...Лет через десять и даже позднее, уже после первого курса Университета, Полинка всё лето жила с бабушкой, тётей Валей и Олей. Старший брат Юра работал на стройке, жена его Кира заведовала районной библиотекой, их сын второклассник Вадим проводил больше поллета в пионерском лагере; Полинин ровесник Лёва учился в военно-морской школе на флотского офицера в другом городе, младший – Валька, работал в одном из детских лагерей вожатым. Только Оля, закончившая семилетку и смотревшаяся барышней, даже более, чем студентка Полина, днями просиживала в прохладном сарайчике во дворе с подружкой – они готовились в техникум поступать.
Бабушка была очень скептична: у обеих по алгебре и геометрии тройки. Чем они могут друг другу помочь? Пишут шпаргалки? Но Ольга не сможет шпаргалку даже и вытащить, не то чтобы её прочитать и применить. Писать шпаргалки полезно? Пока пишешь, что-то запоминаешь. Ну, ежели так...
Полине нравилось бродить по старому городу, особенно по узеньким вычищенным проулочкам уютных татарских кварталов, нравилось вгдядываться в знакомые дворы и закоулки, нравилось дневное – в рабочие часы – малолюдье, даже на рынке, опрятном и скромном, где в охотку можно съесть только что из кипящего масла тройку чебуреков и запить крепким свежим квасом из эмалированного ведра – по копейке стакан – им постоянно торговали здесь двое обходительных подростков.
Нравилось обилие солнца, воздушное марево, нравилось возвращаться в раскалённый пылом лета, освещённый до последней щербинки солнечный двор со множеством по всему периметру его соседских дверей, ведущих если не в комнаты, то в увитые виноградом или плетями розовых кустов сарайчики, надёжно хранящие тень и прохладу, нравилось после дневных путешествий с прекрасной истомой во всём теле, с головы до пят, скользить ладонью по поручню, преодолевать те десять ступенек, за которыми кров, где к ней устремляются бабушкины и тёткины глаза и улыбки, обеих всегда застаёшь за каким-нибудь делом.
Тётя Валя при этом легко, быстро, сноровисто, неслышно перемещается по смежным комнатам, кухне, прихожей, бабушка обычно то одно, то другое работает руками, сидя в жёстком кресле, обязательно в стёганом, на овечьей шерсти, лапсердачке, дополнительным теплом своим смягчающем постоянную, годами незатихающую боль в её стареньких сухоньких спине и плечах. Между ними глубокое, ничем и никогда не нарушаемое согласие.
Полина, уже успевшая понаблюдать другие семьи, других дочерей, матерей, их сестёр и подруг, других женщин, так сказать, главных в своём доме, нигде не видела такого органического взаимопонимания, какое царило в этом доме, под какой бы крышей и на какое бы – короткое ли, долгое ли время эти две женщины его ни создавали. В этом доме никогда не было ни вздорности, ни самости за счёт других, ни корысти, не говоря уже о долгих изнурительных распрях, лишающих живущих под одной крышей атмосферы естественного благоволения, столь нужной каждому, кто пришёл в этот мир, на эту землю, под общее небо.
Полина уже успела пожить до поступления в университет в новой семье отца, понять истинную, очень высокую, ценность нормальной домашней домашности, и меру боли, какую платит человек при отсутствии таковой.
Полина ни бабушке, ни тёте Вале не рассказывала никаких подробностей о жизни с отцом и его женой Таисией в другом городе, куда отца отсюда, из Крыма, перевели работать с большим повышением. Он был в том городе – третьим лицом. У них была огромная квартира в самом центре – на первом этаже гигантского по тем временам четырёхэтажного дома, занимавшего целый квадратный квартал, где располагалоcь множество самых разных государственных учреждений, с огромным внутренним двором, с аркой, выходившей на огромную же центральную площадь. При выходе из-под арки взгляд через площадь упирался в могучий горизонтальный коричневатый фасад здания обкома партии, куда по утрам быстрым шагом направлялся отец. Она – в школу, от арки – налево, он – напрямик через пустынное пространство площади.
– Беги, доченька, не опоздай, и будь осторожна,– говорил обычно отец. И добавлял когда как: “Вечером буду” или “Буду завтра”, “Буду послезавтра”. Это значило, что едет он в область, в командировку – какое-то совещание проводить. После школы (в мае) и до школы (до сентября) отправляли её обычно в лагерь за город. Вечером, уже в постели, она только слышала, да и то если ещё не засыпала, что вернулся отец. Так они и виделись четыре года подряд – пять-десять минут по утрам.
