Недавно вспоминал двоюродного деда, который прожил свою супружескую жизнь с цыганкой. Причудлива судьба, когда соединяет, казалось бы, несоединимое, но ей подвластно абсолютно всё, и иногда под её воздействием появляются истории, о которых хочется поведать.
Почему дед двоюродный? – а он сам себя так называл. Мой собственный, родной дед с материнской стороны был его старшим братом, так что по логике вещей понятие и слово «двоюродный дед», хоть и с натяжкой, имеет право на существование.
Мне повезло в том смысле, что «двоюродных» у меня было много: тогда были живы все сёстры и братья бабушки, но мне они были знакомы лишь формально, так как жили далеко и появлялись в гостях примерно раз в десять лет. Дед Иосиф жил в нашем городе, неподалёку от своего брата, моего родного деда, и я частенько и с удовольствием у них гостил. Наверное, я больше любил двоюродного, чем своего, но дед мой не обижался и не ревновал – ему внимания хватало тоже.
Родной дед, Данил, был импульсивным, рассудительным пройдохой, умевшим добыть, достать, договориться. Он видел все нюансы поведения других, был напорист, порой с изрядной толикой нахальства, но в общем имел доброе сердце, и хлюпал носом всякий раз, когда пел или слушал песню «Летят утки».
Дед двоюродный, Иосиф, был добродушным, спокойным: казался порой наивным, хотя «палец в рот» никому не позволял положить. Мне нравилось, что он остался до конца дней своих смешливым хулиганом. Делал мне рогатки, учил из них стрелять; показывал, как забраться на дерево, если даже нет веток. Мы с ним ловили рыбу, охотились на водяных крыс, кормили голубей с руки; воровали совхозный виноград и делали набеги на бахчу, когда никто не видел. У него был старый мотоцикл, который помогал нам путешествовать и на котором я научился однажды ездить.
Больше всего, когда подрос, любил слушать его рассказы о молодости и той жизни, которая была мне незнакома: которая воспринималась как бесконечный фильм различных приключений, в которых он был, конечно же, сияющим героем. Сейчас я вам поведаю историю его знакомства с женщиной, которая была и навсегда осталась его путеводной, единственной звездой.
В те времена, о которых сегодня многие слагают уже легенды, то есть, советские, шестидесятые-семидесятые, он жил в краях хлебородных, богатых, о которых обычно говорили – житница страны. Большой совхоз, обширные угодья: работы непочатый край. Имел просторный дом, добротный, из песчаника, который построил его дед, с немаленьким двором и огородом: большой сарай и хлев, собственный колодец, баня, погреб, мотоцикл Иж Планета – всё это делало Иосифа завидным женихом. Жениться, правда, он не торопился. Ему было уже под тридцать: был не особенно высок, но и не мал ростом, рукаст, сметлив, не пил и не курил. Мог выпить, конечно, на какой-нибудь гулянке, но никогда его не видели ни пьяным, и даже не полупьяным. Красиво пел, и если не стеснялся, брал в руки гармонь, играя с запинками кадриль и вальс. В деревне был свой гармонист, игравший виртуозно, потому на фоне этого Иосиф страдал застенчивостью, когда его просили поиграть. Однако, у него была одна особенность, которая его делала известным в пределах области намного больше, чем слава гармониста, или почётное звание героя соц.труда.
Иосиф знал много заговоров, особенно на животных: умел с ними «говорить»: облегчить роды кобыле или корове; убрать испуг или агрессию скотины перед заколом. Известно, что животные, особенно кабаны, предчувствуя конец, становятся опасны: настолько, что сами могут убить кого угодно. К совхозным племенным быку и жеребцу, которых обычно держали на цепях, в одиночку никто не мог подойти, из страха не удержать и быть помятым или забитым: только Иосиф спокойно приближался, приговаривая что-то, и эти громады мышц становились послушными. Выпучив глаза, задирая головы, позволяли себя перемещать из конюшни или загона к месту случки. Кто видел хотя бы раз вблизи племенного быка, тот знает, что это такое и как появляется животный страх на расстоянии от него в десяток метров.
Другими заговорами он мог задобрить домового: убрать сглаз, успокоить плачущего младенца; заговорить зубную боль, грыжу, остановить кровь и всё то прочее, с чем сталкиваются люди в обычной, сельской жизни. Лечить людей он не умел, знахарством не занимался, колдуна из себя не воображал, но со временем молва о нём расползлась по округе, к которой были примешаны и небылицы.
Работал Иосиф скотником на ферме, хотя бывал порой и пастухом, и ветеринаром. В совхозе был штатный ветеринар, и у него работы было много, но если случалось что-то «из ряда вон», то звали Йозепа. Если болел после запоя пастух, то снова Йозеп выходил, едва светало, собирая скотину со дворов, умело щёлкая бичом в рассветный, прохладный воздух. Он брал с собой собаку, которая и делала за него работу. Брал своего коня, на всякий случай, хотя чаще всего тот мирно пасся с остальными, отвечая ржанием на знаки внимания собратьев, тянущих подводы по просёлочной дороге. В то время без коней и лошадей жить на селе было невозможно, однако почти никому не позволялось иметь личного коня. Его всегда и без проблем можно было взять в совхозном коневодческом хозяйстве, написав заявку: в общем, иметь свою лошадь было хлопотно и накладно, но всё же купить себе в единоличное пользование коня было возможно. Вот и у Иосифа конь был свой, который, впрочем, кормился часто на совхозной ферме, но председатель на это закрывал глаза. Коня он не покупал, а получил по обстоятельствам в подарок.
