Принципы анализа текста через категорию этнопоэтической константы
Аннотация. В статье рассматриваются актуальные способы интерпретации художественного текста через призму фольклорного сознания. Выявляется значение этнопоэтической константы, ее отличие от архетипа и концепта.
Ключевые слова: фольклоризм, текст, сублимирующий метод, этнопоэтическая константа, ментальность.
A.E. Chernova
Principles of text analysis using a category etnopoliticheskoi constants
Abstract.
The article discusses current ways of interpreting a literary text through the prism of the folklore consciousness. The significance of the ethno-poetic constant, its difference between the archetype and the concept, is revealed.
Keywords: folklorism, text, sublimating method, ethnopoetic constant, mentality.
Фольклор и литература – близкие друг другу области словесно-поэтического искусства, на протяжении веков они находились в тесной взаимосвязи, и вопросы их отношений раскрывались на примере творчества писателей различных эпох.
Если в 50-60-е годы почти все основные работы о фольклоризме литературы были выполнены в литературоведческом аспекте, то в 70-80 гг. специалисты начинают рассматривать эту проблему, учитывая и фольклористический аспект. На первый план выходит другая область литературно-фольклорных взаимосвязей: теперь внимание исследователей обращено, прежде всего, к народному творчеству. Таким подходом отличаются, например, труды М.П. Штокмара и В.В. Коржана. В них фольклоризм литературы исследуется для уяснения особенностей художественной формы как фольклорных, так и литературных произведений.
Однако ограничиться лишь двумя аспектами (литературоведческим и фольклористическим) в изучении такой широкой и многогранной темы – значит значительно сузить проблему литературно-фольклорного взаимовлияния, сложные процессы фольклоризма и фольклоризации.
В современной науке появляются новые методологии в исследовании взаимовлияний фольклора и литературы, которые направлены на выявление «скрытого фольклоризма» литературного произведения.
Связано это с тем, что фольклор в тексте может присутствовать на нескольких уровнях. Если для одних писателей характерна сознательная установка на использование фольклорных приемов и сюжетов (А.В. Кольцов, И.С. Никитин, Л.Н. Трефолев, И.С. Суриков, С.Д. Дрожжин, С.А. Есенин, Н.А. Клюев), то для других – устное народное творчество подобно «исходной культурной первоматерии» [25, с. 336], непосредственно связанной с традиционным отношением к миру.
Если в первом случае воздействие фольклора на литературное произведение очевидно: достаточно лишь проанализировать поэтику, выявить и сопоставить приемы, то во втором случае мы имеем дело с особенностями мировосприятия, этнопоэтическими константами, которые являются системообразующими основаниями фольклорного сознания.
Подобная схема, четко выделяющая две позиции, два уровня использования фольклора (условно назовем их «внешний» и «внутренний»), представляется все же несколько упрощенной, поскольку в творчестве конкретного автора возможно как разделение, так и органичное слияние фольклорных приемов (внешнего фольклоризма) с мировоззренческой установкой (с внутренним фольклоризмом).
Тем самым ставится вопрос о соотношении формы и содержания. Есть произведения, в которых форма преобладает, довлеет над внутренним содержанием. В них на поверхности фольклорные приемы, некоторая узорчатость письма и красочная прямолинейность создаваемых образов. Но при этом сквозь внешние приметы никак не просматривается традиционное, свойственное народу сознание.
Некоторые исследователи (например, А.Л. Налепин) склонны относить к подобному типу фольклоризма отдельные стихотворения Н. Клюева периода Первой мировой войны. Художественные образы, приближенные к народному лубку («Кабы я не Акулиною была»), скорее утрируют и упрощают, чем отражают своеобразие национальной картины мира. По мнению А.Л. Налепина, «как антитеза этнофольклоризму Клюева возникал фольклоризм иного качества с установкой на единство содержания и формы народно-поэтических средств» [Там же, с. 301]. К такому типу фольклоризма можно отнести творчество С. Есенина, а также А. Твардовского, А. Фатьянова, Н. Тряпкина, продолжателей этого художественного метода.