Однажды она в лагере заболела очень тяжёлой ангиной, в самом начале третьей смены. Её, отлежавшую несколько дней в изоляторе, привезли на машине домой – оказия, слава Богу, вышла в город: мол, ни купаться, ни жариться на солнце нельзя, девица взрослая, лекарства есть, денёк-два посидишь дома, потом сходишь к врачу в поликлинику, поживёшь тихо-спокойно сама. Отца в городе нет – в отпуске они, только уехали.
Какие-то парни на следующее утро привезли мешок яблок, мешок помидоров (“Крупные, ещё бурые – будешь есть, а они будут дозревать! Самое, что надо!”), оставили денег – три трёшки и рубль – “На хлеб, на сахар и на кино!”
– Я сладкое не люблю!– сказала Полина.
– Значит, будешь покупать хамсу и лук,– сказал парень постарше, – Ну, бывай!
– А кто вы?
– Мы из деревни, где лагерь, там и живём; бывай!
– А деньги? Как деньги возвращать?
– Не твоя забота, бывай!
В кухне она нашла ящик, где обычно лежала картошка: пять картошек на дне. “На базар схожу”,– сказала себе Полина. Съела два здоровых яблока, в вещичках своих долго искала гребень, вывернула весь чемодан, не нашла, потолкалась в квартире – тоже ничего, чем причёсываются, не нашла. Долго с помощью пятерни возилась с длинными по пояс толстыми в руку косами. Заплетала туго, чтобы нечёсанность волос не была сильно заметна на голове, аж устала вся.
Вооружилась авоськой, куском старой газеты: “На два рубля можно мяса купить”. Зажала в кулаке два трояка, сразу за домом трамвайная остановка, прямо до рынка. Схватилась за поручень той ладошкой, в которой деньги, сбоку кто-то её как подтолкнул, рука разжалась, деньги упали как-будто на землю с трамвайным звонком. Она соскочила с подножки, надеясь их подобрать. Сколько ни смотрела вокруг, раздвигая даже траву на обочине тротуара – трёшек как не было.
Она вернулась домой, взяла рубль и в магазине, за два квартала от дома купила расчёску. Переплела косы заново, закрылась на ключ и целый день, не прерываясь и лишь откусывая от очередного яблока, читала “Войну и мир”. До упора, прочитав даже всю войну.
И как-то независимо от неё самой определился весь порядок её жизни в том августе. С утра, съев четвертинку серого хлеба с двумя огромными помидоринами, как на уроки, появлялась она в центральной городской библиотеке, садилась за один и тот же стол у окна в читальном зале (домой книги было брать нельзя, да ей и нравилось тут), выбирала книгу, прочитывала её за день. Уходила с закрытием.
А если пораньше заканчивалась книжка, то переходила Полина на противоположный от библиотеки угол, покупала за десять копеек билет, смотрела кино. Менялись кинофильмы редко, поэтому “Молодую гвардию”, например, смотрела трижды, хотя до этого тоже видела её не один раз, когда готовили они постановку из “Молодой гвардии” в школе, а она учила и играла роль Вали Борц.
После таких “трудов праведных” отправлялась Полина домой, ужинала хлебом и яблоками, яблоки заливала кипятком, кипяток получался очень вкусным, напивалась от пуза, иногда в кухне же включала радио, остатками кипятка разбавляла холодную воду в тазу, намыливала коричневым хозяйственным мылом с головы до ног себя или смену своего бельишка, вытирала крашеный пол, бельишко оставляла на ночь, чтобы утром, до завтрака прополоскать.
Перед тем, как выключить свет на ночь, разглядывала Полина подолгу шоколадный сервиз, стоявший на маленьком столике у окна изолированно и от книжных полок с овальными металлическими бирками на боках, и от стульев с такими же бирками, и от письменного стола, и от дивана, на котором она спала – вся мебель и в “половине отца” была учрежденческой, казённой, от той конторы осталась, что прежде обитала в нынешней их квартире.
Так и прожила двадцать четыре дня. В последний день перед приездом взрослых она сварила в подсолёной воде оставшуюся ещё половинку картофелины. Ни хлеба, ни помидор у неё уже не было. И обжигающее великолепие этого блюда запомнилось ей навсегда, как и сами те замечательные почти три с половиной недели.
