Сердцевина

Поваленное бурей соседское дерево упало прямо на крышу дачной веранды. Эту новость сообщила старушка соседка. Анна с Игорем поехали на дачу. Это была, собственно, даже не дача, а обычный деревенский дом на окраине посёлка, купленный давным-давно покойными родителями Анны.
Дерево, снаружи крепкое, внутри оказалось трухлявым. Старушка-соседка причитала:
– Вот не было печали! Теперь надо кого-то нанимать, чтоб убирали. У моего участка росло – стало быть, я и виновата.
Игорь возразил:
– Феоктистовна, Вы не переживайте. Не Вы же дерево свалили. Вы, конечно, женщина ещё крепкая, но не настолько, – он подмигнул старушке, обходя веранду. – Потихоньку всё уберём. Завтра договорюсь с ребятами, кран подгонят, спустят дерево на землю, а на чурки я и сам распилю. Да и шифер местами побит. Всё сделаю. Но только в выходные.

Назавтра праздновали день рождения Анны. Посторонних не звали. Тридцать девять лет – не такая уж важная дата. Анна заранее морально подготовила мужа, любителя застолий с друзьями:
– Отмечать не будем. Не велика барыня, обойдусь. Сами поужинаем.
– Что, даже Верку не пригласишь? Лучшие подружки, называется!
– Не приглашу. И не спрашивай почему. Это моё дело.
Игорь, конечно, ещё повозмущался, но Анна его не слушала. Во всяком случае, хоть не налакается до поросячьего визга. Из-за пристрастия мужа к спиртному не любила она застолья. Последствия бывали слишком плачевными.

Анна взяла у себя в больнице отгул и в день рождения осталась дома. До обеда крутилась у плиты, потом приняла душ, уложила волосы феном, подкрасила глаза и губы. Первой вернулась Ира из школы – с консультации перед ЕГЭ. С порога начала щебетать, налетела, сжала в объятиях, чмокнула в щёку:
– Мамуля, поздравляю!
Анна растрогалась до слёз.
– Ну, мама, не плачь! Тушь потечёт.
Анна покормила дочь обедом и, когда та вызвалась помыть посуду, примерила платье, которое надевала всего пару раз. Покрутилась перед зеркалом. Сжала губы. Это платье ровно год назад ей подарила Вера – подруга детства. Неправильно сейчас надевать его. Выбросить бы вообще к чёртовой матери. Но ничего нарядного больше нет.
Дочь возникла на пороге комнаты:
– Мам, какое платье классное! Всё-таки у тёти Веры отличный вкус.
– Отстань ты от меня со своей тётей Верой!
Дочь удивлённо вытаращилась:
– Не поняла. Что произошло?
Анна молчала, стягивая платье.
– Мам, – не отставала Ира, – что тебе плохого тётя Вера сделала?
– Она знает, что сделала. А тебе – необязательно.
Дочь пожала плечами и не стала донимать расспросами. Анна вынула из шкафа льняную скатерть, расправила, посмотрела на свет и решила разгладить сгибы. Утюг быстро нагрелся, стал фыркать паром, и Анна, задумчиво разглаживая скатерть, поневоле окунулась в воспоминания.

