...Возможно, это покажется странным, но иные из них и по сей день не потеряли надежды на благоприятный ветер перемен, который позволит им однажды перешагнуть порог своего дома, оставленного в мае 2000-го. Кое-кто не стал ждать, решив вернуться на родину и заплатив за это свою цену. Из тысячи с лишним семей воинов ЦАДАЛа, перешедших границу в 2000-м году, осталось около 600. Остальные были вынуждены покинуть Израиль.
Верных соратников ЦАХАЛа по первой Ливанской войне, не владеющих ни одной профессией, кроме профессии военного, не приняли ни в израильскую армию, ни в пограничные войска, ни в полицию. Дети бывших солдат и офицеров ЦАДАЛа, между тем, уже выросли и получают повестки явиться на призывной пункт ЦАХАЛа. Может, им повезет на земле обетованной больше, чем их отцам, которые упали между стульев в мае 2000-го года, когда правительство Израиля вывело войска из Южного Ливана?
***
- Это был тяжелый день, когда наша армия выходила в 2000-м году из Ливана, - вспоминает потомственный киббуцник из «Кфар Гилади», бывший офицер ЦАХАЛа Ури Эшколи. – У меня до сих пор стоит перед глазами страшная картина, как со стороны Южного Ливана к северной границе движутся тысячи людей, которые надеются перейти на нашу сторону, опасаясь преследований Хизбаллы. На дороге – огромная вереница брошенных машин, застрявших в чудовищной пробке. Люди пытаются прорваться сквозь заграждение. Они страшно напуганы, но израильские силы безопасности не спешат открыть ворота, опасаясь, что с толпой беженцев на территорию Израиля проникнут боевики «Хизбаллы» и террористы.
Я знаю, что в течение трех-четырех лет многие из них вернулись назад, и в том числе – офицеры ЦАДАЛа, чьи семьи остались по ту сторону забора, - продолжает Ури. – Одних после возвращения в Ливан убили, других бросили в тюрьму, третьи – до сих пор под подозрением. Что же касается тех, что остались в Израиле - их судьба сложилась по-разному. Некоторым я помогал лично: у нас до сих пор работают в киббуце несколько ливанских беженцев. Честно говоря, до сих пор не могу отделаться от ощущения, что наше государство сделано для них не все, что было в его силах… Как человек с военным прошлым, я понимаю, что определенная логика в том, что из соображений безопасности вывод частей ЦАХАЛа из Ливана до последнего момента не разглашался, но в итоге наши верные союзники оказались заложниками ситуации и заплатили за это дорогую цену.
***
- Я родилась в деревне, расположенной в Южном Ливане, во время первой Ливанской войны, - вспоминает жительница Метулы Эйни (имя по ее просьбе изменено). – Единственные воспоминания, которые сохранились у меня с детства – мы постоянно прячемся в подвале, или куда-то бежим. Отца убили, маму ранили осколком в спину на моих глазах. Когда я выросла, вышла замуж за офицера ЦАДАЛа. Он тоже был ранен, причем дважды: второй раз – уже в Израиле, во время второй Ливанской войны, когда неподалеку упала «катюша».
Самый страшный день в моей жизни – 23 мая 2000 года, - продолжает Эйни. - Я была дома с маленькими детьми, вдруг прибежал с базы муж: «Надо срочно уезжать, со всех сторон – Хизбалла!». Мы выбежали из дома в чем были, даже не успев захватить сменной одежды и помчались к границе, куда стекались тысячи таких же, как мы. Ворота были закрыты. Похоже, нас никто здесь не ждал и не собирался принимать. Все годы мы были с израильтянами в тяжелейших ситуациях вместе, и вдруг все переменилось. Они по ту сторону, а мы – у ворот с детьми, без питья, еды… Потом нас, наконец, пустили. Девять с половиной лет прошло, а я до сих пор с дрожью вспоминаю тот день.
