Шейх Александрии Али Бану был странным человеком; когда ходил он утром по улицам города, одетый в тюрбан, повязанный из дорогого кашемира, парадное платье и роскошный пояс, стоивший пятьдесят верблюдов, когда шествовал он неторопливым, торжественным шагом, испещерив свой лоб глубокими моршинами, нахмурив брови и каждые пять шагов задумчиво поглаживая свою длинную черную бороду; когда он так шёл в мечеть, дабы, как требовало от него положение, произнести проповедь по той или иной суре Корана, - тогда люди стояли на улице, смотрели на него и говорили друг другу:
- Он красивый статный мужчина, и богатый-богатый господин, - другой же добавлял:
- Очень богатый: или у него нет замка возле Стамбульской гавани? Ужель нет у него товаров, земли, тысяч голов скота и множества рабов?
- Да, - подхватывал третий,- а один татарин, что недавно приехал из Стамбула, присланный аж самим султаном, да благословит его Пророк, сказал мне, что наш шейх пользуется очень большим уважением у раис-эфенди*, и у капидши-паши** и у всех, даже у самого султана
- Да, - воскликнул четвёртый,- благословен его путь; он богатый и почтенный господин, но... Но вы знаете, что я имею в виду.
- Да-да, - зашептались тогда между собой и другие, - это правда, что и ему досталась тяжкая участь, никому такого не пожелаешь; он богатый и уважаемый господин, но, но....
У Али Бану был роскошный дом на прекраснейшей площади Александрии; перед домом располагалась широкая терраса под сенью пальм, огороженная мрамором; там часто сидел он вечерами и курил кальян. На почтительном расстоянии двенадцать богато одетых невольников ждали его кивка; один подносил ему бетель***, другой держал его зонтик от солнца, у третьего был сосуд из самородного золота, наполненный вкусным шербетом, четвёртый нёс опахало из павлиньих перьев, дабы отгонять от господина мух; остальные были артистами и имели при себе лютни и духовые инструменты, дабы услаждать его музыкой, если он пожелает, а самый учёный из них нёс несколько свитков, дабы ему продекламировать.
Но напрасно ожидали они его знака: он не желал ни музыки, ни пения, не хотел он слышать ни притч ни стихотворений прославленных поэтов прошлого, ни пить шербета, ни жевать листья бетеля, да и и тот, с опахалом из павлиньих перьев, зря выполнял свою работу, ибо господин не замечал, когда на него жужжа села муха. Часто прохожие останавливались и удивлялись роскоши дома, богатым одеждам рабов и удобству, с каким было всё обставлено; но посмотрев потом на шейха, на то, как мрачно и серьёзно сидит он под пальмой, как взгляд его не устремлен никуда, кроме как на голубоватый дым его кальяна, то качали они головой и говорили:
- Воистину, богатый человек - несчастный человек. Вот, есть у него много, а сам несчастней того, у кого и вовсе ничего нет, ибо не вразумил его Пророк, как этим наслаждаться.
Так говорили люди, усмехались над ним и шли дальше.
Как-то вечером, когда шейх опять сидел у дверей своего дома, окружённый всей роскошью мира, и печально и одиноко курил кальян, недалеко от него стояли, смотрели на него и смеялись несколько молодых людей.
- Воистину, - говорил один, - сумасброд наш шейх Али Бану. Будь бы у меня его богатства, я бы по-другому их употребил: всякий день жил бы в роскоши да веселье; друзья бы мои вкушали со мной пищу в больших покоях моего дома, и ликование и веселье должны были бы наполнить эти печальные залы.
- Да, - ответил ему другой, - это было бы недурно; да только множество друзей продают всякое богатство, будь то даже сокровищница султана, да благословит его Пророк; я же сидел бы вечерами под сенью пальм здесь, в этом прекрасном дворике, и пусть бы невольники мне там играли и пели, а ещё б пусть пришли мои танцоры и танцевали и прыгали, и играли всевозможные причудливые пьесы. А я бы ещё курил благороднейший кальян, приказал бы подать мне вкусный щербет и наслаждался бы всем этим как багдадский калиф.
- Шейх, - сказал третий молодой человек, служивший писарем,-шейх, должно быть, человек мудрый и учёный, и действительно, проповеди его свидетельствуют о его начитанности и знании поэтов и писателей былых времен; но так ли устроил он и свою жизнь, как это полагается разумному человеку? Вот, стоит там невольник с охапкой свитков; я бы отдал своё праздничное платье за то, чтобы мне позволили прочесть хоть один, ибо известно, что это редкие произведения. А он? Он сидит и курит и позволяет книгам - оставаться книгами. Будь бы я шейхом Али Бану, тот малый бы мне читал до тех пор, пока бы хватало дыхания, или пока не наступит ночь, но и потом ему нужно было бы мне читать до тех пор, пока бы я не задремал.