Существуют и другие типы фольклоризма. Некоторые писатели, впитав плодотворный опыт предшественников, все же по-своему интерпретируют фольклорную традицию. Один из самых ярких примеров – поэзия Николая Рубцова. В его стихах мы не найдем нарочитого обращения к сюжетам и приемам различных фольклорных жанров. Об этом писал В. Кожинов: «Столь же необосновано, на мой взгляд, тесное связывание поэзии Николая Рубцова с традициями устного народного творчества и с той линией в русской поэзии, которая им принципиально следовала (Кольцов, многие произведения Некрасова, Есенина). <…> Стиль же основных произведений Николая Рубцова опирается, с одной стороны, на сугубо современную разговорную речь деревни и в не меньшей степени речь городскую, а с другой – на прочные стилевые традиции русской поэзии от Пушкина и Лермонтова до Заболоцкого и Твардовского» [16, с. 328 – 329].
В статье В. Кожинова высказано противоречивое отношение к фольклоризму Н. Рубцова. С одной стороны, отмечено, что «тесное связывание поэзии Н. Рубцова с традициями устного народного творчества» неправомерно, а с другой стороны, в раннем творчестве выявлены стихи, опирающиеся на фольклор и на «городскую речь», которая наполнена фольклорными образами.
По справедливому замечанию Д.В. Абашевой, «область фольклора многолика – это не только традиция, но и современность. Для большинства же писателей обращение к фольклору – всегда поиск традиционных нравственных корней, ориентиров, важных для современного человека, и истоков народного характера» [1, с. 50].
Что же касается направления творчества Некрасова, Кольцова, Тряпкина, Есенина, то к середине ХХ в. сформировалась «фольклоризированная литературная традиция», которая в свою очередь влияла на вновь появляющихся поэтов и прозаиков.
В. Кожинов отмечает, что Н. Рубцов «действительно исходит из народного мироощущения» [16, с. 363]. Далее он выделяет два типа народности писателя – внешнюю, основанную лишь на стилистических приемах и поверхностном подражании, и внутреннюю, связанную с особенностями мировосприятия. Единство содержания и формы, органично порождаемое национальным образом мышления, – вот основной признак подлинной фольклорности произведения. При этом автор может брать в сюжетную основу события из современной жизни, может делиться своим личным поэтическим опытом, не ориентируясь сознательно на образцы устного народного творчества. Он сам как представитель народа создает поэзию, заключающую в себе истоки народной мысли и чувства.
О таком типе фольклоризма, соотносимом не столько с фольклорными приемами, сколько с народностью духа, еще в XIX веке писали славянофилы, а также А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, О.М. Сомов, П.А. Вяземский. «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» [26, с. 27].
Г.Г. Гамзатов, Д.Н. Медриш, В.И. Еремина, А.Л. Налепин и др. продолжают размышления писателей XIX века. Исследователи отделяют внешнее подражание, имитацию народного слога и жанра от национального образа мышления. Так, В.И. Еремина, анализируя поэзию конца XIX в., отмечает широкое использование фольклора в форме копирования, стилизаций, использования «национального орнамента». При этом поэты «довольно редко поднимались до восприятия духовной сущности народного сознания. Подлинно народным литературное произведение может стать только тогда, когда метод отражения действительности, оценка изображаемого, подход к изображаемым событиям будут близки и созвучны народному духу» [13, с. 357].
Г.Г. Гамзатов также говорит об исключительной важности национального образа мышления, которое формирует в произведении подлинную и полнокровную национальную картину мира, тогда как поверхностная стилизация приводит лишь к «дурному традиционализму»: «В большинстве своем неудачи проистекают из того, что иные из художников идут не от жизни, а перепевают или перелагают мотивы, навеянные фольклорным источником, используя их скорее как декорацию и стилизуя произведение под дурной традиционализм, увлекаясь приемами внешней этнографизации и экзотизации жизни и искусства. <…> Суть не во внешних приметах и атрибутах, а в народном духе и национальном образе мышления» [8, с. 122].
Подобную постановку вопроса принимают не все исследователи. Некоторые ставят под сомнение сам факт существования скрытого фольклоризма в произведении. Так, например, С.Г. Лазутин, не соглашаясь с ключевыми идеями Г.Г. Гамзатова и Д.Н. Медриша, называет прием выявления скрытого фольклоризма – надуманностью и «типологией без берегов».
