Сегодня, в день рождения знаменитого испанского философа, писателя, общественного деятеля Мигеля де Унамуно, сотрудник негламурного журнала "Экспромт" М. Михайлов мысленно вступил с ним в беседу:
Мигель де Унамуно-и-Хуго (исп. Miguel de Unamuno y Jugo; 29 сентября 1864, Бильбао — 31 декабря 1936, Саламанка) — испанский философ, писатель, общественный деятель, крупнейшая фигура «поколения 98 года».
Родился в семье коммерсанта, баск по национальности; родным языком
Унамуно был баскский, но писал он по-испански. В семье получил традиционное католическое воспитание, некоторое время даже хотел стать священником.
В 1880 году Унамуно поступил на факультет философии и гуманитарных наук Мадридского университета, который закончил в 1884, получив степень доктора. Унамуно вернулся в родной Бильбао, где преподавал латынь в средних учебных заведениях. Затем он перебрался в Саламанку, где получил место профессора греческого языка, античной литературы и философии Саламанкского университета, а в 1901 г. стал его ректором.
В 1924 г. за выступления против диктатуры Примо де Риверы Унамуно был сослан на Канарские острова, откуда отправился в добровольное изгнание во Францию. На родину он вернулся в 1930 г., был депутатом Кортесов (1931—1932 гг.).
Поддержав в первые недели франкистский мятеж, 12 октября 1936 г. он выступил с его решительным осуждением.
В 1880—1890-е гг. Унамуно увлекался социалистическими идеями Бакунина, Лассаля, Маркса, активно работал в социалистическом еженедельнике «Луча де класе» («Классовая борьба»). После религиозного кризиса 1897 г., вызванного смертью от менингита трёхлетнего сына, он отошёл от социализма и начал разрабатывать философскую концепцию, предвосхитившую ряд положений персонализма и экзистенциализма.
Дон Мигель ощутил смерть сына как проявление вселенской трагедии, состоящей в том, что человек хочет, но не может жить вечно. Начиная с 1897 года и вплоть до последних произведений всё его творчество проникнуто раздумьями о вере и неверии, смерти и бессмертии, во всех его писаниях звучит трагическая нота.
Всё многообразное в жанровом отношении творчество Унамуно концентрируется вокруг проблемы личного бессмертия. Речь идёт о последней данности человеческого сознания: перед лицом трагического вопроса о бессмертии скептицизм разума соединяется с отчаянием чувств и рождается «трагическое чувство жизни» — витальная основа человеческого существования. Понятие «трагического чувства жизни» конкретизируется как специфическое переживание конечности человеческого бытия.
М. – Уважаемый сеньор Унамуно, знаменитый римский философ Сенека писал:
«Жизнь – вещь грубая. Ты вышел в долгий путь, – значит, где-нибудь и поскользнешься, и получишь пинок, и упадешь, и устанешь, и воскликнешь "умереть бы!" — и, стало быть, солжешь». Вы тоже так считаете?
У. – Жизнь – это трагедия, постоянная борьба без победы и даже без надежды на победу.
М. – Могло ли быть, что, устав и настрадавшись, Вы призывали бы смерть как избавление?
У. – Я не хочу ни смерти, ни желания смерти; я хочу жить, жить вечно, вечно, вечно.
М. – Такое желание можно понять. Однако есть мнение, что, как бы мы ни старались, живыми нам отсюда не уйти. Тем не менее, хотелось бы прожить
жизнь достойную и полноценную. Но не всем это удается. Недаром
Б. Паскаль заметил: «Мы никогда не живем, а лишь располагаем жить».
У. – Жить надо так, чтобы смерть была несправедливостью.
М. – Тогда поговорим о жизни: многие уверены, что главное в ней – любовь. Только она приносит настоящее счастье. Вы согласны?
У. – Любовь – дитя иллюзии и одновременно мать разочарования.
М. – Вы думаете, что влюбляются в идеальный образ, а со временем приходится иметь дело с реальным человеком? Значит, разочарование всегда сопутствует любви?
У. – Любовь с неистовством ищет в любимом чего-то превыше него, а, не находя, отчаивается.
М. – Следует ли быть благодарным за любовь, даже если ее не разделяешь?
У. – Любовь не желает быть отблагодарённой и не желает быть порождённой состраданием. Любовь хочет быть любимой, требует ответной любви, а не другого чувства, каким бы благородным оно ни было.
М. – Всегда ли это прекрасное чувство завершается браком?
У. – Жениться совсем не трудно, трудно быть женатым.
М. – В чем Вы видите трудность? Возможно, что супруги не часто разделяют взгляды друг друга?
У. – Мне нужно не согласие ближнего, а его душевный отклик.
М. – Ну, отклик может и огорчить. Стоит ли пытаться изменить супруга, если что-то в нем не устраивает? Одна знакомая дама всегда повторяла мне, что мужа надо воспитывать, и ей, кажется, удалось приблизить его к некоему идеалу. Впрочем, я в этом не уверен: возможно, это только слова.
У. – Требовать от кого-либо, чтобы он стал другим, это все равно, что требовать от него, чтобы он прекратил быть самим собой. Всякая личность сохраняет себя, допуская изменения в своем способе мышления и бытия только в том случае, если эти изменения могут вписаться в единство и непрерывность ее духовной жизни.
М. – Думаю, что это касается сложившейся личности. Воспитывать надо с раннего детства, когда ребенок еще – «Tabula rasa».
У. – Всё, что видит и слышит ребенок, – это семя, посеянное в его душе. Там оно прорастает и потом приносит плоды.
М. – Хорошо бы, чтобы это были плоды без червоточины.
