Рано или поздно начинаешь либо гитару покупать, либо песню писать
В год 35-летия коллектива гитарист рассказал о своем детище, невидимой цензуре, пророческих песнях и преодолении мании величия
«ГИТАРИСТАМ ПОВЕЗЛО: МОЖЕМ ПРИ ЖИЗНИ КУПИТЬ И ОТДАТЬ ДОЛГИ»
- Когда у тебя появилась первая фирменная гитара и как? И вообще, каким образом те же Fender попадали к советским музыкантам?
- Самую первую электрогитару в жизни мне купил отец на 16-летие. Очень многие музыканты начинали с этого. А настоящую я купил себе в 81 году прошлого века, когда закончил институт. Вложил в нее все деньги, какие были, и еще потом два года выплачивал рассрочку. Это был, разумеется, Fender. Все поклонники Ричи Блэкмора мечтали на нем играть. Раньше не было же профессиональных музыкальных магазинов, и все инструменты привозили из-за границы те, кто мог туда выехать – дипломаты, спортсмены, артисты и музыканты. Вот иногда они по нашей просьбе привозили нам инструменты из-за границы. Первый магазин появился в Москве только в 90-х годах.
- И сколько она стоила?
- Она стоила 3,5 тысячи, а зарплата инженера у меня была 115 рублей в месяц. Половину суммы я накопил до этого, а половину отдавал еще года полтора-два.
- Не пожалел, что пришлось ради этой покупки ужаться в расходах и от чего-то отказаться?
- Нет, я даже не задумывался. Для того чтобы работать в том направлении, в котором я хотел совершенствоваться, нужен был инструмент. Это обычная история всех музыкантов. Например, скрипачи покупают скрипки, передают детям, те их продают и покупают более качественные - то есть вкладываются целыми поколениями. Нам, гитаристам, еще повезло: мы можем при жизни купить и отдать долги (смеется). Сейчас нет необходимости приносить жертвы, а в начале пути, чтобы купить инструмент, приходилось во многом себе отказывать. У нас даже поговорка такая существовала: Хочешь купить себе новую гитару, продай старую. Так мы и жили в 80-х годах. Поиграл на Fender, продал, купил Gibson, продал Gibson, купил опять Fender. К сожалению, была такая реальность. Очень жалко, что инструменты, на которых я начинал играть, безвозвратно утеряны. Их пришлось продать, когда не было денег. Кое-какие я нашел, а некоторые – те, на которых играл первые пять лет - пропали навсегда. Конечно, хотелось бы иметь инструмент, на котором записывался первый альбом, но его не удалось найти.
- У тебя порядка 80 гитар. Их так много, потому что ты их любишь как предметы искусства или потому что по-прежнему ищешь тот самый звук?
- Конечно, большинство – это коллекционные инструменты. Большая часть подарена разными музыкальными фирмами и производителями. Все-таки я только в «Арии» 35 лет, поэтому подарков набралось много, продавать их некрасиво. Покупаю я то, что необходимо для работы, или то, что мне нравится, как часть истории. Ну а поиски мифического звука – это проблема всех музыкантов. Она во все времена существовала. Я завидую тем людям, у которых одна или две гитары, и они говорят: «А мне нравится, я на ней всю жизнь играю». Я так не могу. У меня все время меняются задачи, меняются требования к инструментам. Я, конечно, могу сейчас взять в руки то, на чем играл 36 лет назад, но не испытываю от этого никакого удовольствия. Это все равно что пересесть на автомобиль 70-80-х годов - может быть, и красиво, но не функционально и не эргономично.
- Ты на всех гитарах поиграть успеваешь, или некоторые как предметы искусства хранятся?
- Да, некоторые висят как экспонаты на стене. А для игры нужно 10-15 инструментов. Они акустические, электрические, с разным количеством струн, с разными возможностями. Ну и потом они должны дублировать друг друга – вдруг струна порвется. Поэтому, когда я говорю, что для профессиональной работы нужно 10-15 гитар, это совсем немного и позволяет чувствовать себя комфортно. Так чтобы не ездить везде с одной и той же гитарой и не крутить ее отвертками с утра до ночи.
- Получается, сколько у тебя гитар во время гастролей?
- Обычно я вожу с собой три гитары. То есть одна и вторая – взаимозаменяемая, на случай если порвется струна или что-то еще случится. А третья просто резервная. Однажды я поехал на гастроли в Сибири. С собой у меня было две гитары. Рассуждал я так: у меня всегда будет с собой запасная. В первый же день у меня сломалась одна гитара так, что в Сибири восстановить ее было невозможно. И я понял, что восемь концертов буду играть на одной гитаре. То есть обрыв струны, батарейка или что-нибудь еще - и катастрофа. А если ты играешь, допустим, с симфоническим оркестром во Дворце спорта, нельзя же остановить концерт и сказать: «Миш, поговори там чего-нибудь в микрофон, я пойду разберусь с гитарой». Получается, что три гитары – это минимум.
- Организаторы не могут предоставить?
- Можно заказать, но дело в том, что инструменты – это такая личная штука, там много тонких настроек под себя. И тогда перед каждым концертом придется сидеть по полтора часа и доводить его до кондиции, делать тюнинг. Ну а потом тех инструментов, на которых я играю, очень мало в России, а у прокатных компаний вовсе нет.
«НЕВОЗМОЖНО ЗАКАЗАТЬ У АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ ГИТАРУ, КОТОРАЯ МНЕ НРАВИТСЯ»
- А тебе никогда не предлагали выпустить именной инструмент?