В совхозе была одна особая кобыла «на племенной развод». Дорогая, очень. По смете та знаменитая кобыла стоила огромных денег, как и племенной жеребец, и председатель, понятно, требовал от работников внимательного ухода, но как ни тряслись над ней, беда чуть не случилась в самой обычной ситуации. Кобыла жеребилась в тот субботний день: рядом был ветеринар, но что-то пошло не так, и жеребёнок всё никак не выходил. Бедная кобыла хрипела страшно, показывая всем своим видом, что подыхает. Председатель запрыгнул в свой «газик», сломя голову помчался к Иосифу, выдернув того из дома, не дав толком обуться и одеться, и всю дорогу до конюшни всхлипывая говорил, что его посадят, если кобыла сдохнет. В крайкоме вникать не станут: не уберег народное добро – ответишь по закону.
– Йозеп – молил он скотника – спаси кобылу и меня. Озолочу. Исполню любое желание. Новый дом построю, на курорт в Болгарию поедешь: пробью на совхоз для тебя «москвич», дам ссуду, только не дай скотине сдохнуть.
Приехали вовремя, всё обошлось. Отогнав других подальше, встав на колени перед лошадью, поглаживая ей лоб, смотря в глаза, Иосиф ясно говорил свой заговор, почувствовав то состояние, в котором происходило некое таинство: соединение каких-то сфер, словами необьяснимых, и по признакам, одному ему известным, он скоро знал, что заговор удался. Кобыла разродилась: на свет появился здоровый жеребёнок. Не зная, что на него в тот момент нашло, Иосиф обратился к счастливому председателю, напомнив тому об обещаниях: «Степан Михалыч, ты говорил, что выполнишь любое желание, помнишь? Отдай мне жеребёнка, когда он подрастёт. Я чувствую и вижу – он будет особенным. Хочу стать ему хозяином и другом». Степан Михайлович дал обещание, что найдёт в параграфах лазейку и всё оформит по бумагам.
Иосиф назвал коня Бароном, Баро. Жеребца-отца звали Батыем: кобылу-мать Роной: и по традиции, взяв первые буквы, образовалось имя, которое, как говорят, имеет влияние на будущую жизнь. Конь на самом деле стал бароном. Потомок ветви русской донской породы, он превратился через некоторое время в красавца, вобравшего в себя все лучшие отличия и признаки, известные специалистам. Барон был того окраса, о котором говорят или буланый, или гнедой. Медно-коричневый, с блестящей шерстью, он имел короткую, чёрную гриву и чёрный хвост. Две задние ноги до половины тоже были черны: на двух передних выделялись белые носочки. По всей его морде, от лба до ноздрей, тянулась ровная, белая полоса. Барон имел высокий рост, что-то около метра семидесяти до холки, широкую грудь, большую голову, а в глубине его глаз можно было утонуть. Одним словом, конь вырос красивым, элегантным и некапризным. Иосифа Барон понимал с одного взгляда; чуял за версту, начиная тихо ржать. Ему могли свистеть сколько угодно и по разному другие мужики, но прибегал Баро только на свист своего хозяина, терпеливо выжидая, если тот ему приказывал стоять.
Дончаков обычно любят иметь цыгане, в силу неприхотливости животного, которое никогда не болеет, имеет покладистый нрав, и которым можно похвалиться перед другими. По степям в семидесятых ещё кочевало много таборов и вполне понятно, что Барон стал предметом пристального интереса именно этой категории советских граждан.
К совхозу, к середине каждого лета подтягивался табор. Иногда появлялись «чужаки», но чаще всего это был один и тот же, с уже известными в селе умельцами, которых ждали. Цыгане шестидесятых-семидесятых – это не то, что знаем мы о них сегодня. Если они появлялись, их никто не прогонял, не боялся, так как они имели уважительность к селянам и занимались честным ремеслом. Среди них были умелые плотники, кровельщики, печники: многие их приглашали, нанимая на работу. Огромным преимуществом было то, что с ними можно было рассчитаться не деньгами, а сеном, овсом, комбикормом, салом, топлёным маслом и прочими вещами и продуктами, которых у селян оставалось много, и которые было не жалко отдать, чтобы «не пропало». Цыгане лудили и паяли, по обыкновению; ковали и подковывали; соблазняли детвору самодельными трещотками, свистульками, леденцами, в обмен на пустые бутылки и десяток-другой яиц. За те же яйца или шмат сала пацаны повзрослей могли наколоть дров, натаскать воды, почистить хлев. С цыганскими концертами справляли после страды свадьбы. Женщины-цыганки могли поворожить и погадать, но никогда не приставали, а далали это только по желанию просителя. Конечно, цыгане приворовывали, в основном курей, но в селе их было в каждом дворе так много, что пропажа просто не замечалсь. Одним словом, появление цыган в селе было делом вполне обычным.
Завидя коня Иосифа, мужики обступали его каждый раз: понимающе кивали головами, цокали языками в знак восхищения, и предлагали коня продать. Давали тысячу рублей – по тем временам деньги немалые. Один раз к нему домой приехал даже вожак табора, которого звали Петша, или «баро», что означает «главный». Коню на тот момент было три года: он был в расцвете своих животных сил, лоснился достоинством, показывал в движении безукоризненную стать, и Петша предложил за Барона две тысячи рублей и золотой, массивный перстень.
