Подобно тому, как окровавленная рука убийцы оставляет след на орудии злодейства, так и человеческие мысли и желания не истлевают, но продолжают жить. Самые темные побуждения сохраняют свою адскую силу и проклятие ведьмы, выкрикнутое под сенью виселицы, обретает дьявольскую способность творить зло. Черные семена прорастут, и черный плод упадет к ногам своей жертвы…
Был 17… год. Три согбенные тени неспешно взбирались по выщербленным ступеням зловонной темницы, дабы вершить суд. Мрачные и безмолвные, точно призраки, они гуськом втянулись в темную камеру, где среди паутины и миазмов сидела приговоренная к смерти знахарка. Толстый тюремщик зажег оплывшую свечу и, поставив ее на грязный дощатый стол, отошел в затененный угол, предоставив правосудию свершиться.
Один из вошедших снял капюшон и приблизился к женщине. Колеблющийся свет упал на желтушное морщинистое лицо Реджинальда Блейка – одного из глав небольшого городка Нью-Бирмингема. По всей земле Отцов-пилигримов тлели огни инквизиции, и Блейк приложил немало усилий, чтобы их пламя не затухло. Он упорно трудился, задавшись целью изничтожить корень зла в Новом Лондоне и Род-Айленде. Теперь он был здесь, в мрачном сыром узилище, молясь за еще одну заблудшую душу. Ему помогали веревка и щипцы, объединившиеся против врага рода человеческого.
– Готова ли ты искупить вину? – голос судьи грохотал в стенах затхлой тюрьмы, отзываясь ударами грома. Ведьма не ответила. Подняв закованные в кандалы культи, она протянула их в сторону тихо мерцавшего светоча. Блейк отшатнулся, когда уродливая, похожая на клешню ладонь коснулась края его камзола.
– Смотри, Блейк! – едва уловимое шуршание, будто волочится по камню крысиный хвост. – Видишь, как она плавится, эта свеча?
В глазах ведьмы появился фосфорический блеск.
– Также как каплет воск, отмеряя последние часы, оставшиеся мне до смерти, так и ты, Блейк, растаешь, превратившись ни во что.
Слюнявый, покрытый засохшей коростой рот старухи скривился в мстительной ухмылке:
– От тебя не останется ничего, Блейк, только твоя одежда. Ничего, чтобы можно было положить в гроб.
Мерзкое хихиканье вырвалось из дряблой глотки. Молча, не проронив ни слова, представитель общины Нью-Бирмингема вышел из душной клетушки, двинулся со своими подручными к свету и теплу. А отвратительный смех все носился под сводами застенка, покуда рука экзекутора не заставила его смолкнуть навеки.
Минули недели-месяцы, наступили холода – в претенциозном особняке Блейка затопили камины. Сам сэр Реджинальд, облаченный в роскошный пурпурный халат, задумчиво курил трубку и когда в каминных недрах огонь заплясал джигу, он пододвинул свое кресло. Жар живого пламени приятно согревал: сильные порывы ветра, бесновавшегося за окном, уже не тревожили дряхлые кости. Тепло растекалось по старым членам, и вскоре судья мирно уснул, убаюканный потрескиванием объятых пламенем головешек.
А ветер завывал и хрипел за окном, точно раненое животное и когда Эмили – служанка Блейка, – вошла в комнату хозяина сменить постель, он яростно тормошил оконные решетки. Эмили осторожно прикрыла дверь и разложила на кровати судьи принесенное белье.
Покончив со своим делом, она собралась уходить, но заметила рядом с придвинутым к очагу креслом какую-то лужу. Пятно все увеличивалось, расползаясь по персидскому ковру. Эмили подумала, что надо бы убраться, иначе попадет ей от господина. Взяв тряпку и усердно протерев пол, она задержала взгляд на кресле… и оцепенела.
На предмете мебели лежал яркий халат Реджинальда Блейка, но самого его не было. Вместо этого с сиденья на половик медленно стекала розоватая жижа…