- Тань, это наша боль, всех российских музыкантов. К сожалению, для американских компаний, которые производят гитары, мы - всего лишь локальные эндорсеры и интересуем эти компании как гитаристы, которые работают в каком-то регионе в отдельно взятой стране. Если у компании есть имена топовых групп, их не интересуют музыканты второго эшелона, поэтому они ничего не хотят для нас делать. Единственный, кто делает для нас собственные инструменты, это отдельные мастера или небольшие бутиковые компании. Однажды компанией POP-MUSIC в сотрудничестве с японской компанией Aria PROM изготовили именные гитары – мою, Сергея Попова и Виталия Дубинина. Это была гитара для начинающих стоимостью примерно 200 долларов. А началось все с того, что мой друг, гитарный журналист Сергей Тынку позвонил мне и предложил сделать мою сигнатурную гитару. Я говорю: «Ты с ума сошел! Кто купит гитару Холстинина за 2 тысячи долларов, когда можно купить за те же деньги гитару самого Ван Халена? А он мне возражает: «Мы не будем делать дорогую эксклюзивную гитару, мы сделаем такую, которую папа подарит сыну на Новый год или день рождения и на которой он будет играть «Герой асфальта». И если ты сделаешь спецификацию, она будет еще внешне и внутренне соответствовать твоим «арийским» требованиям». Идея сработала! Профессиональный музыкант не будет покупать мою подписную гитару, потому что он захочет иметь свою или, как минимум, гитару Ричи Блэкмора или другого своего кумира. Но приходишь в магазин и видишь там среди гитар для начинающих знакомый инструмент - это, как я понимаю, гарантия качества. Мы потратили много сил, уговаривая японцев не снижать качество на 5 долларов, экономя на каких-то звукоснимателях. Решили: пусть будет дороже, мы не будем на этом экономить, иначе теряется смысл идеи. Люди купят эту гитару и скажут: «Она же не работает так, как надо».
- А гитару лично для себя по своим лекалам от какой-нибудь знаменитой фирмы не хочется?
- Конечно, я хотел бы заказать гитару у американской компании, которая мне нравится. Но это невозможно. В серию они запускать не будут, могут просто сделать мне одну модель. Поэтому я говорю, что это для нас боль, мы завидуем американским и европейским музыкантам, которые могут заключать договор с компанией. А мы, к сожалению, для них не представляем большого финансового интереса. У нас был смешной случай, когда я хотел купить одну запасную часть для своей гитары у компании Music Man. Через московского представителя они мне ответили, что не продают свои патентованные детали. Представитель попросил их сделать исключение для меня, дескать, речь идет о ведущей в российской рок-музыке группе, очень известном гитаристе. Пришел ответ: «Если вам так дорог этот гитарист, подарите ему пару гитар». Дело в том, что я сам могу подарить кому-нибудь Music Man, у меня их 15 штук (смеется). Мне нужна была именно пара комплектующих запасных частей. И тогда московский представитель Саша Лебедев сделал хитрый ход конем: он нашел на Яндекс-музыке, что на тот момент у Metallica 600 тысяч подписчиков, у Dream Theater – 15 тысяч, а у «Арии» - 500 тысяч. А эта компания как раз работает с Dream Theater. И он отправил им эту информацию. Тут же пришел ответ: «Не желает ли мистер Холстинин купить еще и золотые столбики для своих запчастей, а то, может, он забыл указать в заказе». Ну и зачем нужно было выламывать руки и говорить: «Мы не продаем патентованные вещи, только Dream Theater может на них играть»? Если уж ты стоишь на своем, то стой: Не продаю патентованные вещи, значит, не продаю. Никому не продаю, даже Ричи Блэкмору. А то получается, как только полмиллиона, то еще и золотые столбики в придачу.
«СЕЙЧАС ЦЕНЗУРЫ НЕТ, НО С ПЕСНЯМИ НАЧИНАЮТСЯ ПРОБЛЕМЫ»
- Еще лет двадцать назад было довольно трудно представить себе «Арию» с патриотическими песнями. Но на последних альбомах появились сначала «Атака мертвецов», а потом «Варяг». Почему вы решили обратиться к теме отечественной истории? И как ты считаешь: нынешний патриотический тренд в обществе – это перекос или возвращение к нормальному состоянию?
- Перекоса нет, это, конечно, возвращение. Я как-то посмотрел документальный фильм о «Варяге», из которого узнал очень много о его судьбе. Начал разбираться, и оказалось, что это очень интересная история, о которой вообще мало кто знает. Мы стараемся находить такие эпизоды, которые либо не освещены, либо забыты, потому что коммунисты придумывали своих героев, а те, что подвиги, которые были совершены за Родину, царя и Бога, их не интересовали. И «Варяг» был незаслуженно забыт.
Мы стараемся быть честными в первую очередь перед собой. Наша аудитория категоричная и бескомпромиссная. Они довольно молодые люди, и их очень трудно обмануть. Если ты будешь фальшивить и врать, погнавшись за модными тенденциями, они это быстро почувствуют. Для нас музыка уже давно стала инструментом самовыражения. Когда ты только начинаешь играть на гитаре, то пытаешься самоутвердиться, а сейчас для нас это самовыражение. Поэтому нам хочется донести свои мысли, сказать людям о том, что нас по-настоящему волнует. Когда-то мы были связаны цензурой, можно было петь песни только идеологически выдержанные, в 90-х уже можно было петь, о чем хочешь. Но потом появилась толерантность, и теперь мы не можем петь песни, которые могут каким-то образом задеть чувства тех или иных религиозных или национальных групп. Мы поняли, что эти темы лучше вообще не затрагивать, потому иначе получается бред. Когда я увидел, что в кинофильме «451 градус по Фаренгейту» Гая Монтэга играет негр, мне стало не по себе. Я выключил и никогда больше смотреть не буду. И не потому, что я не люблю негров, а потому что со стороны режиссера это величайшее кощунство. Гай Монтэг у Рэя Бредбери был белым, он ни в чем не виноват, за что его так? Давайте еще Сталина изобразим негром. Конечно, можно сказать, что Гай Монтэг – персонаж вымышленный. Может, и так, только я с 14 лет живу с этой книжкой на полке, и это часть моей жизни. Получается, что сейчас вроде бы и цензуры нет, но с песнями начинаются проблемы. При Советском Союзе, мне кажется, даже все честнее было: ничего нельзя, пой про любовь, спорт и мир во всем мире. А сейчас не поймешь, где, кому и что не понравится.
