«Ариадна», - гласила яркая вывеска над одним из самых посещаемых салонов красоты. Шумный город кипел, наваливался на людей своими радостями, проблемами и нуждами. Проблемы проблемами, а вот красота всегда требовала жертв. И жертвы приезжали, приходили и просто забегали. Уютная атмосфера, прекрасные мастера своего дела, широкий круг клиентуры, всё способствовало поднятию имиджа этого заведения. Стрижка, укладка, маникюр, вау! Всё для самой прекрасной половины человечества! Был здесь ещё не менее примечательный уголок, предлагавший милым дамам широкий ассортимент накладных локонов, париков и всякой другой бутафории, делавшие принцесс королевами. Как говорится, на всякий вкус и кошелёк. А вот и товар, в общем, особым спросом который и не пользовался, но в силу своего происхождения, имел довольно разные ярлычки ценников. Косы чёрные, рыжие, русые, косы цвета платины ждали своих покупательниц. Сделанные из тонкого нейлона и других искусственных волокон, разной длины и толщины, они были умело размещены на самом видном месте этого царства красоты. Но в этом царстве была и истинная королева – натуральная, безжалостно покрывающая все карты напыщенного лоска. Золотистая коса, цвета спелой пшеницы, несомненно, когда-то украшавшая настоящую женскую головку, не знающая щипцов для завивки, красок, масок и бальзамов для волос. Постороннему показалось бы, что срезана она была только что с деревенской краснощёкой девахи, вскормленной свежим воздухом, солнцем и молоком, так бросалась в глаза она своей свежестью, здоровым блеском и довольно внушительной длинной. Сейчас, такой на современных барышнях не увидишь. История её появления тоже была не совсем обычной.
Дело в том, что принёс косу молодой парень, пряча лицо под капюшоном серой толстовки. Проскользнув через стеклянную дверь, он развязно вытащил из рюкзачка это сокровище и помахал им перед носом девушки, стоявшей за стойкой. «Вот, принёс, может, купите, уступлю ппо дешёвке», - заикаясь, пробормотал он, не глядя на девушку. Та, сначала, неодобрительно покосилась на пришедшего, потом оценивающим взглядом окинула предлагаемый товар. «Чёрт возьми, хороша», - подумала она, отметив толщину и блеск. – Чуть-чуть поработать, и можно весьма неплохо продать, натуральные волосы всегда были в цене. Нет, не пустить на наращивание, оставить, вот так, как есть, во всяком случае, пока».
О цене договорились быстро. На вопрос о том, откуда такая красота, парень что-то невнятно промямлил, типа сестра модную стрижку сделала, отрезав надоевший хвост под корень, а потом сгрёб трясущимися руками деньги и исчез за дверью, в хаосе бьющей через край жизни. «Ага, сестра отрезала, жди», - усмехнулась девушка, желая незамедлительно показать приобретение всем мастерицам, создающим шедевры в этом уютном уголке.
Золотистая коса вызвала удивление и восхищение многих, кто находился сегодня в салоне. Отливающие здоровым блеском волосы заструились между пальцев, знающих в этом деле толк. «Шикарная вещь»! – воскликнула одна из клиенток, с завистью оглядывая косу и мысленно сравнивая её со своими жиденькими локонами, повидавшими, казалось всё на своём веку. Нина, так звали девушку, которая сейчас провела удачную сделку, отошла в свой уголок и положила косу на ворох локонов, торчавших из огромной коробки. Занимаясь привычными делами, она поминутно оглядывалась, удивляясь, что же так влечёт её к этому олицетворению женской красоты. Сначала её показалось, что золотистый оттенок растворился в разноцветной массе локонов, и коса уже стала светло-русой, потом этот цвет потемнел, налился чернотой, и вот уже на Нину смотрит этакая гадина, которая пытается медленно сползти с края коробки. Девушка помотала головой, пытаясь избавится от наваждения. Нет, всё как было, никаких изменений и перемещений не наблюдалось.