Поскольку кваритра досталась от учреждения, у них не было ни ванной, ни какой-никакой плиты. Но для чайника и электрической плитки хватало. А другая горячая еда у них и не готовилась никогда. Отец, видимо, обедал на работе, Таисия, видимо, в музыкальном училище, где она училась на дирижёрско-хоровом отделении. А Полина? Полину кормили супом мама или Риммы Коршиковой, или мама Фани Хинкес, или мама Иды Рубановой, или мама Вероники Круковской, или мама Вали Нехорошевой, или мама Гали Червинской, или мама Севы Савинкова, или мама Баси Бахерман. Вопрос у разных взрослых всегда был один и тот же: “Ты ела сегодня суп?” И ответ был одним и тем же: “Нет”.
Только гораздо позднее Полина поняла, что родителям одноклассников при стиле жизни маленького в общем-то города немудрено было знать, что матери у неё нет, отец – начальник – себе не принадлежит, а мачеха – молодожёнка – “слишком красивая и слишком творческая” – совсем даже не по домашней части. И девочка – общительная, но и воспитанная предыдущими годами жизни в большой семье – фактически была взята под патронаж родителей одноклассников. Может, они даже на родительском собрании так между собой договорились не без подсказки учителей. А может, время было такое – все взрослые всех подростков хоть чем-нибудь да подкармливали – то хлебом с чашкой молока, то жареной на лярде картошкой, а то и чаем с патокой или сушкой или хотя бы кусочком жмыха, не исчезавшего из рациона людей и три, и пять лет спустя после войны.
Отец словно спохватывался иногда, специально предупреждал:
– В это воскресенье я дома буду, пойдём вдвоём на базар, купим мяса, будем щи настоящие делать, поможешь?
Отец, молодой и стройный, на мальчишку похожий, торговался на рынке весело и азартно. И они приносили домой кусок парной говяжей грудинки, полкачана капусты, пяток помидоров, два десятка крупных красивых картофелин, их продавали десятками, пучок свёклы с остриженной ботвой, по паре пучков моркови, зелёного лука, петрушки, укропа, бидончик молока.
Накануне отец принёс домой новенькую круглую электроплитку и несколько новеньких спиралей. В тот раз на одной плитке варился борщ, на другой – жарились зёрна кофе. Отец, как и сестра его – тётя Валя, пожарившая не один килограмм зелёных зёрен во время эвакуации, когда другие кофе практически не покупали и зеленоватые груды его всегда поэтому украшали витрины чуть ли не во всех магазинах – отец тоже не отходил от сковородки, непрерывно перемешивая её содержимое, то и дело выдёргивая шнур из розетки: регулируемых приборов тогда попросту не бывало; а когда зёрна стали коричневыми, и отец тяжёлым медным пестиком стал превращать их в маслянистую кофейную пыль, аромат стал таким, что, казалось, его можно было ложкой черпать.
Таисии почему-то дома снова не было, но Полине было так спокойно и хорошо, что она, конечно, даже из вежливости не захотела спросить отца, когда мачеха возвратится. Он сам не очень к месту произнёс:
– У Таси сегодня в училище экзамен. Сессия студентов. Когда станешь студенткой, будешь знать, что такое экзаменационная сессия.
– Так у нас экзамены тоже шли целый месяц,– сказала Полина.
– А в институте будет два раза в год – месяц зимой и месяц летом. Это труднее. ...Пора уже думать, куда поступать и на кого учиться.
– Только в Москву, в университет, на филологический факультет.
– Значит, надо получать в школе медаль, а ты об этом не думаешь? Не думала, что необходима медаль?
– Специально не думала.
– А надо специально нацелиться именно на медаль.
– Анна Васильевна и Фёдор Петрович спорят между собой. Анна Васильевна говорит, что на физику мне необязательно уж так нажимать. А Фёдор Петрович говорит, что опытный урок “Есть ли жизнь на Марсе” я провела лучше, чем сделал бы это он сам.
– Ты умница,– согласился отец,– я знаю, что прошлым августом ты прочитала больше двадцати книг.
– Так это было давно.
– А мне рассказала Нина Михайловна, заведующая библиотекой, в исполкоме недавно. Она хвалила тебя. И вообще хвалила ваш 9Б, говорит: “Они у меня в библиотеке прямо-таки живут; в час дня человек десять уже в читальном зале, а в четыре часа из библиотеки – прямо в кино, не заметить нельзя”.
И тут отец без всякого перехода добавил:
– Скоро приедет сестра Таси Виктория. У нас будет жить. Ты её, наверное, не видела.
– На ней тётя Валя не дала Юре жениться...
Отец пристально взглянул на дочь, засуетился, вымыл стакан с подстаканником, из которого сам любил пить, налил кофе, молока, добавил кипятку, поставил перед Полиной:
– Ты ведь несладкий? А крепче тебе нельзя.
Себе налил в фарфоровую кружку, положил две ложки сахарного песку, долго размешивал, глядя в окно.