О кризисе доверия

Олевелая Эм
или
О НЕИСТРЕБИМОМ ЧАЙНОМ ГРИБЕ,
  О ДАРЕНОМ ОДЕКОЛОНЕ,
    О ЗАКОНАХ ТЕРМОДИНАМИКИ
      И НЕОБЫЧНОЙ СУДЬБЕ ФИНСКОГО УНИТАЗА

*  *  *

Я из Страны Советов, давать советы по любому поводу мне - как дышать.
У родного брата я до поры до времени пользовалась неограниченным авторитетом. Он следовал моим советам, и путь его Дао был цельным и совершенным. Но два, только два неверных шага (не сами даже, а их последовательность) изменили все сразу и бесповоротно. Ли вступил в конфликт с ци и был повержен грубой материальностью мира.
Все по моей вине.
            Не то чтоб я злоупотребила доверием брата.
            Всего-то пренебрегла законами физики -
            на том все и кончилось.
            На солнце обнаружились пятна,
            я - оказалось, - могу ошибаться.
            Кредит доверия исчерпался.

Сердиться на нас никто не мог - очень уж смешно все получилось.

Начать с того, что мы остались одни на хозяйстве. Бабушка уехала к тете Соне.
У нашей бабушки была старшая сестра, которую она - младшая, но гораздо более толковая, - опекала.
           Предполагаю, бабушка иногда тихонько говорила брату про меня:
           Видишь, какая она?
           Никогда не повзрослеет.
           Будешь ей помогать, как я Соне.

Мы тетю Соню недолюбливали. Она была самоуверенная зануда, говорила много и нелогично, и требовала от мира немедленного повиновения. Не в нее ли я удалась, в самом деле?
А брат как раз в бабушку...
           В опеке никто из нас не нуждается.
           Мы оба не склонны опеку терпеть,
           И благополучно сосуществуем,
           в дружбе и согласии,
           каждый в своей среде,
           как - мечтали бы но фиг у них получится -
           Журавль и Синица,
           или Стрекоза и Муравей,
           или даже Слон и Моська.

Уезжая, бабушка оставила список желательных добрых дел, нежелательных недобрых и несколько категорических предписаний. Среди прочих - уход за чайным грибом, мерзкой амёбой, живущей в просторной банке.

На широком кухонном подоконнике бабушка вечно колдовала с двумя огромными стеклянными сосудами. Один - любимый: толстый бочонок с длинным узким горлышком, обмотанным многослойной марлей
           В нем созревала пьяная вишня,
           ее томный аромат сводил с ума стаи дрозофил.
           Они ползали, плясали и кажется даже песни пели
           над непреодолимой марлевой преградой.
В другом - стеклянном цилиндре вовсе без горлышка - жил чайный гриб. У него было лицо несвежего утопленника, по краям клубились кружева будущих грибов - их бабушка аккуратно отсаживала в баночку, и как подрастут - дарила подругам - она их называла приятельницами. Самая говорливая из ее приятельниц когда-то принесла в наш дом такую грибную детку,
           которая быстро выросла в противную животину,
           полоскалась на нашем подоконнике
           и из странных ингредиентов производила странного вкуса напиток,
           якобы полезный для растущих и стареющих организмов -
           для нас с братом и бабушки.
 
И вот эту-то бледную немочь нужно было регулярно промывать и подкармливать, чай сцеживать и - даже продолжать не хочется - мы должны были его пить.
           Чего мы конечно делать не собирались.
           Была охота.
           Невольник не богомольник -
           так сама же бабушка говаривала.
           Она была сторонником всяческих свобод...
           ... за исключением гастрономических.

Промывать гриб следовало нежными движениями и - Бже упаси - не под краном. После того как мы пару раз пропустили процедуру умывания - каждый понадеялся на другого и все подвели, - я решилась, открыла слабую струйку холодной воды, перевела дух и взяла в руки склизкую резину. Гриб подло выскользнул и ляпнулся в раковину. Мы вступили в борьбу, в которой я конечно победила, слегка помяв противника. Никто не знал будущего - ни мы, ни страдающий гриб. Краешек у него надорвался, и мне стало стыдно. За это я решила накормить его получше -



Это было похоже на Олимпийский огонь. Он бледно и ровно пылал в белоснежной чаше. Мы залюбовались и немножко поговорили о теории флогистона. Флогистон жил беззвучной прекрасной жизнью, неоново светясь на расстоянин вытянутой руки.

Зато папин начальник с тех пор заходил к нам, как себе домой. Переступал порог и, едва войдя в первый коридор, начинал смеяться. Дрожащими руками вешал пальто. На шатких ногах валился в кресло в прихожей. Со слезой в голосе просил: ну, покажи мне его. Распахивал дверь, смотрел, задыхаясь от хохота, обнимал нас с братом за плечи и говорил:
-- Ах хорошо! Я у вас просто душой отдохнул. Спасибо, ребятки.

Надевал пальто и уходил восвояси.