…Эйни – пример относительно успешной адаптации в Израиле, в отличие от других ливанских беженцев. За несколько лет до того, как силы ЦАХАЛа покинули Ливан, она регулярно приезжала на работу в Метулу, имея соответствующее разрешение, которое тогда выдавалось членам семей офицеров ЦАДАЛа. Открытую и общительную Эйни, свободно говорящую на иврите, в Метуле знали многие. Когда она впервые оказалась в городе с маленькими детьми в толпе беженцев, местная семья (Офер и его жена Хагит) сразу отвела их в свой дом.
- Эйни работала в местном кафетерии и мы очень хорошо ее знали, - говорит Хагит. – Увидев ее в таком плачевном состоянии, мы тут же предложили ей пожить у нас. Тогда еще ничего не было известно, и многие думали: все это временно, ситуация нормализуется и семьям ЦАДАЛа можно будет вернуться назад. Очень скоро стало ясно, что возвращаться нельзя, и семья Эйни вместе с другими беженцами перешла в местную гостиницу в Тель-Хай. Эйни продолжала работать в кафетерии, а ее супругу мой муж подыскал работу в сельском хозяйстве. Через некоторое время их дети пошли в школу и садик, и жизнь этой семьи потихоньку начала входить в колею. Когда мы вспоминаем с Эйни то, что ей пришлось тогда пережить, я понимаю: у нее, как и у других беженцев из Южного Ливана, не было выбора. Им очень страшно думать о том, что их там ждет, но многие из них все равно предпочитают возвращаться. Я знаю еще одну женщину из Южного Ливана. Все ее близкие остались там, она не видела своих родных уже девять с лишним лет и поддерживает с ними связь только по телефону и Интернету.
- Как ты себя ощущаешь в Израиле спустя девять лет после того, как была вынуждена оставить свою дом в Южном Ливане? – спрашиваю я Эйни.
- Мы пережили очень тяжелые вещи. Нам разрешили жить в Израиле, но в отличие от репатриантов, мы все должны были постигать сами, не зная ни местных законов, ни местных правил, ни местных обычаев. Первые месяцы жили всей семьей в комнате размером два на четыре метра. Ты можешь себе такое представить? На то, чтобы получить израильское гражданство, у меня, как и у других членов семей офицеров и солдат ЦАДАЛа, ушло семь лет (!). Причем, окончательного решения о выдаче гражданства мне пришлось ждать целых полтора года уже после того (!), как я представила в министерство внутренних дел все требуемые документы.
Ты спрашиваешь, как я себя здесь чувствую? По правде говоря, я хочу только одного: мира и покоя. Чтобы мне и моей семье не пришлось больше никуда отсюда бежать. У меня есть работа, недавно мы взяли ссуду для покупки собственного жилья. Мой старший сын скоро идет служить в армию, уже получил повестку и с нетерпением ждет момента, когда его призовут. Но мне не дает покоя мысль, что деревня, где живет моя мать, с которой я не виделась почти десять лет, расположена всего в шести километрах отсюда. Казалось бы, пешком можно дойти! А на самом деле между нами - целая пропасть. Чтобы увидеть брата, который вынужден был уехать отсюда в Южную Америку, мне пришлось покупать билет за 1800 долларов и лететь на край света. Мой второй брат живет сейчас в доме, который мы покинули в мае 2000-го. Мы поддерживаем с ним связь по телефону и знаем, что к нему периодически приходят с проверками представители местной службы безопасности: родственники офицеров ЦАДАЛа там до сих пор под подозрением. Кстати, у нас в Ливане остались дома, земли, есть документы на владение всем этим, но что толку… Мы не можем туда поехать даже на один день, чтобы навестить своих близких! Платить за это своей жизнью не хочется…
Эйни ненадолго замолкает, потом произносит:
- Может, нашим детям повезет больше? А вдруг когда-нибудь все успокоится и нам можно будет спокойно жить по обе стороны границы? Во всяком случае, я не теряю на это надежды. Дети очень долго терзали нас с мужем вопросом: «Почему мы бежали?» Они до сих пор ничего не забыли и время от времени спрашивают: «Когда мы туда поедем? Когда увидим бабушку?»
- Как ваши дети адаптировались в Израиле? Если старший сын идет сейчас в армию, значит, тогда ему было не больше девяти лет?
