Рубиновый кларет превратил бокалы в бутоны тюльпанов, подстегнув уж было сошедшую на нет дружескую беседу. Курительная клуба «Клык и Ружье» собрала четверых: Джон Инглз – прославленный охотник на слонов; Артур Монро, известный тем, что голыми руками убил тигра-людоеда, терроризировавшего одно индийское поселение; Филипп Бэнкс – «Победитель акул» и никому не известный Сирил О’Коннор, по недоразумению затесавшийся в ряды выдающихся личностей.
Размеренно текла речь, уровень кларета поддерживался в присутствующих «на должном градусе». Инглз поделился примечательным происшествием из своей богатой биографии, который он окрестил «Материнский инстинкт». Его знакомый, полковник Сэндботтом, застрелил на охоте слоненка. Разъяренная мать заслонила тело детеныша, угрожающе наступая на стрелка. Он снова спустил курок, а затем отрубил слонихе хобот, приказав слугам упаковать его в ящик в качестве трофея. Вечером Сэндботтом не спустился к ужину и его лакей, Джонстон, решил потревожить покой хозяина. Он обнаружил его на полу, мертвым. Вокруг шеи обвивался толстый жгут, который испуганный камердинер принял было за питона… Это оказался отрубленный слоновий хобот.
Когда сэр Джон кончил, послышались реплики удивления. Монро, задетый за живое, в свою очередь предался воспоминаниям. В бытность в Бомбее его познакомили с неординарной личностью – факиром с совершенно уникальной квалификацией. Он владел искусством заклинания при помощи игры на дудочке, но танцевала под нее отнюдь не кобра… Его услугами пользовалась некая дама, тяжело страдавшая от острой формы рака. По ночам от ужасающих болей она не могла спать и флейтист своим искусством якобы выманивал опухоль из ее тела и «выгуливал» в огромном саду.
Сбитые с толку столь необычным повествованием, друзья воздали должное великолепным сигарам. Изучая движение дымовых колец, Филипп Бэнкс разразился тирадой. Он, оказывается, водил дружбу с лордом Кромптоном, заядлым рыбаком. Однажды у того сломались напольные часы, стоявшие в бильярдной. Вызвал он, значит, мастера-часовщика, а у того оказался в подмастерьях мальчишка-азиат, не понимавший ни бельмеса по-английски. Нужно было сделать так, чтобы часы ходили. Чертенок понял это по-своему: когда его сиятельство решил покатать шары, напольные часы шагнули ему навстречу. Пришлось бильярдную заколотить…
Мало-помалу беседа отклонилась от мистических тем и вернулась к охотничьим приключениям. Тут-то в разговор и вмешался сидевший до этого весьма смирно Сирил:
– Все ваши повести о кровожадных львах, тиграх и леопардах ничто в сравнении с тем, что удалось пережить мне!
Троица с удивлением воззрилась на О'Коннора. До сих пор никто не замечал его, хилого белобрысого юношу с голубыми глазами и мечтательным взглядом. Сирил отличался тонкостью души и питал отвращение к насилию и всему, что его воплощает. В клубе охотников он очутился не по своей воле – его привел дядя – Джон Инглз – и племяннику ничего не оставалось, как подчиниться.
Сирила было трудно представить сражающимся с вепрем или бредущим с ружьем наперевес по выжженной пустыне… А вот сидящим в кабинете за книгами или пьющим чай с тетушками – пожалуйста, это шло ему больше, нежели охотничий костюм, тем более мачете. Поэтому его слова, сказанные в компании людей, чья жизнь была сплошь одно большое приключение, прозвучали довольно нелепо. Сирил кивнул, нисколько не смущенный посеянным бестактным поступком замешательством.
– Понимаю ваши чувства, господа, но это так. И опасность подстерегала меня не в гуще неизведанных джунглей или на диких горных дорогах, нет… Угроза затаилась там, где ее совсем не ждешь – в респектабельном замке, в окружении множества людей. И если бы не перст Судьбы, возможно, я бы не сидел здесь, в этой комнате, а давно служил пищей могильным червям!
Пространное вступление Сирила распалило интерес присутствующих и под ободряющие возгласы О'Коннор поведал свою историю.