- Ха! Уж вы-то верно знаете, как устроить себе сладкую жизнь! - усмехнулся четвёртый, - есть и пить, петь и танцевать, читать притчи и слушать вирши жалких стихоплетов? Нет, я сделал бы по-другому. У него есть роскошные скакуны и верблюды и денег без счёту; я бы на его месте отправился путешествовать, путешествовать на край света, будь то Московия или же страна франков. Ни одна дорога не была бы мне слишком длинной, чтобы увидеть всю прелесть мира! Так бы я сделал, будь бы я этим мужем.
- Юность - прекрасное время и возраст, в котором счастлив, - сказал неприметного вида пожилой человек, стоявший рядом и слушавший их речи, - но позвольте мне сказать, что юность также сумасбродна и болтает весь день всякую чушь, не ведая, что творит.
- Что Вы этим хотите сказать, дедушка? - спросили удивлённо молодые люди, - ужель Вы нас имеете в виду? Какое Вам дело до того, что мы порицаем образ жизни шейха?
- Если кто-то более сведущ в предмете, он исправит ошибку другого, так велит Пророк, - возразил старик, - это правда, что шейх наделён богатствами и у него есть всё, что сердце пожелает, но есть у него и причина быть серьёзным и печальным. Думаете ли вы, что он всегда был таким? Нет. Я видел его пятнадцать лет назад: был он бодрым и резвым, как газель, жил радостно и наслаждался жизнью. В то время был у него сын, отрада дней его, прекрасен лицом и ладно сложен, и всяк, кто видел его или слышал его голос, должно быть завидовал шейху из-за такого сокровища, ибо был малец десяти лет от роду, а учился такому, чего другие и в восемнадцать-то едва постигают.
- И он умер? Бедный шейх! - воскликнул молодой писарь.
- Было бы утешением для него узнать, что сын его отправился под кров Пророка, где он жил бы не в пример лучше, чем в Александрии, но то, что должно было ему узнать, гораздо хуже. То было время, когда французы как голодные волки набросились на нашу землю и пошли на нас войной****. Они заняли Александрию и оттуда потянулись дальше и дальше, воюя с мамлюками. Шейх был умным мужчиной и сумел с ними поладить, но то ли потому, что взалкали они его сокровищ, то ли потому, что он позаботился о братьях своих по вере, доподлинно мне неизвестно, словом пришли они в один прекрасный день в его дом и обвинили его в том, что он-де тайно поддерживает мамлюков оружием, лошадьми и провиантом. Как он не хотел доказать свою невиновность, ничего не вышло, ибо французы, народ грубый и жестокосердный, и пришли для того, чтобы вытянуть у него денег. Итак, забрали они его маленького сына по имени Кайрам в качестве заложника в их лагерь. Он предложил им много денег за него, но сына не освободили, и захотели ещё больший выкуп. Тут вдруг от их паши, или кто там у них, поступил им приказ грузиться на корабли, (в Александрии об этом никто и слова не слыхал) и внезапно попали они в бурю, а маленького Кайрама, сына Али Бану, захватили они, пожалуй, с собой и потом никогда не было о нем слышно боле.
- О несчастный, как же поразил его Аллах! - единодушно воскликнули молодые люди, с состраданием посмотрев на шейха, что окружённый роскошью, печальный и одинокий сидел под пальмой.
- Его жена, которую он очень любил, умерла от тоски по сыну. А сам он купил себе корабль, оснастил его и убедил французского врача, жившего здесь, внизу у фонтана, отправиться с ним во Франкистан на розыски сына. Они пустились в плавание и долгое время пробыли они в море, и наконец прибыли в землю тех гяуров, тех неверных, что были в Александрии. Но там в то время, должно быть, творился кошмар. Они уморили своего султана и теперь паши, богатые и бедные рубили друг другу головы и не было в стране никакого порядка*****. Напрасно искали они в каждом городе маленького Кайрама: никто и знать о нем не хотел, и в конце концов французский доктор присоветовал шейху отчалить домой, потому что иначе они могли лишиться и собственных голов.
Так вернулись они обратно и со дня своего прибытия так и стал он жить, как живёт и по сей день, ибо печалился он по сыну и в этом был прав. Ужель не должен он был во время еды и питья не думать, что может быть его бедный Кайрам вынужден голодать и мучаться жаждой?
