В послевоенное время среди сельчан больше всего было разговоров о трёх вещах: войне с Америкой, о хлебе и колхозах. Среди сельчан не прекращались разговоры бывших солдат о тяготах войны, пришедших целыми с фронта и снова о войне, только уже с Америкой, недавней союзницы СССР и о американской атомной бомбе, которая могла сжигать большие города с населением.
В небе часто летали шары с листовками против советской власти. Эти шары запускались в небо где-то из Европы. И они будоражили сельских жителей. За одним из шаров долго бежал мой брат, но шар ударился о землю и снова взмыл в воздух. Да и разговоры ходили, что американцы на самолётах часто летают над Советским Союзом.
По деревням ходили люди с мешками за спиной, просили различного подаяния, от хлеба, картошки или какой ни будь одежды. Это были погорельцы с восточной части республики. Там, во время войны, фашистами и полицаями было убито много людей, много сожжено городов и деревень. В нашем районе было сожжено всего несколько деревень и в разных деревнях отдельные дома, а там целые районы и уничтожены сотни тысяч людей.
Картошку этим погорельцам иногда подавали, а вот с хлебом был напряг. Практически никто не подавал хлеб этим несчастным. Одна такая семья даже нашла пристанище в нашей деревне. И колхозы были уже не далеко и это неизвестное вносило сумятицу среди крестьян, ведь основным в их жизни была своя земля. А тут, землю в колхоз, лошадь в колхоз, а как жить? А расспускаемые кем-то слухи, что и коров в колхоз, и свиней, и курей, будоражили сельчан не имеющих полной информации, а женщин пугали, что все будут спать под одним одеялом.
Вскоре началась коллективизация в районе и восстановление нескольких организованных перед войной колхозов. В 1949 году, в деревне Кошелёво была организована сельхозартель: «Верный путь». В колхоз наша семья вступила примерно в 1951 году.
Для ведения домашнего хозяйства выделялось до 30 соток земли вместе с дворовыми постройками. В колхозе натуральная оплата была очень низкой, а в семье нужно было содержать и поросёнка, которого без муки не вырастишь и содержать корову. С коровой проще, сена можно было накосить на лесных лужках, дорогах. Для пополнения запасов корма, при выращивании свиней, хозяйки собирали свежие конские катышки, которые смешивали с разными добавками и кормили свиней. Правда, за месяц или даже за два, до убоя, хозяйки прекращали кормить свиней этими катышками. Оказалось, что таким образом выводились глисты.
Наш отец работал на железной дороге и изредка привозил свою пайку чёрного хлеба со службы, с чёрной запечённой горбушкой и с запахом солидола. Сельчане обеспечивали себя выпечкой хлеба в печи, в сельских магазинах хлеб не продавался. Многие жители деревни целыми семьями стали ездить в ближайшие города за хлебом или другими товарами, куда можно было доехать попутным автотранспортом, а это были города Берёза и Кобрин, Антополь.
В основном, поездки были в город Кобрин. Ехали порой целыми семьями, с детьми. Вставать надо было очень рано, что для детей было самым тяжёлым. Идти нужно было далеко, в соседнюю деревню Горск, где проходило шоссе и ждать попутку до Кобрина. Водители жалели тех, кто голосует на шоссе. За небольшую плату подвозили в кузовах автомобилей, жаждущих подъехать в город. Устраивались в кузове полуторки, автобусы ходили очень редко, да и проезд в них был дороже. Шоссе было из булыжника, так называемый брук. Ехали, только головы тряслись, а в животе кишки марш играли.
Перед городом все высаживались, и из потных ладошек, в подставленную руку шофёра, высыпались копейки за проезд. Копейками на проезд нужно было запасаться заранее, шофёр сдачи не давал, правда и цену за проезд не назначал. Принимал не считая, кто какую сумму платил.
В этот раз, мы втроём, мама, брат и я, приехали в город Кобрин довольно рано, ещё до открытия магазинов. При проезде по городу, на некоторых кирпичных домах, ещё видна была видна надпись «мин нет!». И подпись. Разобрать было трудно. Но нам нужны были хлебные магазины. Их было два, которые мы знали. Находились они в центре города. Один магазин был возле хлебопекарни, там такой стоял хлебный дух, что слюну гнало. Во дворе этой пекарни было очень много брёвен. Несколько мужчин вручную пилами их пилили, а другие раскалывали. И топились печи для выпечки хлеба.
Занимаем очередь возле магазина, ждём, кто придёт и займёт очередь после нас, и бежали занимать очередь в другом магазине. Собирались очереди человек по двести, а может и больше. Эта очередь напоминала больше беженцев только, что убежавших из дома. Стоящие в ней были одеты в такую одежду, что бы её видом вызывалась к ним жалость. Многие, в основном дети, были босыми. Городских жителей, в этой очереди, стояло мало, и они отличались от жителей села. В их в руках были сумки, в основном чёрного цвета. Сельские держали в руках свои сумки, разной расцветки и порой пошитые из домотканого полотна.
