Кладбища люблю с детства. Сказать "спасибо" за эту странную любовь надо моей бабушке Вале. Она часто брала меня с собой, когда нужно было покрасить оградку или прибраться на могилках. Объясняла она свои действия тем, что на городском кладбище - том, старом, которое когда-то располагалось на окраине, но сейчас, внезапно, оказалось почти в центре города, которое окружают жилые дома, жил в те годы нищий - сумасшедший Лешенька и пугал одиноких дамочек и старушек одним своим видом - длинными, нечесаными волосами, бородой, диким взглядом и лохмотьями. Я сейчас думаю, что это была странная защита. Я имею в виду себя. Бабушка меня брала с собой в качестве охранника. И чем же я могла ошеломить Лешеньку, вздумай он броситься на нас? Ничем, конечно. Разве что своим невинным видом. Надо сказать, что Лешенька был на самом деле безобиден, просто несчастный человек со сломанной судьбой, живущий на кладбище и почему его боялась бабушка, никто не понимал. Пока она красила оградку невероятно красивой краской "серебрянкой", как было тогда принято, я ходила среди могил, садилась на скамейки, изучала надписи на надгробиях и пыталась подсчитать сколько же лет было людям, похороненным на том кладбище. Маленькие, младенческие могилки приводили меня тогда в ужас и смятение. Я пыталась представить, как это - умереть, еще не осознавая, что ты жив и не понимала, как такое возможно и как младенец, такой крошечный и новый на этой земле, может чем-то болеть и даже умирать. В моем детском воображении умирали только совсем старые, такой я тогда считала бабушку и она невероятно обижалась, когда я ей об этой старости говорила. Она бурчала, что дети сейчас невыносимы и жестоки и жаловалась на меня маме. Мама отшучивалась и отвечала, что я и ее считаю далеко не молодой. Это действительно было так. Детство, смотрящее на взрослость снизу вверх, свято верует в молодость и магию возраста - двадцать пять лет, когда, как известно любому ребенку, жизнь заканчивается и скоропалительно наступает старость. Мамино желание подарить мне братика или сестричку встречало мое сильнейшее неприятие. Я считала, что она опозорит нас всех, если в такие жутко преклонные годы (маме было около тридцати) она вдруг решится родить. Я тогда твердо решила заводить детей, как можно раньше. Цифра "восемнадцать" мне всегда нравилась и я была уверена, что ровно в тот день, когда мне исполнится столько лет, я заведу детей. Двое или трое, а, возможно и четверо, чтобы быть молодой мамой и не позорить сединами своих отпрысков.
Само таинство появления человека на свет было тогда для меня загадкой, мы позже взрослели (вот, начинаю бурчать, словно мне лет сто!) и, хотя были любопытными, как все дети, какое время ни возьми, нас оберегали от некоторых знаний и мы, как невинные первые люди наивно верили, что детей приносит аист или находят в капусте. Мама рассказывала, мы с ней как-то шли мимо роддома и я задумчиво спросила:
- Откуда появляются дети я знаю, но вот что же они делают здесь? Мам учат о них заботиться?
Я совершенно не помню этого и конечно же спросила маму, как же по моей версии появлялись дети. Мама рассмеялась и сказала, что она и тогда старалась сдержаться и не расхохотаться на всю улицу и не спросила меня. До сих пор мне жутко интересно, что же я там себе представляла.
Получается странно: таинство появления новой жизни для меня так и оставалось загадкой, но вот о финале, о конце жизни я знала многое. И все благодаря моей бабушке Вале. Обойдя все привлекательные могилки, я возвращалась к бабушке, втайне надеясь, что сегодня она точно разрешит мне накрасить ногти этой чудесной серебристой краской. Сколько раз я просила об этом. Но "крашеные ногти - удел взрослых девушек, а тебя засмеют", отвечала бабушка, добавляя, что и краска эта не для ногтей и что они могут после такого маникюра слезть до мяса. "Ты же не хочешь, чтобы у тебя ногти были как у бабы Веры?" спрашивала бабушка и меня окатывало волной ужаса. Баба Вера - слепая и парализованная мама бабушки Вали, моя прабабушка, обитала на втором этаже бабушкиного дома, меня к ней умудрялись затащить всего лишь пару раз в год. Она была доброй, но пугала меня белесыми, неподвижными глазами и когда протягивала руки, чтобы ощупать мое лицо, понять, как же я выгляжу, сильно ли изменилась. Именно ее руки - старческие, сморщенные с жуткими желтыми ногтями, пораженными грибком так давно, что его не могло вывести никакое средство, как бабушка Валя ни пыталась, так ужасали меня, что я, пробормотав какое-нибудь оправдание, убегала вниз и сразу же умывалась с мылом, яростно терла и лицо и свои руки, словно одно только касание прабабушкиных ладоней могло заразить меня и сделать такой же беспомощной и старой. Дед ругался на меня, пока я не рассказала ему о своих страхах. Он тяжело вздохнул и попытался объяснить мне, что же такое старость на самом деле, что она ждет всех, что... я не дослушала его и закричала, что уж я-то никогда в жизни не постарею и никогда, никогда, никогда у меня не будет таких ужасных рук, ногтей и я уж постараюсь бегать на своих ногах до самой своей смерти. Дед усмехнулся и попросил меня быть с прабабушкой поласковее. Он был умен и чуток. Бросив уговоры, он достал старые фотографии и показал мне, какой же была прабабушка Вера давным-давно, в свои восемнадцать. Я бы и хотела не поверить ему, хотела сказать, что этого не может быть и что у всех своя судьба: кто-то умирает младенцем, а кто-то, как прабабушка уже рождается таким старым и немощным и что не может вот эта красивая девушка в странной одежде быть той же самой особой, которая лежит на втором этаже, слушает радио, просит ощупать мое лицо руками и даже не может сама сходить в туалет.