Усмехаясь, отшучиваясь, Иосиф на уговоры отвечал отказом, но подручный Петши был назойлив, гнусавым голосом выдвигая аргументы о ненужности коня в селе, который пропадёт в неволе, и только в свободном табуне, среди своих, он познает своё, лошадиное счастье. Видя, что цыгане не отстают, Иосиф разозлился не на шутку: спустил с цепи двух собак, принявших угрожающую стойку за его спиной, взял дрын в руки и приказал убраться восвояси. Кидая косые, злые взгляды, те удалились, переговариваясь между собой тем тоном, который можно было расценить как угрожающий. Говорили по цыгански, понятно. С тех пор Иосиф старался никогда не упускать из виду своего Барона, так как знал, что его могут просто выкрасть. Тем летом, правда, не случилось ничего, а следущее поменяло многое, дав ходу жизни неожиданный и странный поворот. С высоты сегодняшнего дня я бы сказал – там мистика имелa место.
Прошёл год. Всё оставалось как обычно, если не считать, что мать и тётя, жившие с Иосифом, озадачились его женить.
– Стыдно от людей, – говорили они каждый день, – здоровый лоб, красивый, хозяйственный, а всё бобылём гуляет. Вон сколько девок ходит, на тебя, дурака, заглядываются. Женись, заведи детей: пора подумать о потомстве. Мы не вечные, в доме нужна хозяйка. Отца на тебя нет, и бабы Вильгельмины.
Отец был для Иосифа непререкаемым авторитетом. Мужик, которого все уважали, который мог всегда помочь и делом, и советом. По настоящему мудрые люди встречаются нечасто, а отец был именно таким – так говорили все, кто с ним общался. С сыновьями он был как старший брат, никогда не повышал голоса, не говорил: «Ты как разговариваешь с отцом? А ну молчать, кому сказал». Он просто был примером, без лишних слов, и Йозеп, – так называл его отец на старом, баварском диалекте, – старался во всём быть на него похожим.
Бабушка Вильгельмина, от которой Иосиф перенял способность к заговорам, была его мучителем и тираном, которую он тем не менее, любил и уважал. Она была строга во всём, ко всем, и особенно придиралась к нему, как тогда казалось. Только с годами, повзрослев, Иосиф понял, какой неоценимый след она оставила в его жизни.
Бабка была ведуньей. Откуда, от кого у неё было это знание, как появилось, никто не мог сказать, но она умела очень многое: ограничив, однако, свою деятельность лишь заговорами. Раньше было опасно прослыть ведьмой: и заговаривать умели многие, с различной степенью воздействия, а баба Виля имела особый дар, ум, понимание духовных действий, и никогда не ошибалась, берясь за дело.
Заметив неоднократно, что там где Иосиф, собаки быстро меняют агрессию на виляние хвостом; кошки шипят и выгибают спину, она по каким-то только ей видимым признакам поняла, что в мире духа он стоит на той же ступени, что и она. С тех пор стала его везде брать с собой, показывая примером, как надо себя вести. Купила общую тетрадь, в которую заставляла собственной рукой записывать заговоры, слово в слово, как знала их сама. Вместо стихов Иосиф учил эти тексты наизусть, считая занятие ненужным делом. Показывая недовольство мог получить затрещину, небольно, для острастки: бабка всё приговаривала, что вспомнит он её ещё не раз, ох как вспомнит.
К шестнадцати годам у него уже был свой небольшой опыт: стало получаться. Поначалу он удивлялся, не смея верить, что от слов, им сказанных, тут же останавливается кровь. Корова, громко мычавшая всю ночь, успокаивалась, если он обращался с нужным словом к домовому. Новорожденный, перепутавший день с ночью, буквально за несколько часов находил нормальный цикл, даря родителям отдохновение ночью. Нередки были случаи со сглазом – хирели животные, растения, люди – Иосиф словом исправлял недуг. Ему давали деньги, немного, рубль или три, и бабка говорила, что их надо брать, поблагодарив небесного отца. Хвалила внука, радуясь, что её знания не потерялись.
К моменту смерти бабки он был уже известным. Она ушла с улыбкой на лице, а Иосиф долго плакал, все два дня, пока её не схоронили. Когда вскорости умер и отец, он изменился внутренне, почувствовав ответственность: а отслужив, вернулся в дом бывалым, взрослым мужиком. У тётки, сестры матери, к тому времени умер муж, дети разъехались по городам и весям, и он предложил ей жить вместе с ними.
С тех пор так и жили: на женщинах было домашнее хозяйство и огород, помимо работы доярками в совхозе, а он управлялся с мужицкими делами: – был из тех хозяев, у которых всегда во всём порядок. Всё бы ничего, но с каждым годом на Иосифа усиливалось женское давление – женись, мол, давно пора.
В большом совхозе и правда было много девушек. Бабка раньше говорила, что он должен найти свою, немку. Отец махал рукой, заявляя, что не в этом дело: национальность роли не играет. Должно откликнуться сердце, а женой может быть и китаянка. Только сердце вот всё никак ни на кого не откликалось. Девушки оказывали ему настойчивое внимание, думая, что Иосиф просто чересчур застенчив, что случается с парнями нередко. К слову: он и правда очень стеснялся, если оставался наедине с молодкой, или если женщина постарше прижимала его грудью в каком-нибудь закутке на ферме. Его это волновало, конечно, но от незнания, что надо делать дальше, он начинал паниковать и убегал, найдя какую-нибудь отговорку. Порой сам уже подумывал жениться наконец: и надеялся на случай: – найти к примеру, свою зазнобу в городе или другом совхозе, так как в своей деревне он всех знал, и никто ему не нравился настолько, чтобы привести её в свой дом. Итак, как было сказано, минул очередной годок. Мать с тёткой наседали – женись и всё тут.
