С какого возраста я себя помню? Мне кажется с 4-х лет, а может быть и с 3-х. Мой отец- кадровый военный. Начал службу в РККА 1931 году. Его опредаелили на одногодичные курсы ВНОС. Так тогда назывались войска противовоздушной обороны. И расшифровывалось это просто Войска Наблюдения, Оповещения и Связи. В год призыва ему было 22 года. За плечами был два класса старорежимной гимназии, 9 классов общеобразовательной школы нового режима и три года комсомольской работы на кондитерской фабрике в Симферополе. Папа был коренной симферополец. Жил на Малобазарной улице. Его отец имел небольшой дом, где одна комната из четырех имела отдельный вход и была выделена под сапожную мастерскую. Дедушка был, со слов папы, не плохой сапожник и имел даже свою клиентуру, что давало ему возможность кормить жену, троих дочерей - Дору, Лизу, Еву и сына Гришу. С революцией, по-моему, его связывало только одно – общий год рождения с одним из лидеров нового режима Сталиным -1879 год. Деда звали Шлома (Соломон). Родителей своих он помнил смутно. Когда ему было пять лет, родители, будучи в гостях у друзей, которые жили в аварийном доме, вышли на балкон и тот обрушился. Родители погибли.
Воспитывал Шлому его дед Лейба, кантонист, участник Крымской компании 1853-1856 года, который очень гордился полученной за службу и оборону Севастополя Николаевской медалью. Медаль ( по семейному преданию) давала право бесплатно посещать любую баню Российской империи. Может мой прапрадед и воспользовался бы по полной программе этим исключительным правом, но черта оседлости сильно ограничивала его передвижения по Российской империи и он, естественно, довольствовался только банями Симферополя. Даже бани Ялты и Балаклавы ему были недоступны. Надо сказать, что баня для него была как для меня сейчас районная поликлиника: я иду к врачу чтобы пожаловаться на здоровье , а он в баню, чтобы попариться и излечиться, если мучает недомогание. Думаю, ему чаще удавалось избавиться от болячек, чем мне.
О бабушке Фейгле я почти ничего не знаю, когда папе было 13 лет, она простудилась во время каких-то похорон и, проболев пять дней, умерла. Папа всегда говорил, что она была красивая и статная, хотя и родила четверых. Когда я сейчас смотрю на её фотографию вместе с дедом, то мне кажется, что папа был прав.
Когда армия генерала Врангеля перед эвакуацией осела в Крыму, дедушке было предписано взять на постой четырех солдат с двухразовым питанием. Возмущению бабушки не было предела, но солдаты были тихие деревенские парни, они не знали ни слова на идише, и бабушка могла спокойно вслух ругать и их, и власть и эту жизнь, в которой нет ни правды, ни справедливости. После ухода белых, в город вошли красные. Дедушка опять получил разнарядку разместить четырех бойцов красных с ежедневным трехразовым питанием. Это было уже слишком. Бабушка не стеснялась в выражениях и самые изощрённые ругательства на идиш непрерывно лились из уст бабушки на головы этих тоже тихих деревенских парней, которые даже не могли подумать, какие кары небесные обрушатся на них в ближайшее время. Слушая её монологи, они смущенно улыбались и непрерывно говорили «Спасибо», думая, что она им желает приятного аппетита. Так продолжалось неделю. И вот в субботу, когда вечером надо было кормить постояльцев ужином и зажигать субботние свечи, к ней подошел здоровенный, смуглый постоялец и совершенно внятно, на чистом идише произнёс:
-Хозяюшка, сегодня суббота и зачем вам ругаться. Всевышний может обидеться на вас, а вам это надо ?- Бабушка от неожиданности опустилась на табурет и по-русски произнесла:
-Спасибо.
После этого разговора, она их кормила молча, иногда присаживалась рядом и с интересом вслушивалась в их разговоры. После смерти бабушки, дед Шлома год держал траур. Но одному было тяжеловато. И вскоре появилась мачеха Фрума со своей дочкой Софой. Софа была самой младшей среди детей. И дети, и родители баловали младшенькую, хорошенькую куколку с большими серыми глазами и копной густых, рыжих волос. Потом сестры моего папы вышли замуж и разъехались.