Рабочий день подходил к концу, принося всем неумолимое желание оказаться дома, под сенью родной крыши с чашкой горячего чая или бокалом полусухого в руках. Поток клиентов иссяк, превратившись в одиночные фигуры, забегавших в салон что-то подправить, подстричь, или просто поболтать со знакомыми, разнося мелкие, ничего не значащие сплетни. Появление этого полного лысоватого человека, заставило товарок засуетится, забегать, изображая на смазливых личиках милые приветливые улыбки. Пал Палыч, так звали хозяина, не баловал это место своим посещением, но будучи на веселе, позволял некоторые вольности по отношении к работающим здесь девушкам. Мог и крепко выматерить, заметив забившийся под кресло клочок волос или малюсенькое пятнышко на поверхности зеркала, мог и приобнять, чмокнув любую девушку слюнявыми губами. Настроение сегодня у него было приподнятое, отчасти от солидной дозы алкоголя, отчасти от аппетитных закусок и приятного времяпрепровождения, скорее всего, с очередной пассией. Маленькие мышиные глазки забегали по большому залу, по лицам девушек, ожидающих поворота событий неизвестно в какую сторону, а потом губы мужчины растянулись в слащавой улыбке, и он, пробормотав что-то нечленораздельное, звонко шлёпнул Нину, оказавшуюся рядом, по круглой, обтянутой джинсами заднице. Тут же забыв о своей «милой» проделке, он грузно опустился в кресло, издавшее противный скрип под тяжестью холёного тела и разразился хвалебной речью в честь жриц храма красоты, созданного его заботливыми руками и умной головой. «Опять нажрался, боров проклятый», - подумала Нина, отступая за свою стойку, морщась от отвращения. В её ушах до сих пор стоял звонкий шлепок, а задница возмущённо горела от удара толстой пятерни. Такое развязное обращение Нине не нравилось, но, зная, какое переменчивое настроение у хозяина, который мог в любое время указать на дверь со словами: «Ножки в помощь», она решила промолчать, загоняя обиду в глубь нежной женской души. Нервно передвинув коробки из одного угла в другой, девушка остановила свой взгляд на косе, лежавшей на самом верху коробки, провела рукой по заплетённым прядям. «Коса, девичья краса! Вот обмотать бы такой косой толстую красную шею этому борову, пусть бы посмеялся», - подумала она, представив синий вывалившийся язык и красную одутловатую харю с выпученными глазами. Представленное не испугало, не вызвало чувство омерзения, а наоборот, даже настроение подняло. Оказавшись за стеклянной дверью, Нина с упоением вдохнула вечерний воздух свободы и направилась к остановке, совершенно забыв о переживаниях и нахальстве подвыпившего Пал Палыча.
***
Пал Палыч шумно глынькал воду прямо из крана, заливая разбушевавшийся пожар в глотке. Вспоминая, какого шороха он навёл в личном заведении, мужчина с довольной миной погладил обвисшее брюхо и завалился на широкую кровать, наполняя комнату громким храпом и запахом дорогого одеколона, вперемешку с потом и алкогольными парами.
Золотистая змейка бесшумно проскользнула по пушистому ковру, поднялась по ножке кровати и медленно продолжила свой путь, прячась в складках тёплого одеяла. Вот она осторожно коснулась пухлой руки спящего и проскользнула под подушку, оказавшись через минуту на оголённом плече, настойчиво пробираясь к шее, прикрытой складками мясистого подбородка. Скоро змейка, как вязанный шарф крепко обхватила в несколько рядов шею мужчины и начала затягиваться безжалостными петлями, преграждая путь воздуху, сжимая кровоток и ломая гортань. Пал Палыч спросонья царапал грудь, стараясь схватить злополучную удавку, ослабить петлю и вдохнуть глоток воздуха, который требовали его трепещущие лёгкие. Волосяным арканом, накинутым чьей-то сильной рукой, петля медленно, но верно сжимала горло, проникая концом в судорожно открытый рот, забивая его изнутри кляпом оживших золотистых волосинок. Тело мужчины напряглось, босые ноги беспорядочно заскользили по простыне в поисках опоры, глаза вылезли из орбит, позвоночник выгнулся дугой, приподнимая грузное тело, а потом это тело тяжело рухнуло, и только дёргающиеся пальцы ещё несколько секунд выбивали дробь, постепенно теряющуюся в складках мягкого одеяла.