***
Неразлучные подружки Аня Маркина и Вера Левицкая с детства приводили в умиление собственных родителей и воспитателей детского сада. Даже когда, не поделив игрушку, в припадке ярости Аня впивалась ногтями в тонкую, как веточка, Верину ручонку, та быстро глотала обиду и вскоре первая мирилась с Аней.
Нянечка внимательно смотрела на Аню и качала головой:
– То она Верку готова задушить в объятьях, а то – глаза выцарапать, если что не по ней...
– Заклятые подруги – вот как это называется! – восклицала воспитательница, всплеснув руками, и подмигивала нянечке тёте Шуре.
Разница в возрасте между подружками – всего ничего – десять дней. Вера, конечно, с самого начала Аню опередила: она родилась 25 мая, а Аня – 5 июня. И каждый год – и в детском саду, и позже в школе – 25 мая по традиции Вера Левицкая появлялась в нарядном платье и угощала детей шоколадными конфетами и именинным пирогом, вкуснее которого Аня Маркина никогда не пробовала. Вера была героиней дня: все её поздравляли и нахваливали и конфеты, и пирог, и нарядное платье (совершенно новое, ни разу до этого никем не виданное!).
Ане очень хотелось точно так же прийти в нарядном платье и с пышным бантом на макушке и угощать всех детей конфетами и пирогом. Но к пятому июня большинство из них разъезжалось или с родителями на дачи, или к бабушкам в деревню. «И ради кого тогда стараться?» – вопрошала Анина мама. А во время учёбы в школе день рождения Ани и вовсе приходился на летние каникулы. Так что она ни разу не была в центре внимания сверстников в свой главный день. Мама не любила приглашать домой гостей, устраивать застолье – опасалась, что Анин отец снова напьётся и будет скандалить. То ли дело папа у Веры! Умный, непьющий, с образованием, инженер, а не какой-то слесарь, и хоть и работает на том же судоремонтном заводе, но находится в кабинете, а не в грязном цеху и ходит в костюме с галстуком. «Твоей Вере и тёте Лиде очень повезло, – часто повторяла мама. – Нам бы с тобой такого папку, ох мы и зажили бы! Все бы нам завидовали! Да, видать, не заслужила я такого счастья».
Ане было жаль маму, которая ни в чём не виновата, но не заслужила счастья. Если б Аня знала, как его можно заслужить, она бы уж, конечно, постаралась. А Вера вовсе не понимает, насколько она счастливая – живёт себе и живёт, как будто так и надо.
Мама говорила, что Вера – очень красивая девочка. С этим не поспоришь. Одни глаза её чего стоят – с пушистыми чёрными ресницами, синие, как промытое дождями майское небо. А ведь и кроме глаз есть на что посмотреть. Фигурка у Веры стройная, волосы густые, самую капельку волнистые – хоть в косу заплетай, хоть распускай по плечам и ходи. Губы чётко очерченные и такие яркие, будто она только что вишни наелась. Красивая Вера – это правда. И всё-таки, когда мама с улыбкой кивала на подружку, бросая в её сторону восторженные взгляды и цокая языком, у Ани противно ныло в груди и в носу становилось щекотно от подступающих слёз.
У Веры Левицкой и куклы всегда красивее, и платья наряднее. А уж воспитательница в детском саду как её любила! Всё «Верочка» да «Верочка». Могла бы хоть раз сказать «Анечка». Нет же, всегда только Аней называла Аню Маркину строгая Валентина Геннадьевна, красивая и холёная, как тётенька с виноградом на портрете, что висел в комнате Маркиных над диваном. На этом диване спали родители. У Ани – своя кровать вдоль стены у окна.
Когда отцу на заводе дают зарплату, он приходит весёлый, разговаривает громко и засыпает один, разметав руки и ноги по всему дивану. Мама морщит нос и ворчит: «Нализался! Дышать нечем – хоть огурцом закусывай!» Потом берёт свою подушку и приходит к Ане – ложится на краю дочкиной кровати. Спать вдвоём с мамой на узкой односпальной кровати очень тесно, но Аня терпит. Не ложиться же маме на полу.
– У всех простые белые гольфы, а у неё... – обиженно оттопыривает нижнюю губу Аня, утыкается матери в плечо.
– Анютка, детка, ну откуда нам взять с помпонами этими чёртовыми? Вере, небось, опять бабушка прислала эти гольфы аж из самой Москвы.
– Мам, а можешь ты тётю Лиду попросить, чтобы их бабушка мне тоже такие гольфы выслала?
– Чего? – мама выпучила глаза. – Чего это я унижаться, что ли буду перед ней из-за этих гольфов, будь они неладны?
Некоторое время они лежат молча, потом Аня начинает тихонько всхлипывать. Тёплые слёзы капают матери на плечо, она поднимает голову от подушки и, опершись на локоть, говорит:
– Анечка, не плачь, хочешь, я тебе сама помпоны сделаю и пришью к гольфам? Будут ещё лучше магазинных!
– А ты сумеешь? – недоверчиво спрашивает дочь.
– Конечно. Вот утром встану и сразу сделаю.
Успокоенная, Аня засыпает.
Только вот утром ни о каких гольфах и речи нет, потому что возникли неожиданные обстоятельства, из-за которых проблема изготовления помпонов отошла на задний план. А первостепенной стала другая: проснувшийся Анин папаша надумал опохмелиться, но не обнаружил у себя в карманах ничего, кроме нескольких монет. Ничем хорошим это закончиться не могло. Аня притаилась в углу с куклой, украдкой наблюдая, как мечется по крохотной квартирке отец, как ходят по его щекам желваки и судорожно сжимаются кулаки.
– Таньк! – грубо крикнул он жене, которая гремела посудой на тесной кухоньке, – где деньги? Тут, в кармане были!
– Чего? Какие деньги? – неестественно возмутилась мать. – Сам всё пропил, а у меня спрашиваешь!
По фальшивой интонации её голоса Аня сразу почувствовала, что мать лжёт. Обычно, если отец приходил пьяный, мать дожидалась, когда он уснёт покрепче, и выгребала из карманов все деньги. Иначе с утра пьянка могла продолжиться, как говорила мать, «до победного, пока всё подчистую не пропьёт».
Аня съёжилась, присев на детский стульчик в кукольном уголке, прижала к себе куклу. Сейчас начнётся.
И точно, отец, вращая красными с перепоя глазами, протопал по комнате, с грохотом уронил стул. Он остановился у входа в кухню, опёрся руками о дверной проём, закричал на мать:
– Ты воровка! Ты обчистила меня, пока я спал! У, зараза!
Аня видела, как он замахнулся на мать, и услышала звук удара. Со звоном разбилась тарелка, которую, видимо, мать в это время мыла, и раздалось её всхлипывание. Потом ещё удар и крик матери:
– Уйди, гад! Я убью тебя!
– Попробуй! Кишка тонка! – рычал отец.
– Сволочь! На что я ребёнка буду кормить? Деньги? А вот шиш тебе, алкаш проклятый!
Аня вскочила, бросила куклу, подбежала к отцу, который снова замахнулся на мать, повисла на его руке:
– Папа, не тронь маму!
Такое повторялось каждый раз. Аня прекрасно знала, что мать только хорохорится, а на самом деле отдаст отцу деньги, и тот снова напьётся, и его, бесчувственного, как бревно, приволокут домой собутыльники.

