В полдень на солнечной площади венского парламента было свежо и приятно - маленькие брызги аккуратного фонтанчика в центре архитектурного ансамбля мягко искрились радугой в солнечных лучах.
Молодой художник был здесь с раннего утра. Занял место, так сказать, раньше петухов, чтобы иметь возможность первым, в столь красивом месте, предложить услуги богатым высокомерным франтам или их наивным барышням, обычно гуляющим от безделья по ближайшему парку в огромном количестве. Внушающий силу план на громадное здание парламента - для важных мужчин, совершенно типичнейшая красота парка - для не самых особенных девиц, ну и подкупающая обаятельность старинной улочки за площадью - для преклонных стариков. Всё это было плацдармом для неплохого заработка рисованием. Ну или на крайний случай портреты - не самый любимый его жанр, но всегда приносящий больше всего денег.
Как ни странно, но в такую-то нежную безоблачную погоду над Веной, ни в парке ни на самой площади не было ни единой души. “Может какой траур?” - подумал художник оглядываясь по сторонам. - “Да не должно. Только с утра же я урвал благотворительную выпечку в честь какого-то важного события”.
Он посидел на скамейке, поскучал. Даже начал чтение несвежей городской газеты, видимо оставленной здесь для бездомных. Спустя какое-то время, подняв сонные глаза от нуднейшего чтива, художник решил перекусить. Булочка была сухой и без начинки, но настроение улучшилось. Покурив трубку, покрутив пышные усы, художник неожиданно заметил человека!
В тени высокого здания парламента на прохладных ступенях в окружении голубей, сидел молодой мужчина в строгом, модном в ту пору, чёрном костюме с полосками. Гладко выбритый, тёмные волосы были прилизаны назад, а аккуратная шляпа с бабочкой покоилась на кожаном портфельчике у его ног. Он что-то увлечённо писал в маленьком блокноте.
“Какое чудо! Этому пижону наверняка нужен портрет самого себя!”
Мужчина на ступенях был поглощён записями и, казалось, не заметил тихо подошедшего художника, который решил подшутить и резким жестом руки спугнул голубей, тихо кормящихся на ступенях. Чёрная туча встрепенулась и мигом вспорхнула к небу, сбив причёску сидящего и вырвав страницу из его блокнота. Художник увидел испуганную растерянность этого успешного щёголя и не смог сдержать смешка.
- Хорошая сегодня погода над Европой! - громко сказал улыбающийся художник - лучи солнца как раз ровно выглядывали за край крыши парламента и падали прямо на лицо, заставляя его щурится.
- Вы меня напугали, - встревоженный мужчина нервно пригладил волосы, его взгляд странно сверкнул из под густых чёрных бровей.
- Что пишите? - Художник чуть было наклонился, но тот поспешил спрятать блокнот в портфель.
- Да так, впечатления от Вены...
- О Вена, прекраснейший город! - Художник исполнил пируэт, - я могу сутками напролёт стоять у этого парламента, часами смотреть на оперу ожидая своего билета! Успешные люди всюду вокруг, удобства для бедных, еда для бездомных, доблестная городская жандармерия для обеспечения справедливости на улицах! Настоящая сказка во плоти для всех... Но, что более волшебно, этот город наполняет меня новыми мыслями и такими идеями!
- Кхм, а я напротив, не в восторге от этого города, - невозмутимо ответил мужчина. - Непостижимо, для чего его возвели таким величественным и огромным, - ведь для человека всего-то и нужна одна комната... Меня зовут Кафка. Франц Кафка. Страховой агент из Праги. Вы знаете, я бывал в этом безумном городе, пожалуй, тысячу раз, и всё же, не встречал человека скромного.
- Приятно познакомится, а на этот раз вы у нас надолго?
- В скором времени ваш самый собеседник будет произносить речь на международном конгрессе по спасательным работам и гигиене труда в этом здании, - он махнул рукой на парламент за спиной.
- Поздравляю. - Казалось художник только расстроился, убедившись в статусе собеседника. - Только делов-то... Бросьте, на этом "мировом" конгрессе даже близко не приближаются к принятию НАСТОЯЩИХ решений. Это пустая болтовня выхоленных чиновников и бумажных клерков не влияющая ни на штангу на труд рабочих, ни на их гигиену. И выступают, ко всему прочему, только всякие чваны далёкие от народа. Я не говорю сейчас о вас, а в общем. А между тем, на верхах мировой политической арены происходят действительно стоящие совещания, решительно меняющие облик человечества. И мы с вами, я вам скажу, имеем право в них участвовать!