Ближе к открытию, к магазину, шёл милиционер в форме. Люди в очереди не разговаривали и стояли согнувшись. У каждого, особенно кто стоял последним в очереди, была мысль, достанется ли сегодня заветная булка хлеба. Было и такое, что всем хлеба не хватало. Тишина в очереди была такая, что стук подкованных каблуков сапог милиционера был слышен за несколько домов. Проходил он мимо нас, смотрел прямо, и казалось, что его выпяченные глаза не моргали. Постучал он в дверь магазина, она открылась, и он скрылся за ней. Ждём.
Давно минуло восемь часов, у некоторых мужчин в очереди были часы, у кого карманные, а у некоторых и ручные, а магазин, куда зашёл милиционер всё не открывался. Наконец открывается окно магазина, в котором за прилавком голова продавщицы, повязанная белой косынкой.
И голос: - Хлеб будет отпускаться по одной буханке хлеба на одну голову!
Досталось нам три буханки чёрного хлеба. Бегом во второй магазин. Там отоварились также по одной буханке на человека. Бегом на рынок, там тоже продавали хлеб. Продали одну буханку только матери. Нам с братом, как мы не просили продавщицу, хлеб не продали. В одном уличном киоске мать расщедрилась и купила по мороженому, в бумажных стаканчиках и кушать надо было его деревянной палочкой.
Ярко светило солнце. Мы начали продвигаться к выходу с города. При движении по городу, нужно было перейти железную дорогу. Проходя по улице, которая вела к выходу из города, нас удивило одно обстоятельство, что на улицах много военных, у которых в руках были какие -то чёрные стёклышки. Моё мороженное через бумажный стаканчик начало капать на руки, ноги. Я его бросил о забор и с облегчением вытер руки.
Почему- то стало на улице темнеть. Военные через стёклышки смотрели на солнце. Мать спросила у одного из военных, что такое происходит. Ответ его был, что началось полное затмение солнца, а нам переживать и боятся ничего не надо. С каждыми минутами становилось всё темнее и темнее. На некоторых дворах запели петухи. Стал слышен многоголосый лай собак. Дальше от центра, Кобрин напоминал большую деревню, где во дворах были и куры, коровы и не редко лошади. А на улице можно было встретить их следы пребывания. На небе появились неяркие звёзды.
Нам один военный разрешил посмотреть на солнце через тёмное стёклышко. Приложил закопчённой стороной к носу и на кончике носа появилось чёрное пятнышко. Нужно было прикладывать не закопчённой стороной стёклышка к глазу. Затмение продолжалось немного времени и снова на небе стало светить ярко солнце. Как-то с тех пор мороженное и не стало моим любимым лакомством. Возможно затмение повлияло, а может первое общение с мороженым при таком необычном явлении и не вызвало такого восторга от этого лакомства.
Опять попутка и тряска на машине по бруку. А с деревни Горск пешком. Какое удовольствие было после городских улиц шагать по горячему песку, а при переходе через канаву, в месте, называемом Тохвылювка, остудить ноги в воде набитые городским асфальтом. Хлеб мы привезли домой без приключений. Сложили в дежу (короб), где всегда замешивали тесто для выпечки хлеба.
Соседи, которые был в этот раз с нами в Кобрине, свой хлеб подвесили на чердаке дома. Когда через несколько дней они пришли его снимать для обеда, оказалось, что висели только оболочки. Внутреннюю часть, мякиш, выели мыши, прогрызли маленькие дырочки. Булки были похожие на маленькие скворечники. Плач их был слышен далеко от их дома. Семья была большая. Мать, трое сыновей и больная дочь. Отец сидел в тюрьме за отказ воевать. Он был, как у нас говорили, баптист, а им вера не разрешала брать оружие в руки. Из хозяйства у них была только одна корова.
А у нас поездки в город за хлебом были, но уже не с такой романтикой, а стало делом привычным. Часто за хлебом мы ездили вдвоём только с братом. Небольшое благополучие хлебом с наступил после того как мать стала ездить на Украину, продавать тканые изделия- покрывала. Оттуда она привозила несколько мешков с пшеницей, просо. Этим промыслом занимались многие жители деревни, особенно в тех домах, где была возможность оставить на хозяйстве одного трудоспособного члена семьи.
У нас был отец, который был на работе в городе и бабушка, которая вела всё домашнее хозяйство. Таких поездок мама совершила несколько годов подряд. На Украину ездили небольшими сельскими бригадами и после того как были закончены работы в своём колхозе. Паспортов у сельских жителей не было. Надо выпросить было справку в сельсовете. Без неё поездка не могла произойти. А если быть точнее, то надо было её вымолить у председателя. Это происходило в начале осени.
Но мы были с хлебом, серым, пшеничным. Обычно для получения муки при выпечке повседневного хлеба применялась ручная мельница, которая была почти у каждого сельчанина. В колхозе была ветряная мельница, но там была нужна оплата деньгами или мукой. Для выпечки белого хлеба надо было пшеницу везти на большие мельницы, где мука подвергалась вальцеванию. А просо нужно было сначала сушить на печи и толочь в ступе.
Вскоре эти поездки в города по хлеб отпали сами собой, появился хлеб в сельских магазинах. Появились и другие товары, не только продовольственные, но и промтоварные.