Как бы то ни было, а жизнь продолжалась – у каждой своя, разумеется. Девочки подросли. Теперь уже Вера Левицкая заходила за Аней каждое утро, чтобы вместе идти в школу. Жили Левицкие в том же пятиэтажном доме, в соседнем подъезде. Только жильё у них было просторное – целых три комнаты, обставленных по последней моде, а у Маркиных – малогабаритная «двушка» с узкой, как пенал, спаленкой. Мамы девочек – Татьяна и Лидия – дружили со школьных лет. Когда Аня стала взрослеть, то поняла, что не всё безоблачно в этой дружбе. Её мать отчаянно завидовала всем обновкам подруги Лидии, хотя и старалась это скрывать. Но от Ани она и не думала таиться.
– Опять Лидка шубу новую купила! И даже не показала мне! Что за человек такой! – возмущалась она.
Аня старалась не реагировать на эти мысли вслух, чтобы не раззадоривать мать ещё больше.
Сидела, уткнувшись в тарелку, хлебала суп, косилась в раскрытый журнал «Юность». Читать не получалось. Взбесившись оттого, что не понимает ни слова из прочитанного, Аня шипела:
– Разве можно тебе что-то показывать? Тебя же разорвёт от зависти! Думаешь, тётя Лида этого не понимает?
Мать бросала намыленную кастрюлю в раковину, упиралась в бока мокрыми руками. Мыльная пена стекала на её цветастый фланелевый халат.
– Вот, значит, какого мнения ты о своей матери! Ни на что я не способна, кроме зависти, да? – скандальным тоном начинала она, а потом, покосившись на дверь комнаты, где муж смотрел по телевизору хоккей, захлопывала дверь и говорила:
– А ты сама-то, можно подумать, никогда Вере не завидовала?
– Может, это я у тебя научилась? – огрызнулась Анна и ушла на улицу, грохнув входной дверью.