- А было такое, что вы написали песню, а потом отказались от какой-то части текста по этическим соображениям?
- Было. Я написал песню «Патриот» после событий в «Норд Осте». Эта трагедия затронула всех либо косвенно, либо прямо. Песня получилась несколько эмоциональная, но ведь я музыкант, а не политик. Когда мы написали припев, там были такие слова: «Кто не с нами, тот против нас». И мы долго спорили, можно ли пропустить такую фразу. В песне «Последний закат» были слова «вой чужой молитвы». Виталий Дубинин и Сергей Попов объяснили мне, что мы не можем петь такие слова, потому что получается, что чужая молитва – это вой, а значит, мы демонстрируем неуважение к чужой религии. И тогда мы изменили на «страшный вой молитвы», чтобы получилось, что она не чужая, а наша общая. И вот теперь над каждым словом приходится задумываться. Что поделать, если общество живет по таким законам.
- Ты, может быть, единственный на российской «тяжелой сцене», кто осилил труд Освальда Шпенглера «Закат Европы». На фоне последних событий – изменилось ли как-то твое отношение к этому труду? Шпенглер был прав или все-таки нет?
- Да я все время вспоминаю, как он был прав, и больше всего меня поражает, откуда он все это знал сто лет назад, как он мог предвидеть. Почему он говорил, что демократия – это власть мелких людишек? Почему считал, что цивилизация наша погибнет, и погибель придет с востока? Ничто же тогда не могло предвещать появление исламских террористов или столкновений. Он для меня как Эйнштейн, который на сто лет обогнал всех. Не скажу, что я досконально изучил его труд. Я много раз принимался читать эту книжку в разных местах и всегда поражался глубине его анализа и умению сравнить несравнимые вещи. Я вообще поражаюсь проницательным людям, у которых нестереотипное мышление, и они все подвергают сомнению. В этом плане меня всегда особенно потрясал Шпенглер.
- В песне «Дым без огня» есть слова: «Здравствуй, новый мир, где не помнят клятв. Каждый за себя, каждый в чем-то прав». Этот «новый мир» уже наступил?
- Конечно, он уже давно наступил. Да мне везет на пророческие песни (улыбается). Написал песню «Химера» еще 20 лет назад, когда еще никто не понимал, что такое исламский террор, еще через пять написал «Белый флаг» про города, которые сдались в плен без огня. А когда все стали об этом говорить, стало уже неинтересно. «Дым без огня» очень тяжело рождался. Ты знаешь, мало кто вообще понимает, о чем эта песня. У каждого человека с детства есть страшный сон, который преследует его. Кому-то снятся катаклизмы, кому-то, что он тонет. И вот парень боится заснуть, потому что ему каждую ночь снится страшный сон, и он боится остаться в этом кошмаре. Но когда просыпается, видит, вокруг все хорошо и замечательно. А потом он догадывается, что уже давно живет в этом новом мире. И когда там, в песне, вползает змей-повелитель на трон и начинает свой танец влажных тугих колец, Миша отказывался это петь, говорил, мол, это какая-то порнография. Я говорю: «Миша, ты правильно понимаешь, он имеет всю свою паству, и это даже можно называть конкретным словом, но ты его петь, конечно, не будешь». И что мы имеем сейчас? Что происходит у нас в России через год после написания песни? Вспоминается классик: «Как подкову кует за указом указ», помнишь? («Мы живем, под собою не чуя страны» — стихотворение Осипа Мандельштама – Ред.). Как откроешь интернет – вышел новый указ. То туда не ходи, то тут не стой.
- Как думаешь, почему этот новый мир оказался жизнеспособней старого мира?
- Почему мы к этому пришли. Опять же если вспомнить Шпенглера, можно сказать, что цивилизация наша состарилась, и она больше не хочет бороться. И еще вся эта нелегальная миграция. В детстве я смотрел фильмы о том, как границу пересекали нелегальные мигранты. И тогда их называли шпионами. Их ловили пограничники, потом их публично судили, сажали в тюрьму. А сейчас произошла подмена понятий. Мигранты хотят жить на территории России, а не в России по нашим законам.
Общество потребления сместило акценты в сознании людей. Если раньше люди были готовы жертвовать многим ради идеи, то теперь они думают: Ради чего? Я выступлю против, и все - моя карьера закончится.
«МЕНЯ ЗАНОСИТ В ТЕМЫ, КОТОРЫЕ НЕ МОГУТ БЫТЬ ХИТАМИ»
- Однажды в интервью ты рассказал о поклоннике группы, который связал песни «Колизей», «Черная легенда» и «Бегущий человек» в одну трилогию о бесчеловечности толпы. Нет желания продолжить тему?
- Они как-то появляются стихийно. Я даже не думал о том, что все три песни на одну тему написаны. О бесчеловечности толпы, ее зомбировании, о том, как легко люди поддаются. Мы, пока писали «Черную легенду», изучили историю инквизиции и выяснили, что она была везде разная. Оказывается, во Франции действительно ловили и сжигали женщин, а в Испании - нет, испанцы любили свою инквизицию. То есть казненная девушка – это как раз нехарактерный случай. Было всего 7 процентов приговоров, которые заканчивались сожжением. Да и скрыться тогда было довольно просто. Ни паспортов, ни фотографий, подстригся, перекрасился, уехал в другую деревню, назвался другим именем – там уже никто не найдет. Почему же тогда в Испании сожгли девушку за танец? Когда мы с Игорем Лобановым дописывали текст песни, то поняли, что танец фламенко был запрещен в Испании как вражеский, чужеродный. Его танцевали цыгане на смешанную цыгано-арабскую музыку. А для кельтов – настоящих испанцев - вот эти сарацины, иудеи, цыгане были пришлыми завоевателями. И они просто очищали свою нацию, свою кровь от ига. Почему песня называется «Черная легенда»? Есть такое понятие «черная легенда», оно появилось, после того как могущество Испании стало поперек горла Англии и Голландии. И они решили разрушить его, обвиняя Испанию в том, что это дикий народ, они мучают индейцев, устраивают геноцид Америки и уничтожают свое собственное население. На самом деле это была всего лишь борьба за чистоту веры. Пока я в течение пяти лет писал эту песню, узнал много всяких подробностей.
