В свои четырнадцать лет Даша не желала взрослеть и оставалась озорной девчонкой, уверенной в своей безнаказанности. Проделок её было не перечесть.
— Смотри, накажет тебя домовик, — ворчал дед.
— Не накажет! Он меня оберегать должен.
— Это покуль ты себя ведёшь справно. А от тебя одни неприятности. Вчерась молоко разлила и кринку разбила. Сама, говоришь, кринка-та упала? А кто мимо бежал да на стол налетел, с места его своротил? Не ты? А кто ж тогда? Нехорошо, внучка… А скрыню кто запер? Теперь замок ломать придётся. Скажешь, не ты? Запирала-то чем? Гвоздём?
Даша покаянно кивнула.
— Оно и видно. Замочки погнуты да покорябаны. Мать-то увидит, горевать будет. Ключа у тебя нет, и скрыня-та не твоя, материна. За каким дьяволом ты туда полезла? Спросила бы у матери разрешения, можа, она и позволила бы. Можа, сама замки отомкнула.
Скрыню — окованный металлом дубовый сундук с ручками по бокам и откидной крышкой в форме домика — Даша открыла, когда в избе никого не было, а мать лежала за
занавеской и не видела. Сундук имел три отделения – одно в крышке и два в нижней части. На всех трёх висели замочки. Даша отыскала в сенях гвоздь и решила проблему. Перетряхнув содержимое ящичков и не найдя ничего интересного, с сожалением заперла все три замочка. Откуда же ей было знать, что после манипуляций с гвоздём замочки перестанут открываться?
Мать ни о чём не узнала: замочки отец поставил новые, ключи от них лежали в Катерининой шкатулке, на месте старых. Даша клятвенно пообещала отцу не прикасаться к скрыне и даже близко не подходить. И продолжала безобразничать.
Особенно любила глумиться над домовым. Не поленилась даже принести на лопате коровью лепёху и положить перед дверцей его домика. Ночью выйдет погулять и вляпается. На следующий день лепёха исчезла. Домовилиха заругалась, муженька коровье дерьмо убирать заставила, радовалась Даша.
Избяной умел ждать. И отомстил, когда Даше исполнилось семнадцать: нашептал на ухо Дашиному отцу, что зятя лучше Степана Кожина ему не найти. Посиделки с дядей Митрием были ничем иным как сговором — дошло наконец до Даши. Вот почему смотрел на неё маслеными глазами Кожин-старший, вот почему так странно улыбался отец.
Даша дождалась, когда все уснут, и тенью выскользнула из дома, Дверь притворила аккуратно, но та вдруг вырвалась из рук и с силой захлопнулась. Даша едва успела отдёрнуть пальцы. Торопливо спустилась с крыльца и, подгоняемая страхом, бежала-летела по тёмной улице. У крайней избы остановилась, прижалась спиной к ветхому штакетнику, унимая бешено бьющееся сердце. Толкнула незапертую калитку. То, что она сейчас делает, стыдно и грешно, но отец не оставил ей другого выхода.
Стукнула в окно:
— Феденька, выгляни!
— Ктой-то там?
— Я это, Даша.
— Дашутка? Что ты в такой час… Случилось что?
Створки окна распахнулись, выпуская чубатого долговязого парня. Спросонок тот моргал и тёр глаза. И никак не мог понять, зачем к нему прибежала среди ночи эта девчонка, которую он давно и безнадёжно любит. Негубин не отдаст ему дочь. Офицеровы — голь перекатная, вдвоём с матерью пустые щи хлебают, концы с концами еле сводят. Мужских рук в доме нет, отец на болото за клюквой ушёл и сгинул, а за другого она не пошла, не хотела для сына отчима. Федька с двенадцати лет за взрослого мужика ворочал, спину надорвал да грыжу нажил. Кому он такой нужен?
Даша уверяла, что — нужен. Что ей никто кроме него не люб. И наплевать, что она старше на целый год, и на отца наплевать.