– Несколько лет назад, – начал рассказ Сирил, – я получил от графа Беллярмина приглашение посетить светский раут, который он устраивал в своем недавнем приобретении – замке л'Эстерель на скалистом берегу Средиземного моря… Да, дядя, твой племянник не такой уж и домосед… Местность, что окружает землевладение, прославилась как морской курорт, посему я с воодушевлением согласился. Сборы заняли всего ничего и спустя неделю я уже нежился под лучами южного солнца.
Манор, омываемый не только морской лазурью, но и жгучим теплом юга, был неотразим. Дух Средневековья несомненно царил здесь, напитывая изрытые временем стены. Дворец напоминал вычурную курильницу, в которой до сих пор тлел огонек рыцарских времен. Их дыхание скользило меж шпалер, обвивалось вокруг колонн и балясин, вырываясь сквозь прорехи в свинцовой оплетке витражных окон. Остановившись под вздымавшимися к небу башнями, я остро ощутил, как мое сердце замерло, словно стиснутое латной перчаткой сурового крестоносца…
Но довольно лирики, ее еще будет предостаточно! Итак, такой же блистательной, как и само место, была здешняя публика. Собрание, достойное Белгравии: маркизы и бароны, графы и виконты – казалось, сюда вытряхнули все генеалогические древа старой Европы. Блуждая меж снобистским сословием, я немного встряхивал и разбалтывал его, не давая сливкам общества скиснуть и превратиться в дурно пахнущий сыр.
Признаться, утомившись от пышности и великолепия, я несколько загрустил. Ни танцы, ни торжественная трапеза – ничто не веселило мою раздавленную золоченым прессом респектабельности душу. Джакомо, верный компаньон, вероятно, почувствовал это настроение. Толкнув меня в бок, он обратил мое внимание на одну кокетку. Но ее раскрытый китайский веер и явные авансы остались без ответа. Прикрыв перчаткой подступающую зевоту, я равнодушно обозрел блистательную аудиторию. Вот тогда в первый раз я увидел ее...
На мраморной лестнице, нисходящей в бальный зал, возникла воздушная фигурка, драпированная голубыми кружевами. В ореоле колышущихся невесомых одежд, она воспарила над ступенями, словно рождающаяся из пены Венера. Передо мной явилась смуглая головка императрицы, увенчанная венцом эбеновых волос… Простите мне мой высокопарный стиль, джентльмены, но именно такие мысли захватили тогда в плен мой ум. Страсть приковала мои глаза с этой нимфе, повелев неотрывно следить за каждым ее движением.
Скользнув изящной рукой по периллам лестницы, незнакомка быстро свернула в боковой проход. Оставив Джакомо его новому увлечению, я поспешил к лестничному пролету. Вбегая в стрельчатый проем, под которым скрылась красавица, я уловил быстрый перестук ее каблучков: впереди молодой ланью неслась моя Афродита. Открылась дубовая дверь, взметнулся край шелкового платья… Увы, я не успел – дверь захлопнулась почти у самого моего носа! Дав дыханию успокоиться, ваш покорный слуга совершенно потерял голову. Я исступленно дергал за узорчатую ручку двери, пытаясь хотя бы сдвинуть ее с места – но не смог.
Сбежав вниз, я коршуном налетел на слугу графа Беллярмина, Тьерри. Ухватив его за локоть, позабыв о приличиях, я с жаром заговорил. Не знает ли он, кто та дама с оливковой кожей и томным взглядом? Та, в голубом платье? И кто живет в комнате под стрельчатой аркой? Изумленный прислужник от растерянности открыл рот. Придя в себя, он решительно возразил, что никакой госпожи в голубом на балу нет. Что до стрельчатого портала…
Но я уже не слушал – я метался под сияющими бра, заговаривая то с одним, то с другим, пытаясь отыскать ответ на свой вопрос, пытаясь раскрыть инкогнито своей чаровницы. Безуспешно! Пришлось отступить, оставляя позади удивленные лица, смущенные моей страстностью. Ночь не принесла избавления, не остудила своей прохладой мои горячие раны. На огромной кровати меня пожирал неведомый доселе огонь сладострастия. Как будто капнули едкой кислотой, растворившей предрассудки и такт, обнажившей лишь охваченную вожделением безумную одержимость. В узорах балдахина, в резьбе деревянных панелей – везде мерещилось то прекрасное, гордо вскинутое лицо в роскошных извивах черных блестящих волос.
