Уже выйдя из дому, Атос вспомнил, что ему толком не известно, где живет миледи. Возвращаться не хотелось, и мушкетер напряг память, даже остановился на минутку, и вовремя: навстречу ему спешил Планше. Увидев Атоса, Планше бросился прямо к нему, отчаянно жестикулируя.
- Господин Атос, беда! – бедняга задыхался скорее от волнения, чем от бега: ходу от дома д’Артаньяна до улицы Феру было от силы три минуты для сильных ног Планше. – Мой господин пропал! Ведь говорил я ему, что ничего хорошего не ждет его в этом доме на Королевской площади! Но разве он послушает!
- О каком доме ты говоришь, Планше? – небрежно поинтересовался Атос.
- Да дом номер 6, где живет эта чертова англичанка!
- Вот что, Планше, твой господин уже у меня. Поэтому вернись домой, собери одежду для него, да сапоги не забудь, и ждите меня на Феру. Я вернусь через часик-другой, - добавил мушкетер, ускорив шаги.
Дом миледи представлял из себя нечто среднее между домом, который обокрали и домом, где хозяева арестованы: окна и двери были открыты настежь, слуги бегали вверх-вниз по лестнице, ведущей к крыльцу, и во всей обстановке чувствовалась растерянность и озабоченность. Атос усмехнулся: если весь этот переполох – заслуга д’Артаньяна, то он, Атос, пришел в нужный момент.
- Граф де Ла Фер желает видеть миледи Винтер, - заявил он лакею у двери. – Иди и доложи. «Надеюсь, у нее хватит ума не сбежать, и не хватит наглости приготовить мне сюрприз в виде кинжала или яда», пробормотал он едва слышно, но лакей был уже в доме. Через пару минут он, запыхавшись, появился на крыльце и пригласил Атоса в особняк. Он провел его через анфиладу комнат так поспешно, что молодой человек лишь мельком отметил роскошь обстановки: Анна не отказывала себе ни в чем.
Миледи была в пеньюаре, и небрежность ее туалета лишь подчеркивала ее красоту. Принять бывшего жениха в таком виде могла либо отъявленная кокетка, ждущая от гостя определенного внимания, либо женщина, которая в госте не видит мужчину. Атос эту небрежность и это отношение к своей персоне отметил, но как сторонний наблюдатель: прелести Анны его уже не трогали.
Миледи смотрела холодно, в ее глазах он не прочел ничего, кроме откровенной ненависти. Она не стала его приглашать сесть, просто посмотрела ему в глаза и с ледяным спокойствием констатировала: «Вас я не ждала. Чем обязана?»
- Я, кажется, вас просил не попадаться на моем пути. Вы же продолжаете делать вид, что в моих словах нет угрозы, - Атос смотрел сквозь миледи ничего не выражающим взглядом.
- А разве я сказала, что испугалась? Вас прислал ваш друг чтобы вы забрали его пожитки? – ненависть сверкнула во взгляде женщины, пальцы непроизвольно сжались, как сжимаются лапы у коршуна, ухватившего добычу.
- Вы забываетесь, сударыня, - у Атоса все клокотало внутри, но он изо всех сил держал себя в руках. – Ваше поведение это - поведение торговки с рынка. Оно выдает ваше прошлое. Пока его знают немногие, но это можно исправить.
- Ваше прошлое тоже не останется секретом для вашего круга, - прошипела миледи: губы у нее посинели, на лбу выступил пот.
- В моем прошлом не найдется столько позорных страниц, сколько их можно насчитать в вашем, сударыня. Но сейчас я предупреждаю вас в последний раз: мне все равно, что вы задумали против меня лично - жизнью я не дорожу, но упаси вас Господь строить козни и плести силки против моих друзей или тех, кто им дорог! Я не из тех, кто прощает подлость и предательство, и у вас была возможность убедиться в этом.