***
Не о дочери мечтал Варун, сын должен род продолжать, опорой да защитником быть, сын должен лес под посевы выжигать, землю обрабатывать да бросать в неё семя благодатное. А тут шестая дочь на старости лет! Времена неспокойные. Хоть род его и небедный, а чего с девок взять, вырастет, вылетит из гнезда, да будет спину гнуть на свою семью, вдали от отца с матерью. А тут ещё половцы! Всё чаще и чаще стонала земля, от топота орды, даже в их глушь всё чаще и чаще доходили вести о выжженных и разграбленных деревнях, что на южной стороне. Даже женщины и дети учились владеть оружием, а бабье ли дело лук со стрелами в руки брать, ей хлебы печь, да детей рожать! Вот и старшая Яромила, туда же, то нож играючи в самую цель вгонит, то стрелу выпустит, что мужику на зависть – меткий глазок у дурёхи. Старый Варун вздохнул, нападут половцы, не отобьёмся, вот и стоит ли подати князю платить, если в нужный момент вряд ли поспеет, да и встанет ли на защиту глухой деревушки, затерявшейся в лесах. А вот половецкий хан хитёр, небольшие отряды везде рассылает наткнётся вот такой отряд на поселение, стариков побьют, закрома разграбят, избы пожгут, а молодых в полон возьмут, а про девок и говорить нечего. Снасильничают, а кого смерть не приберёт, свяжут косами друг к дружке и погонят в степи свои. А такой товар можно было продать, обменять или оставить в личное пользование. Охрана была сильною, следили день и ночь, чтобы «товар» руки на себя не наложил. Мрачные раздумья прервал звонкий смех Яромилы, ярким лучиком промелькнувшим мимо отца. Вот она, душенька, любимица. Замуж бы её скорей, с родителями жениха уж давно сговорено, пусть бы в любви да в счастии пожила. А может, бог сжалится, отведёт беду чёрную, Если бы знал Варун, что беда чёрная уже недалече, не сидел бы, не думал думу мрачную, а собрал бы род свой и двинул на север, в глухие леса, где любая тропка - защитница.
Войско Кончака шло по намеченному маршруту, уничтожая на своём пути большие селения, пополняя запасы награбленного добра да бесконечные вереницы пленных. Воины Кончака довольно улыбались и говорили что-то на своём незнакомом наречии, подгоняя нагайками отставших женщин в рваных рубахах, прижимающих к себе детей. На стоянках их разделяли, не обращая внимания на крики и плач, щедро полосуя нагайками по плечам и спинам жертв, оставляя крупные кровоточащие рубцы. Сам Кончак, давно уже отправил несколько десятков отрядов по окрестностям, приказав привезти как можно больше добычи, во славу предкам и процветания его народа. Несколько отрядов вернулись, присоединившись к основному войску, хвастаясь награбленным и доблестью своих самых сильных воинов. Кончак ждал Ургуна, своего младшего сына, первый раз участвующего в набеге на эти богатые земли. Давно он должен бы уже вернуться, но ни посланные лазутчики, ни время ожидания не принесли хороших вестей. Небольшой, вдвое уменьшившийся и изрядно потрёпанный отряд, вернулся с наступлением сумерек следующего дня. С презрительной ухмылкой Кончак окинул взглядом скудный обоз с награбленным и небольшую кучку людей, тесно жавшихся друг к другу.
- И ради этого ты оставил гнить на чужбине моих лучших воинов? – обратился он к Ургуну, понуро опустившему голову.
- Отец, я знаю, добыча ничтожна, но есть то, что понравиться тебе и усладит твоё взор и тело. Она владеет луком не хуже наших воинов. Многих из них она отправила к предкам своими нежными руками, которые посылали стрелы так же метко, как и твои воины.
С этими словами он выдернул из кучки пленных тоненькую девушку, щёку которой пересекал кровоточащий рубец.
- Хочешь сказать, что эта женщина одержала верх над самыми прославленными воинами? И ты предлагаешь её мне, в качестве услады, подпортив лицо плетью, - гневно закричал Кончак.
