Бар верста. теплые росы

Бар ВЕРСТА. Теплые росы

Поздний вечер наступил как-то вдруг. Вот только что закатное солнце гладило долгими тенями трассу и парковку перед баром, пробиралось в окна и полнило зал своим рыжим теплом, обещая скорый покой. И вдруг за этими окнами кромешная тьма, иссиня-черная от света фонаря над входом, и никакого покоя не ожидается. Слишком насторожена эта темнота, слишком жива. Каждый раз, когда мимо проносится машина, расплескивая тьму светом фар, я внутренне выдыхаю с облегчением - все же не один. Каждая такая машина как случайный посланец из той жизни, которая была до ночи. Она уносится, моргнув стопами на повороте, и ты опять один с ночью, и уютный и без того бар кажется еще уютнее.
Какая все-таки разная бывает темнота. Я когда жил в городе, не обращал на темноту внимания. Она просто была частью пейзажа, пронизанной огнями реклам и светом чужих окон, огоньками недокуренных сигарет и мерцанием смартфонов, мягко зовущими витринами и агрессивным светом фар. Я в городе очень редко видел звезды. Это называется световой шум, когда из-за разного освещения ты не видишь неба, не чувствуешь космос. В последние годы у меня появилась привычка наглухо задраивать окна перед сном, прятать телефон под подушку, окружать себя полной темнотой. Только так получалось засыпать. Иногда засыпал  под утро, когда вдруг начинал различать очертания предметов в комнате. Я злился на то, что бездарно потратил время на ожидание сна и от этого не засыпал еще дольше. Иной раз я раздергивал шторы и долго вглядывался в чужие окна, пытался почувствовать хоть чью-то еще жизнь. Меня всегда завораживали чужие окна. Смотришь в такое окно, и будто проживаешь кусочек чужой жизни, прикасаешься к чему-то почти запретному. Помню, в детстве приезжал к бабушке, которая жила в панельной девятиэтажке, и ночами напролет смотрел на окна точно такой же девятиэтажки, стоящей напротив. Мне тогда хорошо мечталось.
А еще помню, как отец впервые вывез меня на природу с ночевкой. Я тогда очень удивлялся, глядя в бездонное небо, усыпанное звездами, а отец рассказывал, что каждая звезда это чье-то солнце. И наверняка там, в этом огромном величии живет еще кто-то, и так же смотрит в космос, лежа на спине в мягкой траве. Эта темнота меня не пугала, потому что она была частью этого прекрасного космоса.
Однажды пацаны заперли меня в подвале, и та темнота меня напугала. Я не видел абсолютно ничего, я чувствовал себя беспомощным, я вдруг потерялся, потерял себя в этой тьме. Одно из самых моих страшных воспоминаний.
Когда переехал в деревню, я перестал задергивать шторы и ждать сна, здесь сон приходит вместе с ночью, так заведено. Но я все равно нарушил это правило, я по ночам работаю. Сегодня тоже. Съездил, наконец, в город, закрыл вопросы с налоговой, с приятелями повидался. Поймал себя на том, что старался побыстрее все завершить и вернуться сюда, в мой бар, к моим гостям.
