  нужно  ли  опять  восстанавливаться?
   Даже  отдав  им  диссертацию,  я  не  получу  ничего,  кроме  пожизненного  рабства.  Собственно,  я  это предвидел,  потому  и  таскал  Ильичёву  такое,  что  он  назвал  конспектами  статей.  Правильнее – схемы  и  резюме  будущих  статей.

  Полностью – лишь  о  «пике  яркости».  О  деятельном  слое  влажности – только  тезисы,  немногим  шире  тех,  что  на  конференцию  Географического  общества,  присвоенных  Ильичёвым  и  Аркашкой.
  Методику  модельных  расчётов  и  программы  их  для  ЭВМ  я  обещал  в  приложении,  но  им  не  давал.  Математику  уравнений  теплопроводности  дал  обычную, утаил  расчёты  в  неоднородной  и  зависимой  от  времени  среде.

  Короче,  они  поняли,  что  курица  обещает  золотые  яйца  и  парочку  уже  снесла – две  статьи  в  ведущих  журналах  АН  СССР.
    Аркашка  бредит  докторской  и так  просто  меня  не  отпустит,  тем  более – не  прогонит.
   А  Митник  обещал  Ильичёву  таскать  мои  статьи  для  соавторства  этой  парочки,  как  он    проделал  недавно  с  докладом  Славки  Лобанова  о  вихрях.  Обещал  и – проворонил  две  статьи.

    От  шаблона  эти  «кандидаты  в  доктора»  и  академик  не  отступят:  способ  накатанный  и  плодотворнтый.  Так  что  мне – только  кнут,  о  прянике  надо  забыть.  Даже  Берия  был  щедрее;  впрочем,  он  не  выдавал  себя  за физика-ядерщика.
    Выходит,  мне  и  надо  было увольняться  с  диссером  да  искать  возможность  защиты  вне  поля  влияния  Ильичёва.  Значит,  вне  Академии  наук  и,  видимо,  вне  тесно  связанных  с  ней  институтов.

    Есть и  ещё  вопрос – это  секретность  темы.  Уже  при  первом  увольнении  я  не  понимал,  почему  не  предупредили  о  молчании.  И  это  был  один  из  аргументов,  что  пинок – липа.     Военпред  В. М. Дорожко  дважды  возник  рядом:  «Отдай  им  диссертацию,  и  всё  будет  хорошо»,  а  потом  «Ильичёв  в  кабинете – иди  к  нему».
    При  крахе  «Треугольника»  он  предлагал  мне  взять  подобную  тему:  «Вам  ещё  можно  верить».  Я  «пока»  отказался.

    «В  этом  институте  просто  так  ничего  не  бывает», - намекнул  военпред.  Я  уже  имел  беседу  с  резидентом  КГБ  Федотовым;  недавно  он  с  сочувствием,  как  мне  казалось,  говорил  со  мною  на  МЭС  о. Попова.
  Наконец,  чудесное  спасение  меня  на  Спортивной  от  возможной  гибели – явно  работа  гэбистов.  Неужто  круглосуточная  наружка?  Надо  присмотреться  к  окружению.
  КГБ же  видит,  что  торможение  меня  Ильичёвым  и Аркашкой – во  вред  обороне  и  безопасности  страны,  говоря  высокопарно.

    Так  что же  мне  нужно?  Я  не  тщеславен,  не  жаден  до  денег:  можно  бросить  всё  и  уйти  в  кочегары.  Нет,  есть  пункт:  мне  нужна  квартира.  Только  это.
   Отсюда  стратегия:  делать  вид,  что  пытаюсь  восстановиться,  тянуть  время  до  получения  жилья,  а  потом – чао,  бамбини!

    Они,  конечно,  поверят,  что  я  никуда  не  уйду:  шаблон  прошлого,  да  и  на  свой аршин  меряют.  Мол,  жаль  мне  будет  сданных  экзаменов,  написанных,  но  неопубликованных  работ,  жаль  расставаться  с  загранрейсами,  с  атмосферой  интеллекта (?).