Действительно, такие аналогии проводить было бы слишком странно и дерзко, если бы не одно важнейшее явление духовной жизни, границы которого многие исследователи и ученые пытаются определить до сих пор. Это явление связано с коренным свойством фольклора – традиционностью.
Традиционность вбирает в себя почти все проявления фольклора, как внешние – приемы, речевые стили, типичные повествовательные элементы, их привычное композиционное сочетание, так и внутренние – особенности национального мышления. И если первый уровень рассматривается подробно в работах, раскрывающих литературоведческие и фольклористические аспекты взаимоотношений литературы и фольклора, то второй уровень оказывается в центре внимания ученых, которые исследуют проблемы русской ментальности, фольклорного сознания, национальных архетипов и этнопоэтических констант – всего того, что в совокупности составляет и воссоздает образ национальной картины мира.
Значение понятия этнопоэтическая константа изучали в своих трудах такие исследователи как В.М. Гацак, И.А. Голованов, Т.В. Зуева, Ю.С. Степанов и др.
Ю.С. Степанов в книге «Константы: Словарь русской культуры. Опыт исследования» разграничивает два понятия: концепт и константа. Концепт, по мнению Ю.С. Степанова, – понятие философское, содержание и смысловые оттенки которого составляет духовную культуру всякого общества. «Вечность», «Закон», «Страх», «Любовь», «Вера» и т.п. – количество концептов невелико, но именно совокупность их глубинных значений определяет особенности народного мировосприятия. Константа в этом случае – тот же самый концепт, выделенный по признаку устойчивости и постоянства. «Константа в культуре – это концепт, существующий постоянно или, по крайней мере, очень долгое время» [28, с. 76]. Исследователь объясняет константу через концепт, а концепт через константу. Важно отметить, однако, что термин концепт принадлежит все же не столько литературоведению, сколько когнитивной лингвистике, точнее, семантико-когнитивному анализу языка.
Понятие концепта, кроме Ю.С. Степанова, раскрывали в своих трудах Н.Д. Арутюнова, С.А. Аскольдов-Алексеев, В.И. Карасик, Е.С. Кубрякова, Д.С. Лихачев, С.X. Ляпин, В.П. Нерознак и др. Несмотря на то, что содержание термина существенно варьируется в системах разных научных школ и отдельных ученых, в определениях присутствует общая лингвистическая направленность.
Одно из первых определений термина предложил в 1928 году
С.А. Аскольдов-Алекссев. Под концептом он понимал «мысленное образование, которое замещает в процессе мысли неопределенное множество предметов, действий, мыслительных функций одного и того же рода: растение, справедливость, математические концепты» [3, с. 267].
Постепенно в науке появлялись и другие определения концепта. Например, по мнению Д.С. Лихачева, «концепт – это замещение значения слова в индивидуальном сознании и в определенном контексте, это личностное осмысление, интерпретация объективного значения и понятия как содержательного минимума значения» [20, с. 281].
По мнению других ученых, концепт – это «абстрактное научное понятие, выработанное на базе конкретного житейского понятия» [27, с. 246]; концепт – «сущность понятия, явленная в своих содержательных формах – в образе, понятии и в символе» [18, с. 19-20]; концепты – «своеобразные культурные гены, входящие в генотип культуры, самоорганизующиеся, интегративные, функционально-системные, многомерные (как минимум трехмерные), идеализированные формообразования, опирающиеся на понятийный или псевдопонятийный базис» [22, с. 16-17]. В.И. Карасик характеризует концепты как «ментальные образования, которые представляют собой хранящиеся в памяти человека значимые, осознаваемые, типизируемые фрагменты опыта», «фрагмент жизненного опыта человека», «переживаемая информация», «квант переживаемого знания» [15, с. 59, 3, 128, 361].
С одной стороны, термин концепт тесно связан с категориями абстрактности и научного понятия («абстрактное научное понятие», «сущность понятия», «мысленное образование», «представление о фрагменте мира», «максимально абстрагированная идея культурного предмета»), а с другой стороны, значение концепта включает и свойства культурного мира и ментальности («культурные гены», «ментальное образование», «операционная единица мысли, имеющая этнокультурную специфику»). Этнопоэтическая константа, как и концепт, вбирает в себя ментальные характеристики, однако, в отличие от концепта, константа всегда конкретна. Типизация фрагментов бытия, о которой пишет В.И.Карасик, существенна и для константы. Но типизация константы представляет собой процесс не столько абстрагирования «фрагментов бытия», сколько повторяемости постоянных элементов народной поэтики. Можно сказать, что константа – это сгущенный концепт.