Сегодня весь день было немноголюдно, основная масса машин проносилась мимо. Поэтому ребят я отпустил домой пораньше, дел по хозяйству у всех накопилось немало, а сам привычно занялся наведением порядка в зале после дневной работы. Протер столы, вымыл пол, прошелся тряпкой по окнам, начисто вымел сцену. Закончив с уборкой, закрыл дверь на замок и отправился варить кофе. Привез из города новый сорт, мне его нахваливал один наш постоянный гость, страстный любитель хорошего кофе. Варка нового кофе всегда эксперимент с множеством неизвестных, поэтому с первого раза никогда нельзя определить, нравится он тебе или нет. Поваришь его неделю в разных вариациях, попробуешь с сигаретой и без, с солью и без, с коньяком и без оного, и только тогда решай, жить ему на твоей кухне или быть подаренным кому-нибудь. Так что впереди у меня неделя нового вкуса, неделя ожиданий и волнений. Посмотрел на часы – десять. А у меня полное ощущение полночи. У полночи особенные ощущения, момент перехода из одного дня в другой, какое-то освобождение вперемешку с огорчением от потери еще одного жизненного отрезка. Глупости, конечно, но я полночь всегда нутром чувствую. А сегодня вот ошибся, бывает. Кофе пах изумительно, и я поспешил в зал, снимать пробу. Приглушил свет и устроился у окна, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь. Сегодня хотелось тишины, я даже музыку выключил. В полной тишине было слышно только, как где-то вдалеке ровно гудит двигатель фуры и шумят по асфальту исхоженные покрышки. 
Я сделал маленький глоток кофе, прислушался к ощущениям. Хороший кофе, но пока не более того. Надо к нему привыкнуть, чтобы начать разбирать привкусы и оттенки…
Сначала я увидел неясные блики, скользнувшие по асфальту, и только потом услышал низкий рык мощного двигателя. В этих краях только один автомобиль умел так звучать. Я поднялся и пошел отпирать дверь. Вышел на улицу, вдохнул до темных кругов перед глазами пропитанный тайгой воздух… В голову мне пришла отличная идея, и я быстро вернулся в зал. Взял еще одну кофейную чашку, налил в нее горячий ароматный кофе, взял свою чашку и вышел на улицу. Вовремя, она как раз въезжала на парковку. Увидела меня, улыбнулась, заглушила двигатель и легко выскользнула из салона. Я улыбнулся в ответ и протянул ей чашку.
- Что-то новенькое? – она приподняла бровь.
- О да, только сегодня привез. Теперь у меня есть неделя, чтобы решить, нравится ли он мне.
- А я, стало быть, подопытный кролик? – в голосе добавилось шутливого негодования.
- Скорее, подопытная лисичка, если уж на то пошло – еще один глоток кофе.
- Почему лисичка? –она отпила, наконец, из чашечки и закрыла глаза, прислушиваясь к себе.
- Не знаю, такое впечатление в целом.
- Такая же хитрая? – короткий взгляд.
- Такая же умная. И красивая.
Она довольно улыбнулась и кивнула на бар:
- Можно к вам в гости?
- Не страшно так поздно одной?
- Этого скакуна – кивок в сторону «Мустанга» - здесь никто не догонит.
- Ваша правда, Эрика, скакун призовой.
- Твоя.
- ?
- Твоя правда, Эрика. Между нами уже столько всего, что выкать немного странно – еще одна полуулыбка и взгляд из-под полуопущенных ресниц.
- Сколько?
- Иван, твой бар, этот кофе…
- Твои стихи.
- Не мои – она покачала головой. – Они не живут во мне. Просто возникают вдруг. Я простой проводник, громкоговоритель.
Эрика поежилась, и я, спохватившись, открыл перед ней дверь. Она благодарно кивнула и шагнула внутрь.
- Что-то изменилось – она закусила губу. – Что не так?
Я пожал плечами, но тут же понял: музыка. В баре царила тишина.
- Момент – я шагнул за стойку, и через мгновение по залу поплыли звуки «Strangers in the night» старины Фрэнка.
- Вот теперь порядок – Эрика кивнула сама себе и решительно направилась к дальнему столику у окна.
- Есть хочешь?
- Я же из дома. У меня хозяюшка знаешь какая? Замечательная. Я у нее как у бабушки родной, кормит на убой. Начинаю переживать.
- Рано.
- Думаешь?
- Уверен.
- Как там битые тобой дети? – она задорно улыбнулась, и я не удержался, расплылся в ответной улыбке.
- Повышают сознательность.
- Бабушкам помогают?
- И дедушкам тоже. Одного даже на работу взял, на мопед копит.