Великая М. И. Цветаева написала:
«Господи! Душа сбылась: Умысел твой самый тайный».
Как узнать, что душа «сбылась»?
У. – Душа – источник, открывающийся только в слезах. Пока не прольешь истинных слез, не можешь сказать, есть ли у тебя душа.
М. – Ф. М. Достоевский поучал молодого Д. Мережковского словами:
«Чтобы хорошо писать, страдать надо, страдать». Но не все люди хотят и могут стать писателями. Многие хотят просто жить, по возможности, благополучно, без потрясений.
Вы считаете, что люди, счастливо скользящие по жизни, которым все удается, любимчики Фортуны, не имеют души?
У. – Часто говорят о том, что каждый человек, которому доводилось страдать, предпочитает оставаться собой даже в этих страданиях, чем стать кем- то другим, но не страдать.
М. – Если говорить не о физических страданиях, а о нравственных, то, говорят, одно из самых тяжких – это зависть.
У. – Зависть в тысячу раз хуже голода. Зависть – это голодающая душа.
М. – Конечно, это ужасное чувство, но завидуют обычно людям успешным.
Если не гнаться за деньгами и наградами, не делать карьеру, обходя конкурентов, а жить скромной и уединенной жизнью, то вам не будут завидовать?
У. – Мы никогда не знаем, поверьте мне, когда именно добиваемся наибольшего успеха.
М. – Действительно, умные люди говорят, что главная задача человека – саморазвитие, творчество во всех делах. Они считают, что только это, а не общее признание, дает удовлетворение и счастье.
У. – Сочинение плохих стихов делает человека намного счастливее, чем чтение самых распрекрасных стихотворений.
М. – Это верно. Но не всем даны такие способности. Некоторые видят главное удовольствие в путешествиях: посмотреть мир своими глазами.
Без постоянных перемещений в пространстве такие люди пребывают в унынии.
У. – Заядлый путешественник убегает оттуда, где был, а не стремится туда, куда прибывает.
М. – Возможно, путешественники с Вами не согласятся, но зато согласен великий Сенека. Вот что он пишет в «Нравственных письмах к Луцилию»:
«Ты не странствуешь, не тревожишь себя переменою мест. Ведь такие метания – признак больной души. Я думаю, первое доказательство спокойствия духа – способность жить оседло и оставаться с самим собою».
Дальше он сравнивает путешествия с неразборчивым чтением.
«Но взгляни: разве чтенье множества писателей и разнообразнейших книг не сродни бродяжничеству и непоседливости? Нужно долго оставаться с тем или другим из великих умов, питая ими душу, если хочешь извлечь нечто такое, что в ней бы осталось. Кто везде — тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет. То же самое непременно будет и с тем, кто ни с одним из великих умов не освоится, а пробегает всё второпях и наспех».
Конечно, «нельзя объять необъятное», а ведь хочется быть эрудированным человеком, вот и приходится кое-где просто просмотреть…
У. – Эрудит по природе своей воришка, это говорю вам я, я, сам эрудит. Мы заняты тем, что отнимаем друг у друга маленькие находки, проверяем их и пуще всего боимся, чтобы никто другой не опередил нас.
М. – По-моему, это не делает чести, отсюда недалеко и до зависти, которую мы с вами осудили. Почему бы не радоваться каждой находке всем, не считаясь с первенством. Опять сошлюсь на Сенеку: «Все, что сказано хорошо, – мое, кем бы оно ни было сказано». Главное, чтобы сказанное было прочувствовано и усвоено.
У. – Прочувствовать — значит понять и осмыслить.
М. – А как почувствовать и понять другого человека?
Это очень трудно. Конечно, не только самые близкие люди вызывают сочувствие, но.… Почему беды одних людей вызывают глубокое сострадание, а беды других – переносятся нами, мягко говоря, спокойно? Наверное, мы слышим слишком много негативной информации, не хватает сил на все реагировать.
У. – Мы испытываем сострадание к тому, что нам подобно, и сострадание наше тем сильнее, чем сильнее и глубже чувствуем мы это подобие.
М. – Я всегда сочувствую больным, особенно, когда медицина не способна им помочь. В этом году на планету обрушился страшный короновирус, поражающий тысячи людей. Когда читаешь в доступной литературе статьи известных ученых, поражаешься противоречивости их суждений, и понимаешь, что дело плохо.
У. – В медицине нет ничего точного, все в ней построено на одних лишь гипотезах, более или менее остроумных догадках; единственно серьезный подход – это сомнение.
М. – Это касается только медицины или вообще всех наук?
У. – Наука учит прежде всего сомневаться и быть невежественным.
М. – Вы правы: не сомневаются только глубоко верующие.
У. – Вера, в которой нет сомнения, – мертвая вера.
М. – А Вы – атеист?
У. – Я верю в Бога, потому что я творю Бога.
М. – Интересная мысль. Вы хотите сказать, что люди сами творят своих богов?
У. – Бога выдумали, чтобы спасти мир от пустоты.
М. – «Если бы Бога не существовало, его следовало бы изобрести», – писал Вольтер. Действительно, необходимо, чтобы кто-то всемогущий о нас заботился, помогал в трудную минуту. Разве Вам не приходилось в тяжелых обстоятельствах обращаться к Нему с молитвой?
У. – Молитва – это воздух, о котором мы вспоминаем только в те мгновения, когда становится душно.
М. – Это верно. Иногда нас спасает только надежда. Скажите, сеньор Унамуно, нам что-нибудь на прощание.
У. – Наша жизнь – это надежда, которая постоянно перетекает в память, и память, рождающая надежды.
На этой высокой ноте мы простились с замечательным собеседником…