- Пять лет на песню… И задумки все глубокие, сложные, при том, что такие песни априори не являются мейнстримом.
- Не знаю, заносит меня в последнее время в темы, которые не могут быть хитами: «Трудно быть богом», «Дым без огня». Вот так говоришь себе: «Напиши простую песню». Нет, не получается уже. Вот откуда родилась песня «Трудно быть богом»? Я долго думал: раньше на войне были синие и красные погоны, были немцы, были русские, и понятно, кто враг, а кто свой. А современная война ведется, как правило, на территории своего государства. Идет человек в кроссовках, в тренировочных штанах с автоматом. Его ранили или у него патроны кончились, он бросил автомат, и вот он уже гражданский. Получается, что между мирным и вооруженным человеком очень тонкая грань. И если в этот момент его настигает пуля – все, ты убил жителя своей страны, и это была не война. Я спрашиваю ребят: «Как вы воюете? Ведь в пылу сражения счет идет на секунды и некогда раздумывать». Они говорят: «Нам приходится брать на себя божественную функцию. Ведь ты не позвонишь генералу и не скажешь: «Товарищ генерал, вот я тут держу на мушке женщину. Она то ли беременная, то ли у нее взрывчатка под хиджабом, она бежит к нам и кричит «Помогите!» Мне стрелять или подождать? Потому что сейчас либо будет взрыв и все погибнут, либо она действительно пытается спастись бегством». По словам военных, это единственное, что мешает служить, потому что каждый свой выстрел приходится обдумывать, а времени на обдумывание нет - люди могут погибнуть. Я подумал и написал песню, мне кажется, правильно осветил проблему.
- К написанию песни «Варяг» подход был еще более тщательный, как я понимаю. Ты даже музей в его честь посещал, чтобы проникнуться темой.
- Да, в Тульской области 16 лет назад к 100-летию «Варяга» один местный меценат построил исторический музей, посвященный этому крейсеру. Оригинальное сооружение, с иллюминаторами. И я там побывал, познакомился с директором музея, сходил на братскую могилу моряков. Вообще это песня не о «Варяге», а о несправедливости. Самому передовому кораблю, флагману российского флота удалось поучаствовать только в одном бою, где он вышел один против 14 кораблей и геройски погиб. А дальше началась свистопляска. Его подняли японцы, он был 8 лет в плену, на нем учили воевать молодых самураев. Затем его выкупили и отправили на переделку в Англию. Когда крейсер восстановили, случилась революция, и коммунисты сказали, что им символ царской России не нужен. Дальше его купили для переплавки немцы, но прибыли так и не получили. В 1925 году во время буксировки «Варяг» затонул около берегов Шотландии и лежит там сто лет никому не нужный. Вот я поставил себя на место корабля. Я готов защищать родину, я в первом бою совершил подвиг, затонул, плен, снова затонул, не нужен своему государству. И только одна песня, которая была за сто лет написана, сочинена австрийским поэтом - «Врагу не сдается наш гордый «Варяг». И все!
- «Ария» – единственная группа, которая так глубоко копает.
- Зато и нашим слушателям есть, куда копать. В этом наша самая главная заслуга, что люди задумались, почитали, потом перенесли эту историю на человеческое общество и поняли, что бывает вселенская несправедливость. Если бы корабль был живым существом, он был бы, наверное, самым несчастным и несправедливо забытым.
- А тем временем, пока вы ищете нетривиальные сюжеты, слушателя пичкают песнями весьма сомнительного содержания. Вот недавно по радио слышала песню про девочку, которая любит мефедрон. В такие моменты думается, что, может, цензура была и не так плоха.
- С цензурой вопрос спорный. Во-первых, а судьи кто? А во-вторых, смотря, какие цели преследует цензура. Если она борется с какой-то нецензурной лексикой или пропагандой наркомании – это здорово. А если у нее политические цели? О том, о чем ты говоришь, петь можно, а о патриотизме и национализме – нельзя. То есть нельзя воспитывать человека, которые имеет корни и крепко стоит на своей земле. Напротив, должны быть аморфные общеевропейские ценности и общеевропейский дом. После очередного теракта в Европе одна бабушка спросила: «Что это за ценности такие, ради которых нас убивают?» Меня мама учила, что за забором улица, там все чужие и туда нельзя. А у нас рядом жили алкоголики, и у них дети шастали по всему поселку. Я спрашивал у мамы, почему им везде можно, а мне нельзя. А когда я уже стал взрослым, прочитал одно исследование о том, что такие вот люди мира как раз происходят из семей, где все позволено. А патриоты своей родины, из которых потом получаются националисты, растут в семьях, где как раз строгое воспитание, где ничего нельзя. Но такие сейчас невыгодны, потому что они мешают бизнесу, геополитике, потому что важно, чтобы ни у кого не было предков, национальных традиций и ценностей, самоидентификации.
«МЫ ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ ПУБЛИКА ХОДИЛА НЕ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА В ГРУППЕ»
- В группе «Ария» нет явного лидера – основной свет падает на вас с Виталием. Почему сложилось именно так?