***
Анна в сотый раз водила утюгом по идеально отутюженной скатерти и думала. Они с Верой ссорились в детстве, это правда. Но быстро мирились. Да, иногда она завидовала подружке, чего греха таить. Но не это становилось причиной ссор. Вера сама шла на мировую, даже если не чувствовала себя виновницей ссоры. Да и в медучилище, куда подружки поступили после школы, случались между ними размолвки. Но поводы были настолько ничтожными, что теперь Анна и вспомнить их не смогла.

Она выключила утюг, расстелила на круглом столе скатерть и села на диван. Откинулась на спинку, прикрыла глаза. На душе было неспокойно. Наверное, что-то подобное испытывает человек, когда узнаёт о начале войны. Жил себе поживал – и вдруг его бум по макушке – война. Ну, нет. Война – это всё-таки всеобщая катастрофа, а то, что случилось в жизни Анны, касалось только её и Веры. Хотелось собрать рваные мысли, понять, что же произошло за последний месяц и какой может быть из всего этого выход.

Хоть бы Ира не вошла. Анне хотелось побыть одной. Она прислушалась: дочь у себя в комнате включила музыку. Ну и хорошо.
Так почему в этот раз у меня нет ни малейшего желания помириться с Верой? Потому что невозможно простить предательства никому. Даже ей.
А ведь я могла ни о чём не узнать, если бы не Люба. Есть всё же люди на свете, для которых лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Люба так и сказала:
– Ты можешь, конечно, мне не верить, но, по-моему, лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
Анна ясно представила утреннюю пересменку в процедурном кабинете с косыми полосами света на жёлтом линолеуме, загадочное лицо новенькой процедурной сестры Любы и свой вопрос:
– А что такое?
– Да ничего особенного. Просто твоя «лучшая» подруга со мной тут недавно поделилась.
– Чем поделилась?
– Ну, например, сказала, что ты всю жизнь на её горбу хочешь в рай въехать.
Сердце Анны заколотилось. Она молчала и хватала ртом воздух.
Люба выдержала паузу, застёгивая белоснежный халат, и продолжила:
– То якобы она вещи бесплатно отдаёт для твоей дочки, то тебе дорогие подарки делает. А ты неблагодарная. И всю жизнь дружишь с ней из-за выгоды.

Лицо Анны побелело, она оперлась сжатыми кулаками о столешницу, взглянула Любе в глаза:
– Вера сама тебе это сказала?
– Ну да. Она ещё и не то мне наговорила, но зачем тебе расстраиваться ещё больше? Я и так, по-моему, сболтнула лишнее.
– Нет, Люба. Правильно, что сказала. Теперь я хотя бы буду знать правду...

А когда та вышла из кабинета, Анна ещё долго сидела в оцепенении, вспоминая последний визит Веры...

