- Исть хочу, скорее,просто помираю,- прямо с порога скороговорила, открывая входную дверь в соседскую квартиру, маленькая, немного похожая на неожиданно состарившегося подростка, женщина, на ходу снимая уличную обувь и торопливо переобуваясь в принесённые с собой комнатные тапочки. Двери тогда не закрывались - люди страны строили общество развитого социализма, в котором каждый друг другу брат или сестра.
Соседка – полная, домовитая дама, ставила перед ней до краёв наполненную тарелку горячего ,пышущего ароматами, наваристого борща и другую домашнюю снедь. Никифоровна – так все звали маленькую женщину - быстро , но очень аккуратно всё съедала и, отдышавшись, долго и смакуя каждый глоток, пила густой, огненно - горячий чай, изредка выбегая покурить на балкон.
Пить чай, да такой, что заставлял покрываться бисеринками пота, Никифоровна приучилась в знойном Казахстане.
Родилась она перед самой войной на Орловщине. Родителей своих совсем не помнила – знала лишь по рассказам дальней родственницы, что отец ушёл на фронт, а мама вскоре умерла. Малышку, её звали Лида, забрали в детский дом и отправили в эвакуацию в Казахстан. Там она и осталась. Выросла. Закончила восьмилетку и устроилась работать на камвольный комбинат. Жила в рабочем общежитии. На ноги вставали трудновато, голодновато, но друг за друга – горой: почти все детдомовцы из среднерусской полосы …
-Дружно жили. Всегда «общежитские» друг за друга , как в родной семье стояли, и дрались, если надо было кого- то отстоять, и едой делились, и до зарплаты дотянуть всегда помогали.
Взрослела - фигурка стройная, волосы густые - каштановые, челочка до глаз, по - моде, носик курносый и голубые глаза – в них бы русскому небу отражаться… Парни заглядывались и сердились, что принимает их больше как друзей или братьев, а не как ухажёров. В их маленькой общежитской коммуне постепенно становились на ноги и обретали крылья – влюблялись, играли комсомольские свадьбы.
Вот и Лидочке бы…и не быть на всем свете одной, всю жизнь коммуной, хоть и дружной, не проживёшь…
***
-Ой, как же много шерсти тогда привозили на переработку, огромные тюки - склады завалены, а я, как устану, что до дома сил нет дойти – упаду и сплю, меня и не видно, - горячий чай размягчал душу и тянул на откровения,- мастер строгий был, казах, из местных, но проходил и не замечал, я маленькая росточком - то, а так бы – наказать могли и оштрафовать.
В грохоте станков в цеху комбината даже голосов почти не слышно, чтоб мастера или наладчика позвать - ещё докричаться надо. Она не услышала тогда хруста костей, ломающейся, затянутой в станок правой руки…несколько мгновений даже не осознавала…потом закричала от дикой боли…Руку удалось спасти, а вот кисть искорёжило. Оставили доктора мизинчик и большой палец - больше спасти не удалось.
Дали квартирку от предприятия, пенсию и группу инвалидности.
Девчонка, увезённая с родной земли крохотным комочком – даже года ей не было тогда, берёзки, ландыши, ромашки, реки, заливные луга и синее, в белых, похожих на вату, облаках, видела лишь на картинках. Россия... Там сердце, а не здесь. Здесь друзья, знакомые, дом, а там совсем не изведанное, но такое родное, что ночами снится.
Много лет Никифоровна искала возможность обмена жилья – задача почти не реальная. Мало было желающих переехать с Орловщины в Казахстан. А она только в родных краях мечтала обосноваться, другие варианты отметала. Ждала.