- Мы стремились сделать группу без явного лидера. Даже гитаристы раньше делились так: один на ритм-гитару, другой – на соло, то есть один лидер, а второй - аккомпаниатор. Нам это всегда не нравилось. Хотелось сделать команду, которая бы работала в равных условиях и где каждый брал бы на себя равную часть обязанностей. Вокалист является рупором идей всей группы сразу, ему проще в этом плане, и он более понятен, чем гитарист. Как, помнишь, «скрипач не нужен» (фраза из фильма «Кин-дза-дза»)? Эту реплику я помню всю свою жизнь, потому что нужно как-то преодолевать манию величия. Когда тебе хочется сыграть соло на 45 секунд, ты должен отдавать себе отчет, что это, может быть, не всем будет интересно. Лучше его вполовину сократить. У нас гитаристы всегда играли равное количество соло, равное количество материала. И басист у нас поющий и композитор, и всегда полон идей. Насколько могли, мы сделали так, чтобы группа была интересной, чтобы ходили не на одного человека. Вот Блэкмор в этом плане красавец: он после каждых двух-трех пластинок, а иногда и после одной менял вокалиста. Я понял: если бы у него всю жизнь был один вокалист, как Кипелов, он бы стал богом и все - «скрипач не нужен». А что мы тут имеем? Мы имеем Ричи Блэкмора, загадочного гитариста в черном с гитарой, и вокруг много маленьких вокалистов, которые приходят и уходят. Вокалистов он менял специально, потому что какой-то веской причиной расставаться с ними не было. Даже в Deep Purple Гиллан, который спел рок-оперу «Иисус Христос – суперзвезда» и сразу стал весомее, чем вся группа, тут же был выгнан и заменен. Еще на нас повлияла новая волна британского металла – Judas Priest, Iron Maiden – группы, в которых не было явного лидера, поэтому было интересно.
- Володь, если группа, где каждый музыкант – самодостаточная личность, окажется в ситуации, которая описывается в рассказе «Френсис Спейт», кого съедят первым?
- Хороший вопрос (смеется). Мне кажется, Мишу съесть было бы нельзя, потому что он вокалист. Кто тогда будет петь? Я вот могу при случае поиграть на бас-гитаре, а Попов у нас может даже побарабанить. Знаешь, есть такой анекдот: «В совхозе судят тракториста за то, что он трактор в болоте утопил. Встает председатель и говорит: «Ну что будем с ним делать, товарищи? Может, строгий выговор ему сделаем?» Народ: «Так два уже было, третий нельзя – увольнять придется». Встает кузнец и говорит: «А давайте я ему врежу как следует!» Народ: «Да ты что, убьешь его, тракторист-то у нас один. Что мы
потом без него делать будем?» Все сели, задумались. Кузнец опять встает и говорит: «А давайте я конюху врежу, у нас их все равно двое».
- Намек понятен…
- Получается, что придется съесть одного из гитаристов, потому что их двое.
- Миша на этот вопрос ответил так же.
- Видишь, скрипач не нужен. Если одна и та же мысль пришла сразу в две головы, значит, она лежит на поверхности.
«КАК ПОЯВИЛСЯ ИНТЕРНЕТ, ТАК ФАНАТЫ У СТУДИИ И ВО ДВОРЕ ДЕЖУРИТЬ ПЕРЕСТАЛИ»
- Степень популярности группы когда-нибудь имела для вас значение? Если интерес падал, вы пытались его искусственно усилить?
- Да все очень просто: надо писать хорошие песни. Знаешь, я думаю, в чем секрет великих групп, как Pink Floyd? Они какой-то пиар делали себе? Нет. И я думаю, что они уже лет 40 не вкладывали деньги в рекламную кампанию. Как ты не рекламируй свое искусство, если оно пустое, то не приживется. Если вложить большие деньги, какое-то время популярность продержится, а потом снова нужны вливания. Пластинки раньше были пиратские, да и скачивание из интернета в других странах, может, и приносит прибыль, а у нас это только-только начинает регламентироваться. Мало кто покупает музыку, большинство просто скачивает. Один человек написал нам однажды: «Я бы заплатил за ваш DVD, но 500 рублей – это много. А 100 рублей было бы не жалко». Что я должен был ему ответить? Что мы потратили столько-то денег на продакшн-концерты, столько-то на запись, столько-то на сведение, столько-то на съемочную группу, на монтаж, обложку. Ну и сами музыканты должны на что-то жить. Мы все-таки группа счастливых людей – играем любимую музыку и за это получаем деньги. Большинство коллективов, к сожалению, этим похвастаться не может, они должны где-то еще зарабатывать. Но с другой стороны, группа, которая собирала стадионы и продавала миллионы пластинок, могла бы и получить какие-то деньги за это. А так, при коммунистах нам платили копейки, потом было пиратство. И сейчас цены на билеты у нас довольно демократичные. Если наша аудитория не может платить по 100 долларов за билет, приходится играть за 20. Если бы мы не были самыми большими фанатами группы «Ария», то, может, и думали, как заработать больше денег, как устроить скандал или организовать пиар-акцию. Но мы хотим остаться честными перед собой и делать то, что мы должны. А уж посадят ли нас за это в тюрьму или заплатят какие-то большие деньги, это уже второй вопрос. Это я к тому, что было время, когда наша деятельность была под статьей, нас могли посадить за то, что мы получили деньги за концерт. Лешка Романов признался, что получил деньги за концерт, и просидел 9 месяцев в тюрьме. Остальные сказали, что не получали, и их отпустили.
- Когда-то вы активно отвечали на вопросы поклонников на сайте. Теперь почти перестали это делать. Почему?
- Сайты сейчас редко кто посещает, все общение перекочевало в соцсети. У кого-то оно происходит оно в Фейсбуке, у кого-то – во ВКонтакте - очень много каналов появилось. Поклонники нам пишут в группе, мы отвечаем им. У каждого из нас попутно есть еще и своя группа, где мы тоже общаемся. Когда присылают интересные вопросы, не можешь не ответить. И потом думаешь, зачем я полтора час потратил на разговоры, когда у меня работа стоит. Но действительно тут можно приобрести хороших друзей или, по крайней мере, приятелей.
- Михаил не раз мне рассказывал, что страдает от чрезмерного внимания фанатов и особенно поклонниц. А как у тебя складывались по жизни отношения с ценительницами творчества?
