СОСНОВЫЙ ШУМ В ЛИРИКЕ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Аннотация: В статье раскрываются типические художественные элементы, образующие этнопоэтическую константу соснового шума в лирике Н. Рубцова. Особенности авторского сознания выявляются через сопоставление константы соснового шума с традиционными образами мировой народной культуры, лирических песен и русской поэзии 19-20 веков.
Ключевые слова: русская поэзия, этнопоэтическая константа, символ
Сосна считается одним из распространенных символов не только в русской, но и во всей мировой народной культуре. Однако значения этого символа у разных народов могут быть разными. В русской лирической поэзии особым сакральным значением наделяется не только сосна, но даже шум сосен.
В стихотворениях Н.М. Рубцова «В старом парке» и «Сосен шум» в шуме деревьев чудится глас веков. И в одном и в другом случае – речь идет о соснах, которые названы старинными, а тревожный гул их ветвей сравнивается со сказанием. Чутко вслушиваясь в прошедшие эпохи, лирический герой пытается разгадать смысл этого сказания.
Вот в стихотворении «В старом парке» он идет по заброшенной, забытой всеми усадьбе и невольно вспоминает барина, который когда-то здесь жил:
Здесь барин жил.
И может быть, сейчас,
Как старый лев,
Дряхлея на чужбине
Об этой сладкой
Вспомнил он малине,
И долго слезы
Катятся из глаз... [5, 275]
В нескольких строках воссоздается судьба дворянства: вспоминая родную землю, барин плачет на чужбине. Такая ситуация в духе народных песен, стихов, пословиц: «и кости по родине плачут», «скучно Афонюшке на чужой сторонушке», «жил был молодец – в своей деревне не видал веселья, на чужбину вышел – заплакал», «на чужбине и собака тоскует» [2, 254-255].
Стихотворение Рубцова «В старом парке», написанное в 1967 году, перекликается со стихотворением И. А. Бунина «И снилося мне, что осенней порой…» (1893 г.). Поэтическая ситуация повторяется почти дословно, с той разницей, что лирические герои меняются местами. Лирическим героем стихотворения Бунина оказывается тот самый барин, о судьбе которого размышляет лирический герой Рубцова. Барин Бунина возвращается во сне в свою усадьбу, разрушенную и забытую:
...И снилося мне, что осенней порой
В холодную ночь я вернулся домой.
По темной дороге прошел я один
К знакомой усадьбе, к родному селу [1, 88].
Если в стихотворении Рубцова тревожно стонут сосны, то лирический герой Бунина, погружаясь в тоскливый гул сада, ищет «отцом посаженную ель»:
И снилося мне, что всю ночь я ходил
По саду, где ветер кружился и выл,
Искал я отцом посаженную ель,
Тех комнат искал, где сбиралась семья,
Где мама качала мою колыбель
И с нежною грустью ласкала меня,
С безумной тоскою кого-то я звал,
И сад обнаженный гудел и стонал [1, 89].
Оба произведения изображают запустение: Бунин больше описывает разрушения внутри помещения, комнат, где прошло его детство; Рубцов обращает внимание на заброшенность парка, он ходит вокруг дома, но внутрь не заглядывает.
Характерны образы, передающие запустение в стихотворении Н. Рубцова: старый особняк, заросшие крапивой тропы, малинник и крупные плоды редких вишен. Вокруг – вечерняя темнота, которая соединяется со световыми всполохами, преимущественно желтого оттенка: сам особняк – желтый, а из мрака заброшенного сада тоскливо горят желтые глаза кошки.
Не смотря на то, что желтый цвет – это цвет спелых колосьев и застывшего солнечного света, в русской народной культуре он часто лишен положительной коннотации и чаще обозначает болезнь, увядание и смерть.
Если в первой строфе стихотворения Н. Рубцова изображен яркий, пылающий закат, то постепенно, по мере продвижения лирического героя вглубь парка, бирюза и огненные перья меркнут, установившаяся черно-желтая цветовая палитра создает ощущение витающего смертного духа: некогда ухоженное и обустроенное место стало запущенным, непроходимым, барский дом, а вместе с ним и весь традиционный жизненный уклад, без сожаления «забыт навек». Об окончательном разрушении свидетельствуют не только заросшие тропы или пустой дом, но также и темнеющее вечернее небо, уподобленное пеплу.
