- Говорите теперь всё в порядке? – недоверчиво переспросил он, приглядываясь ко мне своим особенным проницательным взглядом, памятным мне по той, прошлой жизни. - А выглядите не так… Что вам снилось? Что-то из вашего прошлого? Из нашего с вами прошлого? – тут же уточнил он.
- Почему вы так решили? – мой голос дрогнул, изменив мне.
- Вы упомянули о кошмарном сновидении. Думаю, видеть во сне чудовищ, драконов или пиратов вам уже не по возрасту… Ну, хорошо, давайте я попытаюсь объяснить… - он присел на кровать и соединил кончики пальцев, как когда-то бывало на Бейкер-стрит, когда он раскрывал мне свои удивительные дедукции. Я глубоко вздохнул, сам не понимая, больше хочу прогнать наваждение или оставить его при себе на долгие часы.
- До моего ухода вы спали спокойно и безмятежно, - заговорил Холмс, полуприкрыв глаза, словно обращаясь не ко мне, а куда-то внутрь себя – тоже, впрочем, знакомая манера. – А сейчас вид у вас такой, будто вас во сне посетил застарелый кошмар, и вы сели в постели, ещё не проснувшись, очень резко, смяв простыню и уронив вашу подушку на пол, - с этими словами, кстати, простыню он расправил, а подушку поднял и положил на место – движением очень мягким и деликатным, тоже памятным мне.
- Волосы ваши взъерошены ещё и теперь, - продолжал он говорить, не прерываясь, - сорочка прилипла к телу, а в глазах, хоть вы и в значительной степени успокоились, сохраняется отголосок того сильного чувства, которое вы испытали, сначала не увидев меня рядом, а потом как раз наоборот, увидев. Увидев, как я возвращаюсь, я имею в виду. Моё появление не успокоило и не отвлекло вас – оно спровоцировало какое-то не слишком радостное продолжение мысли, внушённой сном. Вот поэтому я и решил, что сон ваш, возможно – только возможно – имел какое-то отношение и ко мне.
Я наслаждался его неторопливой речью, как знакомой классической музыкой и – что и удивляться – немедленно привычно подхватил свою роль:
- Почему бы это чувство не могло быть вызвано просто беспокойством от вашего отсутствия, а потом – досадой на вас за причинённое беспокойство.
- Да потому, что оно не было беспокойством, - сказал он. – И досадой не было. Вы смотрели на меня испытующе. Словно только что сочинили мне какую-то малопочтенную роль и молча примеривали её к моему натуральному естеству.
- Вы проницательны, - сдался я. – Это был действительно кошмар с ретроспективной начинкой. И не без вашего участия. И роль я вам отвёл, действительно, малопочтенную. Но в своём сне я пошёл дальше, и это меня… пугает.
И я взял, да и рассказал ему свой сон. В порядке эксперимента – как он отреагирует. То есть, проснуться-то я проснулся, но, видно, ещё не унялся. Да и выпить хотелось до чёртиков, а после того, как я перестал потворствовать этой своей страсти каждое её проявление меня ужасно злит и толкает на опрометчивости.
Отреагировал он, впрочем, странно: выслушал, не перебивая, хотя я волновался и, боюсь, говорил не слишком-то гладко, да ещё и проклятое заикание пару раз прорезалось, мешая выговорить очередной согласный звук, а потом, когда я замолчал, понимающе кивнул:
- Вы тоже пока не можете мне доверять. Из вашего рассказа я понял, что расстались мы натянуто, чуть ли ни враждебно…
- Нет, - быстро перебил я. – Между нами не было враждебности, да и не могло быть. Обида, печаль, может быть, досада, а в моём случае и горе – я только что жену потерял… Хотя, нет, вы же тоже её потеряли, хоть она и не была вам женой. Но в горе мы отстранились друг от друга… я отстранился от вас, - снова поправился я, припомнив ту просьбу Холмса обнять его на прощание, которая спасла хоть крохи моей раздёрганной души после его гибели.
- И ещё с тех пор прошло много времени, - сказал Холмс, задумчиво глядя в угол комнаты, словно там, в сгущённом ночном мраке мог видеть что-то, внятное только ему. Не зная я о его потере памяти, я бы подумал, что он тоже вспомнил сейчас Тышланд и Глубокое Озеро. Но то, что я мог чувствовать, он, увы, пока мог лишь пытаться понимать, как понимают читаемую книгу. Не смотря на всё моё горе, которое я сейчас разбередил на дне моей души, как ложкой сахар на дне стакана, я чувствовал себя богачом по сравнению с ним. У меня была вся моя жизнь – сорок шесть лет, не считая сна и ещё каких-нибудь кратких мгновений забытья. Жизнь, заполненная событиями всего спектра человеческих чувств. У Холмса было только пять лет жизни всеми гонимого и преследуемого дикаря и смутные туманные образы, ускользающие от восприятия и, словно в насмешку, оставляющие ему при этом головную боль и судороги.