- Накопит?
- Не хватит – добавлю.
- Все-таки ты вреден для детей – она сбросила на диван легкую курточку, рядом сумочку и направилась к умывальнику.
- Почему?
- А как же настойчивость в достижении цели?
Возразить было нечего, и я промолчал…
Уже час я сижу за стойкой и наблюдаю за Эрикой. Наш разговор утих сам собой, повис в воздухе, словно недописанное письмо, оставленное на столе. Сначала я по привычке протирал бокалы, потом заварил вкусного чая и унес Эрике, присовокупив блюдце с домашним печеньем. Она не обратила внимания, ее взгляд блуждал по стеклу, силясь пройти насквозь и натыкаясь на темноту, в которой едва угадывался хищный силуэт ее «Мустанга». Тогда я просто устроился за стойкой и принялся наблюдать. Если кто-то скажет вам, что наблюдать за сидящим молча человеком скучно, не верьте. Как оказалось, сидящий молча человек на самом деле говорит, ругается, кричит в отчаянии, плачет, смеется, восхищается и презирает. Нужно просто быть внимательнее к людям. Эрика металась, хваталась за что-то и отбрасывала в сторону, подбирала и вновь выбрасывала, негодовала и ликовала. На столе перед ней лежал блокнот, но на девственно чистом листе не было ни строчки.
На часах половина второго ночи, и трасса пуста. Дальнобои давно уже заняли карманы по обочинам и теперь видят десятый сон. А мы полуночничаем, две беспокойные души.
- Как ты думаешь, человеку нужно счастье?
Ее вопрос прозвучал неожиданно.
- Конечно.
- А зачем?
Я задумался. Вообще ответ как будто бы предполагался и обычно не требовал объяснений.
- Никогда об этом не думал – честно признался я. – Просто нужно, и все. Потому что со счастьем лучше, чем без него.
- Ты считаешь, что человек, у которого нет счастья, несчастен?
Ну и вопросы в два часа ночи…
- Я думаю, что все люди на самом деле счастливы.
- Вот как?
- Конечно. Проснулся утром – счастье. Встретил интересного человека – счастье. Маму обнял – счастье. Счастье вокруг.
- А мне кажется, что счастье внутри. Это свойство человека. Кому-то для счастья достаточно солнечного дня, а другой на рождение ребенка отреагирует без эмоций.
- Может, он внутри счастлив, но не умеет показать?
- Может. А вот у тебя есть счастье?
Я посмотрел на нее долгим взглядом:
- Похоже, что есть.
- Не уверен или боишься сглазить?
- Уверен, осталось убедить в этом счастье.
Она улыбнулась в окно, потрогала кончиками пальцев чайничек, открыла крышку, принюхалась…
- Сейчас свежего заварю.
Она меня уже не слышала. Ручка в ее пальцах замелькала, полетела над блокнотом, расплескивая смыслы. Теперь главное не мешать.
Чай я все-таки заварил, укутал в полотенце и поставил перед Эрикой. Пусть пишет, чай пока настоится…
Она писала так, словно старалась успеть что-то очень важное. Губы что-то беззвучно шепчут, глаза бегут вперед строчек, челка все время падает на глаза, и она смешно сдувает ее в сторону. Какая она все-таки красивая…
Через полчаса я налил ей чаю. Она подняла на меня отсутствующий взгляд, благодарно моргнула, сделала глоток и вновь нырнула в себя.
Еще через полчаса она аккуратно отложила ручку, немного отодвинула от себя блокнот и прикрыла глаза. Самое время для чая. Или нет? Я не знал, как к ней подступиться, мне казалось, что сейчас ее нервы обнажены, и любое внимание ее ранит. Поэтому решил пока помолчать. Она сама заговорит, когда будет готова.
Когда я подумал, что она уснула, Эрика открыла глаза и повернулась ко мне:
- Очень вкусный чай, Дима.
- Он снова остыл.
