Борис Петрович Сивухин принадлежал к деятелям второго поколения. Мысль эта выражалась в том, что наш герой родился "тогда", во времена Советов, а развернул трудовую деятельность после их крушения. Будучи человеком умным и плюс к тому правильно направляемым Боря с блеском окончил школу, институт (благополучно откосив от армии вследствии болезни с туманным названием), защитил диссертацию и с возмущением обнаружил, что специалисты по асинхронным двигателям родине не нужны. Однако умные люди всегда находят выход, если, конечно, хотят этого. Поэтому инженер-электрик верно сориентировался в непростой обстановке и, воспользовавшись протекцией давнего друга семьи, поступил на службу в некую контору, основным профилем которой являлось выбивание грантов под некие таинственные проекты. Контора процветала, поскольку рукооводитель ее нашел простое и изящное решение, устроив благодетелей на работу консультантами и выплачивая им очень неплохие, не облагаемые налогом суммы. А потому фирма получала нужное финансирование, отчитывалась за якобы проделанную работу и настаивала на их продолжении в большем объеме, поскольку любое предприятие имеет тенденцию к расширению. Дело происходило в начале девяностых, и стало быть, было модным иметь собственный сервер с небольшим штатом программистов и потому патентованный инженер пришелся как раз ко двору. Загружать молодого и перспективного сотрудника тяжелой работой не спешили. Более того, как-то его вызвал к себе сам руководитель фирмы и без околичностей предложил годовую стажировку в финансовом центре мира, Нью-Йорке - необходимо было исполнять взятые обязательства, а племянница, которую он рассчитывал туда отправить, ни с того, ни с сего вышла замуж и забеременела.
На момент отъезда Борис Петрович проживал с родителями на Старом Зыковском проезде, в старом, но крепком трехэтажном кирпичном доме. Родители его поженились, когда отцу, Петру Моисеевичу, было за пятьдесят, а матери еле за двадцать и замужество она рассматривала как верный шанс удержаться в столице. Как ни странно, семья оказалась крепкой. Умудренный жизнью отец относился к жене добродушно и снисходительно-покровительственно. В свою очередь, Елена Савельевна такое отношение ценила, равно, как и неусыпную заботу мужа о семье. Немаловажное значение имел и тот факт, что Сивухин-старший работал в Госснабе, оброс множеством полезных и очень полезных связей и прекрасно знал, как правильно устроить семейный быт. Правда, дом, в котором проживала семья, был не первой свежести, зато располагался в центре Москвы, а высота потолков светлой, солнечной трехкомнатной квартиры составляла около четырех метров, что считалось весьма престижным и позволило устроить в коридоре весьма удобные антресоли. Прыткий снабженец имел и машину, и гараж, и дачу неподалеку от Тарус, в прекрасном сосновом бору, в полукилометре от Оки. Аккурат к концу перестройки, уже будучи на пенсии, Петр Николаевич серьезно заболел и на коронарное шунтирование пришлось продать эту дачу, а на последующие операции и похороны - также гараж и машину. Люди, почуяв вкус шальных денег, даже за выполнение своих прямых обязанностей требовали немалую мзду, что впоследствии превратилось в традицию. Работу, вследствие болячек, потеряла также мать и содержание семьи, состоящей из двух человек - ее самой и сына, оказалось на последнем. Поэтому предложение директора пришлось как нельзя кстати. Дома, в Москве, исправно шла зарплата, которую по доверенности могла получать мать, а сам кандидат жил в Нью-Йорке на очень неплохие командировочные.
До того Боря за границей не был и о жизни там, "за бугром", знал по кинофильмам и рассказам друзей. Сказать, что небоскребы "Эмпайр-Стейт-Билдинг", "Крайслер-билдинг" и статуя Свободы его поразили, было бы неверно. Эти неизменные атрибуты самого известного города Сивухин давным-давно знал и с равнодушным видом прошелся по Манхэтенну, удивляясь лишь обилию людей - такой толпы он не видел даже в бурлящей Москве. Поразило его другое - доброжелательность людей, улыбки на лицах и готовность при необходимости помочь. Сравнение нью-йоркцев и москвичей было явно не в пользу последних. Ни разу ему никто слова грубого не сказал. Люди терпеливо объясняли как пройти, шутили и улыбались. Наш герой привык к городу и его обитателям. Жизнь в большом городе ему нравилась все больше и больше, тем более, что стажировку в той же фирме проходила также очень привлекательная брюнетка из Казахстана, очень стеснительная и славная девушка, с которой у Бори сложились весьма близкие отношения.
Взаимоотношения людей, их приветливость, полное отсутствие грубости и привычного хамства необычайно поразили Бориса Петровича, настолько, что оттеснили на второй план все мыслимые достопримечательности большого города, о чем он неоднократно заводил разговор с Гаухарой, переименованной им в Гульку.