Чуть зарделись небеса, и я вновь отправился на поиски своей мучительницы. И вот она явилась, распространяя изысканный флер венгерской сирени и поблескивая закрепленной на груди изящной лилией. Тончайший шелк обтягивал ее стройное тело, и мне казалось, что за арабесками ее прихотливого наряда, как за узорчатой решеткой цветника, скрывается Парадиз, недоступный простым смертным. Зовущий взгляд больших глаз, напоминавших обсидиановые кабошоны, притягивал и завораживал. Руки и лицо незнакомки, почти прозрачные, намекали на творения венецианских стеклодувов. Я ловил каждый ее жест, подобно ловящему драгоценные капли усталому путнику. Преисполненная грации и неги, дама проплыла мимо, лишь слегка наклонив в мою сторону головку – одного этого было достаточно, чтобы расплавить бронзовую статую.
Сбросив тенета немоты, я проговорил, обращаясь к Джакомо:
– Ты ее видел? – голос дрожал, находясь под влиянием исходивших от красавицы флюидов очарования.
– Кого? – мой визави пристально вгляделся в мое лицо. Даже и представить не могу, как тогда выглядел, но мимика Джакомо не сулила ничего хорошего. Наверняка он решил, будто общается с сомнамбулой.
– Ту неизвестную, что только что прошла мимо нас.
Джакомо как-то странно покосился на меня, но ничего не сказал. Шепнув что-то своей «Леди Веер», он предпочел откланяться. Подхваченный танцующими, я отдался игривому ритму фарандолы, позволив человеческому потоку унести себя в пенящиеся глубины…
После заката я твердо вознамерился проникнуть в покои прекрасной незнакомки. Абсолютное безумие! Но разум тогда спал, убаюканный струнами любовной лютни. Мне было известно, где располагается ее опочивальня и как только стемнело и в замке погасли последние огни, я, захватив необходимые инструменты (предусмотрительно купленные в местной скобяной лавке), проскользнул к стрельчатой арке. Трудно описать, что творилось в моей душе: меня бросало то в жар, то в холод; самые дикие мысли кружили в несчастной голове… Кое-как наощупь добравшись до таинственной двери, я принялся за работу. Раскрыв саквояж, достал небольшой ломик и попытался взломать дверь. Импровизированный рычаг, будто зверек, вывернулся из моей руки и с громким звуком ударился о каменный пол. Я замер – мне почудилось, что звон падающей железки разбудил не только обитателей замка, но и жителей окружавших его селений. Мои страхи не подтвердились – ночная тьма оставалась во власти безмолвия.
Орудуя впотьмах, я гадал, как выглядит оберегаемая деревянным стражем загадочная комната, которую про себя именовал «будуаром дамы». Перед мысленным взором предстала просторная гостиная, освещенная светом восточных лампад, стены и пол которой покрывали бухарские ковры. Казалось, я уже вижу столики слоновой кости со стоящими на них золотыми блюдами, полными экзотических яств… Только непостижимый Восток – думал я – Восток «Тысячи и одной ночи» мог по-настоящему соответствовать вкусам моей очаровательной леди… Как я заблуждался! Истинное убранство апартаментов, таившихся за резной дверью, способно было прельстить лишь изувера!
Целая вечность прошла в сражении с неподатливым деревом, когда раздались шаги – в проходе арки появился дрожащий огонек. Молниеносно запихав инструменты в саквояж, я, спотыкаясь о какие-то предметы, поспешил ретироваться. Разочарование ворвалось в мою душу, тоска заполнила и утопила в себе мое объятое горячкой сердце! Ввалившись в свою комнату, я без сна пролежал до самого утра, обдумывая новые планы штурма неприступной девичьей обители…
После великолепного завтрака граф Беллярмин лично вызвался стать нашим провожатым по достопримечательностям своего «скромного жилища». Активно жестикулируя в стиле южан (что вызвало бы неодобрение в высшем свете Англии), наш добрый хозяин увлек нас через проход стрельчатой арки.