– Привет! А чего трубку не берёшь? Я тебе обзвонилась! – в прихожую, оттеснив Анну вглубь, впорхнула Вера, в распахнутой короткой дублёнке и джинсах, ладно облегающих её стройные ноги. Не ожидая приглашения, она бросила на трельяж лёгкий, но объёмный пакет, сняла полусапожки и, встряхнув головой, остановилась у зеркала, взъерошила волосы – по плечам рассыпались каштановые локоны. Улыбнувшись то ли сама себе, то ли Анне ярко накрашенными губами, Вера взялась за пакет и кивнула вопросительно в сторону кухни: туда?
Анна покосилась на дверь комнаты, откуда слышались крики болельщиков и голос футбольного комментатора, и кивнула, проходя на кухню. Вера двинулась следом.
– Смотри, что я тебе принесла, – Вера развернула пакет, вынула оттуда джинсы и нежно-голубой мохеровый свитерок с высоким воротником.
– Ух ты! – Анна не смогла сдержать восхищённого взгляда.
– Это Иришке, – Вера взяла джинсы за пояс, встряхнула, залюбовалась. – На Ларку длинноваты.
– Так может... это... Укоротить? – проговорила Анна.
– Да ну! – Вера махнула рукой. – Укорачивать такую вещь – только портить. Разве кто-то сможет прострочить их внизу такой же строчкой? Да и ниток таких – днём с огнём...
– Ну да, – рассеянно пробормотала Анна.
Ей очень понравились джинсы, но было неловко перед подругой, потому что, как обычно, заплатить даже символическую сумму она не могла.
– Денег не надо, – опередила её Вера. – Пусть Иришка носит с удовольствием.
– Вер, спасибо тебе большое! Да она на седьмом небе будет от счастья...

... Она всё сама предлагала, мне казалось, от души. А теперь выходит, что я дружу с ней из-за выгоды?

Сейчас, думая о том утре в процедурном и о рассказе Любы, Анна даже не могла вспомнить, как вышла из больницы и оказалась на улице. За много лет совместной работы в одной больнице это был первый случай, когда Анна не зашла в хирургическое отделение за Верой. В дни, когда у них совпадали смены, подруги ходили вместе с работы и на работу.
Анна была уже дома, когда позвонила Вера:
– Ань, а что случилось? Ты чего не зашла за мной?
– Ничего не случилось. Разболелась голова, – Анна резко оборвала разговор.