Летом, в конце июня, возле совхоза, как всегда, встал табор. Подводы, кибитки, палатки ставились в большой круг, образовав подобие селения – начинался очередной цыганский заработный сезон. Перекладывались, ремонтировались печи в домах; лудились тазы и чайники, точились ножи и топоры: недели шли – всем находилось дело.
Никто не приходил к Иосифу насчёт коня, что настораживало. Он думал и надеялся, что всё забылось. Прятать Барона не имело смысла: он был нужен каждый день. Механизация в те годы только начиналась, в виде грузовичков ГАЗ-51, тракторов МТЗ и ХТЗ, известных больше как «Беларусь» и «Владимирец», но на них сено ведь не потаскаешь. Нужен конь.
Вернувшись как-то с делянки, – где он сметав высохшую траву в копёшки, свёз их на волокуше в одно место, где намечался стог, – Иосиф распрягал Барона под навесом, в глубине двора, за хлевом. Отвязал оглобли, рассупонил, снял хомут, узду: развесил всё по своим местам на стену. Барон косился на хозяина огромным глазом, пофыркивая от предвкушения еды и отдыха: Иосиф говорил, похлопывая по холке, что принесёт ему воды сначала. Раздавшийся в это мгновение голос заставил его удивиться. Сказали: «У ворот стоит твоя жена».
Иосиф осмотрелся. Никого. Если бы кто-то подошёл, это не могло остаться незамеченным, да и собаки дали бы знать, если появится чужой. Выглянув на всякий случай из-за стены, которая скрывала вид к улице, он убедился, что ни во дворе, ни у ворот никого нет. Пожав плечами, подумав, что показалось, Иосиф откатил телегу к дальней стене: вытащил оттуда вилы, грабли, продолжая делать начатое, но что-то произошло, нарушив спокойный ход мыслей. Вспомнилась бабушка Вильгельмина, которая не раз упоминала о голосе «оттуда». Она его называла голосом «с другой стороны», который раздаётся на самом деле внутри человека, и если это происходит, то значит, что сама судьба даёт о себе знать. Странно – подумал он – голос был, но ведь возле ворот никого не оказалось. Наверно, всё-таки померещилось.
Взяв ведро, пошёл к колодцу, чтобы набрать воды для Барона. Натужно скрипела цепь, поднимая полное ведро, и когда он переливал воду из одного в другое, его окликнули с улицы: «Эй чаво, дай напиться!»
Оглянувшись, Иосиф увидел у калитки цветастое пятно женского платья до земли, а голос и интонация подсказали, что у ворот стоит цыганка. Прихватив на летней кухне кружку, зачерпнул воды: пошёл к воротам. Открыл калитку, подал кружку, рассматривая незнакомку. О недавно слышанном голосе в этот момент он не подумал, но через минуту его уже бил озноб. Отпив из кружки, приклеившись цепким взглядом, не отводя глаз, цыганка спросила:
– Хлопец, кто живёт в этом доме?
– Я живу, мой дом. Зачем тебе знать?
– А кроме тебя в доме мужчина есть?
– Нет, только я и мать с тёткой.
– Так, значит всё-таки ты. Чудно. Мне только что сказали, что суженый мой живёт за этими воротами. Вот, остановилась посмотреть.
– Кто сказал тебе такое? – спросил Иосиф, чувствуя, как горло пересыхает.
– А ты не поймёшь. Бывают голоса из ниоткуда, изнутри. Я цыганка, знаю. Сейчас думаю, почему ты, а не цыган из табора. Меня скорей убьют, чем отдадут за чужака, хотя, если голос был, то это уже судьба такая. А ну-ка присяду на скамейку, карты кину.
Пока она раскладывала карты, он не мог справиться с волнением, едва удерживаясь на ногах – они буквально тряслись, как и его сердце. Иосиф не мог себе представить такого поворота, но как человек, имеющий дело с духовным миром, боялся усомниться в словах, пришедших от другой стороны – как оказалось – им обоим. Цыганка подняла голову:
– Чудно, всё сходится: мой суженый имеет дом и рядом с ним две дамы, червовая и крести. Восьмерка червей ложится на червового короля; верхняя карта была бубновая девятка, но её бьёт червовый туз. Так, так, похоже голос знал, что говорил. Однако карты мне сказали, что мы с тобой одной крови. Ты что, цыган? Вон, и волос тёмный, и кожей смугловат.
– Не смейся, какой из меня цыган. Отец был немцем, тоже смуглым: все говорят, что я копия с его портрета. Ошиблись твои карты, выходит.
– Эй, чаво, прикуси язык, мне карты всегда правду говорили. Постой-ка, проверю по другому, с цыганским заговором.
Всё больше волнуясь, Иосиф наблюдал, как молодая женщина раскладывала карты, приговаривая что-то по цыгански: качала головой, как-будто сомневаясь. Собрала вновь карты, перетасовала колоду: протянула Иосифу, чтобы он снял левой рукой к себе, раскинула их снова. Подняла голову и долго смотрела в глаза, ничего не говоря. Наконец, вздохнув, сказала:
– Карты не ошиблись, мы с тобой похожи, но не кровь роднит нас, а дух, и вера в то, что люди называют бесовством. Так это ты тот Осип, о котором говорят, что дружишь с домовыми? Слухами земля полнится. Эй, чаво, что молчишь? Как звать тебя?