- Сначала им тоже пришлось нелегко. Местные дети их унижали, дразнили грязными арабами. Однажды мне даже пришлось обращаться по этому поводу в полицию. Директор школы провел тогда с учениками беседу, объяснил им, кто такие «цадальники» и как они сюда попали. После этого стало немного легче. Ну а потом у детей уже появились местные друзья, и все пришло в норму, только они до сих пор очень скучают по своим родственникам, живущим в Ливане. Кстати, дома наши дети говорят между собой только на иврите и чувствуют себя уже настоящими изриальтянами. Когда старший получил повестку в армию, он так радовался, что идет служить! Я тоже за него рада: мой сын себя здесь нашел... А с другой стороны боюсь. Ведь если начнется война на севере и ему, не дай бог, придется воевать против своей родины… И еще меня порой охватывает страх: а не обойдутся ли с ним потом так же, как с его отцом, который отдал армии 17 лет, был ранен, стал инвалидом, но не заслужил при этом ни пенсии, ни каких-либо льгот.
***
С бывшими солдатами и офицерами ЦАДАЛа я встречаюсь в небольшом пабе в Метуле, куда они зашли выпить пива.
- История нашего бегства сюда очень тяжелая. У нас даже не было времени, чтобы взять одежду и предупредить всех своих родных. Невыносимо было оставлять место, где мы росли, где пролили столько крови, чтобы сохранить нашу деревню, - говорит бывший солдат ЦАДАЛа Асаф, работающий охранником (мои собеседники предпочитают называть себя израильскими именами). - Все началось 23 мая, во вторник, в девять утра. Израильская армия вышла ночью, с ней высшее командование ЦАДАЛа, а нас никто даже не предупредил. Сейчас я понимаю, что нас, простых офицеров и солдат, вообще не собирались здесь принимать. Все вдруг исчезли, бросив нас на произвол судьбы. О том, что мы остались одни, можно было догадаться только по ликованию, с которым жители соседних шиитских деревень приветствовали боевиков Хизбаллы. Наши деревни от них на расстоянии вытянутой руки, все дороги открыты. И тогда мы просто побежали - кто на машине, кто пешком. Я в то утро собирался идти на службу и прибежал к забору в форме ЦАХАЛа (у нас были те же рубашки и брюки, что и у израильских солдат), даже не имея смены белья. Это был самый черный день в моей жизни.
Мы говорим на арабском, но мы не мусульмане, а христиане, - продолжает Асаф, указывая на крестик, висящий у него на груди. – При этом многие упорно продолжают называть нас арабами. По этой причине некоторые израильтяне даже отказывались нам в первые месяцы сдавать квартиры – боялись, ведь тогда как раз был разгар интифады. Пожалуйста, напиши в своей статье, что мы не арабы: может, не все русские знают, кто мы такие и как все было на самом деле. Мы участвовали с ЦАХАЛом во многих операциях, ели с израильскими солдатами из одного котла, спали рядом. И вдруг они ночью вышли, а мы остались один на один с Хизбаллой, которая до сих пор считалась нашим общим врагом. Это было очень страшно. Но еще страшнее было ощущение, что наши братья по оружию с нами так обошлись: ушли под покровом ночи и оставили нас на смерть. Как будто это был не просто выход из Ливана, но еще и разрыв с нами.
Я до утра могу рассказывать тебе такие истории, от которых тебя бросит в дрожь. Я знаю шестерых «цадальников», которые умерли в ливанской тюрьме от побоев. Здесь живет женщина с детьми, муж которой тогда не успел убежать, и его там поймали и избили чуть не до смерти. А ведь его, как и нас, в свое время уверяли, что ЦАХАЛ не собирается выходить из Ливана, мол, все это спекуляции политиков… До последней ночи мы ничего не знали, а когда рассвело, почувствовали себя так, будто нам нож воткнули в спину. Тысячи людей побежали к границе. Страшная картина. С обеих сторон еще доносятся выстрелы, а тут - дети кричат, женщины плачут…
- У меня немного другая история, - говорит бывший солдат ЦАДАЛа Ноам, работающий автомехаником в гараже. – Так получилось, что я родился в 1980-м в Израиле, потому что моя мама работала здесь по разрешению местных властей как супруга офицера ЦАДАЛа. Так что я с самого детства жил практически на две страны, и если бы хотел тут обосноваться, то, наверное, мог бы сделать это гораздо раньше. А тут получилось, что у меня не осталось выбора...Мне ужасно тяжело было узнавать во время второй Ливанской войны о гибели израильских солдат, которые когда-то были нашими братьями по оружию. Ведь всего этого можно было избежать, если бы Барак не принял в 2000-м году ошибочное решение.
