Полуха
-------------------------------------
Обычно на вопрос, как твоя фамилия, отвечал невнятно: Павлуха, Палуха. Но в паспорте у него было написано:
Полуха Виктор Григорьевич, 1962 года рождения, русский.
Мы с Витькой дружили. Встречались каждое утро, когда шли в школу. Мне, перевозбуждённому книгами еврейскому подростку, патологическому лжецу, конфабулятору требовался слушатель. Витя младше на два года, и это то, что было мне нужно. Он верил каждому моему слову. Эх, если бы где–то сохранилась аудио запись Ямы Куприна в моем конспективном пересказе Витьке Полуха за десять минут по дороге в школу.
Весть, о том, что Полуха-старший зарезал жену кухонным ножом, мгновенно облетела всю нашу улицу. Его жену Настю увезла скорая, сам Гриша Полуха по–быстрому собрался, взял нож - орудие преступления и поехал в девятое отделение на троллейбусе сдаваться ментам. Еще долго виден был на асфальте длинный след крови и вся улица Черняховского приходила на эту кровь смотреть.
Витьку родственники сдали в суворовское училище. Настя пролежала полгода в больнице, вылечилась и вернулась домой.
Летом у суворовцев длинные отпуска, и Витю, учитывая семейные обстоятельства, отпустили ухаживать за мамой на целый месяц.
В начале июня судили Григория Полуха. Настя Полуха пошла только на первое заседание суда, как потерпевшая, а потом отпросилась у судьи по здоровью и на приговор не ходила. Сказала, мне все равно.
Приговор - восемь лет усиленного - ей сообщили соседи. Любопытные, они посещали все заседания, брали с собой термос и бутерброды.
Летом 1977 года собирались каждый вечер во дворе детского сада на скамейках под грибками все пацаны с нашей улицы в возрасте 16–18 лет.
В тот раз Коля Большаков притащил «Океан» — больших размеров переносной радиоприемник с корпусом из дерева с хорошей акустикой. Было около восьми вечера, пятница, я взял у Коли радиоприемник, чтобы послушать Севу Новгородцева. Сел в стороне на качели.
Одетый в гражданку пришел Витя. Все заметили, что одет он не модно: брюки со стрелками, школьные ботинки. Витя стоял в стороне, держался напряженно, какое–то за полгода появилось в нем необычное для сельхозпоселочного пацана из бедной семьи, чувство собственного достоинства. Глотнул крепленого вина из общей бутылки. Сказал, спасибо, чем всех рассмешил.
Сейчас он одиноко сидел на дальней скамейке, я позвал Витю приглашающим жестом на качели. Он подошел, сел рядом, подтянув брюки на коленях. Спросил, что я слушаю.
Сева был в эфире недолго, минут тридцать. Музыки дал мало, больше рассказывал и хохмил.
Я по старой привычке передал содержание передачи. Он, как всегда, уставился на меня, приоткрыв рот. Потом вдруг, усилием воли преодолев гипноз, сказал:
— Ты меня, bлядь, пропагандируешь.
— Нет, я тебе о музыке рассказываю.
— Сколько там было музыки, остальное пропаганда и музыка пропаганда. Я тебе вот, что скажу, заебешься пропагандировать, у всех суворовцев патриотическое воспитание, конспектирование и классики наизусть. В тринадцать лет пацаны АК разбирают и собирают. Все отлично стреляют. Мы юнкера. Если скажут, мы вас всех положим, нахуй, не задумываясь.
— Кого вас? – спросил я пораженный тем, что он мне сейчас сказал.
— Ты знаешь кого, — ответил друг детства Витька.
А Полуха старший уже никогда не вышел на свободу. Умер в лагере за год до конца восьмилетнего срока. У него был туберкулез легких.