- Д’Артаньяна я не прощу никогда! – миледи вцепилась в подлокотники своего кресла. – Он знает мою тайну…
- Разве это тайна? – улыбнулся Атос. – Я ее тоже знаю, и знает палач из Лилля, и, наверное, еще найдется с десяток служителей Фемиды, которым известны приметы бывшей монахини. Смотрите, как вы все ближе к той черте, за которой вы готовы пролить кровь человека только потому, что он чем-то вам не угодил. Пока вы занимаетесь интригами с легкой руки Ришелье – это ваше и его дело, я знать не желаю ни побудительных его причин, ни последствий. Но если только вы прикоснетесь к тем, кто мне дорог, кого я охраняю по мере своих сил… - он с силой вдохнул теплый и пряный воздух будуара, - если у вас возникнет хоть тень мысли вредить моим друзьям… что же, тогда вы узнаете силу моей мести.
- Вы! Вы мне будете мстить? - Баронесса истерически расхохоталась. – Вы и ваши товарищи нагло лезете туда, где нет места для простых смертных. Не вам играть против кардинала, ничтожные черви, вообразившие себя гигантами! – Атос, широко раскрыв глаза, следил за Анной, и, впервые, у него появилась мысль, что в ее поведении проглядывают признаки душевной болезни.
- Вы должны уяснить себе, Анна, - Оливье впервые назвал ее по имени, но не былое чувство заставило его это сделать, а всего лишь желание успокоить женщину, у которой в светлых глазах все сильнее разгорался огонь безумия, - вы должны, наконец, отдать себе отчет в том, что кардиналу не нужна помощница, на чьих руках кровь защитников короля. Рано или поздно он откажется от вас, передаст вас в руки правосудия, и тогда вас ничто не спасет.
- Ришелье никогда не сдаст меня! – воскликнула миледи. – Я слишком много знаю, - добавила она, смеясь, и вдруг замолчала: до нее дошло, ЧТО она сказала. – Он не посмеет, - добавила она уже не так уверенно, и встала, повернувшись спиной к Атосу. Возможно, она проверяла, что он не посмеет напасть на женщину, когда она доверилась ему таким образом, а, возможно, просто хотела скрыть от него свои руки – Атос додумать это не успел, потому что миледи бросилась на него с кинжалом в руке.
Д’Артаньян был прав: она оказалась необыкновенно сильной для своего хрупкого телосложения, к тому же страх, ярость и желание избавиться от опасного свидетеля утроили ее силы. Оливье спасла серебряная пряжка на перевязи: лезвие скользнуло по ней и распороло камзол, рубашку и тело по касательной, задев ребра. Он схватил миледи за руку, но она попыталась укусить его пальцы; грубая мушкетерская перчатка оказалась ей не по силам.
- Дрянь! – Мушкетер, вывернув ее руку, бросил Анну к своим ногам, не слушая, как она воет не то от боли, не то от ярости. – Теперь я буду разговаривать с вами, сударыня, совсем другим языком: как говорят аборигены Нового Света, мы ступили на тропу войны. Берегитесь! – и, прижав ладонью правой руки рукоять кинжала, который застрял в буйволовой коже перевязи, поспешно покинул дом: он чувствовал, что в глазах у него темнеет от боли.
Он шел домой быстрым шагом, не соображая куда ведут его ноги: все вокруг него качалось и плыло. Поэтому, когда кто-то подхватил его под руку, Атос не сразу смог поднять голову, а когда взглянул, то даже не удивился: на него с тревогой смотрел Портос.
- Портос, друг мой, - пробормотал Оливье, оседая на землю, - я спешу домой.
Впрочем, Портос не дал ему упасть, подхватив Атоса, и только сейчас заметив кровь и кинжал, который Атос, потеряв сознание, перестал сжимать рукой. Портос растеряно оглянулся по сторонам: на улице уже было довольно много народу, а до улицы Феру – рукой подать. Но, видимо, Господь в этот день покровительствовал мушкетерам, потому что первым, кого достойный Портос увидел, был полковой лекарь мушкетеров. Он, в свою очередь, тоже заметил гиганта, возвышавшегося над обычным людом на добрую голову, и заметив, что он поддерживает кого-то, и поспешил к нему. Едва приблизившись, он узнал Атоса и, с безмолвным вопросом в глазах, уставился на Портоса. Тот, насколько это было возможно сделать в его положении, пожал плечами.