– Зовут Иосиф. Ну да, знаю несколько заговоров, помогаю как могу другим, но не гадаю и наперёд не говорю. Какое же это бесовство, если словом успокою.
– Э-э, чаворалэ, если бы все умели словом умно распорядиться, о тебе бы не ходили слухи. Ладно, пойду я. Буду думу думать, на кой я тебе и ты мне. Спрошу старую Земфиру: у неё своё сильное гадание. Как она скажет – так и будет.
– А тебя как зовут? Что-то не видел тебя раньше.
– Я Станка, одна такая. Если скажешь Ляля, тоже не обижусь, – рассмеялась она, пряча карты в сумку. Завтра приду, жди. Ну надо же, сама мужику встречу назначаю – засмеялась она снова. – Осип, ты мёдом мазан, что-ли? Эх, жаль не цыган, так бы не надо было думать да гадать.
В смятении чувств наблюдал Иосиф удаляющуюся фигуру, боясь признаться самому себе, что девушка его задела чем-то и что он хочет её увидеть снова. Есть в человеческой природе что-то, что иногда в самые важные моменты жизни вдруг неожиданно направляют мысли очень далеко. Вспомнил бабку, когда та говорила: «женись на немке», и как ей отец как-будто возразил: «бери хохлушку»: а провидение, похоже, имеет собственное предложение.
Фыркнул, коротко заржал Барон, напомнив о себе. Он ждал воды, да и Иосифа ждали ещё дела. Страда была в разгаре: везде надо было успеть. Матери и тётке он не стал пока ничего говорить. Они были в это время на ферме, готовясь к вечерней дойке.
Следущим утром ему встретился Игнат – цыган-кузнец, который привозил в совхоз подковы, скрепы, ухваты и прочие железные изделия, которые всегда были нужны в хозяйстве. Они были знакомы: для Барона Иосиф заказывал подковы у Игната, жалуясь ему, что те, которые приходят в совхоз с завода, намного хуже штучного изготовления. Остановились, поздоровались. Пока Иосиф выискивал в подводе Игната то, что может пригодиться, тот ходил вокруг коня, похваливая, поглаживая Барона. «Хороший жеребец, спокойный, тебе наш баро за него полтабуна отдал бы. Да ты сам знаешь, бахтало. Ты только погляди, как он косит глазом на мою кобылу: нравится наверно. Надо сделать им свидание: – Барону удовольствие, а я тебе подковы бесплатно делать буду, десять лет».
– Игнат, а кто у вас в таборе гадать умеет? – спросил Иосиф.
– Эк ты! Зачем тебе, ты и так счастливый. Красивый, молодой, коня имеешь, дом. Цыганки брешут часто, а люди верят, потеряв потом покой.
– Игнат, не мне надо, тётке – соврал Иосиф.
– А-а, ну если так. Правду скажу: есть у нас две женщины, которые самому баро гадают. – Земфира, но она стара, ни к кому не ходит. К ней надо в табор самому идти, и денег побольше прихватить. В дом может прийти другая, молодая Станка. Возьмёт дешевле, и правду скажет. У неё карты особенные, и дар особый – так Земфира говорит.
– А мужу Станка гадает?
– Так она же незамужняя баба. От неё мужики шарахаются, потому и засиделась в девках: иначе, сам знаешь, цыганки уже в пятнадцать лет хомут семейный одевают, детей рожают.
– А что же в ней такого, что мужиков отпугивает?
– Сирота она, и говорят, проклятье на ней висит. Характер у неё огонь, никого не боится: чуть что не так скажешь, и ножом может махнуть. Гордая, зараза, но если с ней по уважению, то всегда поможет. Ей наш баро как отец, а Земфира как свою родную внучку опекает. Ой, по глазам вижу, неспроста спросил. Что, чаворалэ, цыганская стрела на твой двор упала?
– Просто спросил, по ходу разговора – отшутился Иосиф. Пожалуй, если гадать, то у молодки лучше, чем у старой. Я тётке передам, о чём ты говорил.
Сам думал: ну вот, всё складывается. Незамужем, вольна как птица. Для равновесия к его спокойному характеру, ему хотят послать огонь, похоже. Неисповедимы пути судьбы, и если она вмешивается – значит должен быть в этом какой-то смысл. Посмотрим, что скажет Станка сегодня.
Напрасно ждал Иосиф цыганку – не пришла. Проехал мимо председатель: затормозил у ворот Иосифа, завидя, что тот не на работе. Успокоил Степана Михалыча, заверил, что всё что надо сделает ещё сегодня: – надо было, мол, дома остаться по причине легкого недомогания.
Чуть позже через незакрытую калитку во двор без разрешения зашли два цыганёнка, постарше. Предлагали поработать, покосить траву или натаскать дров: а сами зыркали по сторонам, заглядывали за угол сарая, где в глубине был хлев для скота и стойло для Барона. Поведение их показалось подозрительным, но вида не подал, сказав, что работы нет. Немного погодя, из кустов напротив его дома, через дорогу, увидел блеск, как-будто отражение солнца на стекле. Армейский опыт подсказал, что это мог быть бинокль. Спокойно походив по двору, как будто не заметив, Иосиф обошёл сарай: нагнувшись, добрался до дальнего угла участка, откуда можно было видеть улицу, спрятавшись за штакетником, обросшим густо дикими вьюнами и малиной. Стал ждать. Минут через пятнадцать из кустов вышла фигура в пиджаке: то ли подростка, то ли худощавого, невысокого мужчины, в фуражке и кожаных сапогах. По ним Иосиф определил, что это был цыган – в совхозе таких не носили. Подозрения усилились. За ним следили: или, скорее всего, высматривали подходы к хозяйственным постройкам, где содержался скот и где было место для Барона.