- Дело не в прошедшем времени, - хмуро сказал я, от его слов внезапно осознав, что именно тревожит меня и не даёт покоя. – Дело в том, что мой Холмс переменился чужой волей, и я не знаю до конца, насколько. Я доверяю вам всецело, друг мой дорогой, но как, скажите, я могу доверять тому чужеродному, что подсадил вам в мозг проклятый профессор. Некогда я читал забавную фантастическую вещицу о докторе, изобретшем способ разделять свою натуру на двух человек, притом в одном было сосредоточено всё злое и негодное, а в другом – всё доброе и респектабельное, что только было в этом человеке.
- Стивенсон, - проговорил вдруг Холмс уже знакомым мне плывущим голосом, которым он говорил всегда, когда мог озвучить прорвавшуюся сквозь запрет улику прошлого. – Я знаю эту историю. Проблема в том, что хорошая половина этого молодчика не выглядела ангелом, он всего лишь оставался собой, пребывая в своей светлой ипостаси, тогда как тёмная постепенно всё явственнее заявляла свои права, пока не поработила его целиком. Он покончил с собой, кажется? И вы теперь боитесь, что профессор сунул мне в мозг такого вот мистера Хайда, и он мало-помалу поработит меня?
- Мистер Хайд в той новелле явился не из вне, - поправил я, уже холодея от того, какой оборот принимает наш разговор, но Холмс вдруг беззвучно и превесело рассмеялся:
- Ещё того не легче! Значит, вы не о внешнем демоне думаете, а о том, что профессор разложил вашего доброго друга на такие составляющие, которые могут вам теперь не понравиться? При помощи щекотки, насилия и пары ампул?
- Ну… я подробностей всех его методов не знаю… - смутился я.
- Забавно… - веселье за мгновение шелухой слетело с него, да и было ли оно вевсельем? – Но скажите мне тогда: если вы меня боитесь… Ладно, если вы мистера Хайда во мне боитесь, что вас заставляет удерживать меня около себя? Я ведь вам такой прекрасный вариант предлагал, так нет, вы с меня слово взяли, что я никуда не денусь. А зачем?
Я покачал головой, чувствуя себя… ну, тошно, сказать по правде:
- Я вам не могу объяснить…
- Это тайна какая-то? Или вы – писатель – слов не найдёте?
Уж не ехидство ли просквозило в его словах?
- И не тайна, - ответил я, не поднимая головы. – И слова бы я нашёл. Просто вы не поймёте. Вам пять лет, Холмс – что может понимать пятилетка в тёмных лабиринтах души хронического алкоголика, потерявшего всё. А теперь пытающегося найти то, что потерял.
- Малую толику? – криво усмехнулся он.
- Не малую… Уже немалую, но я большего хочу. Такой вот я алчный сделался за эти пять лет… - последние слова я только и смог произнести сиплым шёпотом.
- Не пойму, - выдержав паузу, проговорил Холмс. – Сами вы себя мучаете, я ли мучаю вас…
- А как вы поймёте? Я ведь об этом только и толкую: вам не понять… Давайте спать лучше – времени у нас для сна осталось немного. А что касается мистера Хайда… про свою прогулку под луной, дабы насытить лёгкие кислородом, вы ведь наврали… Зачем вы выходили на самом деле? Не скажете? Не скажете…
- Спокойствия вашего ради скажу, хоть вы и посмеётесь, - проговорил он, снова улыбась криво и невесело. – Я просто проведал Чёрта. Я скучаю по нему. Сел верхом ,проехал вокруг дома. Заодно и посмотрел, нет ли других желающих поджечь сарай старику. Старик один был ко мне добр, не хочется мне стать причиной его разорения.
- О старике вы не беспокойтесь – Вернер его в обиду не даст, - убеждённо сказал я. – Сам не справится – из Лондона подмогу позовёт. Пришлось мне как-то познакомиться с парой агентов Шахматного Министра – поверьте, желание обижать стариков они отбивают всего парой подходящих к случаю фраз. А Идэм не только Вернеру названный отец, он и самому Майкрофту не чужой. Как и вам, кстати. Но пока единственное существо, удостоившееся привязанности Магона – конь, да?
- Не иронизируйте, - сказал он. – До вашего появления здесь этот конь был единственным существом, не испытывавшим ко мне ни страха, ни ненависти. Это подкупает.