Папа тоже женился в 1933 году на моей маме, и его закрутила военная судьба. Фрума и Софа были с дедом до самого конца. Умер он в 1940 году от инсульта. Когда мы получили телеграмму о его смерти, я увидел и, и запомнил на всю оставшуюся жизнь, моего папу, рыдающего в полный голос как ребёнок. Никогда ни до, ни после я не видел и не слышал, чтобы папа так рыдал. Фрума и Софа не намного пережили деда. В 41-ом они не смогли эвакуироваться из Симферополя и 31.12.41года Фрума и Софа вместе с другими евреями были расстреляны в ямах вблизи Симферопольского шоссе.
Моя мама родилась в городе Феодосия в 1912 году. Дедушка Мордух (по паспорту Михаил Абрамович Армановский)и бабушка Бейля (Берта Львовна Вайль) поженились в 1911году. Они в 1915 году переехали в Симферополь, где через год появилась на свет моя тетя Ада. К этому времени дедушка приобрел прекрасный двухэтажный многоквартирный дом на улице Акмечетской и часть квартир стал сдавать внаём. Сбылась хрустальная мечта его жизни- он стал домовладельцем. И это в дальнейшем послужило серьёзным основанием для советской власти считать его «социально чуждым» элементом, ограничить в правах или как говорили в то время, объявить его «лишенцем». Но был один существенный момент в этой истории. Дом был недалеко от Малобазарной улицы, где жил мой папа. Собственно близость этих двух улиц и предопределила моё появление в этом мире.
Однажды случайно мой папа встретил девушку по имени Миндель (Мария) и с первого взгляда по уши влюбился в эту смуглую, слегка полноватую брюнетку, с греческим профилем, как говорил папа . На маму же он не произвел сильного впечатления. И ему еще долго приходилось «случайно» встречать её то утром по дороге в школу, то вечером у кинотеатра «Баян». Папе было 18, а маме 15 лет Я не знаю в деталях, как разворачивались события, но наш семейный альбом хранит много фотографий молодых девушек и, как мне позже объясняла мама, это всё приятельницы папы до встречи с ней. Фотографий молодых людей, поклонников мамы, нет. Может она их предусмотрительно спрятала? Но на протяжении всей их совместной жизни я никогда не видел, чтобы мой папа «приударял» за какой-нибудь дамой, или мама флиртовала с кем- либо из сослуживцев папы.
Мама, как дочь лишенца, не имела права получить высшее образование сразу после школы. Она должна была доказать свою социальную сущность упорным трудом в течении двух лет и она уехала доказывать в Сетлерский район Крыма учителем начальной школы. Конечно, она скрыла, что она дочь лишенца. Ей бы долго пришлось доказывать верность пролетарским идеям, если бы не папа. Он приехал, к ней в школу, собрал её вещи и вместе с вещами прихватил маму и благополучно довёз до своего места службы на Украине. Город, где служил папа, назывался Запорожье. На дворе стоял 1933-ий год. С тех пор мои родители не расставались, не считая тех периодов, когда вся страна встала на дыбы и сама жизнь потребовала расстаться. Это была Вторая мировая война- Великая Отечественная Война. Папу мы не видели около двух лет. А расставания на два-три месяца было в нашей семье в порядке вещей. При каждом переводе из одной части в другую, из одного гарнизона в другой первым выезжал папа, а уже потом, когда он снимал или получал от воинской части комнату, приезжали мы: я и мама. Последний переезд был в 1952 году в город Грозный. Впервые получив от воинской части отдельную однокомнатную квартиру, он перевозил нас на новое местожительство, неоднократно напоминая нам с мамой, что теперь жить мы будем в отдельной квартире без соседей.
