Подвижник Земли Русской

Рецензия

Жизнь и дела Преподобного Сергия Радонежского в доступном изложении

 И.А. Рыбаков хорошо знает житейский материал по преподобному Сергию Радонежскому: от писателей Древней Руси, преподобного Епифания Премудрого и Пахомия Лагофета, до архимандрита Никона (Рождественского) и митрополита Макария (Булгакова), а также историков и писателей – В.О.  Ключевского, Н.М. Карамзина, Е.Е. Голубицкого, Б.А. Зайцева и других.
Работу отличает лёгкий, современный язык с объяснениями древнерусских понятий и выражений, что помогает широкому кругу читателей легко воспринимать цитируемые творения древнерусских писателей.
Преподобный Сергий, вся его жизнь от рождения и первых пустынных подвигов до кончины великого Преподобного, предстаёт перед читателем благодаря серьёзной и кропотливой работе автора. Преподобный Сергий не просто первый Маковецкий игумен, он становится знаменитым на всей земле Русской, он – созидатель общежитейского устройства иночества, создатель киновий. Сергий Радонежский – строитель монастырей и обителей, посылает своих учеников распространять монашество как способ возрождения Руси. Сергий Радонежский и собиратель русских земель, благословивший великого князя Московского Дмитрия (Донского) на борьбу с Золотой Ордой.
Великий угодник Божий не ушёл от нас, сегодняшних русских людей, великий Подвижник живёт в наших мыслях и молитвах, и скоро откликается на наши просьбы – справедливо полагает автор, безотносительно к положению человека в обществе, с его духовными и телесными потребностями.
Несомненно, работа И.А. Рыбакова представит значительный интерес для широкого круга читателей, исповедующих православие и тяготеющих к православной вере.

Архимандрит Лука,
Заведующий Иконописной школы при
Московской духовной академии



Аннотация

   «Печальник земли Русской» - очерк о жизни и делах преподобного Сергия Радонежского, праведника и чудотворца, которого православная Церковь еще называет избранником и угодником Божиим. Изложенный в доступной форме, материал в равной степени интересен как неравнодушному книгочею, так и неискушенному читателю. Основой для изложения служило «Житие Сергия Радонежского...» Епифания премудрого, сожителя Преподобного по обители, и его первого агиографа (биографа), рассказанное и переведенное на современный язык от Пахомия Логофета (XV в.) до архимандрита Никона (1904 г.). Вместе с тем автор считает, что «житие» Сергия имеет значение и для нашего времени с его нравственными и духовно-религиозными уроками, которые во многом помогают человеку разобраться в жизненном предназначении, и вместе с обществом идти вперед дорогой мира и любви.


Предуведомление или истина в датах.