- Вот ты мне можешь обьяснить, почему та женщина, которую я в магазине толкнул, извинилась? Ведь это же я ее толкнул, а не она меня? Бедняжка еле на ногах устояла, да еще стала извиняться. Представляешь? Я ее толкаю, а извиняется она.
Гулька таких глубокомысленных изречений не понимала, поскольку была существом простодушным.
- Ну как же, ты же мужчина, а она женщина…
- Ну и что?
- Как что? Женщина должна мужчину слушать. Мужчина, он всегда прав.
- Ты из какого века? Может, из среднего?
(Иногда Боря беззлобно подтрунивал над бедняжкой).
- Ты что, несогласен со мной? Мужчины всегда умнее женщин. Вот, например, ты умнее меня. Мы с тобой почти одногодки, а ты знаешь гораздо больше меня и по работе тоже…
- Ну вот, опять. Как ты можешь так говорить! Тебе что, нравиться унижаться? Вспомни, где ты живешь! В стране, где все люди равны! И белые, и желтые, и черные! И если вдруг появяться синие и зеленые люди, то они тоже будут равны. И черная женщина имеет те же права, что и белый мужчина.
- Тебе хорошо. Ты мужчина и всегда прав. А мне после практики надо возвращаться домой, в Казахстан и там все эти теории не работают. Там баба должна знать свое место.
- Во, во. Знай, сверчок, свой шесток.
Тут Борис задумался над тем простым фактом, что подобное отношение Гульки к жизни ему очень даже на руку и распространяться далее о правах женщин не следует. Гаухара также не горела желанием отстаивать свои права и перевела разговор на другие материи.
- Слушай, а кто такой сверчок?
Боря удержаться не смог.
- Так у нас называют упрямого козла.
Гаухара, простая душа, ничуть в этом не усомнилась.
- А шесток, наверное, веревка, которой этого козла привязывают?
- Точно. Причем непременно зеленого цвета…
Впрочем, подобные разговоры происходили лишь в первое время. Через пару месяцев Гулька разошлась.
- А как же хорошо здесь. Ни за что обратно не поеду. Выйду замуж за американца и буду как все. То есть я хотела сказать, как все американки. Вот ты говоришь, что все тут равны, но я заметила, что это не так. Тут женщины имеют больше прав, чем мужчины и это мне очень нравится. Я даже могу тебе сказать, почему это правильно.
- Да ну, - искренне изумился Сивухин.
- Да, да. В природе всего должно быть поровну и если у нас, в Азии, женщин притесняют, то где-то, например, здесь, в Америке, должно быть наоборот. И мне здесь очень нравится. Надо только найти подходящего…
- Козла, то есть сверчка, - предположил Боря.
- Да ну тебя. Простого нормального мужика. Только чтоб был американец, а не из бывшего Союза. У вас, как я погляжу, слишком много гонора.
- А американцы что, без гонора?
- Нет, просто они с самого начала к бабам относятся, как к людям.
- А мы?
- А вы к бабам относитесь, как к существам по рангу ниже вас. Раньше я принимала это как нечто само собой разумеющееся, а теперь вижу, что была неправа.
Борис был парнем умным и спорить с Гулькой не стал, однако, когда пришла пора возвращаться, расстался с ней с легкостью и незатейливо, отметив расставание бутылкой пива с двойным чизбургером.
Возвращаясь на Родину после нескольких месяцев отсутствия, Сивухин испытывал двоякие чувства. Конечно же, Борис соскучился по матери и немногочисленным, а потому более дорогим друзьям, тем более, что родственников у него практически не было. С другой стороны, человек после тридцати лет становится все более и более консервативным и все трудней приспосабливается к смене привычных декораций. Однако оставаться в чужой стране без надлежащих документов было чревато ненужными сложностями и, наконец, лайнер Нью-Йорк - Москва совершил посадку в международном аэропорту Шереметьево. Самым естественным образом в первый же день Борис, несмотря на увещевания прихворавшей матери, отправился на встречу с друзьями и должным образом встречу отметил. На следующий день, дабы успокоить совесть, Боря решил отправиться на кладбище и почтить память родителя и, конечно же, сообщить об этом матери лишь после этого мероприятия.