- Где он живет? – врач уже увидел рукоять кинжала.
- Рядом, на Феру. – Портос, подхватив друга на руки, почти бегом рванулся к дому Атоса, и врач последовал за ним.
Им открыл д’Артаньян, благодаря расторопности Планше, уже одетый во все свое. При виде картины, открывшейся ему в проеме двери, юноша смертельно побледнел и отступил назад, потеряв дар речи. Но от него никто и не ждал каких-то слов.
Врач, осмотрев рану Атоса, удовлетворенно вздохнул: как говорится, мушкетер легко отделался, если не считать сильной потери крови и боли, которую нанесло лезвие, задев надкостницу ребра. Он промыл и зашил рану, наложил повязку и удалился, довольный собой и раненым.
Атос, который пришел в себя только после перевязки, молчал. Молчали и д’Артаньян с Портосом, которые корили себя за то, что отпустили друга одного. Ждали Арамиса, который вот-вот должен был смениться с дежурства, и которому, без сомнения, товарищи доложат новость: никто не сомневался, что врач раструбит на весь полк о ранении королевского мушкетера средь бела дня.
Но, ко всеобщему изумлению, лекарь ни слова никому не сказал, кроме де Тревиля, и Арамис, явившись к другу, застал компанию в полном сборе, оставаясь в полном неведении насчет происшедшего. Вид Атоса, бледного до синевы и в постели, заставил его беспомощно опуститься на табурет.
- Итак? – произнес он таким тоном, словно подводил итог.
- Итак, у нас открытие военных действий, - ответил за всех д’Артаньян. – Только война нам, господа, предстоит с дамой.
****
- Итак, - в который раз сказал д’Артаньян, когда вернулся к Атосу, закрыв двери за друзьями и Гримо, который пошел в трактир за красным вином и ужином. – Я не могу себе простить, что не пошел с вами, Атос.
- Пустяки, - Атос прикрыл глаза: было больно, очень больно, и душно: начинался жар. – Если бы вы пошли со мной, вы бы все равно не смогли мне помочь: разговор у нас попросту бы не состоялся. А кинжал этот, - мушкетер кивнул на лежащий на прикроватном столике среди окровавленных полотенец изящный кинжал, на лезвии которого запеклась кровь, - кинжал этот подарил ей когда-то я. Хотел, чтобы у нее была хоть какая-то защита, если вдруг кто-то покусится на ее … добродетель. Вот она и посчитала, что нашла в моей шкуре самые надежные для него ножны.
- Этого следовало ожидать, Атос. Она и так была разъярена после того, что я узнал о ее клейме, а тут еще и вы явились, - д’Артаньян крепко потер щеки, пытаясь вернуть себе способность спокойно размышлять. – Арамис не зря говорил, что нам следует быть начеку, а вам – проявлять особую осторожность.
- Арамис говорил? – что-то здесь было не так, но думать над этим у Атоса просто не было сил: в голове стоял сплошной туман. – Арамису что-то было известно о миледи Винтер?
- Не знаю, - смутился д’Артаньян, - но вы же знаете Арамиса: он всегда говорит загадками. К сожалению, он оказался прав.
- Я непременно подумаю над вашими словами, д’Артаньян, но только не сегодня, - голос у Атоса был совсем сонный, глаза закрыты, и гасконец с запоздалым раскаянием сообразил, что друг уже просто не в состоянии поддерживать разговор. Он встал и приоткрыл окно, чтобы свежий воздух хоть немного проник в комнату. Потом он уселся рядом со спящим, и задумался.