Великий духовный подвижник, религиозный и общественный деятель Древней Руси родился в семье ростовского боярина Кирилла и его жены Марии. Жизнеописания не говорят, в каком месте Ростовского княжества проживали родители Преподобного. И тем не менее, старинные предания утверждают, что они жили «…не зело близ града Ростова…», в селении Варницы, в четырех верстах к северо-западу от Ростова Великого, на левом берегу небольшой речки Ишны, впадающей в озеро Неро.
Все известные «Жития» утверждают, что он жил 78 лет, однако год рождения вызывал сомнения. Существуют три версии: 1314, 1319, 1322 годы.
Епифаний, ученик Преподобного, проживший с ним бок о бок последние 16-17 лет, писал, что родился Сергий «…въ княжение великое тверское, при великом князе Димитрии Михайловичи, егда бысть рать Ахмулова», т.е. в 1322 году. Зная со слов старцев, да и сам игумен говорил ученикам своим, сколько ему годин от рождения, по версии Епифания, Сергию не было 78 лет, если он умер, как пишет тот же агиограф, в 1392 году. Вполне очевидно, что он противоречит в датах сам себе.
Епифаний премудрый – первый среди монашеской братии стал собирать и записывать в свитки и тетради разные сведения о делах и чудесах святого старца.
Выдающийся русский историк В.О. Ключевский в книге «Древнерусские жития святых» (М., 1871г.) отмечал: «Епифаний через год или два по смерти Сергия, начал писать о его житии, но только для себя, не для публики «запаса ради и памяти ради»; написанные таким образом «некия главизны» о житии старца, не приведенные в порядок, лет 20лежали у автора, ждавшего, не будет ли кто другой писать о том же. Узнав, что никто нигде не пишет, Епифаний посоветовался со старцами разумными и через 26 лет после кончины Сергия принялся писать его житие «по ряду», т.е. приводить в порядок, дополнять и отделывать свои старые свитки и тетради».
И все же первый летописец жизни Преподобного, очевидно не в полной мере достиг нужного результата, и расположение отдельных «главизнъ» не соответствует порядку рассказываемых событий, что затрудняет пользоваться епифаниевским житием как историческим источником.
Эти недостатки и ошибки своего предшественника по письму исправил иеромонах Пахомий, серб по национальности, пришедший в Русскую землю с Афоновой горы около 1450 года.
В одном из списков Пахомиевской редакции Епифаниева труда, написанныйв 1459 году, находим: «…въ лето 6900 (получить соответствующий год от рождества Христова – надо вычесть 5009 лет от Сотворения мира), месяца септяврия 25 преставился Сергий чудотворецъ, а живъ летъ 78». Следовательно, смерть принял Святой Отец 25 сентября 1391 года семидесяти восьми лет от роду.
Таким образом получается, по Епифанию, Сергий умер в возрасте 70-ти лет. Монашеский постриг он принял в 1342 году, 20-ти летним юношей.
Пахомиевская датировка совсем иная и ближе к истине по счету годов. Сергий родился в 1314 году, монахом стал в 1337-ом и умер в 1391-92 гг в возрасте 78 лет. Дата кончины Преподобного так же спорна, так как летописи в ту пору велись то по «сентябрьскому», византийскому исчислению, где год начинался с 1 сентября (септявриа), то по «мартовскому», славянскому, когда год начинался с 1 марта. Однако церковь посчитала кончину радонежского игумена по мартовскому летоисчислению, что позволило это событие соотнести с «январским», современным исчислением, к 1392 году.
Представители третьей версии (так сказать, срединной) митрополит Макарий (Булгаков), проф. Ключевский и архимандрит Никон, автор большого труда «Житие Преподобного Сергия» (Тр.-Серг. Лавра, 1885-91-98-1904 гг.) принимают год его рождения 1319-ый.