- Может, - сказал тогда дед и попросил навещать прабабушку почаще и, возможно, даже прочитать ей какую-нибудь книжку, чтобы ей было повеселее.
- Она ведь очень смелая, - добавил дед и рассказал, что у прабабушки была мечта - полетать на самолете.
- Что же эта за глупая мечта? - возразила я. Для меня самолет был приключением, но вполне доступным, я уже летала, меня рвало весь полет и только маленькая чашечка с синим логотипом компании на боку, подаренная мне красавицей-стюардессой в утешение, слегка скрасило то мучительное путешествие.
- Это для тебя сейчас глупо, а бабушка застала еще времена, когда не было электричества и машин. И самолетов не было, представляешь?
- Нет, - честно ответила я. Для меня те времена были примерно в "динозавровом периоде", так я называла седую старину, ту самую, которая по моему нескромному мнению закончилась только в момент моего рождения. Я, как и многие дети искренне удивлялась: как же мир мог жить без меня, да и можно ли это назвать жизнью? В свою смерть я не верила, а если она и случится, то тут же непременно произойдет конец света, а как иначе? Сейчас мне смешно вспоминать о тех мыслях, мне намного больше двадцати пяти, "старость" настала, но я еще полна сил и хочу... Но я отвлеклась. Я тогда деду так и сказала, что бабушка, наверное, еще динозавров крошками кормила или косточками, что они там ели. Дед хохотал долго, а потом продолжил. Рассказал, как он сам купил два билета на самолет - прабабушке и себе и повез ее на море. Моря она тоже никогда до этого не видела.
- Как это? - спросила я.
- Вот так, у нее была трудная жизнь, а ты ее ногтей боишься, - закончил разговор дед.
- Почему ты назвал ее смелой? - не унималась я. Для меня в бабушкиных желаниях не было никакой смелости.
- Вырастешь, поймешь, - отрезал дед и погнал меня чистить зубы, следя, чтобы я не ела зубную пасту.
Прабабушка вскоре умерла и мне до сих пор жалко, что я успела прочитать ей совсем немного. Про муми троллей, сама не знаю, почему я выбрала именно эту книжку, прабабушка потом сказала бабушке, что совсем ничего не поняла, она испугалась, что у нее и с головой что-то делается. Бабушка посоветовала мне переключиться на русские народные сказки, но я не успела. Прабабушка умерла. "Отмучились", сказали соседки, поглядывая то на прабабушку в гробу - такую маленькую, как ребенок, то на рыдающую, словно сошедшую с ума от горя бабушку Валю, которую силой оттаскивали от этого почти детского тельца.
Но я отвлекаюсь... Крася оградку, бабушка Валя рассказывала мне о смерти так, словно та была ее родственницей. Нелюбимой, которой редко рады, но у которой есть лицо, характер, привычки и пристрастия. "Смерть не любит, когда над ней подшучивают", объясняла бабушка, а я представляла, как эта самая Смерть приходит за стариком, а тот под одеялом от нее прячется, так я себе рисовала эту картину и смеялась. "Смерть не любит, когда ее испытывают, когда зовут или отрицают, когда не уважают и издеваются, она любит почтение и даже немного преклонение", продолжала бабушка и говорила, что в старину покойнику на глаза клали пятаки и что это с одной стороны, чтобы глаза не открывались, а с другой плата за проход на тот свет. Бабушка щедро смешивала религии, верования и собственные догадки и все это подавала мне под видом истины. Именно поэтому, мне казалось, что со Смертью я знакома намного лучше, чем с жизнью. Я хорошо запомнила наши визиты на то старое кладбище. Для меня они были увлекательны и интересны и недавно я обмолвилась об этом бабушке, вернее поблагодарила ее за все.
- Юля, какие ты говоришь глупости! - возмутилась бабушка. Она не помнила, чтобы постоянно, как я считала, таскала меня на кладбище.
- Один единственный раз я тебя взяла с собой и ты умудрилась потеряться, а нашел тебя как раз Лешенька, Царствие ему небесное и никакой он не был нищий или злодей, он работал на кладбище и все его уважали, - сказала мне бабушка. Я даже не изумилась, я мысленно поседела. Что это? Чья память сбоит и выдает такие фортели? Ее или моя? Кому верить? Эти извечные шутки памяти, шутки злые и неожиданные, сводящие с ума, когда твердо уверен в чем-то, а потом тебя пытаются переубедить и ты с ужасом понимаешь, что нельзя доверять своим собственным воспоминаниям, а, значит, и самой себе.
Мы с бабушкой немного поругались. Обе были упрямы и до крика отстаивали свои версии. Дед - наш семейный утешитель и судия велел нам обеим позакрывать рты и наслаждаться воспоминаниями, так как истина - вещь многоликая. Я так и сделала, а бабушка еще доказывала свою правоту и все приводила примеры, как она меня водила в парк и кино, возила в Москву и на море, словно я ее обвиняла в чем-то. Дед улыбнулся и подмигнул мне, бабушка это увидела и распалилась еще больше. Ее гнев перекинулся на деда, а я подумала, что хоть мое воспоминание, вполне возможно и ложное, оно немного смиряет меня с мыслью о том, что мы все когда-нибудь умрем. Вот только бабушка с дедом казались мне тогда вечными. Я как в воду смотрела, они намного пережили моих родителей, почти на вечность.
Продолжение следует