*****
Д’Артаньян очнулся от своих мыслей только с приходом Гримо. Слуга Атоса еле дотащил две корзины, доверху груженые снедью и вином. Глядя на все это великолепие, д’Артаньян ощутил, как проголодался: он за весь день и маковой росинки во рту не имел.
Недолго думая, бравый гасконец ухватил из корзины бутыль и окорок, но, к его удивлению, Гримо отобрал у него бутылку, отрицательно покачав головой.
- Что такое, Гримо? – не понял д’Артаньян, - ты что, не даешь мне напиться? Я умираю от жажды. Или это вино только для Атоса? – догадался он с опозданием, и увидел, как улыбнулся слуга. – Ну, пусть не эту, но божанси ты принес, надеюсь? – и юноша взялся за запечатанную глиняную бутыль.
- Эту – можно, - кивнул Гримо.
- Но откуда столько провизии? – продолжал удивляться гасконец, - вытаскивая наперегонки с лакеем содержимое корзин. – Ты что, в разных кабачках был? Корзины у тебя разные, - д’Артаньян внимательно разглядывал обе, обратив внимание, что одна из корзин явно из богатого трактира, да еще и выстелена тонкой салфеткой. – А это что? – он указал на монограмму на солонке, - какая-то дама позаботилась о твоем хозяине?
Услышав о даме, Гримо изменился в лице и схватив солонку, поднес ее к глазам.
- Это она! – решительно произнес Гримо, и знаком показав д’Артаньяну, чтобы он оставался с Атосом, бросил в корзину все припасы, которые он в ней и принес, и умчался, крепко прижав ее к себе. Салфетка так и осталась на столе.
- Ну и ну! – потрясенный самоуправством лакея, юноша опустился на свой табурет. – Но поесть он ведь что-то оставил, черт меня побери! Атос спит, Гримо бегает, а я, пока сторожу Атоса, который спит и ни о чем не ведает, могу по крайней мере подкрепить свои силы? – на риторический вопрос ответа не последовало, и д’Артаньян в одиночку стал разбираться с заказанными блюдами.
Он успел неплохо наверстать пропущенное от завтрака и обеда время, когда вернулся Гримо, бледный как смерть, и весь в поту. Д’Артаньян, едва взглянув на него, сразу потерял аппетит.
- Ты что? – гасконец, увидев, что Гримо шатается, усадил его у стола и налил ему стакан вина из кувшина, стоявшего у постели. – Гримо, ты можешь, наконец, объяснить, что происходит? Куда ты бегал? В трактир?
Гримо, отпив несколько глотков, отставил стакан и вытер лоб дрожащей рукой.
- Ты был там, где тебе дали эту корзину? – догадался д’Артаньян, и лакей кивнул.
- Ее содержимое не из трактира? – продолжал допрашивать Гримо д’Артаньян. – Говори, сейчас не до твоих знаков.
- Хозяин признался. Я взял его за шиворот и хорошо встряхнул, - Гримо ухмыльнулся. – он понял: я не шучу и рассказал.
- Что рассказал? Гримо, не заставляй меня вытягивать из тебя каждое слово, не то я сам тебя за шиворот возьму! – не выдержал вспыльчивый юноша.
- Корзину принес слуга из хорошего дома и сказал, что это для господ «неразлучных».
- Так и сказал: «неразлучных»? – растерялся д’Артаньян. – Если это миледи, то она многое знает о нас.
- Это она, - серьезно подтвердил Гримо. – И все в этой корзине отравлено: и вино, и сыры, и фрукты, и даже мясо.
- Откуда ты знаешь?
- Мы проверили на крысах в погребе, - тяжело вздохнул Гримо.
- Ах, вот как вы решили играть, сударыня! – д’Артаньян сжал кулаки.
- Она перешла грань, - раздался едва слышный голос Атоса, который не спал и слышал рассказ Гримо.
- Да, но мы - не крысы из погреба! – обернулся к нему гасконец. – И в ее мышеловку мы не намерены лезть.