- Я помню, что в тот день – 23 мая - мы много часов сидели под открытым небом, пока израильские силы безопасности проводили проверку, - вспоминает Асаф. - Потом нас все же пустили. Возможно, многие тем самым спаслись от смерти, но счастливее они здесь не стали. От восьми с лишним тысяч тех, кто перешел в 2000-м году границу, осталась едва ли не четверть. Многие из них по-прежнему не владеют ивритом, работая на самых тяжелых работах. Зайди ко мне, или к другим из «наших» в дом и ты увидишь на тумбочке успокоительные таблетки. От такой жизни мы все уже стали наполовину психами: до сих пор не вышли из стресса, разучились улыбаться.
- Что вы знаете о тех, кто вернулся в Ливан?
- Мы слышали, что те, кто вернулись в Ливан, и по сей день плачут. Деньги, которые они здесь получили в качестве компенсации, ушли на то, чтобы откупиться от тюрьмы.
- Может, тебя это удивит, - говорит бывший офицер ЦАДАЛа Йосеф, - но мы до сих пор не получили от армии увольнительного письма, при том, что зарплату нам перестали платить с мая 2000-го. Даже компенсацию мы получаем платежами – по 200 шекелей в месяц. Ты когда-нибудь о таком слышала? Я 17 лет отслужил в армии, но о пенсии даже мечтать не смею. После двух ранений мне определили 10-процентную инвалидность, при том, что я с трудом передвигаясь, и мне приходится очень тяжело работать, чтобы прокормить семью. Иногда даже возникает ощущение, что к палестинцам, которые стреляют израильтянам в спину, здесь относятся лучше, чем к нам. Впрочем, израильтян я ни в чем не виню: народ здесь хороший, отзывчивый. Все наши беды – от плохой политики, от политиков…А платить приходится нам. Почти все мужчины в нашей деревне служили в ЦАДАЛе, за что Хизбалла стерла ее с лица земли. Когда нас в свое время сторонники Хизбаллы спрашивали еще в Ливане «Из какой ты деревни?» и слышали ее название, то сразу заявляли: «Ты не ливанец, ты еврей!» Мы действительно были с израильтянами как братья. И при этом полноценное израильское гражданство получили только через семь лет после всех наших мытарств.
- Я отдал армии столько лет, не знал других професиий, кроме профессии военного, неплохо воевал вместе с ЦАХАЛом в Ливане, - продолжает Йосеф, - но здесь перед такими, как я, изначально закрыли двери и в армию, и в полицию, и в пограничные войска. Там мы были для них хорошие, а тут вдруг лишились доверия. Наши дети уже говорят на иврите, собираются служить в армии. Надеюсь, у них все получится, а наша жизнь пошла под откос, при том, что мы прибыли сюда еще молодыми…
- Что вы собираетесь делать дальше?
- Многие не хотят здесь оставаться, но и обратно вернуться не могут, -отвечает Асаф. - Да и куда? За десять лет наши дома в Ливане пришли в негодность, а на их ремонт денег нет. Мы прибыли сюда в достаточно молодом возрасте, девять лет работали на самых тяжелых работах, и остались ни с чем – ни образования, ни профессии, ни денег. Словно не живешь, а выживаешь… Я здесь с родителями, а мои трое братьев в Ливане. Мы даже боимся им звонить слишком часто, чтобы не подвергать опасности.
- Куда же вы отсюда поедете?
- В любую другую страну, где нас примут.
(продолжение следует)
Шели Шрайман