Водная гладь взыграла ветерком. Шальным, поспешным. Накатившийся из-за покатых холмов, он нес с собой мелкий дождь. Тот волочился подранком, едва прибивая пыль на проселочной дороге. Шелестнули яблони в садах, заблестели в серости полдня бока яблок. В тепло вкралась свежесть, поднажала, сместила его и воцарилась в миру. За сосновым бором устало полыхали остатки сердитой грозы, в низинах нежился угасающей мощью гром.
Воспрянули от поцелуев небесной влаги травы. Разгладились, вгляделись ввысь. Полынь дурманила лютики, мята утешала чертополох. Болиголов повздорил с репейником, а осока примирилась с крапивой. В дальнем конце озера мягко спорил сам с собою рогоз. Набегали на зеленое воинство тени облаков, отчего то чернело и густело, сливаясь в душистое целое, лишенное различий.
Дождинки меленько шлепали о поверхность воды. Задумчивая мелодия, на которую со дна поднималась крупная рыба, золотя чешуей зеркало окоема иллюзией затертого солнца. Запятые ряски кружились в беззвучном танце, сталкиваясь и прощаясь друг с другом, складываясь в изумрудные вихреватости, прошитые чернильными канальцами. Сверху в хоровод вклинивались упругие листья тополей, кленов, берез. Неповоротливыми корабликами они пытались осилить новую для себя стихию, но печально тонули, потерпев неудачу.
Тишина стояла над природой. В гуще ольховника сиротливо аукнула иволга, но застеснялась голоса и тут же смолкла. На кусте сирени мокла старая паутинка, серебрясь слезинками. Небольшой пляж, полого спускающийся к озеру, отсырел в меланхоличной зыби и вяло принимал поцелуи крохотных волн, легонько на него набегающих.
Один спасенный памятью день из конца июля. Часть безвозвратно утраченного контура, воссоздать который не поднимется рука.