Был конец мая, вовсю цвели разные деревья, щебетали пташки, и, выпив два стакана чая (организм требовала побольше воды) Боря уныло выслушал нотации матери, взял список продуктов, которые надо было купить и с легким сердцем отправился в путь. Обычная трасса к метро пролегала по Красноармейской улице, по которой можно было дойти до метро и далее куда душе угодно, однако на сей раз Боря решил сначала пройти в Петровский парк, где располагалась красивая церковь Пресвятой Богородицы и поставить свечку, поблагодарить Бога за успешную командировку и испросить у него же дальнейших неясных благ. Именно поэтому, дабы укоротить путь, Сивухин направился по Планетной улице, которую не любил еще с малых лет. Вечно тут возникали конфликты - то драки с местными ребятами, с которыми он так и не помирился, то ему дала от ворот поворот Галя, девушка из соседнего класса, которая, между прочим, лет пять назад настойчиво искала с ним встречи. А однажды именно здесь, вот на этом углу его с сигаретой застукала мать и тем же вечером устроила грандиозный скандал, хотя умудренный опытом отец никак не желал вникнуть в суть конфликта. Да, было-было, да быльем поросло. Вот об этом и слегка элегически настроенный джентльмен, одетый в задрипанные, но весьма удобные джинсы и кроссовки думал, медленно шествуя по направлению к Петровскому парку. Не доходя метров сто до угла первого же перекрестка Боря увидел тушу. Туша стояла посередине узкого прохода и разговаривала по мобильному телефону, обильно сдабривая речь мнослойными ругательствами и размахивая жирными руками. Поскольку проход в том месте был довольно узок, то пришлось пробираться бочком, под недовольно-презрительным взглядом амбала.
- Не, ты ваще, не врубаешься, что творишь, - возмущенно сказал ему парень лет двадцати, прикрывая трубку телефона, - развелось вас, придурков, человеку нельзя поговорить.
- Послушайте...
- Ты, сука, сейчас получишь, понял? Пошел отседова, пока жив.
Испуганный, но живой и возмущенный, Боря пошел дальше, осмысливая непривычное хамство. Однако доразмыслить происшествие ему не удалось. Толстенькая, приземистая баба подметала тротуар перед магазином и даже не подумала прекратить свою общественно-полезную деятельность, в экстазе смахнув жирную пыль прямо на кроссовки фирмы "Найк", совершенно не привыкшие к подобному обращению.
- Вы что, не видите, что тут люди ходят?
- Чавои?
- Говорю, тут люди ходят, вот чавои!
- Счас ты у меня веником по шее получишь, шутник хренов.
К Боре вернулось природное чувство юмора.
- Ай эм андерштанд, мадам...
- А ну пошел вон, паскудник. Вот те я счас по мордам... Иносранец нашелся...Шастают тута по утрам...
- Ухожу, ухожу.
Сивухин изящно обогнул налившуюся бабу и пошел к церкви.
- Да, ничего себе приключения в первый же день, думал доморощенный "иносранец", не оглядываясь переходя на "зебру", то есть попросту забыв, что в России надо смотреть не на "зебру", а на машины. Расплата последовала незамедлительно. Резко взвигнули покрышки и из остановившегося "Лексуса" высунулась небритая морда.
- Ты чо, слепой? Ты ваще откуда такой взялся, придурок?
- А вы что, не видите, что тут "зебра" и вы должны остановиться и пропустить пешеходов?
- Чего? А ну вали отсюда, пока цел. Умный какой! На "зебру" всяких недоумков пропускай. А ну пошел...
Борис давно не слышал родных ругательств и узнал о своей персоне немало нового.
Снова жалобно застонали шины и шикарный черный Лексус" возмущенно промчался мимо, обдав теплым, майским ветерком.
Прокручивая неожиданные, как он отметил в уме, "маленькие подлости", Сивухин от возмущения рванул вперед и, отмерив квартал, остановился перевести дух. Справа появился двухэтажный дом, которого раньше не было. Выстроенный из белого неизвестного ему камня, с преглупыми завитушками и нагромождением разных нелепых ангелочков строение казалось пародией на образчик архитектуры. Впрочем, безвкусица строения скрадывалась прекрасным ухоженным садиком перед домом, обсаженным красивыми тюльпанами и невиданно огромными темно желтыми нарциссами.
Бесшумно отворилась огромная дверь и на пороге появилась тетка лет сорока пяти, сопровождаемая зычным, отрывистым лаем.
- Чего уставился? Никак надумал цветы сорвать? А ну пошел вон!
- Слушайте, ничего я не хочу. Я устал, остановился отдохнуть и заодно обратил внимание на красивые цветы.
Тетка с подозрением посмотрела на путника.
- Ладно, смотри, но если увижу, что залез во двор - спущу на тебя собаку.
И далее вполголоса.
- Ходят тут всякие, покоя не дают...
Слава богу, в церкви было привычно-торжественно тихо, батюшка сонно размахивал кадилом и пахло ладаном. Поставив несколько свечек (первую за упокой родителя, вторую за здоровье матери и третьюю - за пожелания безоблачности существования) Боря без помех дошел до метро и поехал в Вешняки. Там пришлось с боем брать подошедший автобус и уже на конечной остановке, опустив руку в карман, он обнаружил, что денег нет. То есть, не было суммы приблизительно в тысячу рублей или, как моментально прикинул Сивухин, около тридцати долларов, зато остался жетон на проезд в метро и мелочь для автобуса, так что обратный проезд домой был обеспечен.
- Ну что ж, - подумал философ, - вот мы и дома. Пока дома - ха-ха-ха! Зато какая погода, а?