1. Locum
В одном городе жил журналист.
Город был маленький. Небольшой. Такой, где почти все знают друг друга, по крайней мере, в лицо, если не по имени.
И журналист тоже знал почти всех и почти всё про свой город. Так он думал.
И вот однажды, проходя вдоль длинного кирпичного забора, он сообразил, что вот он ходит мимо этого забора очень часто, даже можно сказать, всю жизнь ходит, а что там, за забором — не знает.
Деревья видно, крышу, и даже провода туда подходят, а что там такое — неизвестно.
Тогда он обошёл весь этот забор по периметру — это был серьёзный, крепкий забор, хоть кирпичи местами и выщербились — и нашёл ворота. Но внутрь он так и не попал, потому что ворота были заперты и на звонок никто не вышел, хотя во дворе сушилось бельё и двери в доме были открыты — там кто-то жил.
Так журналист и не узнал, что же там такое расположено. Поспрашивал у прохожих, но те только пожимали плечами. Никто не знал и никто не интересовался. Стоит себе забор и стоит — мне не мешает, — говорили ему.
Тогда журналист решил обратиться к своему другу — архитектору и спросил у него, что это за непонятное место в городе.
Архитектор пообещал узнать.
Через несколько дней он позвонил журналисту и сказал, что дом этот очень странный.
Когда-то, очень давно, там жил купец первой гильдии, до него какой-то отставной чиновник из столицы. Ещё раньше был какой-то приказ. Потом там были всякие учреждения, правления и кооперативы, а сейчас вот пансионат закрытого типа.
— И вот что интересно, — сказал архитектор, — за всё время размер участка не менялся. Как был двести лет назад, так и сейчас — всё в тех же границах. А ведь местечко лакомое. Почти центр. Может что-то с грунтами? Сам дом ни разу не перестаивался. Или у нас нет сведений о его перестройке. Только по забору колючую проволоку пустили, это отмечено.
— Значит, ему двести лет?
— Да нет, — отмахнулся архитектор, — двести лет документам! Этот дом уже считался старым. А кто его построил и когда — я сведений не нашёл. И мне посоветовали в этом не копаться.
— Кто посоветовал?
— Знакомый, — уклончиво ответил архитектор и стал интересоваться планами на рыбалку. Очень хорошая в их реке была рыба чехонь. Особенно если правильно засолить.
Но журналист продолжал думать про этот странный дом. У него проснулось чутьё и подсказало ему проникнуть на участок. Журналистское чутьё — это страшная сила, оно помогает находить сенсации и зарабатывать на них деньги.
Журналист подумал, что может сделать репортаж про этот замечательный пансионат, хоть он и закрытого типа. Ведь любому пансионату нужна реклама, поэтому его должны пустить и быть ему рады.
Но его не пустили.
Он говорил через ворота с каким-то хмурым мужиком, который буркал что-то непонятное в ответ и никак не хотел его пускать, даже несмотря на удостоверение, предъявленное сквозь решётку. Потом подошла женщина, вытирая руки передником, и сказала, что он всё напутал, что тут пансионат частный и на территорию входить нельзя. Журналист попререкался немножко, но он не хотел настраивать жильцов дома против себя, хоть они и оказались такими недоверчивыми.
Женщина что-то сказала нелюдимому мужику про какого-то Радика и мужик, ворча как собака, ушёл в дом.
Ушёл и журналист обдумывать дальнейшие планы проникновения.
Но как он ни старался, как ни искал разные подходы, даже через больницу, где просил выписать ему направление в этот пансионат — ничего не вышло, никто не захотел ему помочь.
В пожарной инспекции сказали, что все трубы в печках в полном порядке и противопожарные меры соблюдены. Причин для внепланового визита нет.
Прогуливаясь в очередной раз вдоль забора, который уже стал ему сниться, журналист заметил у ворот новую табличку: "Пансионат "Locum". И ниже меленько: "частная собственность" и опять крупно "Вход воспрещён". Раньше этой таблички не был.
Нехорошо вешать такие надписи прямо перед носом молодых, многообещающих журналистов! Прочитав табличку, он понял, что не будет ему в жизни покоя, пока он не посетит этот самый хитрый Локум и не увидит всё своими глазами, что бы там ни было посмотреть.
Он спросил у знакомого военного как лучше преодолеть колючую проволоку, которая может быть ещё и под напряжением. Военный посмеялся, но совет дал.