***
…В небольшом старинном городке, в уютной, солнечной однушке, жила молодая женщина. Тихая, воспитанная, одинокая. Работала бухгалтером, вечерами сидела дома. Такая незаметная, с соседями не общалась, платьица не яркие, глаза немного грустные…Поехала однажды в отпуск, развеяться, мир посмотреть, в горы сходить. Да там и встретила любовь. Вернулась, как не на самолёте слетала, а на своих собственных крыльях – улыбчивая стала, нарядная. И даже выяснилось - красивая она, ладненькая, только раньше жила обвитая серым коконом одиночества, он и не давал её толком рассмотреть. Любимый человек жил в Казахстане, в том же городе, где маялась , в ожидании перемен Никифоровна. Он почти ежедневно писал письма, она - торопливо доставала их из почтового ящика и, улыбаясь, прижимала к груди. Так счастье одного, помогло сложиться счастью другого. Быстро и легко сделали обмен.
- Каждую берёзку хочу обнять, лесом надышаться не могу, так и пропадаю там, и не боюсь ничего, хотя везде одна и первый раз, - захлёбывалась от свалившейся на неё радости бытия Никифоровна, и всё не могла поверить, что это её родное с ней теперь навсегда. С ранней утренней зари пропадала она в лесах и полях. Удивительным было то, что знала все растения родной стороны, грибы и травы, полезные и ядовитые, находила их, или они сами к ней на показ выбегали, но любовь с матушкой – природой у неё была точно взаимная. Как и не разлучались никогда, видимо, правы те, кто верит в существование генетической памяти. Иначе как можно объяснить такую исконную привязанность к родной русской земле – кормилице, у неё - выросшей за тысячи километров в чужой стороне…
***
Часто после походов по берёзко - ромашковым или землянично – кипрейным заповедным полянам приходила усталая , в вечном своём спортивном прикиде , к соседке – немного подкрепиться, да и чаю всласть попить. Соседка, тёзка, тоже Лидия – была чаёвница заядлая: смешивала несколько сортов чая, колдовала над заваркой, несколько раз ошпаривала заварочный чайничек. Даже чайник с кипятком держала «на пару» - обе признавали только огнедышащий напиток, не зависимо от времени года. Не пили – священнодействовали, к своим ритуальным чаепитиям никого не допускали. Никифоровна порой даже сама дверь на ключ в соседской квартире закрывала:
- Опять ведь спокойно не дадут посидеть, вечно к тебе люди идут: кому совет нужен, кому срочно давление измерить, а я хочу посидеть, поговорить от души , - комментировала она свой решительный поступок, под снисходительно – понимающим взглядом приятельницы.
Ранимая и обидчивая, но какая – то притягательная и прилипчивая в самом хорошем смысле, со своей бесхитростной душой, она сходилась не со всеми.
А уж если выберет себе «человека», то душу всю готова была отдать за него. Шло это, пожалуй, от неискоренимой детдомовской повадки «один за всех и все за одного» - другие принципы взаимоотношений она не понимала, не признавала.
На родине пристрастилась Никифоровна к лыжам, да и соседку – приятельницу как- то сманила покататься. Сама – то лёгкая и тоненькая, а соседка – вальяжная и медлительная. Приехали за город вместе, а там – потеряли друг друга из вида. Соседка, совершенно не переживая по такому поводу , возвратилась домой – катались на окраине города, вот и решила, что ничего преступного нет в её одиночном возвращении. Но вот Никифа , перепугавшись, что её неуклюжая напарница упала и теперь лежит на снегу без помощи, до темна металась по окрестностям, искала, звала. Дрожа от холода и плача , в тусклых зимних сумерках позвонила в дверь. И когда увидела дочку своей незадачливой подружки, прошептала, через подступающие к горлу рыдания:
- Я Лиду потеряла, надо искать, беда!
- Дома твоя Лида, давно уже дома, заходи скорее погреться!
- Здесь я, здесь, - отозвалась та , уже уютно расположившаяся на диване у телевизора.
Взрослая – за пятьдесят уже, а душа- то детская, почти как у маленькой соседской внучки. Никифа – так называла её кроха. Добрую и доверчивую Никифу и обмануть труда не составит. Этим и пытались воспользоваться бойкие да ловкие людишки - уговаривали за полный уход до конца дней, квартирку на них переписать – родни же нет. Но та не сдавалась, на льстивые обещания помогать ей в какой- то непонятной и заоблачной старости отвечала:
- Как получила я квартиру от государства, так пусть ему и уйдёт, если что. Может быть, какому детдомовцу достанется, одинокому, как я.