Покрывшись пеплом,
Гаснет бирюза [5, 274].
Сравнение закатных туч с пеплом вновь направляет художественную мысль стихотворения к теме разрушения, полного исчезновения, а также – глубочайшей скорби. Крылатое выражение «Посыпать голову пеплом» встречается во многих местах Ветхого Завета. Оплакивая несчастье свое или своих близких, древние евреи посыпали голову пеплом.
Несколько выбивается из этой печальной картины всеобъемлющего уныния, описание ярких ягод малины и вишни.
В фольклоре малина и вишня – это символ молодости, счастья и радости. Однако деепричастие «вспыхнув» («Лишь манят, вспыхнув, /Ягоды малины») подразумевает кратковременность, неустойчивость действия: вспыхнуть может только то, что обречено потом и погаснуть. Кроме того, ягоды вишни – редкие, а значит их мало; тем самым эпитет лишь подчеркивает былую пышность барского сада, который теперь истощился и, увядая, зарастает сорными травами.
В таком пустынном, оставленном человеком («Ничей приход / Не оживит картины») месте только ветер глухо шумит, раскачивая сосны, и лирический герой задумывается, пытаясь разгадать их тревожный говор, но, оказывается, что это не так уж и просто.
И этот шум
Волнует и тревожит,
И не понять,
О чем они шумят [Там же].
Колыхание сосен претворяется в печальную музыку, в которую можно долго вслушиваться и тогда она приносит успокоение, «просветление дум». В другом стихотворении, так и названном «Сосен шум» , лирический герой приезжает в небольшое село Вологодской области – Липин Бор, и останавливается в районной гостинце.
Поэтическая ситуация вновь повторяется: протяжный шум сосен словно что-то взволнованно рассказывает, между хвоей и снежным ветром происходит таинственный «вечный спор». Схожи между собой и пространственно-временные координаты двух стихотворений. И в одном и в другом случае лирическое действие разворачивается в вечернее время, в сгущающейся темноте, разбавленной желтым светом: «В старом парке» из темноты «унылого строенья» светят кошачьи глаза, а в стихотворении «Сосен шум» во мгле снегов горит свет соседнего барака.
«Какое русское селенье!» – говорит лирический герой про Липин Бор, и называет его старинным и уютным. Признаком старины наделяется не только селение, но и сосны: Старинных сосен долгий шум...
В старинном месте, среди темноты, разбавленной желтыми огнями – будь то окно или глаза кошки – сосновый шум, напоминающий не просто человеческий говор, но древнее сказание, приводит душу лирического героя в особое состояние: он обретает способность различать «глас веков». «Глас веков» прорывается в шуме древних сосен, которые видели события прошедших эпох. Теперь спать невозможно, нужно вслушиваться.
Да как же спать, когда из мрака
Мне будто слышен глас веков,
И свет соседнего барака
Еще горит во мгле снегов [5, 273].
Познание этого сокровенного гласа – не пустое времяпрепровождение, не приятный отдых усталого путника, но важнейший момент в духовной жизни лирического героя, поэтому он и замечает:
Я не просплю сказанье сосен,
Старинных сосен долгий шум... [Там же]
Этнопоэтическая константа шумящих сосен в стихотворениях Н. Рубцова, наделяясь особым, сакральным, значением, выполняет фатическую функцию: протяжный гул, зреющий в ночной темноте, напоминает историческое эхо, которое тревожит своей непознанной глубиной. В нем словно сосредоточился голос, точнее даже стон прошедших поколений: «Сосен темный ряд / Вдруг зашумит, / Застонет, занеможет» [5, 275].
Сочетание черного и желтого цвета также создает тревожное ощущение инобытия: так, в видимых предметных реалиях – старом особняке, гостинице в старинном уютном селе – проступают мистические свойства кладбищенского мира.