Глядя сейчас на эту девушку, никто бы не сказал, что эти хрупкие руки могли натягивать тетиву и пускать стрелы точно в цель, поражая врага. Её разум не помутился при виде сгоревшего отчего дома и порубленных саблями родных, исполосованные плечи не согнулись от ударов нагаек, а голубые глаза смотрели яростно и враждебно, испепеляя хана взглядом, наполненным ненавистью.
Ещё раз взглянув на добычу сына Кончак расхохотался.
-Красивые женщины всегда в цене, а если эта ещё и владеет оружием, то её цена возрастает вдвое. Я посмотрю, что она умеет завтра, а сейчас, прочь!
Подавленный Ургун поспешил скрыться подальше с глаз разъярённого отца, напоследок дав распоряжение своему воину, показывая на хрупкую девичью фигурку.
***
Утро выдалось серым и мрачным. Облака заполонили небо, скрывая отблески солнца и обдавая прохожих редкими капельками дождя. Мрачное настроение читалось на хмурых лицах людей спешащих по своим неотложным делам. Старушка – божий одуванчик, кутаясь в старый потёртый плащ, стояла у стеклянной двери и с опаской и недоверием всматривалась в лица прохожих.
В город Гришка приехал рано, дела по работе, ну и в магазин зайти надо, подарок прикупить по случаю день рождения одной премилой знакомой. А тут… Растерянная, совершенно потерявшаяся, и испуганная фигурка пожилого человека, натолкнула его на мысль, что помощь нужна, простая человеческая помощь.
- Третий день хожу, закрыту и закрыту, а спросить, когда откроют не у кого. Ты, сынок, случаем, не знаешь, когда откроют? – скороговоркой защебетала старушка, когда Гришка подошёл поближе.
Парень мысленно улыбнулся, недоумевая, зачем старушке салон красоты, в который она так стремилась попасть. Но та продолжала щебетать, распознав в Гришке родную душу.
- Внучок мой, дурья голова, третьего дня сюда вещицу одну снёс. Всё бы ничего, да вещь эта у нас из поколения в поколение по женской линии передавалась. Понимаешь, сынок, беда будет, если её назад не вернуть. Вот и хочу назад выкупить. А деньги есть, куда без них, - старушка порылась в кармане плаща и показала несколько смятых бумажек, скорее всего, сэкономленных с и так небольшой пенсии.
***
Затянутое тёмной пеленой от догорающих селений, солнце опустилось за кромку горизонта. Кочевники зажгли костры и выставили караулы, не давая даже мыши проскользнуть, не то, что человеку. Пленных, разделённых на небольшие группы не кормили, не давали пить, зато щедро охаживали плетьми, если во тьме раздавались плачь или стенания. Притихли измученные дети, матери забылись в тяжёлой полудрёме, сейчас над станом проносились непривычные звуки чужой речи да храп лошадей. Яромила зябко поёжилась от свежести ночного ветерка, спину и плечи жгло, как будто в раны, оставленные нагайками, насыпали соли. Она понимала, почему Урган оказался в немилости, понимала, какое оскорбление нанесла себялюбивому половцу, она не стонала от боли, не строила надежд, не шептала слова молитвы. Затёкшее тело ныло, но душа не покорилась. Яромила знала, какая участь ожидает её в плену и представляла, как мёртвой хваткой вцепится в горло басурманину, будет грызть, рвать ненавистную плоть, но никогда не покорится и не будет рабыней.
«Эх, ягодка, зачем в горло, лиходея не порешишь, а себя загубишь», - раздался тихий шёпот совсем рядом.
Яромила удивлённо вскинула глаза, всматриваясь в лицо склонившейся над ней женщины. Сгустившийся мрак мешал рассмотреть, но по говору и обращению девушка поняла, что рядом с ней. не молоденькая сверстница. «У нашей сестры есть кое-что и получше стрел калёных, знать только надо, когда и как пользоваться,» - продолжал шептать голос. – Сила твоя не в глазах голубых, да не в руках точёных, испокон веков сила женщины в волос её вплетена, что оберегом считается. Оберег этот силу детям даёт, да мужнину жизнь сохраняет, коли знает хозяйка, кому доверила судьбу свою. А в тяжёлую годину послужить может лучше острого ножа, будет крепче верёвки да проворнее птицы».