После неоднократных напоминаний папы об отдельной квартире, мама не выдержала и разразилась краткой, но выразительной речью:
«За 21 год службы ты, наконец-то, получил отдельную квартиру. Спасибо твоему начальству, что вспомнили о тебе. Как- никак через четыре года тебе идти в отставку, но они забыли, что у тебя есть сын и он уже взрослый человек 16-ти лет, и спать ему с мамой и папой в одной комнате крайне некомфортно. Ему придётся спать на раскладушке. А где спать? На кухне. Вот чего ты заслужил за 21 год службы в РККА, а ещё к тому же полковник?». Папа смущенно молчал. Вероятно, мама была права.
Надо заметить, что за 21год папиной службы наша семья переезжала 14 раз: Запорожье, Никополь, Ленинград, Москва, Горький, Смоленск, , Саратов, Энгельс, Томск, Ачинск, Хабаровск, Ленинград, Коломна, Грозный. Это был последний город службы папы и наша семья, наконец-то, осела в Ростове на Дону в 1956 году, после выхода на пенсию папы. Выбор Ростова на Дону не был случаен. В этом городе с 1932 года проживали родители мамы. Они переехали из Симферополя. В то время в стране было две больших беды: голод и безработица. А в Ростове на Дону в это время строился комбайностроительный завод «Росельмаш» и, к счастью, проживала в Ростове сестра бабушки Аня с мужем Исаем и дочкой Мурой.
По письмам Ани было ясно, что на Росельмаше нуждаются в каменщиках, специалистах по кирпичной кладке. В условиях безработицы и голода надо было из домовладельца и продавца верхней мужской и женской одежды быстро переквалифицироваться в каменщика Ростсельмаша. Долго не раздумывая, дедушка, бабушка и Ада, собрались и покинули крымский город. А через неделю дедушка уже шагал в толпе комбайностроителей к проходной Ростсельмаша. С этого момента Ростов стал «якорем» для нашей семьи: где мы бы не были, куда бы не переводили папу, мама всегда стремилась в этот город, чтобы побыть несколько дней с родителями и сестрой, которых она безгранично любила. Позже я понял, что в семье бабушки и дедушки царствовала атмосфера любви и спокойствия. Я не помню, чтобы кто-нибудь в моём присутствии о ком-либо высказался плохо или неуважительно, хотя моя мама при её спокойствии и невозмутимости могла быть принципиальной и последовательной. Особенно это проявилось во время «дела врачей» в 1952 году. А всё началось ещё в 1951,
когда папа получил назначение в Коломну преподавать на известных всем военнослужащим РККА командирских курсах «Выстрел», мама безапелляционно заявила папе:
«Алика надо послать учиться в Ростов. Ты долго в Коломне не проработаешь, тебя переведут, уж очень близко к Москве эти курсы, а «блатных» в армии много и их родственники и знакомые будут стараться устроить их в Москве или поближе к Москве. А тебя переведут подальше от Москвы. А Алику менять школы в последние два года перед окончанием совсем ни к чему. Знания ему нужны. Через два года ему сдавать вступительные экзамены в институт. Пусть спокойно два года поживёт в Ростове и поучится два года в одной и той же школе без всяких переездов». Мамина речь меня очень обрадовала. Два года пожить без мамы и папы, без их ежедневного контроля у бабушки и дедушки, это значило, по моему мнению, получить самую высокую степень свободы.
Папа не стал возражать. Он вообще-то не очень много мной занимался. Больше мною занималась мама. Может потому, что она была учительницей и преподавала историю в девятых и десятых классах нашей школы. У нас она в седьмом классе преподавала конституцию СССР, когда мы жили в Хабаровске. Папа тоже был историк. Он окончил в 1939 году Военно-политическую академию имени Ленина в столице СССР Москве. В отличие от мамы, он преподавал в военных училищах. Это были военно-политические, лётные и артиллерийские училища. Правда, у папы был перерыв в преподавании истории. Причиной перерыва была как раз война, когда 42-ой и 43- ий год он был комиссаром 48-го артиллерийского противотанкового гвардейского полка и воевал на Калининском фронте. Полк входил в 22-ую гвардейскую стрелковую дивизию добровольцев- сибиряков.