И.А. Голованов в монографии «Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX-XXI вв.)», изданной в 2009 году, тесно связывает понятия концепта и константы, как и Ю.С.Степанов. Константы, по мнению ученого, – это концепты культуры, которые «трансформируются от поколения к поколению через фольклорные тексты» [10, с. 87]. Направленность этнопоэтических констант определяет фольклорное сознание.
Константу невозможно представить вне традиции, при этом традиция – не пустая застывшая форма, которая в зависимости от ситуации наполняется тем или иным содержанием. Традиция – это и художественная направленность самого содержания. Поэтому этнологический элемент фольклорного произведения тесно взаимосвязан с поэтическим. Об этом пишет В.М.Гацак: «в фольклоре не бывает отдельно только этнологически значимых явлений (например, обряд и этнографичен, и художествен по сути и структуре) – точно так же, как нет в нем ничего такого, что могло бы самодостаточно именоваться только поэтическим, ибо каждый жанр, любой «добрый молодец», «красна девица», «мать – сыра земля», любая пословица и т.д. и т.п. коннотируются с миром конкретного человека этнического. И так это у любого народа» [9].
Всеохватность традиции неизбежно приводит и к всеохватности этнопоэтических констант, которые проступают на всех уровнях устного поэтического творчества: «ими, конечно, являются сам фольклор как область и вид творчества, система фольклорных жанров и жанры каждый в отдельности – в специфичности своего «кондуита» (по Линде Дег), входящие в них и конкретно именуемые творения. Но особой – в силу своей полифункциональности, опорности (вспомним суждение А.Н.Веселовского о сгустках поэтической мысли), найденности поколениями – предстает сфера выбранных слов, сочетаний их (чему несложно уловить соответствия в музыке, резьбе, танце, вышивке и пр.)» [Там же]. С мыслью В.М.Гацака о всеохватности констант трудно согласиться, ведь в этом случае границы понятия размываются до состояния абстрактной неопределенности. Фольклор как совокупность устных художественных произведений разных жанров не может являться константой, поскольку жанр – это категория историческая, следовательно, ему присущи изменения. Однако произведения устного народного творчества пронизывают конкретные константы, которые проявляются на разных стилистических и содержательных уровнях, в разных жанрах, включая сферу выбранных слов.
В состав константы, по мнению В.М.Гацака, входят микроконстанты, которые могут обнаруживать некоторую изменчивость и признаки трансформации: «в этой преимущественно фактурно-стилевой совокупности различимы микроконстанты. Большой их части становится присуща формульность, но чаще константы обнаруживают подвижность очертаний» [Там же]. Важно установить содержательную основу формульности, а также варианты «подвижности очертаний», которые будут одинаковы как для констант, так и для микроконстант.
Теорию формульности рассматривали в своих трудах многие исследователи: Е.Б.Артеменко, М.А.Венгранович, А.Н.Веселовский, Т.В.Зуева, А.Б.Лорд, и др.
В «Исторической поэтике» А.Н.Веселовский называет поэтические формулы – нервными узлами, «прикосновение к которым будит в нас ряды определенных образов, в одном более, в другом менее, по мере нашего развития, опыта и способности умножать и сочетать вызванные образом ассоциации» [5, с. 295]. Другие исследователи определяют формулу как группу слов, регулярно используемую «в одних и тех же метрических условиях для выражения данной основной мысли» [21, с. 42]. Г.И.Мальцев выделяет формулу как определенный морфологический тип и формулу как категорию, «обобщающую разнородные и многообразные типы констант фольклорной традиции» [23, с. 33].
Тем самым формулы рассматриваются учеными в разных аспектах. С одной стороны, под формулой подразумеваются устойчивые компоненты текста, которые содержат «от одного слова до стереотипной ситуации, выражаемой группой стихов» [Там же]. В этом случае формула входит в этнопоэтическую константу как морфологическая единица. При более широкой трактовке понятия формула оказывается организующим началом этнопоэтических констант.