- Позвольте, я страховой агент, а вы простой художник, как вижу. Откуда же мы имеем такие права?
- Ну как же, - художник был удивлён. - Каждый имеет право решать, это справедливо. Да и, прошу прощения, я не просто художник.- Тут он был серьезно задет и, как проснувшись, с ненавистью взглянул на этого пражского франта. - Начнём с того, что я немец. Самые талантливые современные учёные - немецкие. Видные экономисты и философы - немецкие. Будете ли вы спорить, что мы первые в экономике, науке, промышленности, культуре? Полагаю, что нет.
А значит, именно Германскому рейху надлежит быть во главе Европы - следовательно, и справедливо ИМЕННО НЕМЕЦКОМУ народу принимать важнейшие решения!
- Интересно… - Кафка взглянул задумчиво в лицо художника. - Вы наверняка служили в армии? Победить в войне - справедливо и желанно для КАЖДОЙ стороны.
Даже если кому-то нужно воевать со справедливыми, он всё равно не признается в этом.
- Избавьте. Мне не нужно служить в одной армии с евреями и чехами габсбургскому государству, чтобы понимать справедливость торжества германского народа над остальными.
- А когда же вы поняли эту справедливость торжества?
- Послушайте, мы же говорим о справедливости общей для всех.
Если мальчика обижают в школе, то его обидчики злые и несправедливые. Это можно сказать громко.
- Поэтому будучи ещё мальчиком вы уже знали что такое справедливое, а что нет?
- Конечно знал.
- Когда же вы открыли эту справедливость, если уже в школе были ей обучены?
- Что вы имеете в виду? Я ей не обучался и не открывал. Справедливость понятна для всех. Я впитывал её, как и остальные люди, народы, с молоком матери. Как немецкий язык.
- Да, немецкий прекрасен. И прекрасно, что все народности Германии понимают этот язык и согласны друг с другом, говорят на нём об одних и тех же вещах и имеют в виду эти самые вещи. Но жаль, что эти же, единые языком, вскормленные одной матерью люди, взаимно убивают друг друга споря о том, "кто прав"!
- Да... - тихо сказал художник уже после долгой паузы. - И это великое бедствие, но взглянем по иному! Умы мира опускают размышления подобные вашим. Они исследуют, что полезнее им в делах. Ведь справедливое и полезное бывает разнятся. Какая-то несправедливость порой приносит и пользу, а порой и справедливый поступок может не послужить вовсе.
- Интересно господин, что вы снова приписываете себе знание того, что людям полезно, а что нет. Полагаю любезнейший, вы находитесь в затруднительном положении, - художник заметил, что чем дальше говорил собеседник, тем больше повышался его голос. - Не на войне вы осознали, что такое справедливость, нет. И, как стало ясно, вас не обучали ей в школе. Тут же выяснилось, что сами вы её не открывали, и с молоком матери справедливость "всем понятную", к сожалению, вы не усвоили. Как? Иначе народы, жившие до нас, и живущие поныне, не выясняли бы до сих пор в бесконечных кровавых войнах кто прав, а кто виноват, - вдруг Кафка и вовсе вскочил: - Давайте представим, друг, если на крейсере власть будет вручена любому желающему, понимаете ли вы, что случится с экипажем?! - Он ткнул пальцем в грудь молодого художника. - Не зная, что же будет по справедливости вы хотите решать мировые вопросы! Безумное предприятие - учить тому, чего не знаешь и чему даже не думал учиться!
- Довольно, вы себя позорите! - Художник не выдержал.
Франц выглядел бешено: его мокрая приглаженная чёлка свалилась на лоб, как хохолок, и теперь он был похож на отчаявшегося врача, который использовал все средства, чтобы спасти безнадёжного пациента.
Но не безумный образ Кафки испугал художника. Гораздо более непонятным было впечатление, что собеседник выглядел глубоко огорчённым его словами. Словно он - обычный простой художник, - сказал что-то за гранью человеческих законов в этом глупом, бессмысленном споре.
Мужчины не смотрели в лица друг друга. В теплом воздухе повисла невыносимая тяжесть. Приступ ярости Кафки быстро прошёл, и он стал собирать вещи со ступеней.
- Правда, господин, всё-таки находится в наших руках. - Заключил напоследок художник, взглянув на синее небо. - Спасибо. Я услышал от вас достаточно. Поскольку боле нам не случится общаться, я благодарю вас за этот разговор. А сейчас, прошу меня извинить, мне пора на встречу.
- Как вам угодно, - ответил Франц.
Они попрощались и, действительно, никогда в жизни не встречались.