- Это не страшно. Мне достаточно того, что он есть.
- Эрика… Ты спросила меня, есть ли у меня счастье… А у тебя оно есть?
- Спроси для начала, нужно ли оно мне – она устало улыбнулась. – Я думаю, что счастливый поэт не может писать больно.
- А нужно обязательно больно?
- Конечно же, нет – она рассмеялась. – Нужно живо, остро, искренне.
- Думаю, счастливый поэт с этим запросто справится.
Она с сомнением покачала головой, но ничего не сказала.  Я глянул на часы. Три.
- Если хочешь, можешь поспать в подсобке, там диван удобный.
- А вы, Дмитрий, определенно, нахал. Пытаетесь воспользоваться доверчивостью наивной девушки и утащить ее в подсобку?
- Тебе до дома далеко ехать?
- Теплые Росы. Слышал что-то о такой деревне?
- Слышать слышал, но бывать не  приходилось. Хорошее название.
- Так ведь и деревня замечательная. Там очень красивые и  росные луга. Ты давно ходил по росе?
- Давно, в детстве еще.
- Если прийти на луг часам к пяти утра, можно вдоволь накупаться. Это меня хозяюшка моя, баб Варя научила. К ним на росы со всех деревень народ едет, лечиться.
- А что можно вылечить росой?
Эрика пожала плечами:
- Не знаю. Я так и не собралась с духом пока.
Она придвинула к себе блокнот, решительно вырвала из него три исписанных листа и положила их на край стола:
- Не потеряй, ладно?
Я подошел, взял листки в руки…
- Только при мне не читай, не нужно. Потом, один.
Я бережно сложил листочки вчетверо и убрал в нагрудный карман.
- Погуляем по росе? – Эрика поднялась. – Только чур ты за рулем, я не могу.
- Тогда уж поехали на моей. А твою я завтра тебе пригоню.
Я написал записку «Бар откроется в 8.30», потушил везде свет, тщательно запер все двери. Все, можно ехать…
Эрика спала, свернувшись калачиком на заднем сиденье, а я всматривался в наступающее утро и вполголоса подпевал Стингу. Странное у нас знакомство. Оно тянется неспешно и осторожно, но я уже знаю об Эрике больше, чем она обо мне. Я читал ее стихи, они сказали мне гораздо больше, чем она сама захотела бы сказать.
До Теплых Рос домчали чуть меньше чем за час. Небольшая аккуратная деревенька расплескалась по склонам пологих холмов на берегу почти идеально круглого озерца. Я проехал мимо крайних домов и медленно покатил по мягкой грунтовке, которая привела нас на округлую вершину поросшего густой шелковистой травой холма. Озерцо раскинулось внизу, свинцово отблескивая в неверном пока свете приближающегося утра. Я поставил машину так, чтобы встающее солнце оказалось прямо перед нами. Приоткрыл окно и заглушил двигатель. Красивое будет утро…
- Дима, подъем! Ты все проспал! Роса обсохнет!
Я вскинулся, открыл глаза, пару секунд пытался сообразить, почему я сплю в машине и где вообще нахожусь. Вспомнил. Обернулся и наткнулся на азартные смеющиеся глаза Эрики.
- Ну, чего смотришь? Снимай штаны – рассмеялась она.
- Зачем штаны?
- Вымочишь ведь.
Сама Эрика была в юбке, и раздевание ей не грозило. Я пожал плечами и принялся разоблачаться, поглядывая в окно. А посмотреть было на что! Солнце едва показалось из-за горизонта, и веер лучей, совсем как на детских картинках, заливал золотом редкие облака в темно-синем небе. Но главным украшением этого утра была искрящаяся бесчисленными драгоценными камнями трава. Весь луг был обильно обсыпан капельками росы, он сверкал на солнце как сокровищница восточного принца.
- Посмотри, какая красота – прошептала Эрика. – Какая невероятная красота.