Оседлав коня, легкой рысью доехал до фермы: не торопясь поделал все дела: дождался ночного сторожа, переговорив с ним о чём-то. Когда стемнело, завёл Барона в дальнее стойло, закрыл за ним дверь: навалил перед ней мешки с овсом, на них накидал пустых стеклянных банок: всё привалил большой охапкой сена. Если ночью кто-то бы захотел проникнуть к Барону, то сделать это было бы не так просто: он должен был бы себя выдать шумом падающих банок. Взяв другого жеребца, похожего на Барона, вернулся на нём затемно домой: завёл на место, задал корм, налил воды. На замок в совхозе скотину никто не закрывал, только на щеколду. Таково было распоряжение председателя, и этому были веские причины.
Мать с тёткой не заметили возбуждения Иосифа; поговорили как обычно. Плотно ужинать не стал, чтобы не уснуть, и в положенное время погасили огни в доме. Заполночь, спрыгнув в окно, прокрался с задней стороны к сараю, держась в чёрных полосах теней, которые возникли от освещающей подворье луны. Зайдя в конюшню, в полной темноте нащупал заранее приготовленные кнут и верёвки, пустой мешок: стал ждать. Вор мог зайти в конюшню только через дверь: окно имелось тоже, но было маленьким даже для подростка. Скорее всего, он проберётся так же, как и Иосиф, задами, чтобы не привлекать внимания собак.
Прошло часа три: зуд возбуждения, ощущение охоты и опасности не давали Иосифу уснуть. Хорошо, что этой ночью была луна как лампа – она должна была помочь заметить светлой полосой открывающуюся дверь. Так и случилось. В совершенной тишине, не выдав себя ни малейшим шорохом, в проёме двери возник невысокий, чёрный силуэт. Застыв на мгновение, силуэт шагнул вперёд, вытянув одну руку: другой вновь прикрывая дверь. Человека в помещении он мог только унюхать, если бы был собакой. Не затягивая с этим делом, используя ситуацию неожиданности, Иосиф расчётливо ударил открытой ладонью незнакомца в ухо, тем самым того оглоушив на секунду. Умело, как он треножил коней или вязал бычков, свалил вора, загнув тому руки: связал в мгновение ока кожаным кнутом. Он знал – цыгане могут развязать верёвки, но с кожаным кнутом это было сделать невозможно. Для верности засунул тряпичный кляп в рот, пока тот не очухался: натянул холщовый мешок на голову, взвалил на плечи и отнёс в баню на отшибе. Уложив вора на пол, связал верёвкой нетуго ноги, один конец которой закрепил железному обрамлению каменки. Подставил к плечу бадью с водой, лишив его совсем свободы движений. Чуть ослабил путы на руках, для нормального кровообращения. Не обращая внимания на мычание связанного человека, закрыл за собой дверь, навесив в этот раз на щеколду небольшой замок. Бить его он не стал, зачем? – и держать в неволе не собирался – ему было любопытно, что будет завтра, которое, конечно, рассветая, было уже сегодняшним утром.
События этого одного дня и изменили кардинально жизнь парня. Оторвав от сердца одно сокровище, он получил взамен другое, без малейшей уверенности, что так оно и есть.
Возвращаясь с работы верхом на Бароне далеко за полдень, он увидел издалека тарантайку с кожаными сидушками, которая принадлежала баро – вожаку цыган Петше. Тот сидел на скамейке у дома: рядом стояли два крепких парня. Спешившись, Иосиф как ни в чём не бывало, поприветствовал того, сказав: «Доброго здоровья, баро. Надеюсь, твой приезд ко мне ничего плохого не означает. Может помощь какая-то нужна?»
– Здравствуй Осип. Ты правильно сказал – нужна помощь. Племянник мой пропал. Одна сорока сказала своим треском, что ты можешь знать где он.
– Баро, если ты понимаешь язык птиц, то зачем тебе простой Осип. Нет, не знаю, где твой племянник, с чего ты это взял?
Петше было не с руки сознаваться, что он причастен к конокрадству – это могло создать плохое отношение селян к цыганам. Надо было уладить дело мирно: все из присутствующих знали, что к чему, но говорить об этом можно было только обиняками.
– Осип, я знаю, что ты знаешь...хм, можешь знать, случайно, где найти человека, которому чрезмерно нравился твой конь. Твой, поэтому и приехал к тебе. Понимаешь, о чём я?
– Понимаю, баро, понимаю, но пока ничем помочь не могу. Если только расспросить домового к ночи: может тот что видел. Это он охраняет скот, не я. Если найдётся твой племянник, что делать? Какое будет вознаграждение?
– Непрост ты, Осип. Дам много денег, или всё то, на что упадёт твой взгляд в моём таборе. Найдётся племянник – привози его после заката. Ничего не бойся – даю слово вольного цыгана, слово баро: – как зайдёшь, так и выйдешь, целым и невридимым. Что попросишь – то отдам. Буду ждать: смотри не прогадай. Сев с парнями в бричку, крикнул: «Хайда, традэ. Авэн кхарэ, авэн».