***
Страстью Никифоровны были книги. Разные. Собирала библиотечку с любовью. Расставляла в специально купленные, закрытые стеклянными дверками - чтоб не пылились, шкафы. Перед тем, как взять с полки, благоговейно мыла руки. Проза и поэзия, русская и иностранная, классики и современники…Читала взахлёб, порой просиживая с книгой всю долгую зимнюю ночь. В особом блокноте делала пометки, понравилось или нет, что запомнилось, что потрясло. Почерк у неё был, как говорят - каллиграфический: буковка к буковке – не строчки, а затейливое и в то же время легко читаемое кружево. Научилась писать левой рукой так, как многие и правой – то не умеют.
***
Пришли – нагрянули «лихие» девяностые, всем жилось тогда не сладко. А у Никифы пенсия не большая, но хочется и книгу купить, и соседской внучке – голубоглазой и ласковой малышке , подарочек принести - порадовать. Но самое главное – красивый ремонт сделать. Да не просто так, как у всех. Нет. Мечта была – кафелем до потолка кухню и ванную обложить, и чтоб все ахали, а она – гордилась. В ванной чтоб природа и цапли на озере, а в кухне - огромные гроздья рябины в плетеной корзине. Для приближения к мечте хоть на шажок, ездила по росе на велосипеде в заброшенные яблоневые сады. Яблоки сдавала перекупщикам - совсем не дорого, а на отложенную копеечку закупала кафель, клей, краску…После поездки в сад приходила к соседке - подкрепиться и попить чайку. Та прекрасно понимала её, сопереживала, как могла поддерживала - дверь в квартиру не запирала, и чайник держала «на парах» - чтоб не томить замотанную по жаре приятельницу, а сразу подать живительный свежий чайный настой.
…Вот уже и заветное панно - грибы в огромной плетёной корзине , оплетённые рябиновыми ветками с кроваво- алыми гроздьями надёжно закреплено на стене кухни! Красота! Женщина - мастер и за работу взяла не дорого, и замысел привередливой в этом важнейшем для неё деле, Никифоровны воплотила идеально – не нарадуется хозяйка, соседей на экскурсию приглашает - одной радоваться не интересно.
- Вот всё думала - что выбрать, берёзки или рябинку на панно - надолго же делаю, на всю жизнь, а здесь главное, чтоб не надоело, - делилась с соседками, а те согласно кивали, одобряя её выбор.
***
Однажды, в солнечный августовский день, Никифоровна не возвратилась со своей утренней поездки в сад. Странной и отчего - то тревожной тишиной наполнилось в тот день соседское чаепитие... Чайник выкипел, наполняя паром не большую уютную кухоньку, Никифины белая чашка с оранжевым блюдцем ждали на столе. Не пришла.
...Её нашли без сознания на обочине дороги. Рядом – искорёженный велосипед, и, рассыпавшиеся из рюкзака пёстрые «штрифели». Красивые, полосатые , румяные и весёлые предосенние яблоки её любимого , родного края.
В сознание она так уже и не пришла. Поэтому осталось тайной, кто сбил её, и оставил у дороги, умчавшись в южном направлении? Может в предвкушении отдыха и романтики, водитель не заметил отлетевшую от страшного удара хрупкую фигурку? Бог ему судья. Никифоровну, как безродную, социальные службы похоронили в безымянной могиле. Книги – главное сокровище – исчезли с полок, как потом и сами полки, и вся мебель… А в квартиру заселились «очередники» : старуха - столетка и её пожилой сын, горький - прегорький пьяница, частенько оставлявший не закрытыми газовые конфорки с риском поднять на воздух весь подъезд…
Посудачили, поохали, забыли, как оно обычно бывает, и только дочь соседки, мама маленькой девочки, назвавшей её по - детски ласково - Никифой, вдруг осела , как от удара, и зарыдала в голос, когда окончательно поверила, что та больше никогда не забежит к ним на чай.
(Из цикла рассказов о судьбах детей войны)