- Миша у нас молодой, он вокалист, секс-символ. А мы-то с Дубининым вряд ли интересуем поклонниц как объект преследования. По молодости были случаи: и в подъезде ночевали, и преследовали. Двадцать лет назад мы приходили на студию, а на ступеньках уже ждут человек пять-семь. Хотели пообщаться, сфотографироваться, взять автографы. Приезжаешь домой – у подъезда тоже сидят человека три. Самые сумасшедшие по несколько дней в подъезде сидели. Мне в этом плане еще повезло. А вот Кипелову доставалось сильно - такова доля вокалистов. А сейчас, с появлением соцсетей, все стало спокойнее, если у тебя есть компьютер, ты можешь задать вопрос Холстинину, Дубинину, в любое время или в группу прийти и высказаться. Вот как интернет появился, так люди у студии и во дворе дежурить перестали.
«В МОЛОДОСТИ Я БЫЛ ПАРЕНЬ С МАГНИТОФОНОМ»
- У Ницше есть такое высказывание: «Без музыки жизнь была бы заблуждением». Ты согласен с этим? На что музыка открывает людям глаза?
- Знаешь, для меня искусство делится на несколько частей. Литература, например, очень тесно связано с человеческой жизнью, потому что мы описываем конкретными словами, образами то, что с нами происходит. И приведенные в книгах ситуации очень легко примерить на себя. В живописи уже все не так просто: с одной стороны, картинки, а с другой, есть импрессионизм, сюрреализм, где художники пытаются передать то, чего не видно глазу. А музыка - это особенный вид искусства, он абсолютно абстрактный и не имеет никакой связи с реальной жизнью. В природе никогда не бывает гармонически организованных звуков – интервалов, гармоний аккордов. Говорят, что есть ритмика дождя. Нет там ничего – хаос сплошной. Или пение птиц. Они поют совершенно случайные ноты. А вот откуда взялась музыка и почему большая терция вызывает ощущение радости, а малая – грусти? Это какой-то мощный тайный ключ, который непосредственно воздействует на сознание, психику человека. И, конечно, он может мотивировать и направлять гораздо быстрее, чем любое другое искусство. Такое у меня мнение. Может быть, оно спорное, может, самовлюбленное в свою профессию. Можно не читать книг, можно быть слепым и не ходить в музей, а музыка – хочешь или нет - тебя достанет из любого окна, телефона, телевизора. Я в детстве и молодости не расставался с музыкой. Тогда же не было таких наушников, как сейчас, и приходилось носить с собой магнитофон на плече или под мышкой. А мне все время не хватало, мне все время надо было слушать. Я еду, например, на занятия в институте, в электричке все равно сесть некуда, поэтому можно выйти в тамбур и слушать там свой любимый Deep Purple. И пока ты доехал до института, уже одну пластинку прослушал. Информации не хватало, надо было расти над собой. На лекции нельзя слушать музыку, когда спишь – тоже, поэтому я был парень с магнитофоном.
- А сейчас в наушниках и с телефоном?
- Не-не-не. Постепенно все стало на свои места. Сейчас я редко слушаю музыку, только отдельные группы, которые могут сказать мне что-то новое, у которых я могу чему-то научиться, или они меня мотивируют на что-то. Трудно слушать группы, у которых ты по первому аккорду знаешь, какой будет последний. А в основном посвящаю время своей музыке.
- Даже те, кто никогда не слушал рок, знают лозунг рокеров «Секс, наркотики, рок-н-ролл». Многие считают, что это неотъемлемые атрибуты жизни рок-звезд. Как это преломляется на российскую рок-музыку? Вы прошли все испытания?
- Очень просто. У нас в группе никогда не было наркоманов, были только алкоголики (смеется). Но собирались мы только после работы. Выходя на сцену, мы хотели быть максимально сконцентрированными на своих партиях и своей музыке. Когда ты выпил перед концертом, то даже гитару уже трудно настроить. И поэтому если ты употребляешь какие-то наркотики или пьешь виски во время записи альбома, то надо к компакт-диску прикладывать дозу, чтобы слушатель проникся, оказавшись в таком же состоянии, и понял, что ты хотел сказать. Мне кажется, этот лозунг во многом надуман и идет от артистов, которых я не люблю: Джимми Хендрикс, Дженис Джоплин, которые эпатировали публику. Для меня такие группы, как Jethro Tull, или Deep Purple или Pink Floyd, которые по 50 лет на сцене, или The Rolling Stones, которым далеко за 70, а они выглядят не в пример лучше многих молодых артистов. А в 73 году я читал в журнале «Крокодил», что эти музыканты спились, искололись, и им осталось жить совсем немного. Я недавно видел интервью со своим любимым гитаристом Китом Ричардсом, ему уже за 70, а он энергичен, полон юмора, до сих пор прекрасно играет свои песни на гитаре. Будь он поклонником секса, наркотиков и рок-н-ролла в такой степени, как это им приписывается, вряд ли бы дожил до стольких лет. Я знаю много людей, которые стали наркоманами. Они производят очень унылое впечатление. Наркотики сокращают жизнь и в особенности мыслящих творческих людей. Это только кажется, что они открывают горизонты и позволяют написать гениальную песню или сыграть что-то необыкновенное – ничего такого не происходит. Поэтому я считаю, что все-таки большинство музыкантов никогда не были наркоманами и алкоголиками. А мы, слава богу, наркотиков никогда не видели, потому что в Советском Союзе это было невозможно: если у тебя в группе есть наркоман и он попадется на границе, то вся группа будет расформирована. И еще нам всегда нравился здоровый образ жизни. Мы, конечно, не увлекались диетами или вегетарианством, просто во главу угла всегда ставили музыку и свою работу. К тому же у нас всегда была жесткая дисциплина. Так было заведено с самого начала. Например, у нас никто не опаздывает. Все приезжают минут за 15 до репетиции или выходят к автобусу из гостиницы минут за 10. Нам кажется, что опоздать на выход – это неуважение к своим коллегам. На самом деле у нас нет никаких штрафов. Когда новенький приходит в группу, он видит, что здесь никто не опаздывает. И если на репетицию в 13 часов он приходит минута в минуту или даже без одной минуты час, на него смотрят косо: «Мы уже 10 минут все тут сидим, а ты где шляешься?» С вокалистами такая проблема возникает часто. Но с Мишей нам повезло, он очень собранный, ответственный, серьезный, никогда ничего не забывает.