Когда стало темнеть, у Иосифа всё было готово к поездке в табор. Связанного по рукам вора он усадил в седло, привязав ему ноги к стременам. Предупредил, чтобы тот не делал попыток убежать: дескать, Барон конь умный. Выкатил из сарая свой мотоцикл, завёл и малым ходом направился в ту сторону, где за дальней околицей, за поворотом, у ручья, где-то в километре, и расположился табор Петши. Барон со своим седоком бежал рысцой за мотоциклом. Не доезжая метров триста до табора, заглушил мотор: отвел коня чуть в сторону от дороги, в высокие кусты, сказав, как человеку: «Жди здесь. Прискачешь если свистну. Понял, Барон? Я свистну».
Вскочив на своего железного коня, Ижа Планету, дал газ и через минуту с треском заехал в табор, ориентируясь на центр, где горел большой костёр. Заглушив мотор громко сказал: «Здорово ромалэ. Пусть вашему табору будет здоровье и удача. Меня сегодня пригласил Петша, поговорить. Кликните баро: сообщите, что я здесь».
Народ стал собираться вокруг костра, привлечённый гостем из села, которого многие знали. Шушукались, догадываясь в чём дело. Парни подкатили несколько бричек, на которых уселись старики. К одной из телег, с трудом передвигая ноги, опираясь на посох, подошла древняя старуха: – с ней рядом шла Станка, поддерживая ту за локоть. Усадив, с удивлением смотрела на Иосифа, не понимая, какого чёрта его занесло в табор. Пока готовились зрительские места и не было баро, Иосиф подошёл к телеге, возле которой прислонилась Станка. «Желаю здравствовать, Земфира – обратился он к старухе – надеюсь, что не ошибся с именем». Повернув голову к Станке, сказал: «Э-эх, а я ждал тебя. Думал, ты слово держишь, но если цыган не идёт к коню, то конь идёт к цыгану».
Появился Петша: подошёл, пожал руку Иосифу в знак почтения. Оглядываясь на мотоцикл, развёл в недоумении руками: «Осип, а где же то, о чём мы говорили?»
– О чём мы говорили, Петша, скажи при всех, а я здесь не с пустыми руками, не переживай.
Баро был вынужден перед народом объясниться, хотя кое-кто уже знал, в чём суть да дело, однако для многих это было откровением. Похоже, не знала и Станка, с лица которой не сходило удивление. Переводила взгляд то на него, то на баро. Когда тот громогласно заявил, что обещал Осипу всё, чего он захочет взять в таборе, в обмен на соплеменника, старуха Земфира громко засмеялась: «Осип достоин быть цыганом, и он получит сегодня свою награду, клянусь здоровьем самого баро и колодой карт, которые вещают только правду» – сказала она громко.
Петша пожал плечами, вопросительно смотря на Иосифа, мол, свою часть уговора я исполнил, давай теперь ты. Собрав смелость в кулак, глядя баро в лицо, Иосиф произнёс: «Не обижайся, но сначала я скажу желание. Кто знает, может ты захочешь отказаться от данного при всех слова. Сегодня я уведу отсюда с собой Станку».
Наступила тишина: перестали шуметь даже дети. Трещал огонь костра, тихо смеялась Земфира. Баро окаменел: его лицо было белее снега. Большего оскорбления он не слышал в своей жизни. Ему хотелось вытащить из сапога нож и убить при всех пришельца. Угадывая его желание, вмешалась Земфира: «Баро, ты дал слово вожака, и не вина Осипа, что не подумал дальше собственного носа. По закону цыганка не может выйти за не-цыгана, это правда, но в каждом законе бывают исключения. Будь честен перед собой: Станку никто из наших не посватает, пересидела девка, да и боятся её мужики. Уже как два дня судьба свела их вместе, мне карты это подтвердили: не бери грех на душу ради свой цыганской чести. Все мы под богом. Скажи сейчас «да» и будешь прощён во веки вечные ради любви. Ромалэ, что вы скажете?»
Народ загудел, переговариваясь между собой. Петша стоял теперь с красным лицом: то ли ему стало стыдно, то ли его душило бешенство. Он овладел собой, внутри себя признавая правоту слов Земфиры, но не станет же он, вожак, делать так, как говорит женщина. Сказал: «Люди, закон писан для всех цыган. Я не имею права отдать одну из нас в чужие руки. Станка стоит дороже того глупца, который захотел украсть коня из-за своей гордыни. Пусть Осип оставит его себе: беру свое обещание назад, и отпускаю с миром. Иди, и делай с пленником что хочешь».
Баро повернулся, намереваясь уйти. Он явно блефовал, но Иосифу не хотелось играть в торги, и он сказал ему в спину: «Эй, баро, даю впридачу своего коня. Ты потерял лицо, нарушив слово, но я не сержусь. Пусть мой Барон уравновесит все обиды и тот закон, в котором кроется несчастье. Пусть будет тебе бог судья».
Иосиф унизил вожака ещё раз, при всех, но Петша был в душе простым цыганом. Он хотел коня, и думал теперь, как выйти из ситуации, оставшись в уважении к себе. Шагнув вперёд, к костру, обратился к соплеменникам: «Я дал слово, буду готов от него отказаться, если это желание выразит совет уважаемых цыган и народ. Думаю, небесные законы превыше цыганских, но спрошу сначала Станку: вы все знаете, она мне как родная дочь: «Оставишь табор, уйдешь с Осипом, будешь ему женой?»