Повторяемость этого художественного образа в фольклорных и литературных произведениях позволяет нам говорить о шумящей сосне как этнопоэтической константе, выполняющей образотворческую функцию.
Сосна считается одним из распространенных символов не только в русской, но и во всей мировой народной культуре. Однако значения этого символа у разных народов могут несколько разниться. Например, если в китайской поэзии сосна олицетворяет постоянство, супружеское счастье, жизненную силу и долголетие, то в русской – постоянство, грусть и одиночество. (Вспомним знаменитое стихотворение Лермонтова «На севере диком»). Джао Дайфэн отмечает, что в русской поэзии, в отличие от китайской, сосна символизирует не только «стойкость в трудных обстоятельствах», но еще и печаль, страдание [3, 512]. Это очень важное наблюдение, позволяющее раскрыть аксеологическую особенность широко распространенного образа в преломлении национальной культуры.
Этнопоэтическая константа шумящей сосны является проводником между настоящим временем и прошлым, которое, однако, раскрывается поэтами по-разному. В стихотворениях Рубцова «В старом парке» и «Сосен шум» личный план замещается историческим: шумящая сосна, прежде всего, транслирует «глас веков», передает историческую глубину современности. Тем самым поэтика стихотворений Рубцова сближается с художественными особенностями исторических песен. Историческая песня «воспроизводила главное – историческое время, что стало ее основным эстетическим фактором», именно в песнях «отображалось историческое сознание». [4, 250]. При этом конкретные события и реальные герои русской истории, которые действуют в исторических песнях, в этих стихотворениях Рубцова пока никак не проявлены. На тематическом уровне в стихотворениях прослеживается связь с народными лирическими песнями.
Константа сосны также как и осины, рябины, горькой полыни в русском фольклоре всегда передает состояние несчастья и горя и стойкого ему противостояния. В лирических песнях сосна колышется от ветра, и поэтому целесообразно говорить не столько о константе сосны, сколько о константе протяжного соснового шума, вызванном порывами ветра. Звуковая и предметная характеристики константы сливаются в одно единое целое.
В лирических песнях сосновый гул вызывает у доброго молодца грусть, тоску, чувство одиночества и жизненной неустроенности. Вот он ночует в темном осеннем лесу под сосной. Если в стихотворении Н. Рубцова лирический герой расположен внимать «сказанию» старинных сосен, это приносит ему не только тревогу, но и успокоение, «просветление дум», то молодец народной песни ужасается и, напротив, уговаривает сосну не шуметь, не мешать думать о красной девушке:
«Не шуми ты в головах, зелена сосна!
Не мешай молодцу думу думати,
Думу думати, думу крепкую
Не о матушке, не о батюшке,
О душе ли то красной девушке!» [6, 56].
Внутреннее состояние молодца по принципу психологического параллелизма соответствует тревожному гулу сосновых ветвей. По аналогии мы можем предположить, что и стихший в бору ветер будет означать просветление и успокоение любовного чувства.
В другой лирической песне уже девушка обращается к ветру-ветерочку и просит не шатать в лесу сосну: сосне и без того тяжко и невозможно стоять, тем самым сосна олицетворяет состояние девушки:
Уж вы ветры мои, ветерочки,
Ваши тонки голосочки!
Вы не дуйте, ветры, на лесочки,
Не шатайте, ветры, в бору сосну!
Во бору ли сосенке стоять тошно,
Стоять тошно сосенке, невозможно [6, 283].
Во второй части песни мы узнаем, что слезы девушки не случайны: Уж и есть у меня печаль-горе:/ Отдают дружка в солдаты! [Там же].
Печаль, неустроенность личной жизни, одиночество, гибель – такие чувства передает сосновый шум в народных лирических песнях; тревожный «гул веков», который различает лирический герой стихотворений Н. Рубцова, в лирических песнях почти никак не обозначен. Кручина и сердечная тоска вызваны у доброго молодца или красной девушки исключительно любовными переживаниями, тогда как раздумья лирического героя Рубцова больше исторического, чем личного характера, что сближает поэтику его стихотворений с историческими песнями. Константа соснового шума и в фольклоре, и в поэзии Рубцова означает тревогу, душевную боль, однако экзистенциальная причина этого волнения – различна. «Страдания любви» и «тревожный гул старины» – вот две важные, хотя и не единственные, смысловые грани, образующие константу соснового шума.