А на следующее утро намеренно вышла из дому на пятнадцать минут раньше. Вера при встрече в больнице кивнула ей, но Анна сделала вид, что не заметила её. Вера посматривала на неё удивлённо, но больше ни разу не попыталась заговорить первой. А через какое-то время Анна убедилась в том, что Вера демонстративно её не замечает. Анна недоумевала, как за всю жизнь она не разглядела в подруге её гнилого нутра. «Ну, что же, бывает такое. Даже в природе. А мы тоже – часть природы», – Анна горько усмехнулась. Она вспомнила, как шквальный ветер повалил на их дачный домик огромный соседский тополь. С виду он казался могучим деревом, а на изломе обнажилась трухлявая сердцевина. Как-то кстати вспомнилось Анне это дерево. «Что ни говори, а сердцевина важнее всего. Хоть в дереве, хоть в человеке. С виду Верка и красивая, и складная, а в душе что? Тьфу. Это она, выходит, всегда такого гадкого мнения обо мне была», – распаляя себя, думала Анна.
Настенные часы показывали половину шестого, когда Анна поднялась с дивана и заглянула в комнату дочери:
– Пойдём, поможешь на стол накрыть. Сейчас уже папа скоро придёт.
В считанные минуты на столе появилось блюдо с тонко нарезанными кусочками хлеба, два салатника – один с оливье, другой – с кальмарами, баклажанные рулетики с сыром и, конечно, жирная малосольная селёдочка, отливающая серебром.
Когда всё было готово и Анна в нерешительности остановилась перед одёжным шкафом, дочь спросила:
– Я надеюсь, сегодня посуда будет из сервиза?
– Конечно.
– А сколько тарелок ставить? – уточнила Ира.
– Ты что? До трёх считать не умеешь? – рявкнула Анна и поймала на себе взгляд Иры. Так смотрят на больную собаку.
Анна смягчилась:
– Ир, ну я же предупреждала, что на сегодня никого чужих не звала.
Ира молча расставила три тарелки, разложила мельхиоровые вилки и ножи и ушла в свою комнату.
Анна стояла, разглядывая подаренное Верой платье. Ну, это уж слишком – после такого надевать его. Она сняла с плечиков кремовую блузку и тёмную юбку, которую носила уже года полтора.
Пришёл Игорь с букетом красных роз. Очень красивыми были цветы, да и не так часто в последние годы муж ей их дарил. Но улыбка вышла вялой.
Сели за стол, и когда муж открыл шампанское и наполнил фужеры, кто-то позвонил в дверь.
– Я мигом. Открою, – Игорь с быстротой юноши подскочил со стула и ринулся в прихожую.
– А я никого не жду, – угрожающе процедила Анна.
Но в прихожей уже щёлкнул ключ в замке и вскоре раздался голос Веры:
– Игорь, привет! Аня дома?
Как ужаленная, Анна взвилась с места и в три прыжка оказалась в прихожей. У порога, спиной к двери, стояла Вера с корзинкой ландышей.
– Гадина! У тебя ещё совести хватило прийти сюда? – Анна плечом отодвинула мужа и притиснула Веру вплотную к двери. – Что ты молчишь? Сказать нечего? Так я тебе скажу. Убирайся, и чтоб ноги твоей здесь не было никогда! Ясно?
– Куда яснее, – ответила Вера и попыталась поставить корзинку с ландышами на край трельяжа.
– И уноси отсюда свои вонючие цветы!
Анна смахнула корзинку, и та упала на пол.
– Может, ты объяснишь, какая муха тебя укусила? – спросила Вера.
Анна перешла на крик:
– А ты не знаешь? Господи, как же я тебя за всю жизнь не разглядела? Ну ничего, нашёлся добрый человек! Раскрыл мне глаза.
– Я даже догадываюсь, что за человек, – тихо сказала Вера, повернулась и быстро вышла, притворив за собой дверь.
Анна в тот вечер долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок. «Почему она так сказала? Откуда она знает про Любу? Хотя что тут думать? Сама ей наплела что попало, вот и знает!»
На следующее утро в сестринской, когда сели пить чай, Люба спросила:
– Как день рождения? Лучшая подруга поздравила?
– Ага, – Анна откусила сушку, – припёрлась с цветами.
– Да-а-а? – Люба выпучила глаза. – Ну а ты что?
– А что я? Выставила её да и всё.
– Вот это правильно, – Люба одобрительно улыбнулась.
– Знаешь, мне даже на душе легко стало. Ведь я целый месяц ходила и всё думала-думала. Чуть с ума не сошла от этих мыслей.
– Ну да. Кстати, я после смены собираюсь по магазинам. Составишь компанию?
– Конечно, – пообещала Анна.
В кабинет заглянула кастелянша Валентина Петровна, пожилая женщина с добродушным лицом:
– Девочки, новость слышали? Всё отделение гудит.
– Какую? – одновременно спросили Анна и Люба.
– Президент с женой разводится, – Валентина Петровна сказала таким тоном, будто важнее ничего не было в жизни.
– Фу ты, – выдохнула Люба. – Я уж подумала, что зарплату урезали. – Пусть сходится, расходится. Его дело.
Валентина Петровна поджала губы:
– Я бы на их месте тыщу раз подумала, прежде чем народу сообщать. Это ж какой пример людям показывают! – она обвела глазами кабинет, поняла, что эту тему никто с ней обсуждать не собирается, и добавила: – Если есть что в стирку, собирайте, сдавайте до обеда. Я сегодня отпросилась пораньше, а завтра меня тоже не будет.
Люба встала из-за стола:
– Мне надо к старшей медсестре.
Когда она вышла, Валентина Петровна вошла, прикрыв за собой дверь, присела напротив Анны, пристально посмотрела на неё, будто сомневалась, стоит ли начинать разговор, но всё-таки сказала:
– Аня, не моё дело, конечно. Но в последнее время часто тебя вижу с этой Любкой. Она недавно у нас, ты её мало знаешь, наверное.
– А что?
– Зря ты с ней водишься. Как бы беды не вышло.
– Почему это? – глаза Анны округлились. – А Вы-то её откуда знаете?
– Я знаю. – Валентина Петровна повертела в руках шариковую ручку. – Эта Любка с моей дочкой училась в одном классе. Она моложе тебя года на три.
– И что?
– А то. Она со школы такая пакостная. С ней и дружить никто не хотел. Всем козни строила. Если видит, что девчонки дружат, она не успокоится, пока их не рассорит.
– Зачем? – изумилась Анна.
Валентина Петровна вздохнула:
– А кто её знает? Может, из зависти. У всех подружки, а она одна как перст. Тяжело одной в коллективе-то. Однажды она и моей Юле наговорила гадостей о её подружке. Ну, Юлька обиделась. Так переживала, аж аппетит пропал. А потом выяснилось.
– Что?
– Оказалось, она на всех фронтах действовала. Одновременно. И её подружке Ленке тоже наговорила, якобы моя Юлька её за глаза грязью поливает. И пока эти две дурёхи переживали, Любка ходила радостная. Говорят же, бывают вампиры. Вот Любка эта – чистый вампир.
Валентина Петровна встала и шаркающей походкой направилась к двери.
– Спасибо за предупреждение. Я подумаю, – тихо сказала Анна.
– Думай, деточка, думай.