Девушка пылала, задыхаясь. Все смотрели на неё, ожидая ясного ответа. Посмотрела долгим взглядом на Иосифа, который ей подмигнул, едва заметно улыбнувшись. Крикнула в вечерний воздух, выпуская из себя всю муть бродивших мыслей, душивших её последние два дня: «Да, я уйду. Нас свела другая сторона, и я не буду противиться судьбе, которая всё знает лучше. Прости, баро, простите люди, что иду против закона, но кто из вас возьмёт на себя грех противиться самой судьбе? Спасибо вам за всё, и дайте мне пойти теперь своей дорогой».
Баро чуть было не заплакал, уязвлённый сердечным порывом Станки. Подойдя, преклонил одно колено, прося прощения за то, что несколько минут назад был готов зарезать её суженого. Встал, обнял, взял за руку, подвёл к Иосифу. «Прости и ты меня, Осип, за всё. Земфира права – бывают в жизни исключения. Береги и уважай жену, и пусть вам будет счастье. Свадьбы у вас быть не должно, и приданного Станка не получит, да вам оно не надо, если сама судьба берёт вас на поруки. Я дочь отпускаю с богом».
Женщины рыдали: мужчины курили трубки, кивая головами: кричали дети, и только мудрая Земфира улыбалась – она знала, что все законы, придуманные людьми, не перетянут на чаше весов судьбы два встретившихся сердца.
Иосиф громко свистнул. Все стали переглядываться, понимая, что скоро будет основное представление. Через две минуты раздался стук копыт и в табор вошёл конь Осипа, неся в седле незадачливого вора. Того сняли, увели в палатку. Сказав Станке, чтобы она собирала вещи, Иосиф подошёл к коню проститься. Конь, чувствуя разлуку, мотал головой и плакал: да, плакал. Все умные животные не лишены обычных людям чувств. Слёзы душили и Иосифа, но перед богом был произведён обмен, и отступиться было невозможно. «Единственная к тебе просьба, баро – сказал Иосиф – уведи Барона завтра же, как можно дальше, чтобы он не нашёл назад дорогу, а то будет постоянно убегать. Хотел моего коня – теперь он твой, но если он появится у меня два раза, назад ты его снова не получишь. Теперь за него ты в ответе».
Пришла Станка с маленькой котомкой, в которой уместились все её вещи. Крикнула: «Прощайте ромалэ. Со многими ещё будем видеться в селе, пока табор не уйдёт, но я сама назад дорогу отрезаю. Не поминайте лихом». Сев на заднее сиденье мотоцикла, обняв Иосифа за пояс, они выехали на дорогу новой жизни, к которой их привели два голоса, которых вроде и не существует.
Я, двоюродный внук Иосифа и Станки, которая звалась впоследствии по паспорту Татьяной, свидетельствую: они прожили очень счастливую, мирную, уважительную жизнь. Одежду она надевала обычную, работала как все, и только настоящий цыган мог разпознать в ней бывшую цыганку. После многих лет в селе, после смерти сначала тётки, а потом и мамы, они переехали в Узбекистан, где по воле всё той же судьбы жил старший брат Иосифа, мой дед; где я и познакомился с этой необычной парой. Детей им бог не дал. На Станке и в самом деле был как-будто грех, но не свой – родовой. Она была ворованным ребёнком, выросшим в цыганском таборе как сирота, и говорили – её мать спилась и умерла от горя. Судьба такое дело – давая щедро одной рукой, может столько же отнять другой.
Своего мужа всю жизнь называла «чаво Осип». Меня она звала «баваль, бавало». Раскладывала часто карты, показывала различные способы гаданий, рассказывая о значении каждой. Жалею, что не записывал в тетрадку. Она говорила, пока был малым, что я «аморо», «ихний», но мне ещё не время. Потом я вырос, интереса не проявлял, она и не навязывалась. Конечно, память сохранила пару способов, которыми я иногда удивлял знакомых, предсказывая казённые дома, приятные известия, любовных дам и дальнюю дорогу, но знания, как такового нет и почти всё давно забылось. Когда у меня родились дети, дед научил заговору на снятие порчи, который здорово нам помогал, но и это знание утонуло в водовороте лет. Часто смотрю на фотографии, заглядывая в улыбчивые глаза деда Иосифа и бабы Станки, и говорю им словами из гаданий:
– Мне выпали козырные тузы. В казённые дома, тюрьму или больницу, не попадал, а вот напрасные хлопоты случались. Встречались ложь и предательство, зато меня окружают постоянно дамы всех мастей. Я сам себе король, на выбор, но чаще на повороте карты я червовый, хотя бываю иногда бубновым дураком, не слишком часто. Шестёрки меня щадят, десятки балуют, а остальные карты выпадают как и всем другим знакомым. Жизнь не должна быть накатанной дорогой: она может быть дальней или ближней, извилистой, с ухабами, горами, но она всегда должна быть своей и вести к надежде.
Прощаясь с воспоминанием о любимых стариках, символически раскидывая карты, в которых часто прячется судьба, вслух говорю:
– Сослужите мне службу верную, дружбу неизменную. Карты всех мастей скажите всю истинную правду: чего мне ждать-ожидать, чего опасаться, за какое дело не браться. Всех вас призываю, называю и выговариваю: слово крепко и картам лепко. Аминь.