И когда он одевается в роскошные ткани и праздничные платья, как того требует его чин и положение, ужель он может не думать, что у его сына, пожалуй и нет ничего, дабы прикрыть свою наготу? И когда он окружён певца и, танцорами и чтецами, своими рабами, ужель он не представляет, что, возможно, сейчас его бедный сын своему французскому господину показывает прыжки****** и музицирует, когда тот пожелает? Но что тяготит его более всего, так это мысли о том, что маленький Кайрам, будучи так далеко от земли своих предков, среди неверных, из-за их насмешек отречется от веры отцов своих и не обняться им тогда в райских кущах!
Посему он и милостив к рабам своим, и щедрою рукою раздаёт подаяния нищим, ибо думает, что Аллах воздаст ему и умягчит сердце французского господина, и будет он к сыну милости. Также каждый раз, когда наступает день, когда разлучили его с сыном, дарует он двенадцати невольникам свободу.
- А я об этом тоже уже слышал, - возразил ему молодой писарь, - но то встречались мне умалишенные с причудливыми речами; о сыне же его ничего не упоминали, но говорили что шейх чудаковат и особенно падок до всяческих историй; что устраивает он среди своих невольников соревнования и тому, кто окажется лучшим рассказчиком, дарует он свободу.
- Не доверяйтесь людским пересудам, - промолвил старик, - ибо я доподлинно знаю, что дело обстоит именно так, как я сказал; быть может, что в эти тяжкие дни хочет он развеяться, посему и приказывает рассказывать себе истории но свободу дарует он ради своего сына. Однако вечер обещает быть прохладным и пора бы мне идти дальше. Салам алейкум, да прибудет с вами мир, молодые люди, и впредь думайте более достойно о нашем добром шейхе.
Юноши поблагодарили пожилого человека за его известия, ещё раз взглянули на скорбящего отца и пошли вниз по улице, при этом говоря друг другу :
- Не хотелось бы мне быть шейхом Али Бану.
Вскоре после того, как молодые люди поговорили со стариком о шейхе, случилось им после утренней молитвы вновь идти той дорогой. Вспомнился им старик и его рассказ и они вместе пожалели шейха и взглянули на его дом, и каково же было их удивление, когда они увидели, как богато его украсили! На крыше, по которой прогуливались разодетые рабыни, развевались вымпелы и флаги, в залах дома постелены дорогие ковры, сшитые с кусками шелковой ткани, расстеленными на широких ступенях лестницы и на самой улице была разостлана ещё более красивая тонкая красная ткань, которую некоторые хотели бы употребить себе на парадное платье или обувь.
- Ах, как изменился шейх за какие-то несколько дней! - воскликнул молодой писарь, - хочет ли он праздник устроить? Хочет ли он привлечь своих певцов и танцоров? Посмотрите на эти ковры! Хоть кто-то ещё видел подобную красоту в Александрии? И такая ткань да на простой земле, воистину, такую жаль.
- Ты знаешь, что я думаю? - сказал другой, - наверное, он принимает высокого гостя, ведь это приготовления, которые делаются, если большой владыка или уважаемый человек от самого султана удостаивают дом своим визитом. Кто же сегодня изволит прибыть?
- Смотрите, а не идёт ли там, внизу старик, с которым мы недавно общались? Ай, уж он-то всё знает, должен нам объяснить! Эй! Уважаемый! Не хотите ли подойти к нам ненадолго? - так кричали они; старик же заприметил их жесты и подошёл к ним, ибо узнал тех молодых людей, с которыми общался несколько дней назад. Они обратили его внимание на приготовления в доме шейха и спросили его, знает ли он, что за высокого гостя ожидают ныне.
- Вы, наверное, думаете, - ответил он, - что Али Бану сегодня отмечает большой праздник или приезд важного лица, удостоившего этот дом визитом? Это не совсем так; сегодня, как вы знаете, двенадцатый день священного месяца Рамадан, и именно в этот день сына его препроводили в лагерь.
- Но клянусь бородой Пророка! - воскликнул один из молодых людей, - это всё скорее выглядит как свадебные празднества, и если это известный день траура, как же все вместе сочетается? Тогда сдаётся мне, что шейх немного повредился рассудком!
- Всегда ли вы так спешите с выводами, мой юный друг? - с усмешкой спросил его старец, - также и на этот раз резки и остры стрелы на туго натянутой тетиве вашего лука, но пустили вы её совершенно мимо цели. Да будет вам известно, что сегодня шейх ожидает своего сына.