- Побежали! – я выскочил из машины и услышал за спиной негромкое хихиканье.
- А чего это ты хихикаешь? – меня обуяли смутные подозрения.
- Нет, нет, ничего особенного – Эрика смотрела мне в глаза с дерзким вызовом, солнечный свет зажег в ее глазах веселые искорки.
- Свежо – я поежился. Прохладная роса моментально вымочила ноги до колен, и я тут же замерз.
- Тогда побежали! – Эрика подхватила юбку и бросилась вниз по склону, сбивая капельки росы.
- Эге-ге-гей! – я ринулся следом, прямо на солнце, меня затопил такой детский восторг, что я готов был взлететь. Да, наверное, это и был полет, как в детском сне, когда ты разбегаешься и отрываешься от земли. Эрика мчалась передо мной, раскинув руки. Я мог бы легко ее догнать, но не стал мешать. На берегу озера мы остановились. Запыхавшиеся, счастливые, мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Я присел на корточки, взял покрытую росой травинку на ладонь…
- Есть счастье, конечно есть. Вот оно – я поднял взгляд на Эрику.
Она улыбнулась, заговорщицки подмигнула, скинула юбку, курточку и футболку и бросилась в воду. Нырнула, как рыбка, почти без плеска, в отражающее небо озеро. Так и не поймешь сразу, плывет она или летит…
- Долго ты там будешь копошиться? – весело крикнула Эрика. – Вода парное молоко, ныряй.
Эрика легла на спину и смотрела в небо. Озеро осталось безмятежным, словно нас и не было, отражая в себе непроснувшееся небо.
- Ты хотел бы летать?
- Я прямо сейчас летаю. Ты разве не заметила, что вокруг небо?
Она тихо засмеялась.
- Кстати, почему ты все-таки хихикала там, в машине?
- Ну просто штаны можно было и подвернуть. Но ты так задорно несся в своих «боксерах»… по росе… - мечтательно проговорила Эрика и снова тихо рассмеялась.
Я слушал  ее и улыбался. Мы парили в воде, стараясь не потревожить ее безмятежную гладь. Говорят, на воде невозможно оставить следов. Сегодня я подумал, что все-таки можно.
- Поехали завтракать? – Эрика легонько толкнулась руками и заскользила к берегу.
- Поехали – я решил ничему не удивляться. Завтракать значит завтракать. Тем более что водные процедуры пробудили во мне зверский аппетит.
Эрика неспешно выбралась из воды и вытянулась в струнку, давая солнцу обсушить тело. Словно Афродита из морской пены, прекрасная, воздушная, недостижимая. Я выбрался следом, быстро согнал ладонями воду с тела.
- Ну что, наперегонки до машины?
Эрика, не отвечая ни слова, подхватила одежду и бросилась вверх по склону. Хитрая какая. Конечно же, я ее обогнал и успел галантно распахнуть перед ней дверцу. Она фыркнула и принялась одеваться. Еще и вредная.
- Куда ехать? – я посмотрел в зеркало заднего вида.
- А вооон тот домик с голубыми ставенками видишь? Вот туда и правь.
Сказано сделано. Джип тронулся с места и неспешно покатился в указанном направлении. Торопиться решительно не хотелось, хотелось растянуть это утро как можно дольше. Второе такое вряд ли когда-то получится…
У ворот нас встретила аккуратная бабушка в цветастом переднике и таком же платке. Оглядела машину и спросила, обращаясь к Эрике:
- Что, девонька, махнула не глядя? И кавалера в придачу выдали, ты глядииии…
- Доброе утро, баб Варь!
- Добрым людям и утро доброе. Росничали?
- Росничали – согласно кивнула Эрика. - Это Дима.
- А я баба Варя. Проходите в дом, завтракать будем. После росы всегда аппетит хороший и сон сладкий.