На наш взгляд, такое расширение значения формулы нецелесообразно. Формула как абстрактная обобщающая категория помогает уяснить многие закономерности художественной системы различных жанров фольклора только при учете ментальных свойств этнопоэтических констант. Происходит неоправданное смысловое наложение двух разных понятий. Согласимся с определением, данным Т.В.Зуевой, по которому формула – «устойчивая словесная конструкция, обычно ритмически упорядоченная и имеющая характер законченного суждения» [14, с. 283]. Формула выполняет содержательную и композиционную функции, помогая скрепить повествовательные мотивы.
Несмотря на то, что понятие этнопоэтическая константа каждый исследователь трактует своеобразно, можно заметить и определенные закономерности в его интерпретации. Если для Ю.С.Степанова константа – это «сгусток культуры в сознании человека» с признаком устойчивости и постоянства, то В.М.Гацак говорит о многоуровневости этого явления. Константы в интерпретации Гацака – это «стилевые и сюжетно-повествовательные координаты изображаемого фольклорного мира в непосредственном текстовом воплощении» [9]. Голованов же связывает константу с фольклорным сознанием, и для него константы – это ментальные программы, которые пронизывают все жанры фольклора. Каждый исследователь, независимо друг от друга, наделяет константу такими основными признаками, как устойчивость, связь с памятью традиции и с ментальным миром человека. Константа реализуется как в фольклорном, так и в литературном тексте, и шире – во всей культуре – как постоянный традиционный элемент, конкретное (аксиологическое, тематическое или стилевое) выражение ментальной матрицы народного сознания.
Категория ментальность определяет не только этнопоэтическую константу, но также – архетип и мифологему; тем самым эти понятия приближаются друг к другу в своем значении. Ведь ментальность проявляется и в архетипах, укорененных в коллективном бессознательном. В современной науке наметилась тенденция анализа литературного произведения через выявление его архетипических подоснов. Именно через архетипы познается национальный менталитет.
Рассмотрим, чем отличается константа от архетипа, для этого нам необходимо уяснить понятие ментальность, упоминаемое так часто в научных исследованиях, когда речь заходит об особенностях народного мировосприятия. Термин «ментальность» очень популярен в наши дни и нередко используется в работах, имеющих околонаучный и публицистический характер. По мнению Ю.А.Вьюнова, частое необоснованное употребление приводит к размыванию конкретного значения и к расширению смысловых границ настолько, что под ментальностью уже понимается «оригинальный способ мышления, склад ума или даже умонастроений» [7, с. 80].
Одни авторы (А.Я.Гуревич, М.И.Рожанский, М.А.Барг) определяют ментальность как психофизическую силу, сосредоточенную в социальном организме народа. Другие (В.В.Колесов) ментальностью считают особое миросозерцание, которое выражается в категориях и формах родного языка и соединяет «интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях» [17, с. 81].
Разные подходы, психологический и лингвистический, объединены общностью теоретической установки: ментальность связана с традиционным миросозерцанием и определяет духовную направленность народного сознания. А.Я.Гуревич рассматривает ментальность на историческом материале и реконструирует образ средневековой эпохи, а В.В.Колесов выявляет национальные особенности через анализ языковых форм.
Такое определение как «глубинность» наиболее точно выражает одно из важнейших свойств ментальности. Колесов говорит про «глубинные формы миросозерцания», Гуревич про «глубинные зоны», а Большакова в работе «Архетип, миф и память литературы» замечает, что глубинные базовые архетипы коренятся в «устойчивых протообразах, первичных моделях развития» [4, с. 8]. Вот эта «глубинность», «первичные модели развития» в ментальности народа, на наш взгляд, в большей степени и проявляются в этнопоэтических константах, о которых авторы выражаются так фигурально, называя «памятью литературы», «устойчивыми протообразами» и «глубинными зонами».