- Так он нашёлся? - спросили его юноши и обрадовались.
- Нет, и ещё долго не найдётся; но знайте: восемь или десять лет назад, когда шейх также печалью и плачем встречал этот день, также одаривал свободой рабов, а множество нищих - едой и питьем, случилось так, что повелел он подать еды и питья также одному дервишу, что усталый и бессильный, лёг у его порога. А дервиш был святым человеком и умел разгадывать пророчества, а также знаки звёздного неба. Подкрепившись благодаря щедрой руке шейха, он вошёл к нему и сказал: "Я знаю причину твоего несчастья; не сегодня ли двенадцатый день месяца Рамадан, и не в этот ли день потерял ты своего сына? Но будь уверен, этот день из скорбного превратится в весёлый праздник, ибо знай, твой сын однажды вернётся именно в этот день,"- так сказал дервиш. Для всякого мусульманина было бы грехом сомневаться в словах такого человека, и хотя это не смягчило скорби Али, но теперь всегда в этот день ждал он возвращения сына и украшал дом, залы и лестницы так, словно бы тот мог прийти в любую минуту.
- Замечательно! - ответил писарь, - но хотелось бы посмотреть, как ведутся роскошные приготовления, как он сам будет венцом своей роскоши, а главное, как он прикажет рассказывать своим невольникам.
- Нет ничего проще, - ответил старик,- надсмотрщик в этом доме с давних пор мой хороший друг и в этот день уделяет мне местечко в зале, где среди слуг и друзей шейха одиночку не замечают. Я поговорю с ним, чтобы он впустил и вас; вас же только четверо, авось обойдётся. Подходите к девятому часу на это место, я дам вам ответ.
Так сказал старик; молодые же люди его поблагодарил и и удалились полные желания увидеть, как же всё это получится.
В назначенный час пришли они на площадь перед домом шейха и встретили там старика, сказавшего, что надсмотрщик разрешил их привести. Они пошли вперёд, но не через богато украшенные ворота и лестницы, а через боковую калитку, которую они заботливо закрыли за собой. После старик их провел через несколько коридоров, пока они не вошли в большую залу. Здесь яблоку было негде упасть: были и богато одетые мужи, и уважаемые в городе господа, и друзья шейха, пришедшие утешить его в его несчастии. Здесь же были и рабы всевозможных видов и национальностей. Все выглядели исполненными печали, ибо любили своего господина и скорбели вместе с ним. В конце зала на роскошном диване сидели самые знатные друзья Али, которым прислуживали рабы. Рядом с ними на полу сидел и сам шейх, ибо скорбь по сыну не позволяла ему сидеть на подушках в радости. Он подпирал руками голову и казалось едва ли слышал те утешения, которые ему шептали друзья. Напротив него сидели несколько старых и молодых людей в одеждах рабов. Старик объяснил своим юным друзьям, что это те рабы, которым в этот день Али Бану дарует свободу. Среди них было также несколько французов, на одного из которых, ещё совсем молодого человека необыкновенной красоты, старик обратил особое внимание: шейх выкупил его у одного работорговца из Туниса за баснословные деньги и теперь даровал ему свободу, ибо верил, что чем больше французов отправит он обратно на родину, тем раньше Пророк освободит его сына.
После того, как всем вокруг подали лёгкие закуски, шейх подал знак надсмотрщику за невольниками. Тот встал и в зале воцарилась гробовая тишина. Он подошёл к рабам, которых вскоре должны были отпустить на свободу и объявил им ясным голосом:
- Вы, мужчины, которые милостью моего господина Али Бану, шейха Александрии, сегодня становятся свободными, вам лишь осталось в этот день по обычаю этого дома встать и рассказать [историю].
Некоторое время шептались они между собой, а после старый невольник взял слово и повёл свой рассказ.
*министр иностранных дел в Османской империи
**начальник охраны султана в Османской империи
***В Индии и странах Юго-Восточной Азии листья бетеля традиционно используются как тонизирующее средство
****имеется в виду десант Наполеона I Бонапарта в Александрию 2 июля 1798 года, как часть Египетского похода (1798-1801)
***** намёк на беззакония Великой Французской Буржуазной революции (1789-1799) но если следовать хронологии, то к приезду шейха революция уже закончилась потому что между отступлением Наполеона из Александрии (22 августа 1799) и окончанием революции (переворотом 18 брюмера (9 ноября 1799)) прошло 78 дней, а за это время вряд ли возможно похоронить жену, купить и снарядить корабль и дойти морем от Александрии до Марселя порядка 2500 км.
******имеется в виду балет.