- Ты всегда стоишь на сцене с полуулыбкой, немного отстраненный от внешнего мира. И кажется, что если сейчас все исчезнет вокруг, Холстинин все равно будет играть.
- Я просто люблю все делать основательно, перфекционизм мешает, сосредоточенность на том, что ты делаешь. Все время трудно привыкнуть, что концерт – это еще и шоу. Я всегда завидую своим кумирам, которые не бегали по сцене, они просто играли свою музыку. Мне некомфортно, когда меня заставляют надевать костюмы и выполнять какие-то хореографические па на сцене, изображать из себя героев. Понятно, что сегодня трудно обойтись без шоу, без продакшна, главное, чтобы самим при этом не выглядеть клоунами, главное – не потерять музыку при этом. Наверное, должен быть разумный баланс между зрелищем и музыкой. Я поражаюсь, например, как Миша не забыл слова, летая «под куполом цирка», там достаточно сложные произведения с большим количеством текста. Я бы туда вообще ни за что не полез.
«ЕСЛИ ПИШЕШЬ МЕДЛЕННУЮ ПЕСНЮ, ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ НЕ ХУЖЕ, ЧЕМ «ОСКОЛОК ЛЬДА»
- Общалась недавно с основателями «Ленинградского рок-клуба» о том, чем от них отличались московские рокеры. Они вспоминают, что Москва приезжала обычно жирная, упакованная, у столичных групп была техника, им не приходилось воровать динамики из кинотеатров и заводов, но, с другой стороны цензура в Москве была строже и не пропускала никакой крамолы.
- Так и было всегда. Питерцы говорили: «Для нас важно, что играть и о чем петь», а для москвичей было важно, как играть и на чем. То есть их устраивали плохие ненастроенные гитары, это было неважно. Главное, есть ли тебе что сказать. И к слову, в 70-80-х годах в Москве среди публики, которая считала себя интеллектуальной, были очень популярны имена именно питерцев. А из москвичей все, кроме «Машины времени», вызывали только улыбку. Да, я знал наизусть все альбомы Гребенщикова, Майка Науменко, играл их на гитаре во дворе. Почему-то не приходило в голову играть песни «Веселых ребят» или «Голубых гитар». Я был, кстати, в возрасте 14 лет на концерте «Голубых гитар», а в фойе играла тогда еще неизвестная «Машина времени». Мы слушали и не хотели уходить из фойе в зал. А в конце концерта, не дослушав последнюю песню, побежали первыми в буфет в надежде, что мы сейчас еще раз послушаем эту группу. А их уже не было. В «Ленинградском рок-клубе», конечно, не все были самородки, но перевес чувствовался и до сих пор чувствуется.
- И все же почему так?
- Напрашивается вывод, что Питер – это культурная столица России. Наверное, есть все-таки в Питере более глубокие корни и традиции, чем в Москве. Потому что Москва - это мегаполис, где не так много коренного населения и очень много приезжих. Если в Питере был рок-клуб, то в Москве не было как такового движения, которое бы сплотило ребят. Мы, например, вообще были далеки от эстрады и клубов. Меня всегда интересовало, в первую очередь, как играть и на чем. Когда я в 13 лет услышал Ричи Блэкмора, я сразу и навсегда понял, что я буду делать в жизни и как. А поскольку я не поэт и мне в голову не приходили никакие строчки, то я пытался играть на гитаре, как они – Deep Purple,Pink Floyd и сочинять песни. А с текстами была проблема: то, что я сам придумывал, не нравилось ни мне самому, ни остальным нашим музыкантам. Может быть, надо было продолжать писать самим – научились бы рано или поздно. Но мы как-то сразу возложили все на профессионалов, на Риту Пушкину, Сашу Елина и успокоились. У них хорошо получается. Хотя иногда приходится переписывать текст по 6-7 раз. У нас все равно Гребенщикова нет в группе (смеется). Для меня это один из лучших поэтов в России, после Высоцкого, конечно.
Но я знаю, что многие музыканты совершенно равнодушно относятся к текстам песен. Им кажется, что они над этим работают, но, когда читаешь, стыдно становится – такой испанский стыд.
- Твоему детищу – группе «Ария» - 35 лет. Если бы тебя попросили рассказать о нем, что бы ты сказал? Этот ребенок получился удачным?
- И да, и нет. С одной стороны, я испытываю гордость за то, что многое из задуманного получилось. Особенно когда встречаю людей, которые моложе в три раза и слушают твои песни, хотя мы не поем на их языке. С другой, все время присутствует неудовлетворенность и мысли о том, что самая лучшая песня еще не написана, что есть задумки, которые еще не реализованы, потому что лень или не получилось, или некогда. Я думаю, что конечно, можно, окидывая взглядом то, что сделано, сказать, что мы смогли стать частью российской сцены и русской культуры и испытывать от этого самоудовлетворение. Но все время точит червячок, что это не конец и надо успеть написать свою самую лучшую песню.
Закончился альбом, целый год ты про гитару не вспоминал, и вдруг появилась песня. Ты думаешь: «Откуда это? Зачем? Надо же теперь что-то делать». Сидишь две недели у компьютера, доделываешь ее до конца, потом выясняется, что что-то не получилось, и надо опять все заново. Почему рок-группы в самом начале своего пути выпускают новые альбомы каждый год, а группа, которой 15-20 лет, делает перерыв по 2-3 года? А потому что трудно планку удержать, каждый раз нужно делать что-то не хуже, чем предыдущий альбом. И если первый альбом может быть любой, второй в принципе тоже, можно даже стиль поискать, то через 35 лет это уже не прокатит. Если ты пишешь медленную песню, то понимаешь, что она должна быть не хуже, чем «Осколок льда» или «Штиль». А темы зачастую уже исчерпаны. И то же самое касается музыкальных составляющих. Иногда находишь какие-то повторы в своих песнях – никуда от этого не денешься. Дай бог, чтобы не было похоже на какой-нибудь Iron Maiden. Правда, ребята подскажут, со стороны же виднее. У нас так часто бывает, кто-то принес музыку, а мы говорим: «Ты это уже приносил, мы это даже уже записали» (смеется).