— Он меня за Степана хочет выдать, они с дядькой Митрием столковались уже, — говорила Даша сквозь слёзы, вцепившись обеими руками в Фёдорову руку, словно боялась, что он уйдёт. — Сва… сватов засылать сговорились. За меня никто не за… не заступится, дед с отцом за… заодно, а мамка с постели не встаёт, болеет, — плакала Даша, захлёбываясь словами и заикаясь. — Феденька, родненький, я с тобой жить хочу, а боле ни с кем.
Не давая ему опомниться, потянула за собой:
— Пойдём на луг, Феденька. Я в избе не хочу: грешно в дому-то, а на лугу никто не увидит, никто не осудит.
Фёдор целовал её в солёные от слёз губы и не верил своему счастью: она пришла к нему сама, она будет его женой, и никто не в силах этому помешать. Подхватил Дашу на руки, пошагал размашисто, радуясь своей драгоценной ноше.
— Отпусти, — Даша выскользнула из его рук, пошла рядом. — Нельзя тебе тяжёлого носить, грыжа у тебя, сам говорил. Прихватит, как обратно пойдёшь? Только ты осторожненько, Федя. Это, говорят, больно, когда в первый раз.
Фёдор послушно кивал, не вполне понимая, о чём она его просит. А внутри поднималось что-то живое и неодолимое, гулким набатом стучало в груди, опускалось вниз, наливаясь упругой силой.
Домой Даша вернулась, когда ещё не рассвело. За занавеской, на широкой кровати, спали мать с отцом. На печи ворочался дед, постанывал во сне. Наверное, ему снилось что-то плохое. Даша торопливо прошмыгнула в свою комнатку, сбросила мокрое от росы платье, свернулась калачиком на узкой кровати.
Веки смыкались, тяжелели, а сердце испуганно билось, словно спрашивало: «Что же теперь будет?»
Сквозь наплывающий сон ей почудилось, будто мелькнула под лавкой чёрная шапка. Даша с усилием открыла глаза, приподнялась на постели. Никогошеньки. Примерещилось, знать. А если не примерещилось? Если это Избяной в чёрной шапке показался? Да ведь он за мамой пришёл! — враз догадалась Даша.
Забормотала молитву, путая слова: «Именем священномученика Киприана прогоняю, одолеваю, и уничтожаю от себя всякое зло. Господи Всемилостивый, огради маму… то есть, рабу Твою Катерину Негубину святыми ангелами Твоими и молитвами великомученика Киприана и мученицы Иустиньи, и святого Николая Чудотворца, и других святых Твоих и угодников Твоих. Услышь мою просьбу и помоги мне, грешной и недостойной. Спаси рабу твою Катерину Негубину из деревни Клятовки, она живёт в третьем доме по улице Напрудной. Не позволь ей умереть, защити от старого чёр… от Избяного и утром, и днём, на зорьке, на закате, и на сон грядущий. Аминь».
Даше вдруг вспомнились слова матери о том, что спастись от домового можно бранью либо крестным знамением, а молитв он не боится. Ещё можно повесить на стену мёртвую сороку или воткнуть над дверью нож. Убивать сороку не хотелось, за что ж её убивать, пусть себе летает. А за ножом надо идти через горницу, а там дед. Что-то он сегодня беспокойно спит, ворочается. Вдруг да проснётся? Пристанет с вопросами: зачем поднялась ни свет ни заря да куда бегала, где так платье измяла, почему волосы мокрые, всклокоченные…
Придётся обойтись без ножа. Даша осенила себя крестным знамением, обругала Избяного по-матерному и перекрестила в комнате все углы. Под лавкой шумнуло. Простучали дробным стуком невидимые башмаки. Скрипнула дверь.
Даша сладко рухнула на кровать и через минуту уже спала, улыбаясь во сне Фёдору, который теперь её и больше ничей.
А утром деда нашли на печи мёртвым.
По поверью, перед смертью хозяина домовик показывается кому-то из домашних в его шапке. Шапка у деда была рыжая, лисья. А прошлой зимой износилась, Григорий отдал ему свою, а себе купил новую. Надо было молиться не только о маме, а обо всех живущих в доме, с раскаянием думала Даша. За деда она поквитается, дай срок… Избяной получит сполна.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2020/07/26/1096