В литературной традиции психологическая функция образа шумящей сосны соединяется с фатической функцией: тревожное настроение вызвано чувством древности земли, причем зарождается сосновый шум, как правило, в ночное время.
Лирический герой стихотворения А.К. Толстого «Бор сосновый в стране одинокой стоит» (1843) душевно расположен припомнить в сосновом бору события старины и прежних грустных лет:
Бор сосновый в стране одинокой стоит;
В нем ручей меж деревьев бежит и журчит.
Я люблю тот ручей, я люблю ту страну,
Я люблю в том лесу вспоминать старину [7, 7].
В лес он приходит, что закономерно, только по заходу солнца, когда в тумане светят лишь месяц и звезды. Так вновь возникает традиционное сочетание темных и желтых красок.
Когда солнце зайдет, когда месяц взойдет
И звезда средь моих закачается вод,
Приходи ты тайком, ты узнаешь о том,
Что бывает порой здесь в тумане ночном!» [Там же]
В стихотворении А.К. Толстого происходит предметное смещение звукового вестника прошлого: тревожный говор лирический герой улавливает не в шуме сосен, а в шуме вод лесного ручейка:
Так шептал, и журчал, и бежал ручеек;
На ружье опершись, я стоял одинок,
И лишь говор струи тишину прерывал,
И о прежних я грустно годах вспоминал. [Там же]
Шум воды и шум сосен соединяются в стихотворении И.А. Бунина «Зеленоватый свет пустынной лунной ночи…»:
Зеленоватый свет пустынной лунной ночи,
Далеко под горой - морской пустынный блеск...
Я слышу на горах осенний ветер в соснах
И под обрывом скал - невнятный шум и плеск [1, 116].
Шумят сосны, что закономерно, в ночное время, когда светит луна, и создают тревожное и тоскливое настроение:
И в шорохе глухом и гуле горных сосен
Я чувствую тоску их безнадежных дум [1, 117].
Тревога, ощущение древности места, желто-черные цвета и ночное время – вот главные смысловые узлы, образующие этнопоэтическую константу соснового шума в лирике Н. Рубцова. Как и в произведениях устного народного творчества, сосновый шум передает тревогу и душевную боль; обращенность к истории сближает поэтику стихотворений Рубцова с историческими песнями. Сосен шум напоминает историческое эхо, которое зовет заглянуть в свою непознанную глубину и разрешится в других стихотворениях Рубцова , словно аккорд субдоминанты, яркими и правдивыми видениями…
Использованная литература
1.Бунин, 1965 – Бунин И. А. Стихотворения // Собрание сочинений, в 9-ти т. Т. 1. – М.: Художественная литература, 1965.
2. Даль, 1984 – Даль В. .И. Пословицы русского народа в 2-х т. – М.: Художественная литература, 1984.
3. Джао Дайфэн, 2011 – Джао Дайфэн. – Образ сосны в китайской и русской поэзии // Научная инициатива иностранных студентов и аспирантов российских вузов: Сборник докладов IV Всероссийской научно-практической конференции. – Томск, 2011. – С. 512-514.
4. Зуева, Кирдан ,2001 – Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор: учебник. – М.: Флинта: Наука, 2001
5. Рубцов, 2006 – Рубцов Н.М. Сочинения. – М.: Российский писатель, 2006.
6. Русская лирическая песня, 2004 – Русская лирическая песня. – Сп-б.: Композитор, 2004.
7. Толстой, 1977 – Толстой А.К. Стихотворения. – М.: Советская Россия, 1977.
Чернова А. Е. Сосновый шум в лирике Николая Рубцова. // Рубцовский сборник. Судьба и творчество Николая Рубцова в культурном контексте современной России. Материалы научных конференций с международным участием «Рубцовские чтения» в Тотьме и селе Никольском. – Вологда : «Полиграф-Периодика», 2019. – С.292 – 300.