Замахнувшись написать, разумеется, кратко, историю российского императорского флота в XIX веке, мне пришлось заняться переборкой всего своего архива, что оказалось довольно непростой задачей. Многое приходится ликвидировать, а многое откладывать как не относящееся к выбранной морской теме.
Можно сказать, что и петербургский быт тоже не морская тема, но это как посмотреть.
В городе жили флотские офицеры и их семьи, поэтому можно считать, что это была одна из сторон флотской жизни. Конечно, этот краткий очерк можно считать лишь лёгким наброском картины быта минувшей жизни, потому что тема сия просто необъятная, хотя и очень интересная.
Если заняться другими морскими городами империи, то здесь и десятка летописцев Пименов не хватит. И ещё хочу добавить, что я умышленно не сравниваю жизнь в российской столице с европейскими, чтобы лишний раз не огорчать квасных патриотов.
О блеске Петербурга писать не стану. Мы все с ним прекрасно знакомы. Своими собственными глазами видели и читали у гениев нашей литературы, начиная с Пушкина и Гоголя. И автор, прожив много лет в центре Петербурга, тоже впитал в память красоту его дворцов и набережных.
Пишу о том, что не упоминалось в восторженных стихах и прозе, но от чего никуда не денешься, пишу о другой прозе, прозе жизни, чтобы мы порадовались, что живём в двадцать первом веке.
Нервные могут не читать.
Пыль заполняла петербургский воздух. Она состояла, как писала одна тогдашняя газета, из «смеси песка, в изобилии высыпаемого на мостовые, высохшего лошадиного навоза …плевков циркулирующей по улицам человеческой публики, в числе которой очень много чахоточных и других больных, не успевших ещё свалиться в постель».
Но эта вездесущая пыль была ещё не самой большой бедой. Всё же вынужден заметить, что в то время, когда в Париже, Лондоне, Берлине работала канализация, в Петербурге воздух был пропитан зловонием.
Поймёшь, почему как только проходила зима, все, кто могли, уезжали на дачи.
По словам Льва Успенского («Записки старого петербуржца»), когда они возвращались с дачи, «сразу же шибало в нос устоявшимся двухвековым духом конского навоза». Выгребные ямы во дворах были главным источником заразы.
Очищали эти ямы команды возчиков. Их называли в народе «золотарями». Эти ребята приезжали с бочкой, вмещавшей 30 пудов, сами понимаете чего, и вычищали выгребную яму, получая за свой благородный труд 1,5 – 3 рубля в зависимости от объёма ёмкости.
Аромат во дворе и по пути следования в весенне-осеннюю распутицу был впечатляющим. Иногда возчики не доезжали до свалки и вываливали содержимое там, где никто не видел.
Некоторые экономные владельцы домов, чтобы не платить «золотарям», нечистоты пускали в Неву, Фонтанку, Мойку и каналы.
Летом по рекам и каналам в столицу прибывали баржи, на которых вывозили нечистоты к Лисьему носу. На этих баржах работали «добросовестные» люди, которые избавлялись от своего груза ещё в черте города.
Свой вклад вносили и горожане. По обе стороны Фонтанки были спуски к реке. Их использовали в качестве туалетов гуляющие и прохожие. Как писал журналист в дореволюционном журнале, «за несколько десятков сажен чувствуется такое зловоние, что дышать становится совершенно невозможно».
Состояние общественных туалетов было в России всегда отдельной песней. В журнале «Врачъ» в 1897 году сообщалось, что в Публичной библиотеке туалеты совершенно открыты и пользоваться ими можно только на глазах у всех.
В том же году в санитарном отчёте описывался временный общественный ретирадник, сооружавшийся в праздники, когда проходили общественные гуляния: «огороженное дощатым забором место в виде четырёхугольника без крыши. Вдоль стены ставятся ушаты и кадки для приёма экскрементов».
Дальнейшие подробности я опускаю. Проект городского водопровода утвердили в 1859 году. Протяжённость его труб составила 115 километров. Этого хватило только на центр города, и то не на все дома.
Между прочим, один знакомый рабочий, когда заводы в 90-е годы не работали, занимался ремонтом водопровода в центре. Он сказал мне, что его бригада ремонтировала даже свинцовые трубы, сохранившиеся с тех времён. Интересно, каким было качество воды. Но этот вопрос его не волновал.
Воду разносили и развозили водоносы и водовозы, которые набирали её… вы догадались откуда - из тех же рек и каналов. Стоит ли удивляться тому, что город постоянно посещала холера. Ни в одной европейской столице не было такой высокой смертности, как в Петербурге.
Зимой, когда Нева и реки покрывались льдом, вырубали лёд, где чище, потому что по льду ходили и ездили, либо брали воду из прорубей. В Волковской деревне воду брали из Волковской речки, которая текла вокруг кладбища.
В 1912 году в Петербурге насчитывалось 211 улиц, ничем не замощённых.
Из учеников в городских начальных училищах только восемнадцать процентов детей имели нормальный рост и вес.
Смертность среди детей и подростков достигала 50%. В том же 1912 году на душу населения столицы приходилось 19,3 литра алкоголя, в шесть раз больше, чем по всей России.
По пьянству столица России была на первом месте в Европе. Тонуло, чаще всего в пьяном виде, в год порядка 1300 человек. В неделю подбрасывали до 40 новорожденных младенцев. В год насчитывалось 400 убийств и до 1500 самоубийств.
В полицейских сводках сообщалось о 800 притонах и квартир с проститутками.
Насчитывалось 69 публичных домов, 4500 зарегистрированных проституток и до 40 000 «вольных».
Вспоминается документально-публицистический фильм «Россия, которую мы потеряли». Такую потерять не страшно.
Я понимаю, что тема заметки вызовет радость у моих заклятых «друзей», которые, как мухи, слетятся на неё и начнут писать, что я, мол, копаюсь…
Ну тогда давайте вычеркнем всё это из истории и скажем, как Настя из пьесы «На дне» Барону, что ничего не было….
Решил дополнить свой рассказ об экологии Петербурга: в Петербурге-Ленинграде до газификации города на 1 квадратный километр выпадало в год до 350 тонн угольной пыли.