Мы собрались у второго подъезда желтой сталинской трехэтажки, лицевой стороной смотрящей на тихую улочку, засаженную тополями, а задним фасадом в большой, пустынный двор со ржавыми качелями, футбольными воротами между которыми натянуты веревки, и ветер красиво, как паруса раздувает чьи-то простыни и рубашки.
Из подъезда несёт могильным холодом с тем непередаваемым запахом, что бывает только у старых домов с деревянными перекрытиями и скрипучими лестницами. Дело по которому мы собрались как раз могильное - похороны. Он умер позавчера, я даже имени его не знал, да и мало кто знал, все звали просто дед.
Чужое горе, к которому прибился и я - случайный человек... Собственно он мне никто, вместе с его внучкой мы ходили в школу по этой самой разбитой серой дорожке, надвое разрезавшей двор. Той весной стояла такая же жара и чертили белесое небо серые крестики стрижей, и так же тополиный пух гоняло по голой земле меж березовых корней зимней поземкой.
Даже школьной любовью это не назовёшь, так блекло было и так быстро кончилось. Теперь она в Москве на заработках, и ее длинноногая, нескладная школьница-дочь, приехавшая к старикам на каникулы, играет в мяч с парой друзей на вытоптанном пятачке посреди двора.
Большинство нас, кажется, тоже чужие - должно быть те, кто знал, встречался, соседи по даче, и просто те, кто хочет даром выпить на поминках. Горюющих во всяком случае не видать. Деду было за девяносто, и пожил он не плохо, и все там будем... но "нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс..."
Видно именно поэтому я стою тут.
Его выносят неожиданно быстро и тихо. Впереди, с покрасневшими от натуги лицами и шеями, здоровяки из похоронной фирмы. Тихо колыхается на их руках синий гроб с желтолицым покойником, следом выходят из подъезда несколько старух среди которых с трудом узнаю двух его дочерей и младшую сестру. Ни священника ни креста - он до старости оставался ярым коммунистом.
Скоро они уезжают на кладбище, а остальные расходятся и только я долго стою под тенью старого тополя. Дерево, пережившие того кто посадил его тут, корявое, толстое шумит над моей головой.
Вечером мир за окном сереет от косых бесцветных струй дождя. Где то в городе, в какой нибудь забегаловке подешевле поминают его, стучат ложками по тарелкам разливают по рюмкам и пьют а если уже набрались как следует то может и поют хором...