Дом у баб Вари оказался опрятный, светлый и очень уютный. Она усадила нас за стол, стоящий у забранного кружевными занавесками окна, за которым курчавилась молодой листвой яблонька. Я был готов увидеть настоящий самовар, пыхтящий шишечным жаром, но вместо него на столе на плетеной из ивняка подставке красовался старинный железный чайник со свистком в носике. Рядом стоял укутанный в теплую шаль заварник, исходили ароматным паром сырники и теснились вазочки с вареньем и сметаной. У самого окна стояла банка с молоком и тарелка со свежим творогом, заботливо прикрытым салфеткой..
- Вечернее, остыло за ночь, сливок вон сколько дало – баба Варя выставила перед нами чайные чашки на блюдцах. И правда, в банке собралось сантиметров пять сливок. С детства помню их вкус.
- Ты, дочка, чего рассиживаешься? Мужика кормить надо, сам он ни к чему на кухне не пригодный.
- А вы, бабушка, добрая очень – я решил постоять за честь мужского племени.
- У Димы свой бар, они там на пару с другом кашеварят, людей кормят – Эрика взялась разливать чай.
- Какой такой бар? Это что за зверь такой? – баба Варя присела с нами.
- Это как столовая, только чуть получше – решил я объяснить, и тут же горько об этом пожалел.
- Что бы ты понимал в столовых-то – баб Варя от возмущения даже привстала. – Да моя столовая самая лучшая из всех колхозов была, к нам сюда даже на обучение народ присылали. И чистенько у нас, и в меню все вкусное, всегда свежее. Даже из области приезжали, в газету про нас писали, в пример ставили. Ты вот, к примеру, шницель готовить умеешь? А гуляш? Только который суп, а не мясо с подливой. А сколько способов вкусно приготовить картошку знаешь?
Я поднял руки, сдаваясь:
- Баб Варь, я вас не хотел обидеть, простите неразумного.
- Да ты сырники-то попробуй, садовая твоя голова. С вареньем вон голубичным или черничным, а там и поговорим. Бар у него лучше моей столовой, это ж надо такое ляпнуть…
Она долго еще ворчала, занимаясь кухонными делами, пока я поглощал чудесные сырники. Таких сырников я никогда прежде не пробовал, да и варенья такого вкусного тоже.
- А творог кто есть будет? Что за мужик такой слабосильный пошел? Раньше знаешь как работников выбирали? Кто хорошо ест, тот и работает споро. Так что, чувствую, в столовой твоей дела не ахти.
- Баб Варь, а вы можете нам помочь порядок на кухне навести? Чтобы еще вкуснее народ кормить? Сами мы вряд ли управимся – я решил приластиться к бабушке, все же Эрике у нее еще жить.
- Это ж как я вам помогать стану? Вы там, а я-то здесь.
- А я вас увезу и привезу, вы только посмотрите и слово свое мудрое скажите.
- Сырники понравились, а? – сменяя гнев на милость, улыбнулась бабушка.
- Очень. Не ел никогда таких вкусных.
- То-то. Ладно, можно и помочь. Когда хотишь меня везти-то?
- Да как скажете, что готовы, так сразу и поедем.
- Ну, тогда Эрька вон тебе скажет. Позавтракали? Укладывайтесь давайте, после росы обязательно поспать нужно.
Эрика вовсю зевала, осоловело глядя куда-то мимо меня.
- Я-то не могу, поеду, а вот Эрике точно пора баиньки – я поднялся, подхватил девушку на руки и, взглядом спросив,  куда ее нести, уложил в кровать.
- Ты только по дороге не усни, горе луковое – баба Варя вздохнула. – Езжай с Богом.
Дорога до бара пролетела незаметно. Я был настолько счастлив этим утром, Эрикой, бабой Варей, что все вокруг казалось мне прекрасным. Игорь, Нинка и Витька ждали меня на нашей скамейке. Глянув на мое довольное лицо, они передумали меня о чем-то спрашивать, и только Витька толкнул локтем в бок испросил заговорщицки:
- Эрика?