Шёпот этот, действовал на Яромилу убаюкивая, как материнская песня в детстве, отгоняя напряжение и ужас пережитого, обволакивая молодое тело сном и покоем.
Утро огласило половецкий стан криками и проклятиями. Безжалостные пинки подымали пленников с земли, нагайки рассекали воздух и опускались на измученных людей, заставляя их стонать и извиваться. Кончак сам осматривал каждого пленного мужчину, подбирая тому дело или заставляя демонстрировать своё умение в схватке с лучшими воинами. Иногда он довольно кивал головой и тогда пленника уводили, давая исполниться милости хана. Иногда он сдвигал брови и делал едва заметный жест рукой, и тогда половецкая сабля опускалась на голову несчастного, окропляя землю кровью неугодных. На стенания женщин никто не обращал внимания, их судьба была уже предрешена великим. Кончак не забыл своего обещания. Когда солнце поднялось над станом, к группе женщин, теснившихся друг к дружке, подошли два воина, довольно прихлопывая рукоятками плетей по голенищам. Яромила несколько раз осматривала своих соседок, пытаясь понять, кто говорил с ней этой ночью, но все женщины были на одно лицо – грязные, измученные, с печальными безжизненными глазами. Сильные пальцы сомкнулись на плече девушки и швырнули её под ноги хану, который как гора возвышался среди своих воинов. Кончак долго и внимательно смотрел на Яромилу.
- Дайте ей лук, - прогремел его голос. – И ты сын, покажи, как воевал.
Такого обращения Ургун, почтительно стоявший за спиной отца, не ожидал. Не пристало ему вступать в поединок с женщиной на глазах у своих и колодников. По обычаю, соперников ставили напротив друг друга шагов на пятнадцать, а по команде каждый должен был стрелять. В этом искусстве половцам равных не было, как кочевому народу, познавшему с детства седло и лук. Сейчас сюда подвели двух пленников, выбранных великим ханом в качестве мишени. С быстротой молнии Урган натянул тетиву и пустил стрелу, почти не целясь. Она вошла в грудь несчастному, пронзив насквозь старое немощное тело. Над станом повисла тишина, все взгляды теперь были устремлены на хрупкую девушку, сжимавшую лук в своих руках. На губах многих играла усмешка, а узкие глаза похотливо ощупывали каждый изгиб девичьего стана. Длинная коса растрепалась, ловя отблески солнечных лучей и играя золотом при порывах лёгкого ветерка. Яромила взглянула в глаза живой мишени. На минуту перед ней возник образ отца, так по-отечески, умоляюще и ласково смотрели на неё глаза незнакомого старого человека, не представляющего никакой ценности для этих чужаков. Тяжёлый лук полетел к ногам Кончака.
- Мой народ старцев почитает, на их мудрости род держится. Лучше колодницей быть, чем стрелу в старика пустить!
Гул одобрения пронёсся над рядами собравшихся воинов. Только Кончак мрачно смотрел на Яромилу, сжав толстые губы: «Будь на её месте мужчина, он, не раздумывая бы, отсёк ему голову за такие дерзкие речи и неудавшийся поединок. Но эта девчонка заслуживает должного уважения. Такие, как она колодницами никогда не будут, их не поставишь на колени, не укротишь нагайками, не сломишь силу духа, подаренную их богами».
- Даже здесь она превзошла тебя, - угрюмо сказал Кончак, поворачиваясь к сыну. – Её стрела попала в цель куда быстрее и точнее, чем твоя.
Ургун, понимая, что опять навлёк на себя гнев отца, побагровев от досады, опустил голову и молча ждал последнего слова великого хана.
То ли выпитый накануне кумыс, то ли гневные слова девушки, проникнувшие в самое сердце Кончака, сыграли свою роль, но его решение стало неожиданным для многих, неожиданным, но твёрдым и беспрекословным.