После смены идти по магазинам с Любой Анна отказалась. Объяснила, что неожиданно сумела записаться к стоматологу – медсестра из стоматологического кабинета позвонила и сказала, что у врача освободилось время.

Вечером Анна приготовила ужин и, когда стала задёргивать шторы на кухне, вдруг увидела в самом углу подоконника корзинку с ландышами. «Ирка. Больше некому. Как я утром не заметила?» Она взяла в руки корзинку, зарылась лицом в ландышевую прохладу. «Каждый год Вера дарит на день рождения ландыши. И даже вчера принесла. А я, как последняя идиотка, даже не выслушала её, орала, как ненормальная, выгоняла. Как стыдно. А ведь, если Валентина Петровна не обманула, то Вера совсем ни в чём не виновата. А какой смысл кастелянше меня обманывать? Она знать не знала про то, что мне Любка сообщила. Как же стыдно…»

***
Вера открыла дверь, когда Анна ещё не успела убрать палец с кнопки звонка.
Анна шагнула через порог:
– Привет! Я поговорить. Можно?
– Заходи.
Они долго сидели на кухне, пили остывший кофе. Олег, муж Веры, из комнаты слышал приглушённый разговор, который становился громче и громче. А когда из кухни раздался дружный хохот, он деликатно постучал в дверь:
– Честно говоря, не теряю надежды, что меня сегодня покормят ужином, – он с улыбкой взглянул на жену.
– Ой, Олежа, прости. Заболталась.
Анна заторопилась домой:
– Мне тоже своих ужином кормить.
Вера проводила её в прихожую, уточнила:
– Завтра с девяти работаешь?
И на утвердительный кивок Анны ответила:
– Зайду ровно в восемь.

***
В субботу с утра поехали на дачу. Поваленное дерево лежало теперь за забором - знакомый крановщик сдержал слово. Анна с дочерью собирали поломанные тополиные ветки, которыми был засыпан весь двор, а Игорь вынул из сарая бензопилу, стал распиливать ствол на чурки. Соседка подошла к Игорю, о чём-то говорила, перекрикивая звук пилы. Игорь выключил пилу, кивнул ей вопросительно:
– Феоктистовна, что такое?
– Спасибо тебе, Игорь. Добрый ты человек.
Не буду мешать, – и она пошла к себе во двор.

А Игорь то и дело бормотал удивлённо, распиливая ствол на чурки: «Надо же – вся сердцевина трухлявая! Никогда бы не подумал!»