Банки позвякивали стеклянными боками, прижимаясь друг к другу, заполняя мешок.
- Сейчас освобожу кладовку, и тебя туда определю,- сказал я, глядя на жену.
Страдания растеклись по её глазам, в которых плавали осколки лун и обрывки бессонных ночей.
- Спать не даёшь своим оханьем. Тебе плохо, а я тут причём. Твоя боль, ты и терпи. Нечего другим жизнь портить. Покоя хочу,- буркнул я, кинув злость на жену, как комок смёрзшейся глины, и та рассыпалась по её нестираной постели.
Вот уже две недели она лежала не вставая. Боль связала её исхудавшее тело и терзала его, вонзая острые длинные когти. «Скорей бы всё кончилось», подумал я и, наполнив мешок банками, стал спускаться по лестнице вниз. Мне навстречу поднималась соседка со второго этажа.
- Ты куда это банки потащил?- спросила она.
- На помойку,- недовольно ответил я.
- Зачем на помойку тащить, давай я заберу,- предложила она, и как бы между прочим спросила: - А как Клавдия, ей становится лучше?
- Слава Богу, хуже,- ответил я и, отдав банки поспешил к себе на третий этаж.
Я отнёс на помойку пару мешков хлама, сломанную табуретку, эмалированный таз с отбитым проржавленным дном, протер мокрой тряпкой пол в кладовке и, сев на диван, с раздражением посмотрел на лежащую жену.
Жизнь для меня сложилась неудачно. Женечка, моя подружка, не дождалась меня из Армии, вышла замуж за какого-то горкомовского, а я ей назло женился на бухгалтерше из ЖЭКа. Жили мы пресно, но шумно. Я не красавец, да и она не красавица. Я водочку попивал и её поколачивал, а она меня своей экономией душила. Так мы старшенькому однокомнатную квартиру и купили. Двоих сыновей вырастили, да только выросли они непутёвыми, один-алкоголик, другой из тюрьмы должен скоро вернуться.
Вспомнив сыновей, я поёжился. От меня они ничего хорошего не видели, да и от матери тоже. За мои проступки она на них всю злость срывала, ругала по чём зря, а то и отхлестать ремнём могла. Я услышал, как хлопнула дверь. «А что это я двери не закрыл? Сынок наверно пришёл», подумал я.
- Отец, деньги есть?- спросил он с порога.
- Ни тебе здравствуй, как живёшь? Сразу деньги просить, будто воды попить,- возмутился я.
- Да не обижайся ты, а может у тебя выпить чего есть?
- Есть вода в кране. Пей сколько хочешь.
- Значит и выпить нечего и денег нет. А давай мы телевизор продадим? Вон Антоныч хоть сейчас заберёт на дачу,- предложил он.
- А что, свой-то уже продал?- спросил я, глядя с укором в глаза своего Артёмки.
- Продал,- ответил он, виновато потупив взгляд.
- Сначала давай кровать перенесём в кладовку, а то твоя мамаша мне все мозги вынесла. Вон гляди, смотрит на нас как чёрт из ада,- сказал я.
Она лежала молча, сжав губы, глядя на нас влажными глазами. Мы перенесли её на диван. В кладовке было темно и тесно. Я включил свет. Мы занесли кое-как кровать в кладовку, она как раз там поместилась, и ещё место осталось, чтобы поставить рядом с кроватью табуретку, на которую я мог выложить её лекарства и поставить стакан с водой. Я застелил кровать свежей чистой постелью.
- Давай теперь мать перенесём,- сказал я.
- Может я как-нибудь сама,- прошелестела Клавдия, пытаясь подняться, но сил не было и она сползла с дивана, таща за собой старую гобеленовую накидку.
- Чего уставился? Сам то ты не гадюшник что ли? И душа-гадюшник и жизнь-гадюшник,- со злостью сказал я и, взяв под руки жену, потащил её в кладовку. Седые нечесаные волосы разметались по плечам, босые ноги бороздили пол. Я положил её на кровать.
- Теперь тебе спокойнее будет, да и мне тоже. Если хочешь позвать, стучи в стену,- сказал я, положив под подушку обломок швабры.