- Такие женщины рожают сильных воинов и плохих рабов. Лучше биться с достойным воином, чем владеть никудышным рабом. Пусть уходит, и пусть не один волос не упадёт с её головы. Такова моя воля!
Ни один мускул не дрогнул на лице Ургуна, когда он шёл по лагерю позади измученной девушки, которая еле перебирала босыми ногами от усталости и жажды. Такого позора он не ожидал, но и ослушаться воли отца, не смел. Когда лагерь остался позади, а вокруг поднялась высокая не вытоптанная трава, лютая злоба, которая грызла его изнутри прорвалась и вылилась, как гноящаяся рана. Схватив девушку за косу, он обмотал её несколько раз вокруг запястья и резанул ножом, отрезая девичью честь и красоту под самый корень.
«Кому ты нужна теперь, живая, гордая, но опозоренная, - с этими словами Ургун толкнул девушку, и повернувшись пошёл назад. – Окрестные деревни уничтожены, ей, вряд ли добраться до жилья, всё может быть, а голод или зверь дикий своё дело сделают. Он, Ургун, сын великого Кончака, мог бы и не так поговорить с непокорной, но воля отца – закон».
Долго лежала Яромила в высокой траве, провожая глазами белые курчавые облачка, плывущие в небесной синеве. Нет, не жалко ей было отрезанной косы, не пугал её и путь по незнакомым местам. Слишком громко стоял в ушах плач детей и слишком громко свистели калёные стрелы, пронзающие тела её народа. В сознании всплыли слова, которые ночью шептал незнакомый, но родной, по-матерински любящий голос.
Закопаю гребень на чёрном утёсе,
На широком плёсе,
Где жёлтый песок
Оживит волосок.
Гребнем больше не пройду,
Косу не переплету,
Для меня была краса,
Стала смертью для тебя.
***
Ургун шумно опрокинул в себя перебродивший кумыс и довольно облизал лоснящиеся от мяса губы. Слуга, не успевший вовремя долить пенящийся напиток в подставленную чашу, испуганно вздрогнул, когда Ургун с громким окликом потянулся за нагайкой. Захмелевшие глазки забегали, а глотка изрыгала проклятия и ругательства неверному, оказавшемуся столь невнимательному к своему господину. После минутного замешательства, колодник выскользнул за полог прокопчённого и пропахшего жиром жилища, чтобы принести господину очередной бурдюк с кумысом. Ургун набивал рот мясом, то и дело оглядываясь на лежащую рядом плеть, готовый в любой момент излить свою злость на любого, кто окажется рядом с ним. Внезапно, что-то просвистело и с силой ударило по спине, разорвав просоленную рубаху и оставляя на смуглой коже длинный кровавый след. Ургун поперхнулся, закашлялся и обернулся назад, выкидывая вперёд руку. Тут же невидимая сила полоснула по лицу, рассекая губу и бровь. Теперь удары сыпались на него со всех сторон, как будто десятки невидимых рук хлестали плетьми, не давая Ургуну роздыха. Катающийся по мягким шкурам, застилавшим пол, он сначала попытался схватить, невидимого врага, но яростные удары только обжигали ладони, оставляя на них кровянистые волдыри. Не пристало воину его происхождения звать на помощь, но страх перед невидимкой, настолько проник в его сердце, что горло само по себе испустило хриплый вопль, в котором смешались боль, ужас и мольба о помощи. Секунды, и вот уже волосяной кляп проник в глотку и заскользил вниз живым комком, разрывая нутро и сдавливая горло изнутри неумолимой железной хваткой.
Охрана, выставленная снаружи, слышала шум и непонятные звуки, но никто не захотел попробовать плети или сабли господина, находящегося в ярости от немилости его отца. Колодник, вернувшийся в шатёр, уронил бурдюк тут же, у порога, увидев исполосованное иссиня-багровое лицо хозяина, из раскрытого рта которого, выползала большая жёлтая змея. Грязно-красная мгла медленно опускалась на стан, захватывая каждый пядь степи и окутывая всё непроглядной зловещей дымкой.