- Как ты сам себя оцениваешь, ты уже достиг некого предела? Или есть еще что-то, чему бы хотелось научиться?
- Конечно, я продолжаю учиться. Я не только слушаю других музыкантов, но и пытаюсь проанализировать, что они делают, и чему-то у них научиться. Иногда даже в совершенно неожиданных местах. Я играю на мандолине и несколько лет потратил на изучение американской музыки блюграсс, отдаленно похожей на кантри, которая играется на мандолине, банджо, на гитаре. У них совсем другое мышление - гармоническое, мелодическое, и я там научился некоторым приемам. Учиться всегда надо, потому что все время видишь свои ошибки. Слушаешь свои старые песни и замечаешь ошибки, которые допустил, и понимаешь, что можно было сделать лучше. И это очень раздражает, поэтому я стараюсь не слушать. Вот, например, вижу, что «Героя асфальта» можно было сыграть поритмичнее. Каждая новая песня все время наталкивает тебя на то, что это мы уже играли, это мы уже писали, это мы уже использовали. И пытаешься найти какой-то новый путь. Когда получается, слушаешь с удовольствием и думаешь: «Да, такая песня не могла появиться 20 лет назад». А теперь нужно сделать еще лучше. Написал недавно песню, а там припев напоминает припев «Варяга» и «Колизея». Но у этих песен все-таки разные припевы. А вот сейчас появилась еще одна, и я так чувствую, что вступление, основная часть – это новое что-то, а припев этот я мог написать и 20 лет назад. И у меня диссонанс, я понимаю, что надо припев радикально переделывать.
- То есть сейчас пишутся новые песни?
- Да они пишутся все время. Просто рано или поздно что-то такое происходит, и начинаешь либо гитару новую покупать, либо песню писать (смеется). И то, и другое - это болезнь, от которой нельзя избавиться.
Татьяна БАДАЛОВА.
ИЗ ПЕРВЫХ УСТ
ПОЧЕМУ ГРУППА «АРИЯ» ТАК ЛЮБИТ ЖУРНАЛИСТОВ?
- Мы очень любим журналистов, которые не знают нас и просто отрабатывают задание. Приходит человек и говорит: «Разговаривайте со мной так, будто я ничего не знаю об «Арии». Почему-то они считают, что это такая удачная уловка. А еще мы обожаем отвечать на вопросы таких журналистов. Они спрашивают: «Вы какую музыку слушаете?» Мы говорим: «Очень любим Ван Клиберна». Помнишь, как в «Операции Ы» Шурик спрашивает у Дуба: Ты что слушаешь?» - «Ван Клиберна, иди отсюда». А потом наши фанаты читают и говорят: «Что они несут? Какой Ван Клиберн?»
Как-то в Прибалтике у меня брали интервью и спросили: «Какую музыку вы любите?» Я говорю: «Я много чего люблю. Проще сказать, что я не люблю: джаз, рэп не люблю». Выходит статья: «Какую музыку вы любите? – Я много какую музыку люблю, особенно джаз, рэп».
Однажды в Саратове после концерта пришла длинноногая девушка, в мини-юбке, с блокнотиком и сказала, что ей надо взять интервью у нас. Было понятно, что она ничего не знает о нашей группе. А у нас на подхвате был один местный парень от организаторов. И мы ей говорим: «Вот это наш продюсер, он вам сейчас все расскажет. Мы пока после концерта переодеваемся и потом дополним, если что». И они начинают разговаривать, причем оба говорят с акцентом и не замечают этого. Она его спрашивает: «Ну как вам на концерте в Саратове?» Он ей отвечает: «Ну провинция есть провинция. Что взять?» Мы держимся из всех сил, чтобы не рассмеяться. Она начинает его расспрашивать: «Над чем вы сейчас работаете?» Он говорит: «О, мы сейчас пишем большой двойной альбом про реку Волгу. Вы же знаете, Волга – это великая русская река, и давно пора было это сделать». И девушка сидит и все в блокнотик записывает. У нас до этого были гастроли по Греции, и он давай ей рассказывать, как мы ездили в Грецию, хотя он-то с нами не был. Никогда там не был и вообще познакомился два дня назад… После такого как он минут двадцать ей отвечал, мы говорим: «А нам-то надо что-то добавить?» Нет, говорит, спасибо, мне информации достаточно.
А ЕЩЕ БЫЛ СЛУЧАЙ
- «Наше радио» крутило мою песню «Колизей», и она в их хит-параде заняла первое место. И когда был издан диск «Хиты нашего радио», мне позвонили и сказали: «Вот мы вашу замечательную песню издаем и должны вам заплатить гонорар 20 долларов». Кто им сказал, что это стоит 20 долларов? А тогда еще не было кредитных карточек.
Дальше такой диалог:
- Вы можете приехать к нам в офис и получить эти деньги в любое удобное для вас время.
- Хорошо, я завтра вечером приеду.
- Нет, в воскресенье вечером мы не работаем.
- Тогда днем.
- Нет, днем тоже не выйдет.
- А кода же можно?
- В будние дни, но лучше до пяти вечера, пока бухгалтерия работает.
В итоге я не стал я получить эти 20 долларов. Доллар тогда 30 рублей стоил – за 500 рублей куда-то ехать?
Фото Евгения Стукалина.
Интервью других участников группы:
Михаил Житняков http://proza.ru/2020/02/25/2043
Сергей Попов http://proza.ru/2020/08/23/201
Максим Удалов http://proza.ru/2020/09/13/1481