Я молча кивнул.
- Класс – Витька просиял, еще раз толкнул меня в бок и умчался работать. А я ушел в подсобку, потому что уже просто валился с ног. Но мне хватило сил достать из кармана сложенные вчетверо блокнотные листки и прочесть еще одно ее стихотворение.

ВЕРА ПОЛОЗКОВА, СНОВА НЕ МЫ
Ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чем таком
Лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком
В пятницу народу всегда битком
И красивые, пьяные и не мы выбегают курить, он в ботинках, она на цыпочках, босиком
У нее в руке босоножка со сломанным каблуком
Он хохочет так, что едва не давится кадыком
Черт с ним, с мироустройством, все это бессилие и гнилье
Расскажи мне о том, как красивые и не мы приезжают на юг, снимают себе жилье,
Как старухи передают ему миски с фруктами для нее
И какое таксисты бессовестное жулье
И как тетка снимает у них во дворе с веревки свое негнущееся белье,
деревянное от крахмала
Как немного им нужно, счастье мое
Как мало

Расскажи мне о том, как постигший важное – одинок
Как у загорелых улыбки белые, как чеснок,
И про то, как первая сигарета сбивает с ног,
Если ее выкурить натощак
говори со мной о простых вещах

Как пропитывают влюбленных густым мерцающим веществом
И как старики хотят продышать себе пятачок в одиночестве,
Как в заиндевевшем стекле автобуса,
Протереть его рукавом,
Говоря о мертвом как о живом

Как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки
Как они подпевают радио, стоя в пробке
Как несут хоронить кота в обувной коробке
Как холодную куклу, в тряпке
Как на юге у них звонит, а они не снимают трубки,
Чтобы не говорить, тяжело дыша, «мама, все в порядке»;
Как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами
Слишком чудесные и простые,
Чтоб оказаться нами
Расскажи мне, мой свет, как она забирается прямо в туфлях к нему в кровать
И читает «терезу батисту, уставшую воевать»
И закатывает глаза, чтоб не зареветь
И как люди любят себя по-всякому убивать,
Чтобы не мертветь
Расскажи мне о том, как он носит очки без диоптрий, чтобы казаться старше,
Чтобы нравиться билетёрше,
Вахтёрше,
Папиной секретарше,
Но когда садится обедать с друзьями и предается сплетням,
Он снимает их, становясь почти семнадцатилетним
Расскажи мне о том, как летние фейерверки над морем вспыхивают, потрескивая
Почему та одна фотография, где вы вместе, всегда нерезкая
Как одна смс делается эпиграфом
Долгих лет унижения; как от злости челюсти стискиваются так, словно ты алмазы в мелкую пыль Дробишь ими
Почему мы всегда чудовищно переигрываем,
Когда нужно казаться всем остальным счастливыми,
Разлюбившими

Почему у всех, кто указывает нам место, пальцы вечно в слюне и сале
Почему с нами говорят на любые темы,
Кроме самых насущных тем
Почему никакая боль все равно не оправдывается тем,
Как мы точно о ней когда-нибудь написали

Расскажи мне, как те, кому нечего сообщить, любят вечеринки, где много прессы
Все эти актрисы
Метрессы
Праздные мудотрясы
Жаловаться на стрессы,
Решать вопросы,
Наблюдать за тем, как твои кумиры обращаются в человеческую труху
Расскажи мне как на духу
Почему к красивым когда-то нам приросла презрительная гримаса
Почему мы куски бессонного злого мяса

Или лучше о тех, у мыса
Вот они сидят у самого моря в обнимку,
Ладони у них в песке,
И они решают, кому идти руки мыть и спускаться вниз
Просить ножик у рыбаков, чтоб порезать дыню и ананас
Даже пахнут они – гвоздика или анис –
Совершенно не нами
Значительно лучше нас

- Какая же ты необычная – прошептал я и провалился в сон…