- Ты двери бы не закрывал,- выдохнула Клавдия, бросив мне в лицо обиду, которая полетела за мной и свалилась, разбившись о закрытые двери.
- Что, сынок, выпить хочется, тоска ест поедом и голова тяжела. Давай тащи телевизор Антонычу. Жалко правда. Клавдия его купила как раз перед болезнью, большой, хороший и новый ещё совсем, да чёрт с ним. Неси давай!- бодро сказал я.
Артёмка быстро засобирался, сгрёб телевизор и вышел из квартиры. Я сидел, глядя на обшарпанные белёные стены, пустую комнату в которой, прижавшись к стенке стоял старый громоздкий диван, спокойно взирающий на нищету, два табурета и опустевшую тумбочку, на которой стоял телевизор. Тишину разрушил стук в стену. «Не успел уйти, а она уже стучит, хочет чего-то», с раздражением подумал я, поднимаясь с дивана. Я открыл двери кладовки. Клавдия тихо постанывая лежала на кровати, страданием были наполнены её глаза.
- Артёмка ушёл?- спросила она.
- Ушёл. Сейчас придёт,- ответил я.
- Ты мне памперс замени, а то сейчас медсестра придёт укол ставить,- попросила она.
Я поменял ей памперс и спросил:
- Есть будешь? Сейчас сын придёт, что-нибудь вкусненькое принесёт.
- Знаю я ваше вкусненькое, водку поди притащит,- недовольно пробурчала она, и не ответив на вопрос, отвернулась к стенке.
Услышав стук в дверь, я бросился к двери, думая, что пришёл сын с водочкой, а пришла медсестра. Разочарование расплылось по моим глазам. Она поставила жене укол и быстро ушла, сказав, что придёт завтра. Клавдия притихла, и с нею стихла её боль, прижавшись к её исхудавшему телу.
Наконец-то пришёл Артём.
- Что долго так? Вон уже и день вечер кличет, а ты всё бродишь где-то,- сердито пробубнил я.
- Смотри чего принёс,- радостно сказал сын, энергично вынимая из пакета три бутылки водки, булку хлеба, палочку колбаски, две рыбные консервы и две пачки пельменей.
Я, с довольной улыбкой, налил в кастрюлю воды, посолил и стал ждать, когда она закипит. Мы сварили пельмени и выпили сначала по одной, потом по второй и пили, пока вечер не замесил ночь и не выпек каравай луны. Мы пили и на следующий день мешая числа, памперсы, ворчание старой медсестры с её недобрым взглядам. Приехав в очередной раз, пытаясь пристыдить нас, она сказала:
- Что вы пьёте! Ей поддержка нужна, уход. У вас человек умирает, а вы пьёте!
- От того и пьём, что человек помирает, душа болит,- со вздохом сказал я, опрокидывая очередную стопку.
«Неделю уже пью, будто камень качусь под горку, остановиться не могу. То хоть Клавдия ушатом брани окатит, остудит мою горячую голову, а сейчас и поперёк встать некому. Вон лежит как бревно, только памперсы меняй, да корми», подумал я, и пошел в кладовку. Клавдия, увидев меня чуть улыбнулась и тихо сказала:
- Скоро мне уже уходить надо. Душно мне, тесно на этом свете. Ты пить то бросай, лучше на дачу съезди, да порядок там наведи. Мне уже ничего не нужно. Артёмка пусть вечером придёт, попрощаться хочу.
- Ну, что ты, Клава, мы ещё на дачу вместе съездим, ты только поправляйся,- сказал я, и тихо прикрыл дверь.
Тревога как змея вползла в душу. «Шутка ли, больше тридцати лет вместе прожили. Привык я к ней, к нелюбимой, принявшей меня таким как есть. Как же я без неё буду!» подумал я.
Душа сжалась как мясо на огне. «Виноват я перед ней, чтобы её пожалеть, доброе слово сказать, а я водку пью и всё ни по чём. Вот только бы сына из тюрьмы дождаться, поглядеть на него, а там и за Клавдией можно в вагончик садиться налегке без багажа и без денег. Там всех ждут, и всех вылечат от болезней и пагубных привычек. Там все святые, ибо никто не нальёт рюмочку водочки и не соблазнит глубоким декольте», подумал я, лёг на диван и уснул, забыв о просьбе жены.