Значения близких друг другу терминов тесно переплетаются и могут иногда накладываться друг на друга. Задача современных исследователей – четко видеть и понимать различие их смысловых оттенков. Ментальность есть, прежде всего, традиционное миросозерцание, определяющее многие явления духовной и социальной жизни народа. Однако каждому слою общества присущи свои ментальные черты, на это необходимо обратить особое внимание. Так ментальность образованной группы общества, интеллигенции, отличается от ментальности, скажем, крестьянского или рабочего сословия; тогда как архетипы их совпадают.
Архетип по своему значению приближается скорее к всеобщей базовой модели, к абстрактной форме, которую ментальность наполняет определенным, конкретным содержанием, закрепленным народным сознанием в веках и тысячелетиях.
Иногда архетип истолковывается как определенный мифологический образ или мотив. Но такое утверждение нельзя признать верным. Напротив, архетип «является тенденцией к образованию таких представлений мотива – представлений, которые могут значительно колебаться в деталях, не теряя при этом своей базовой схемы» [30, с. 65].
Этнопоэтическая константа и архетип сближаются друг с другом такими общими признаками, как матричность, константность и доминантность. Однако, в отличие от архетипа, константа – всегда конкретна, выражена в определенном тексте. Исследователь В.Марков в статье «Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса)» предлагает следующую парадигму: архетип – коллективное бессознательное – память литературы. Но эта парадигма принадлежит скорее области культурологии и психологии, чем литературоведению. На наш взгляд, фольклоризм литературного произведения целесообразнее выявлять, пользуясь парадигмой «фольклорное сознание – этнопоэтическая константа». Ведь в самом подходе, определяющем особенности литературного архетипа, уже заложена двойственность понятий: с одной стороны, национальное мировосприятие хранит в себе следы и отпечатки давно ушедшего, с другой – в произведениях искусства возникают постоянные художественные образы, которые им соответствуют.
Можно ли называть эти постоянные художественные образы фольклора и литературы архетипами? По-видимому, если исходить из определений самого понятия, нельзя. Рассуждая о константных свойствах авторского мировосприятия, исследователи часто обращаются к понятию «архетип», когда точнее было бы говорить о константе.
Содержание подобных работ отражает, как правило, историческое взаимодействие традиций, сформированных определенной ментальностью, и личного опыта художника, его авторского сознания.
Подлинные художественные образы не могут возникнуть вне национальной традиции, из пустоты. Они кристаллизуются на основе более древних, постоянных мировоззренческих элементов исторической памяти. Эти образы повторяются как в национальной и мировой литературах, так и в творчестве отдельных писателей «с разной степенью доминантности и с разной идейно-художественной направленностью» [4, с.11].
Иногда такой постоянный, повторяющийся образ называют архетипическим мотивом. Про архетипичность фольклора пишет, например, А.Я.Эсалнек. Вбирая общие черты архетипа, этнопоэтическая константа претворяет их в конкретные традиционные образы, постоянные аксиологические сюжеты и стилистические приемы.
Именно «архетипический фонд образных универсалий» служит, по точному замечанию О.Е.Вороновой, основой для формирования в литературном произведении «таких ключевых ментальных структур, как национальный образ мира, национальный характер, национальный идеал» [6, с. 6].
В ее монографии, посвященной С.Есенину, «мифопоэтические универсалии» и «общезначимые символы» указаны в одном ряду с «духовными константами национальной культуры» как результат действия первичной идеи-модели или архетипа. В отличие от универсальных символов, которые пронизывают всю мировую культуру, этнопоэтические константы, вбирая постоянные традиционные элементы фольклорного сознания, фиксируют координаты национального образа мира.
По справедливому определению Т.В.Зуевой, этнопоэтическая константа – «наиболее объемный термин, охватывающий все стабильные признаки фольклора того или иного народа: типические образы, композицию произведений, словесные формулы и другие способы речевой стереотипии. К.э. возникли в фольклоре вследствие его традиционности, вследствие устойчиво сохраняемой на всех его уровнях типизации действительности» [14, с.83].
Исходя из вышеизложенного, выделим в этнопоэтической константе три уровня: аксиологический (общая духовная устремленность, наделяющая окружающий мир смыслами), тематический (конкретные постоянные художественные образы) и стилистический (изобразительно-выразительные средства). Поскольку константы возникают вследствие традиционности фольклора, необходимо учитывать особенности соотношения действительности и ее отображения в устном народном творчестве, которое определяется особым художественным методом.