Перелезать через забор ночью журналист не стал, ему показалось, что по двору в тёмное время бегают огромные собаки с горящими глазами, а собак он очень боялся, так как воздействовать на их дикий разум словом не получалось. Собаки вообще слов не понимают, а только команды хозяев, как ему сказал знакомый кинолог, то есть разговаривать с ними бесполезно. А разговоры — это лучшее, что умел делать журналист. Даже мама называла его безруким соловьём. Когда была жива.
Поэтому он решил штурмовать пансионат днём. Приметил он одно местечко, где дерево образовывало как бы шалаш над забором и обещало укрыть предприимчивого перелезуна. То есть, если сделать всё быстро, то никто ничего не заметит.
Такое удобное место он заметил не сразу, но списал это на свою наблюдательность, которая проснулась со временем.
Вообще, чем больше приглядывался журналист к этому месту, тем больше подробностей обнаруживалось. Так, через решётку ворот он увидел, что дом состоит из нескольких построек, преимущественно деревянных и разностильных, что во дворе имеется колодец и хозяйственные постройки, а деревья — пихты, ели и берёзы — необыкновенно высокие и раскидистые и даже непонятно, как это они помещаются на таком сравнительно небольшом участке и не сильно возвышаются над забором при таком гигантском росте.
Но в общем участок был обыкновенный, хотя чутьё настаивало на обратном.
Наконец настал день, назначенный для рейда.
Подойдя к протянутой деревом ветви, парень огляделся. Прохожих на этой улице и раньше бывало немного, а теперь она была совсем пуста. Люди были кто на дачах, кто на работе, а кто на рынке продавал плоды своего труда.
Поэтому журналист без опаски быть замеченным преодолел стену забора и даже нигде не зацепился.
Так он оказался на территории пансионата "Locum", что в переводе с латинского означает всего-навсего "место".
2. Radix causa
Дом казался тихим и пустым, но на дворе стоял жаркий полдень и обитатели могли попрятаться от солнца. Или просто пошли обедать — время-то подходящее. Но скоро они могут выйти и увидеть незваного гостя. На этот случай журналист, если его спросят, решил представиться новым работником.
Не теряя времени, он нырнул в боковую дверь и очутился в тёмном коридоре.
Пора было приступать к осмотру помещений и поиску возможных улик.
Дом оказался большим и бестолковым. Он состоял из нескольких построек, и даже понять сколько в нём этажей было сложно, а уж обойти все комнаты было просто непосильной задачей. Может быть, за всю жизнь?..
Тем более, что некоторые комнаты были заперты и за ними не слышалось ни единого звука, но тишина там, за дверями, звучала по разному: то гулко, то мягко, как в коробке; некоторые комнаты, хоть и открывались, но не имели освещения, в них не было даже окон, оттуда тянуло затхлой сыростью и кошками, чувствовалось, что там давно не ступала нога человека и туда журналист тоже не заходил. Иные помещения выглядели поуютнее: они были заставлены старой мебелью, однако журналист боялся там даже повернуться после того, как в одной такой комнате занавеска под его рукой осыпалась прямо на пол — бесцветной древней трухой. В одной такой комнате он хотел добраться до брошенной газеты с ятями в заголовке, но после занавески хватать газету не решился и дверь закрывал очень осторожно, без дуновения воздуха.
В других комнатах жили. Там валялись чьи-то носильные вещи, в вазах стояли свежие цветы, например, синие васильки, на столе стыли чашки с недопитым чаем. В одной комнате на него пахнуло вербеной — любимыми духами матер. Запах показался таким родным...
Иногда в отдалении, в коридорах, мелькали люди. Он слышал их голоса, обрывки фраз.
И хотя ничего зловещего в людях не было, он уворачивался от встреч, чувствуя, однако, что эти уворачивания путём быстрого ухода в первую попавшуюся дверь или в подходящее ответвление коридора вызывают чужое секундное недоумение.
Походив по дому, он присел на лестнице — отдохнуть и подумать. Подумав, он понял, что ничего так не узнает ни про этот дом, который повернулся к нему самой скучной и обыденной своей стороной, ни про обитателей дома, которые занимались своими делами и в то же время, как ему казалось, водили его за нос.
Можно было бы подслушать какой-нибудь секретный разговор, но обитатели дома таких разговоров не вели. Не считать же важной, например, просьбу женщины поднять капусту из подвала на кухню!