Митрополит Макарий в своем грандиозном труде «История русской церкви» говорит, что святой Сергий «скончался в лето 6900 или, по другим спискам, в лето 6905 (1397 г.), сентября 25», что заставляет заключить, что он родился или в 1314, или в 1319 годах. «Последнее показание полагает, – пишет автор, – год рождения святого Сергия довольно близко по времени рати Ахмуловой (как утверждает Епифаний), но все же ранее ее тремя годами; … Замечено, святой Сергий принял монашеское пострижение, будучи двадцати трех лет, и принял уже после того, как была освящена построенная им церковь Святой Троицы при митрополите Феогносте, в начале великого княжения Симеона Иоанновича. Но княжение Симеона началось к концу 1340г. Следовательно, если святой Сергий в 1341 или 1342 гг. имел 23 года, то он родился в 1318 или 1319 году, но отнюдь не в 1314 году». Отсюда само собой следует, по макариевской логике, что если он прожил 78 лет, то скончался в 1397 году.
Окончательное решение, к которому склоняются, если не все, то большинство исследователей жизнеописаний преподобного Сергия и церковью, и исторической наукой, принят год его рождения 1314-ый.
Этому способствовал еще и тот факт, что Сергий игуменом прожил в своей Обители 48 лет. Он принял сан в возрасте 30-ти лет, а согласно монашескому уставу игуменом, настоятелем монастыря (обители), мог быть монах не моложе возраста Иисуса Христа, т.е. 33-х лет. И, если тридцатилетний возраст Сергия можно было допустить, то в возрасте 22-х лет (как вытекает из положения Епифания) или 24-х – 25-ти, по версии Макария – Ключевского – Никона, – совершенно исключается.
Согласно «Житию» младенец был окрещен на 40-ой день после рождения и наречен Варфоломеем. Крещение совершилось 11 июня, в день памяти апостола Варфоломея, и, если это так, то день рождения будущего Подвижника надо считать 3 мая 1314 года.
Во всех жизнеописаниях день и месяц рождения будущего богоносного Подвижника считается абсолютной истиной – 3 мая (по новому стилю – 16 мая), день Великой Радости, ибо имя Варфоломей «…по самому значению – сын радости, было особенно утешительно для родителей сего младенца…»  – писал архимандрит Никон.
Как и многие другие греческие имена, имя «Варфоломей» произносили на Руси – «Валфромей», что наводило при произношении на чужеземное его происхождение.
Надо заметить, что Сергий родился в день кончины основателя Киево-Печерского монастыря тоже 3 мая, спустя 240 лет; это знаменательное событие явилось другим чудом, – именно ему суждено было стать продолжателем дела великого Феодосия. То был знак, данный свыше, ибо символизм христианской веры видел во всем таинственный смысл. И вот он налицо – весь путь Преподобного увенчан непреклонным служением Господу и воспитанию богоносного монашеского поколения, честных и порядочных рабов Божиих.
В Древней Руси особый тайный смысл видели в поклонении своему святому апостолу и в имени видели также особый Божественный промысл. Имена княжеские, боярские, зажиточных горожан отличались от людей низших слоев общества. Каждому общественному слою был присущ свой круг имен и это соответствовало церковному порядку, устанавливаемому «месяцесловом» или «четьи-минеями».
Православные христиане в древние века большое значение придавали и календарным совпадениям. Возможно, что уже юношей Варфоломей размышлял и о значении данного ему имени, и о дне рождения в день кончины Святого Феодосия – 3 мая 1074 года.

