Иван Петрович не выходит из дома, ноги у него плохо ходят, но это и неудивительно – девяносто лет ему стукнуло. Да и желания уж нет выходить-то, и некуда.
Живёт Иван Петрович со своим внуком Сашкой, а других близких родственников у него нет: все умерли.
Но если по правде, то есть у Ивана Петровича близкие – два правнука, но живут они далеко, в другом городе. Внук Сашка давно уж с женой-то развёлся, и уехала она с детьми, а куда не сказала. А Сашка-то и алименты на своих детей не платит, да и с чего платить-то, если он не работает и живёт на пенсию деда.
Есть у Ивана Петровича друг Николай, одногодок его, в школе в одном классе учились, и по жизни шли вместе, на одном заводе, в одном цехе слесарили. Но общаются старики только по телефону, и у Николая ноги плохо ходят, и он не выходит из дома.
А о чём могут говорить старики, так это уже всем известно: о том, как раньше-то всё хорошо было, а сейчас всё плохо.
Вспоминают старики бесплатные квартиры, профсоюзные путёвки в дома отдыха, бесплатную медицину, дешёвые лекарства. И кажется им, что раньше-то и люди были добрее, и воздух чище, и все продукты натуральные, без гербицидов и химии.
И о разных болезнях говорят старики, и каждый о своих. Иван Петрович рассказывает другу о том, как у него доктора желчный пузырь, забитый камнями, вырезали, о своей катаракте на правом глазу – совсем уж ослеп, а Николай жалуется на свою язву желудка и на докторов, которые отказываются делать операцию, ссылаясь на его преклонный возраст и слабое сердце, а ещё диабет у него, уж и нога почернела, того и гляди, отрежут её, ногу-то.
А бывает, вспоминают старики своих приятелей, коллег по работе на заводе и перечисляют имена, фамилии, но не могут отчётливо вспомнить, кто они эти люди.
Но чаще говорят старики о своей близкой и неминуемой смерти. И о похоронах своих они говорят. Иван Петрович жалуется Николаю, что денег нет у него на похороны, а скопить их нет никакой возможности – вся пенсия на еду и лекарства уходит, на оплату квартиры и коммунальных услуг, да и внука неработающего, непутёвого как-то кормить надо.
И боится Иван Петрович «социальных похорон», это когда бедных за счёт государственных денег хоронят. Слышал он, что хоронят бедных-то не в гробах, а в медицинских мешках, в общих могилах. И страшно и обидно Ивану Петровичу, ведь не последний он человек, не какой-то там пьяница опустившийся, а заслуженный ветеран труда, слесарь первой категории, дважды награждённый знаком «Победитель социалистического соревнования», и портрет его неоднократно висел на «Доске Почёта». И вот, на тебе: в медицинском мешке, в общей могиле, и неведомо, с кем.
А у Николая свои переживания. Деньги-то на его похороны, быть может, и найдутся, живёт он в семье сына, успешного предпринимателя, но очень страшится он захоронения в земле, и, бывает, преследуют его яркие и страшные картины похорон: тесный, душный гроб, чёрная прожорливая пасть могилы, вечная тьма и разложение трупа. И видения эти настолько ярки и правдивы, что, порою, ему становится так страшно, что хочется кричать. И потому предпочёл бы Николай захоронению в земле кремацию тела, но окончательного решения в пользу кремации принять он пока не может. Слышал Николай, что ритуальщики, занимающиеся кремацией, недобросовестно относятся к своей работе, черпают они пепел из одной бочки, и в урне родственники могут обнаружить всё, что угодно, только не пепел своего близкого усопшего.
Так бы и общались старики по телефону, и, быть может, и до ста лет дожили. Но вот как-то позвонил Иван Петрович другу, а в телефонной трубке тишина – ни коротких гудков, ни длинных. И на следующий день тишина, и все последующие дни тишина…
Не мог поверить Иван Петрович, что его друг Коля умер, и ещё надеялся: быть может, в больнице он, в реанимации, дай Бог, скоро оклемается и позвонит.
Послал бы Иван Петрович внука Сашку к Николаю, чтобы выяснил, что и как, но вот беда: как-то не удосужился Иван Петрович спросить у Николая адрес-то его, да ведь и особой нужды в том не было.
И ещё долго ждал Иван Петрович звонка от друга, но так и не дождался.
И почувствовал Иван Петрович себя беспредельно одиноким. Со смертью друга Николая ушло из его жизни последнее, что было близкого и знакомого ему в этом мире. Быть может, и существовали где-то люди, которые знали и помнили Ивана Петровича, но он их забыл, и получается, что как бы и нет их, и не было вовсе.
И как-то вдруг Иван Петрович стал замечать, что жизненные силы неумолимо и быстро уходят из его старческого, измученного тела. С каждым днём Иван Петрович слабел, и уже редко вставал с постели, и когда случалась необходимость дойти до кухни или по нужде до туалета, то чувствовал, как в груди трепещет и замирает сердце, и кто-то тысячами маленьких молоточков стучит в его голове, и прерывается дыхание, и куда-то уплывают стены и потолок, и боясь, что не удержится на ногах и упадёт, он останавливался, чтобы отдышаться и передохнуть.
И со страшной ясностью и тоской в сердце Иван Петрович понимал, что безжалостная и неминуемая смерть уже рядом, наблюдает за ним и ждёт своего часа.
Как-то с вечера Иван Петрович крепко уснул, но к четырём часам вдруг проснулся с сознанием, что умирает. Иван Петрович хотел крикнуть, позвать на помощь, но язык не слушался, хотел пошевелить ногами, но они были, как ватные. Иван Петрович попытался достать из-под подушки пузырёк с нитроглицерином, и это ему удалось, но пузырёк выскользнул из его ослабевшей руки. Задыхаясь, судорожно хватая себя за грудь, Иван Петрович глубоко вздохнул и затих.
В соседней комнате внук услышал сквозь сон какие-то звуки и спросил: «Ты что, дед?» Но дед не ответил.
На огромном городском кладбище, вдалеке от богатых надгробий есть место, где хоронят только бедных бездомных.
Место это мрачное и унылое, почва песчаная, и потому совсем нет зелени. И нет на могилах памятников, крестов и оград, а лишь таблички с номерами погребений и именами усопших.
А недавно к тысячам таких могил прибавилась ещё одна, в которой нашёл свой последний приют Иван Петрович. Присоединился он к сонму усопших бедных, обездоленных, родившихся только для того, чтобы навеки умереть и исчезнуть из памяти живущих.
И уже скоро исчезнет всякая память о том человеке, которого когда-то звали Иваном Петровичем, так как не осталось на свете никого, кто мог бы знать и помнить его.