В.П.Аникин в своем курсе лекций «Теория фольклора» предложил назвать метод фольклора «сублимирующим». Это означает высокий уровень типизации: реальность в фольклорном произведении преобразуется в вымышленное условное измерение, которое иногда может отражать конкретные жизненные наблюдения, но чаще всего никак не связано с ними. «Здесь нет обязательного отражения жизни в форме самой жизни, допускается условность» [2, с.190], – писал по этому поводу В.П.Аникин.
Народные песни обретают черты широкой массовости не случайно, ведь в емких поэтических формулах сосредоточиваются чувства и переживания разных людей, воспроизводятся самые различные жизненные ситуации, которые возводятся художественным обобщением в степень универсализма. По точному замечанию В.П.Аникина, «лирические иносказания воссоздают не какое-нибудь одно жизненное явление, а многие, сходные между собой в общей драматической тональности» [Там же, с. 196].
Композиция народной песни может варьироваться, дополняясь сюжетными, тематическими и стилистическими нюансами, но при этом образно-смысловое ядро, которое выявляется в конкретных этнопоэтических константах, остается постоянным.
Важно отметить, что сублимирующий метод обобщения жизненных фактов присущ всему устному народному творчеству в целом, однако для каждого жанра характерен свой тип художественного типизирования, который соответствует традициям той или иной поэтики. Например, если песня отражает действительность в широко обобщенных формулах, то в сказке, так же как и в пословице, сублимация реальности основана «не на предметности образа, а на том, что стоит за ним», и такое обобщение оказывается «выше смысла каждого отдельно взятого правдоподобного эпизода» [Там же, с. 192].
В социально-бытовой сказке «Крестины», например, изображается глупая баба, которую, когда старик уезжает в лес, запросто обманывают ловкие мошенники [19, с. 496]. Нравственный урок сказки выше смысла этого конкретного эпизода. Здесь на первый план выходит ирония над любой чрезмерной человеческой доверчивостью, которая уже переходит в глупость.
Особенности сублимирующего метода следует отличать от локального новаторства, тематических и стилистических модификаций, которые могут происходить в конкретных жанрах. Новизна может наблюдаться в разных жанрах – в частушке, городском романсе, фабричных песнях – однако замены традиционного метода каким-либо иным не происходит.
Существуют такие мировоззренческие принципы национального восприятия действительности, которые не зависят от веяний моды, от исторических и социальных изменений, от временных эстетических вкусов, от всего того, что характеризует ту или иную современность, наделяет ее неповторимым обликом, который, впрочем, быстро развеивается с наступлением другого времени. Это постоянное свойство сублимирующего метода, позволяющее совмещать разные типы мышления, и служит основой, внутренним стержнем, этнопоэтических констант, которые на разных уровнях (аксиологическом, образном или стилистическом) пронизывают фольклорные жанры.
Творчество самых ярких представителей национальной культуры, с одной стороны, всегда уникально и неповторимо, а с другой – содержит постоянные, закрепленные традицией, смыслы. Например, Г.Е.Горланов, анализируя лирику М.Ю.Лермонтова, отмечает типологичность авторского художественного поиска, который стал «образцом национального самосознания российской духовной культуры» [11, с. 3].
Особенности национального самосознания российской духовной культуры проявились и в произведениях ХХ и ХХI вв. Предложенные категории этнопоэтической константы и «внутреннего фольклоризма» способствуют раскрытию смыслового ядра художественного текста, более глубокому прочтению и анализу.
Библиографический список
1 Абашева, Д.В. Литературное произведение в контексте традиционной духовности: Учебное пособие. Чебоксары: Изд-во Чувашского пед. ун-та, 1997. – 58 с.
2 Аникин В.П. Теория фольклора. Курс лекций: Учебное пособие для вузов. М.: Книжный дом «Университет», 2007. – 432 с.
3 Аскольдов-Алексеев С.А. Концепт и слово // Русская словесность: От теории словесности к структуре текста. Антология / Под ред. В.П.Нерознака. – М.: Academia, 1997. – С. 267 – 279.