До этого ко всему безучастный, я испытал прилив лихорадочного возбуждения. В дневном свете коридор выглядел несколько иначе – теперь я смог разглядеть предметы, на которые натыкался в момент панического ночного бегства. Под окнами стояли шкафы и витрины, в которых хранились медали, морские раковины, монеты. Граф без устали рассказывал о каждом сокровище своей, как он назвал прямоугольную залу, «кунсткамеры». Подойдя к злополучной двери, Беллярмин сдернул покрывало, защищавшее от пыли висевшую близ нее картину.
Не могу передать те чувства, которые тогда испытал – с ветхого полотна на меня смотрела госпожа в голубом! Несомненно, это была она: глаза, овал лица, улыбка, волосы – все принадлежало даме моего сердца… Корсет с левой стороны украшала брошь с эмалевой лилией.
– Как вы знаете, дамы и господа, поместье было приобретено мною совсем недавно, – граф немного замешкался, задумчиво разглядывая старый портрет. – Раньше оно находилось в собственности семьи Борка, древнего венгерского рода, происходившего, по слухам, от знатного надора, большого человека. Перед вами изображение Илоны, супруги Яноша Борка, властителя здешних мест.
Протянув руку, Беллярмин подкрутил болт в одной из тяжелых кованых петель двери. Проделав эти манипуляции, он нервно протер батистовым платком лоб. Манеры графа изменились – во всем его облике проявилась новая черта, точно он собирался что-то сделать, но не слишком этого хотел.
– Князь Янош, как и многие представители его времени, обладал крутым нравом. И весьма своеобразным «чувством юмора». Как-то он застал свою супругу в объятиях любовника. «Дон Жуану» отрезали язык и кое-что еще, а самого сварили в кипящем масле. Борка приказал накрыть стол в столовой, поставить на него самую дорогую посуду и главное блюдо – вареного с артишоками возлюбленного благоверной… Но для нее самой садист припас нечто особенное. Пока Илона томилась в заточении в надвратной башне л’Эстерель, в палатах дворца происходили работы – вызванные Яношем мастера трудились над этой дверью…
– Так это вход в дамские покои? – последовал вопрос от одного из гостей. Беллярмин грустно улыбнулся. Махнув платком в сторону двери, он несколько театрально произнес:
– Вероятно, это можно назвать преддверием Пекла! – пробежав пальцами по выточенным узорам дверных косяков, красноречивый феодал продолжил:
– Видите орнамент? Лилии – любимые цветы бедной Илоны Борка. Их сделали по личному распоряжению ее мужа. Когда работы были закончены, Янош, словно смягчившись, освободил супругу из заточения. Он уверял, что раскаивается в своих чудовищных поступках и в доказательство ее, Илону, ждет сюрприз. Le Monstre подвел женщину к этой двери, предварительно завязав ей глаза. Несчастная, ничего не подозревая, сделала шаг вперед, как оказалось, навстречу своей погибели… Дверь отворилась и…
По знаку Беллярмина, Тьерри и другой слуга с силой потянули дубовую панель на себя, открывая публике ее недра. Нас чуть не сбила волна спертого воздуха, потянуло чем-то сладковатым, повеяло духом распада. Изнутри донесся лязг, щелкнул скрытый механизм, натянулась пружина. За дверью почудилось движение – на нас, очевидцев, двинулась доска, усеянная ржавыми металлическими зубьями. Кто-то шумно выдохнул, одна из гостий осела на руки ловко подхватившего ее джентльмена. Стоявший рядом со мной Джакомо тихо выругался.
Я почти не слышал ни его ругательства, ни дальнейших слов графа, ибо оцепенел, практически повторив судьбу дочери библейского Лота: на миг я представил, что мне удалось открыть резную дверь…
Закончив свое повествование, Сирил умолк. Собравшиеся в курительной безмолвствовали, пуская в воздух кольца дыма. В их извивах оживали лианы джунглей, просторы южноафриканского вельда, первозданное буйство амазонской сельвы. Но ни одно из этих мест, возможно, не могло сравниться с ужасами, затаившимися в душе некоторых отпрысков сынов Адама. Сжав великолепными зубами недокуренную сигару, сэр Джон медленно процитировал:
Благословенны дикие леса
Волшебной флейтой сказочного Пана…