Словом, всё было не то.
Другой бы на его месте сдался, плюнул и вернулся к стене и резиновому матрасику...
Но не тут-то было!
— Кто вы?
— Я? Новый работник!
— А. Из экспедиции?
Женщина устало стянула с головы косынку, освобождая голову.
Ему показалось, что это та самая женщина, которая просила капусту.
— Да, — очень кратко ответил он, хотя в другое время и любил поболтать.
Она встряхнула светлыми волосами. Волосы у неё были пострижены коротко, как у комсомолок со старых картин в местном музее, они были кудрявые и от них в тёмном закоулке как будто стало светлее.
— Ну, и как там? Конца-края нет?
— Нет, — честно сказал журналист, потому что ни конца, ни края не было видно нигде.
Женщина посмотрела на него, улыбнулась и сказала:
— Вот и хорошо.
Журналист встал было, но тут в глазах женщины мелькнул испуг и она закричала — не ему:
— Нет! Протист! Не...
Остального он не услышал, так как ощутил сильный удар по голове и всё померкло. Он потерял сознание.
В себя он пришёл довольно скоро, на кровати с белым марсельским покрывалом и грудой подушек, которые и по сей день можно встретить в деревенских домах, где старушки любят выстраивать их горкой и завешивать тюлевыми накидками.
Солнце очень весело светило в окно и верить ни во что плохое не хотелось. Поэтому, встретив взгляд женщины (она сидела на краю кровати), он улыбнулся. Разоблачённый, он всё же получил первую помощь и был окружён заботой — дальнейшее виделось ему в благом свете.
— А где ваши пациенты? — взял он быка за рога, пользуясь правом жертвы на некоторую невменяемость.
— Пансионат закрыт, — привычно ответила женщина.
Она больше не улыбалась и смотрела с печалью и даже немного обиженно.
— В первую минуту я принял вас за ангела. Волосы у вас так блестят... Как нимб.
— У нас нет нимбов.
Она уже улыбалась, и он понял, что ответ шутливый.
— Почему вы пришли сюда?
Он ответил не сразу, потому что вопрос на самом деле перестал быть простым.
— Не знаю, — подумав, ответил он.
Не рассказывать же всё с самого начала? С надежды на сенсацию. С любопытства. С того, что в какой-то момент загадки этого дома показались ему ответом на все вопросы, хоть он и не смог бы их разгадать, но...
И что сам факт существования Локума внушал ему удивительную надежду. На что? Он не знал. Так и ответил: "Не знаю".
— Не было ли у вас снов?
Она спросила тихо, спокойно, и разговор не показался ему сумасшедшим.
— Были. Мне снился ваш пансионат. В нём комната. Вернее... даже не комната, а веранда, с большим количеством окон. Я заходил туда, но света было так много, что я ничего не видел. Кажется, там кто-то был.
Она вздохнула, поднялась.
— Пойдёмте.
Они шли долго, поднимались по лестницам под самую крышу, он смотрел в окна на двор, на деревья, оставшиеся внизу...
Наконец она открыла очередную дверь.
Поток света на веранде и правда был, но не такой сильный как во сне. Потом он понял почему: окна были занавешены белым. В открытых местах небо было таким беспощадно ультрафиолетовым и бездонным, что дух захватывало.
Она взяла его, полуослепшего, за руку и подвела к кровати.
— Он спит.
На кровати и правда спал мальчик. Белокурый, с нежной кожей, очень красивый. Божественно красивый.
От длинных ресниц падали тёмные прозрачные тени и там как будто виднелись белки или взгляд.
Дыхание его было ровным, неслышным. Губы розовые, живые, лоб безмятежен.
— Сейчас тихо. Но в грозу бывает очень страшно.
— ?
— Мы все боимся, что в грозу он проснётся.
— А что тогда?
Она ответила, озабоченно глядя на спящего:
— Никто не знает. Скорее всего, мы все исчезнем.
— Вы все?
— Вообще все. И вы тоже. Весь мир.
— Как это?
— Он видит нас во сне. Это же Бог. Он спит и видит сон про нас. Пока он видит сон, мир существует. — И помолчав, добавила, — хорошо, что ты пришёл. Нас так мало. Поддерживать его сон всё труднее.
— Я пришёл, — сказал журналист. — Что надо делать?
Она мягко улыбнулась:
— Принеси капусту из подвала. На ужин будет пюре с тушёной капустой.