Солнце, обласкав горизонт, бросило лучи на землю. Пьяные облака толпились на небе, ожидая ветра, который обещал им привезти бочку вина, чтобы продолжить веселье, да видать забыл. Осень, не жалея, разбрасывала тоску, как фальшивые монеты, приглашая отпраздновать её уход.
Я проснулся. В открытую форточку стекала прохлада. Я пошёл на кухню в надежде найти там немного спиртного, но надежда разбилась о пустые бутылки. Нутро болело, в голове звенела пустота. Мне было плохо. Я поплёлся в кладовку. Клавдия лежала тихо смиренно, отвернувшись к стене. Обломок швабры лежал у кровати, видно не достучалась она до меня, до души моей не достучалась.
- Вот тебе плохо, а мне то как плохо! Хоть волком вой! И опохмелиться нечем. Может у тебя припрятана какая копеечка, так ты мне дай. Тебе то она ни к чему, а я бы себе здоровье поправил,- взмолился я.
Клавдия, молча лежала ни шелохнувшись, я понял, что она ушла туда, откуда не возвращаются. Смерть забрала её, избавив от мучений. Я позвонил сыну. Он тут же приехал, всплакнул, мать всё-таки. Хорошо, что Клавдия заранее оплатила свои похороны в страховой компании. Я пошёл туда и мне тут же оказали помощь. Похоронив жену, я вылетел на прямую дорогу в ад.
Уходила осень, унося за собой дожди. За ней шла зима, туманом снегов укрывая замёрзшие листья. Услышав стук, я оторвал взгляд от окна и пошёл открывать двери. Пришёл сын.
- Ну и вид у тебя,- язвительно сказал он, бросив на меня презрительный взгляд.
- А ты себя то в зеркале видел? Отца пришёл обижать!
- Ладно, чего расшумелся? Деньги есть? Выпить хочется.
- А ты что не принёс? Заработал бы, отца порадовал бутылочкой винца.
- Давай мы ванну продадим. Вон Антоныч на дачу просит, воду в ней держать будет для полива.
- Нет, сынок, Василий приедет, а ему и помыться негде будет. Он ведь сюда приедет, он здесь прописан,- возразил я.
Сын, обидевшись, хлопнул дверью и ушёл. Голова была тяжёлой, всё тело болело, будто меня весь день скалкой охаживали. Я прикрыл тяжёлые веки и мне привиделся Васенька, мой младшенький, бежит ко мне вихрастый такой, смеётся, ручонки ко мне тянет. Слёзы застелили глаза, и туманом поплыла прошедшая жизнь и исчезла в забытьи.
Я проснулся от жажды. Слипшиеся седые волосы торчали во все стороны. Худое прокисшее морщинистое лицо выражало недовольство теперешней жизнью. Во рту было сухо как в пустыне, а в голове пусто как в моём кошельке. Ночь текла в окна, заполнив темнотой моё вонючее жилище, пропахшее перегаром и пропащей едой. Я встал, налил в стакан воды и выпил. Вдруг, в проёме двери я увидел женщину в белом. Она была хороша собой, только бледная. Она пристально посмотрела на меня и позвала меня за собой, тихо шепнув:
- Пошли.
И я пошёл, за её ускользающей тенью. Я вышел на балкон и глянул вниз с третьего этажа.
- Не бойся, идём,- сказала она.
Падал снег, укрывая асфальт бархатным покрывалом. Деревья голыми ветками ловили снежинки, а те не удержавшись, падали вниз и замирали друг у друга в объятиях. Я перевалился через перила балкона как мешок с трухой и полетел вниз. Кто-то вызвал скорую. Меня привезли в больницу, и я умер на операционном столе, бросив свою никчемную жизнь под ноги смеющейся женщины в белом, так и не дождавшись Василия. Дьявол взял мою душу, посмотрел на неё и, выбросив за ненадобностью, исчез в темноте.