Но  если  ты  способен  всё,  что  стало
Тебе  привычным,  выложить  на  стол,
Всё  проиграть  и  вновь  начать  сначала,
Не  пожалев  того,  что  приобрёл…

    Вот  так  я  и  сформулировал  новую  стратегию.  Она  требовала  терпения  и  спокойствия;  последнее  стало  даваться  гораздо  легче,  когда  стратегия  стала  ясна.


Стратегия  адекватна.
   На  следующее  утро  мне  встретился  на  лестнице  Протасов;  он  сразу  потащил  меня  в  холл  четвёртого  этажа:
  - Ну,  что  будем  делать?
    Мы  обсудили  ситуацию.  Он  нашёл,  что  сильнейшей  зацепкой,  пожалуй,  будет  то,  что  я – единственный  кормилец  семьи.  Пока  мы  судачили,  мимо  пробегали  не  раз  то  Митник,  то  Митница.  Безусловно,  за  нами  следили.

   В  лаборатории  тоже  все  были  ошарашены.  Гречищева  бросилась  уверять  меня,  что  Протасов  ничего  не  знал  про  такой  приказ  на  мою  персону.  Я  её успокоил:
  - Тоже  так  думаю.
  - Так  что  же  это? – недоумевала  она.
  - Убирают  свидетеля!  Сейчас  законность  как  бы  временно  отменили,  вот они  и  спешат  под  шумок  с  аттестацией.  Перестройку  начали  не  с  себя,  а  с  меня.

    А  на  следующий  день  интрига  резко  прояснилась.  Я  пришёл  с  утра  в  библиотеку  поискать  по  реферативным  журналам  «Mehrton-effect».
  Почти  сразу  же  за  мной  в  пустой  ещё  читальный  зал  вошёл  Митник,  сел  за  соседний  стол.  Положил  перед  собой  тетрадку  и  отрывисто  сказал:
  - Здравствуй.  Решай  свои [он  подчеркнул  интонацией – «свои»]  проблемы  и  пойдёшь  со  мной  в  рейс!  Виза  у  тебя  есть,  я  узнавал.
  И  начинай  проходить  медкомиссию.  Ты  её пройдёшь [он  опять  подчеркнул – «пройдёшь»;  мол,  не  вздумай  саботировать  через  медицину].  В  рейсе  будут  твои  друзья  из  ТИАСУРа – тебе  будет  с  ними  интересно.

   «А  ведь  раньше  он  никогда  про  ТИАСУР  не  говорил!» - отметил  я  про  себя.  А  Митнику  иронически улыбнулся  и  сказал:
  - Ну,  я  думаю,  чтобы  мне  разобраться  со  своими  проблемами,  и  месяца  не  хватит.
    Он  весь  этот  эпизод  как  будто  шёл  в  холодную  воду,  не  зная  броду.  И  тут  он  понял,  что  реку  не  перейти.  Атака  провалилась.  Он  резко  поднялся  и  быстро  вышел  из  зала.

    Вот  так  выбор!  Или – увольнение  с  очень  нехорошей формулировкой,  исключение  из  очереди  на  квартиру,  которую  ждал  девять  лет;  семья  остаётся  в  комнате  общежития  без  средств существования.
  А  младенец – больной  сильнейшим  дисбактериозом;  так  ещё  по  крайней  мере  шесть  лет  будет.  Только  на  один  бифидум  червонец-два  в  месяц  уходит.

  Или – тут  же  шикарный  загранрейс  на  «Академике  Ширшове»,  валюта,  фактически  два  оклада,  уважение,  почёт,  работа  рядом  с  ТИАСУРом,  где  можно  пристроить  диссертацию.  Единственная  плата  за  второй  вариант – признать  себя  «человеком  Митника».
  А  Вы  что  выбрали  бы  на  моём  месте,  читатель?
Я  согласен  бегать  в табуне.
Но  не  под  седлом. И  без  узды!
    Но  дальше  пошли  вещи  совсем удивительные.  Я  родился  ещё  раз,  почти  в  прямом  смысле  слов.