Лекарь долго и сосредоточенно осматривал лежащее тело Ургуна, прищёлкивая языком и ловко орудуя грязными пальцами. Из горла был извлечён большой кусок мяса, опутанный склизкими волосяными пучками. «Подавился», - пробормотал он, обращаясь к собравшимся, и задумчиво стал осматривать многочисленные раны, оставленные невидимой нагайкой. Рассечённая кожа обнажала глубокие рубцы, покрытые запёкшейся кровью. Казалось, что на теле половца не осталось ни одного живого места, с такой силой прошлась сыромятная плеть.
«Не иначе, колдовство, мой хан», - дрожащим голосом лепетал лекарь, боясь взглянуть в глаза Кончаку. Скоро над станом половцев пронеслась весть, что сын великого хана пал жертвой колдовства, по-видимому, той самой молоденькой ведьмы, которой Кончак даровал жизнь и свободу. Во все стороны были отправлены лучшие воины, которые вернулись ни с чем, сетуя на ночную темень и страшный заговор, наложенный на лошадей, отказывающихся повиноваться своим всадникам. К утру следующего дня стоянка опустела. Признав свершившееся дурным предзнаменованием, Кончак уводил своих людей в глубь родных степей, увозя награбленное и оставляя гнить на чужой земле лучших воинов из личной охраны Ургуна. Воинов, которые позволили принять его сыну такую глупую позорную смерть, недостойную наследника великого хана.
***
- Вот с тех времён наш род своё начало и берёт, шумно выдохнула старушка, грустно посмотрев на Гришку. – А что коса, Яромила и без неё свою судьбу нашла, любовь, она штука такая! Что, мужик, не человек что ли, не поймёт, в какое время жизнь свою живёт и с кем судьбу свою связывает.
- Получается, что та самая коса, которую половец до корню отсёк, да от которой смерть принял, сейчас здесь своё место нашла. Так как же она назад-то попала?
- А вот этого я не ведаю. Испокон веков волосу женскому сила дана. Для кого просто красота, а для кого и оберег. Яромила слова заговорённые знала, только вот до меня они не дошли, а коса эта оберегом всегда у нас считалась, потому и хранилась, от матери к дочери передавалась. Знаю, что потеряешь её, беды она может наделать, а особо, если обидят душу женскую. Для тебя это, может, всё шутки да байки, а для меня, сынок, ответственность да тяжёлый груз. После меня дочка с внучкой его нести будут, лишь бы найти окаянную. И чего это внук-то мой так на неё осерчал?
К дверям салона подошла девушка и хмуро посмотрела на стоявших у дверей, доставая из сумочки ключи. Старушка оживилась, опять полезла в карман за измятыми бумажками, залепетала что-то, сбивчиво прося продать вещицу, которую по незнанию принёс внучок-дурья башка. Девушка непонимающе таращилась на старушку, явно погружённая в свои думы. Ещё бы, хозяина в собственной постели удушили, всех девчонок с работы по сто раз опрашивали, что дальше будет, неизвестно, а тут старушка со своей косой. Может, и правда, реликвия семейная, провались она пропадом, вещица красивая, а жути нагоняет. Девушка зашла за прилавок и, покопавшись в коробке, вытащила злополучную косу, при виде которой у старушки глаза заблестели и начали испускать неподдельную радость. «Она, она, голубушка», - заулыбалась старушка, протягивая деньги. – Хватит, доченька?» «Доченька» разочарованно посмотрела на мятые бумажки: «А, почём купила, потом и продаю».
Старушка бережно вынесла свою пропажу и с гордостью показала Гришке. «Надо же, время только на пользу пошло, вон как переливается, как живая», - восхищённо подумал тот, касаясь золистых волос. В какой-то момент ему показалось, что коса зашевелилась, пытаясь обвить его протянутые пальцы, но старушка уже укладывала её в пакет, появившийся из того же кармана старого плаща.
Гришка долго смотрел старушке вслед, дивясь очередному жизненному уроку, но видел уже не семенящую мелкими шажками старую женщину, а гордую высокую девушку с голубыми дерзкими глазами, сжимающую в руках тяжёлый лук.