4 Большакова А.Ю. Архетип, миф и память литературы // Архетипы, мифологемы, символы в художественной картине мира писателя: Материалы международной заочной научной конференции. – Астрахань: Изд-во «Астраханский университет», 2010. – С. 5 – 14.
5 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа, 1989. –648 с.
6 Воронова О.Е. Сергей Есенин и русская духовная культура. Рязань: Узорочье, 2002. – 520 с.
7 Вьюнов Ю.А. Русский культурный архетип. М.: Флинта: Наука, 2011. – 620 с.
8 Гамзатов Г.Г. Писатель и устнопоэтическая традиция (проблемы и суждения) // Фольклор в современной мире: Аспекты и пути исследования / Под ред. В.А.Бахтиной и В.М.Гацака. М.: Наука, 1991. – С. 113 – 130.
9 Гацак В.М. Северные этнопоэтические константы [Электронный ресурс] / В.М.Гацак // Народная культура Русского Севера. Живая традиция: Материалы республиканской школы-семинара (10-13 ноября 1998 г.) / Отв. ред. Н.В.Дранникова, Ю.А.Новиков. – Вып. 2. – Архангельск: Изд-во Поморского гос. ун-та, 2000. – С. 7 – 10. Режим доступа: [Дата последнего обращения 10.05.2019]
10 Голованов И.А. Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX-XXI вв.): Монография. Челябинск: Энциклопедия, 2009. – 251 с.
11 Горланов Г.Е. Творчество М.Ю.Лермонтова в контексте русского духовного самосознания: автореф. дис. … д-ра филол. наук: 10.01.01 / Горланов Геннадий Елизарович. М., 2010. – 43 с.
12 Гуревич А.Я. Ментальность // Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. М.Ферро, Ю.Афанасьева. М.: Прогресс, 1989. – С. 454 – 456.
13 Еремина В.И. Поэзия 1880-1890 гг. // Русская литература и фольклор (вторая половина ХIХ века) / Отв. ред. А.А.Горелов. Л.: Наука, 1987. – С. 334 – 360.
14 Зуева Т.В. Русский фольклор: Словарь – справочник: Книга для учителя. М.: Просвещение, 2002. – 334 с.
15 Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс: Монография. Волгоград: Перемена, 2002. – 477 с.
16 Кожинов, В.В. Слово о поэте. Послесловие // Николай Рубцов. «В горнице моей светло…»: Стихотворения. М.: Прогресс-Плеяда, 2007. – С. 279 – 381.
17 Колесов В.В. «Жизнь происходит от слова…». СПб.: Златоуст, 1999. – 361 с.
18 Колесов В.В. Язык и ментальность. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2004. – 240 с.
19 Крестины: Сказка // Социально-бытовые сказки / Сост. Ю.Г.Круглов. Кн. 3. М.: Советская Россия, 1989. – С. 496
20 Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Русская словесность: От теории словесности к структуре текста: Антология. М.: Academia, 1997. – С. 280 – 287.
21 Лорд А.Б. Сказитель. М.: РАН, Восточная литература, 1994. – 320 с.
22 Ляпин С.Х. Концептология: к становлению подхода // Концепты: научные труды Центроконцепта. Вып. 1. Архангельск: Изд-во Поморского пед. ун-та, 1997. – С. 11– 35.
23 Мальцев, Г.И. Традиционная формула народной необрядовой лирики (исследование по эстетике устно-поэтического канона). Л.: Наука, 1989. 168 с.
24 Марков В.А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) // Тыняновский сборник, Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990. – C. 133 – 144.
25 Налепин А.Л. Два века русского фольклора. М.: РАН, Институт мировой литературы им. А.М.Горького, 2009. – 504 с.
26 Пушкин А.С. Критика и публицистика // А.С.Пушкин. Собр. соч.: В 10 т. – Т. 6. М.: Правда, 1981. – 447 с.
27 Соломоник А.Б. Семиотика и лингвистика. М.: Молодая гвардия, 1995. – 352 с.
28 Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Языки русской культуры, 1997. – 824 с.
29 Эсалнек А.Я. Архетип // Русская словесность. 1997. № 5. – С. 90 – 93
30 Юнг К.Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. – 304 с.
Сведения об авторе:
Анастасия Евгеньевна Чернова
Кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры гуманитарных дисциплин Московского финансово-юридического университета МФЮА.