Интересно, что до получения звания «гвардейской» 22-ая дивизия называлась «150-ой стрелковой дивизией» точно также «150-ой стрелковой дивизией» называлась дивизия, разведчики которой Егоров и Кантария укрепили Знамя Победы на куполе Рейхстага в Берлине. Кто бы мог подумать, что под одним и тем же номером воевали разные воинские подразделения? Наверное, так требовала военная хитрость.
Но давайте, дорогой читатель, «отмотаем» ленту времени назад, в довоенный Ростов, когда все мои родные и близкие живы и здоровы, и до войны ещё было много лет.
Появление на свет
Родился я 22 июня 1935 года в прекрасный, жаркий, день в родильном доме № 1, что на площади имени Карла Маркса Пролетарского района города Ростова на Дону. Моё появление в Ростове, и именно в той его части, которую ростовчане зовут «Нахичевань», объяснялось просто-здесь жили родители моей мамы и её сестра. От роддома до дома дедушки рукой подать, один квартал. Напротив роддома был рабочий клуб имени Фрунзе. Как рассказывала мама, во время родов от туда звучали песни из кинофильма «Весёлые ребята». Вероятно, эти песни подарили мне оптимизм и жизнелюбие с самого первого вздоха на этой земле.
Пробыв положенное время в роддоме, мама и я перебрались в коммунальную квартиру дедушки Миши. Папа в это время служил в Запорожье и посылал маме ободряющие письма и телеграммы. Поскольку в традициях семьи существовало поверье, что всё для младенца надо приобретать после его рождения, чтобы не спугнуть удачу, у меня не было предварительно куплено ни кроватки, ни пелёнок, ни прочих спальных и других принадлежностей. В день выписки все заботы взяла на себя моя тётя Ада. Единственно чего ей не удалось – это приобрести кроватку, поэтому дедушка презентовал маме фибровый чемодан, поставил его на кровать, где спала мама и сказал:
- Манечка, пусть он ( это я) поспит в чемодане, а дальше будет видно.
Мама согласилась, и чемодан стал моим первым домом и кроватью одновременно. По рассказам мамы, когда она вышла из роддома у ней началась «грудница» и у ней пропало молоко. Я временно был переведён в категорию «искусно» вскармливаемых младенцев. Но на третьем месяце жизни дедушка нашёл кормилицу – дородную донскую казачку с обильным количеством молока, которого хватало не только её дочери и мне, но возможно и нескольким переросткам младшей группы детского сада. Кормилица приходила кормить меня с своей дочерью, которая была старше меня и когда я тихо посапывая лежал и обедал у её мамы на груди, она подходила к маме, хлопала ладошкой по той груди, которой я в настоящий момент обедал и громко предупреждала кормилицу: «Будя, мама, будя», что означало «хватит, мама». С тех пор в нашей семье слово «будя» означает и «хватит», и «достаточно», и «довольно».
Квартира дедушки была коммунальной-две проходные комнаты принадлежали ему. Соседи тоже имели две комнаты, кухня была общая. По тому времени это была очень удобная коммунальная жилплощадь и всего с двумя квартирами на первом этаже двух этажного кирпичного дома, построенного в конце 19 века. Всего в нашем доме было восемь двухкомнатных квартир. Семья Кругловых, наших соседей, состояла из четырёх человек: матери Екатерины Романовны, двух её дочек Анны и Люси. Четвёртым был муж Анны-Федор. Это были вполне приличные люди, правда, война и разруха подействовали на них не самым лучшим образом, но и после войны в основном было мирное сосуществование между соседями. Хотя очень редко и возникали военные конфликты, в которых непременно побеждал мой дедушка, не смотря на то что ему было в 1945 году пятьдесят восемь лет, а Фёдору было только 36. Конфликт между дедом и Фёдором начался и тлел после освобождения города от немцев и возвращения в Ростов моих родственников из эвакуации. Но эта уже другая история и я когда-нибудь расскажу и о ней.