Детство и отрочество.

Селение Варницы, не трудно догадаться, происходит от издавна существующего в этих местах ремесла по выпариванию солей из воды речки Ишны, обогащенной земными ключами, в огромных открытых чанах, (варницах).
Купание в целебных водах реки излечивало детей от золотухи, а старым людям соли помогали от ломоты в суставах.
Здесь, сред неоглядных просторов воды и земли, прошли детские годы мальчика Варфоломея. Он бродил по лесным полянам, обходил не раз берега ростовского озера Неро, следил за боярским стадом, пас лошадей в лугах. Вообще Варфоломей рос весьма застенчивым, неразговорчивым, молчаливым отроком, любил природу в ее первозданном проявлении и честно выполнял поручения родителей.
Семилетнего мальчика отдали учиться грамоте. Благочестивые родители смотрели на грамотных людей как на посланников Божиих, а обучение детей грамоте для них было делом священным.
Вместе с Варфоломеем учились и два его брата – старший Стефан и младший Петр. Братьям учеба давалась легко, даже – младшему, которому не было и шести лет, а Варфоломей отставал от них. Его наказывал учитель, а детвора в школе над ним смеялась. Он горячо молился Богу: «Дай Ты мне, Господи, понять эту грамоту, научи Ты меня, просвети и вразуми!»
И вот Господь внял, наконец, усердной молитве благоразумного мальчика. Однажды, когда отец послал отрока искать в поля убежавших жеребят, на пригорке, под дубом, увидел Варфоломей незнакомого старца-черноризца.
«…Благовейный и ангелоподобный старец приносил здесь свои молитвы Богу, –  пишет архимандрит Никон, – и изливал пред Вездесущим слезы сердечного умиления».
Поклонившись старцу, отрок встал в стороне и тоже молился, не прерывая беседы с Богом богоносного старца. Когда тот окончил молитву, он взглянул на доброе дитя и подозвал его к себе, поцеловал и спросил: – Что тебе надобно, чадо?
Отрок, полностью занятый мыслями о своей неспособности к учению, забыл на время о конях и откровенно по-детски поведал старцу о своем горе.
– Меня отдали учиться грамоте, – сказал сквозь слезы Варфоломей, –  и больше всего хотел бы я научиться читать слово Божие, но сколько ни стараюсь, никак не могу научиться и не понимаю, что мне толкуют и очень печалюсь о том; помолись за меня Богу, отче святый, попроси у Господа, чтобы Он открыл мне учение книжное.
Красота детской души покорила старца и он, воздев руки к небу, стал молиться, прося для малыша просвещения. Вместе с ним стал молиться и Варфоломей. В трогательном соединении двух чистых душ – убеленного сединой старца и малого отрока – их общая молитва «…достигла престола Всевышнего».
После завершения молитвы, старец вынул из пазухи небольшой ларец, открыл его, взял оттуда тремя пальцами частицу святой просфоры и, благословив ею Варфоломея, сказал:
– Возьми сие, чадо, и снеждь; сие дается тебе в знамение благодати Божией и разумения Святого Писания. Не смотри на то, что частица святого хлеба так мала, велика сладость вкушения от нее.
Вероятно, художник М.В. Нестеров, когда писал картину «Видение отроку Варфоломею» (1890 г.), опирался либо на епифаниевскую, либо на никоновскую версию «Жития Преподобного Сергия», полагая, что событие происходило в древнем Радонеже после переселения семьи ростовских бояр в эти земли, а отроку было не более 8-10 лет.
С искренним восторгом принял отрок благодатный дар, и слезы радости брызнули из его детских глаз, и он упал к ногам монаха, умоляя его посетить дом родителей.
– Родители мои, – говорил Варфоломей, – очень любят таких, как ты, отче.
Кирилл и Мария с честью встретили старца и предложили ему угощения, но тот перед трапезой стал молиться и дал мальчонку читать псалмы. Отрок, осенив себя крестным знамением, начал читать псалтырь страстно и внятно.
«Над ним сбылось, – замечает блаженный Епифаний, – слово Пророка: тако глаголет Господь – се дахъ словеса во уста твоя». Благочестивым боярам жаль было скоро расставаться с опытным в духовной жизни старцем. Они рассказали ему, как сын их, будучи во чреве матери, троекратно прокричал в церкви на воскресном богослужении.
Черноризец сказал им, что это было великое знамение Божие. Он будет хорошо понимать и знать всю книжную мудрость. И, напоследок, пророчески изрек:
– Велик будет сын ваш перед Богом и людьми за его добродетельную жизнь. Рано в его душе раскрылось чувство любви к молитве и готовность к подвигам для угождения Богу. Отрок будет некогда обителью Пресвятой Троицы; он многих приведет за собою к уразумлению Божественных заповедей.
В доме боярина Кирилла не было недостатка в книгах. Жития святых, летописные сказания о минувших временах родной земли, Священное Писание, другие богодухновенные книги – вот круг чтения отрока Варфоломея.
И кто знает (?), может быть, – говорит архимандрит Никон, – некоторые из рукописей XII-XIV вв., оставшиеся в библиотеке Лавры от времени самого ее основания, были принесены им в пустыню, как единственное дорогое наследство от его родителей.
Ростовские бояре, в том числе и отец Варфоломея, прекрасно знали не только прошлое своего рода, но и все сложные отношения между князьями в XII-XIIIвеках. Обо всех этих событиях он читал в рукописных книгах, слушал рассказы стариков о беде, которая постигла Русь в татаро-монгольские годины.
Ребенком Варфоломей уклоняется от детских игр, шуток, смеха и пустословия, помня о том, что со строптивым можно и самому развратиться. К двенадцати годам он начинает понимать, что воздерживать себя во всем есть лучшее средство сдерживать страсти, а свободный от страстей дух способнее к восприятию Божией благодати. Так отрок налагает на себя строгий пост. По средам и пятницам он не позволяет себе вкушать ничего, а в прочие дни питается только хлебом и водой, о вине он не позволяет себе и помышлять, и это укоренилось на всю его жизнь.
Заботливая мать старалась умерить строгость его поста, чтобы он не изнурял себя воздержанием и не заболел от истощения. Благоразумный отрок спокойно отвечал на увещевание матери:
– Не стесняй меня, родная, не отклоняй меня от воздержания, которое так сладко душе моей, и в угоду Богу, чтобы Он избавил меня от грехов.
–  Что у тебя за грехи такие? – спрашивала матушка, и он отвечал ей:
– Никто не безгрешен, токмо един Бог.
Мать удивлялась разумению сына и, не желая препятствовать ему, сказала:
– Делай, как хочешь, Господь с тобой.
В этой связи Епифаний Премудрый писал, что «…виден был в нем прежде иноческого образа инок; поступь его была полна скромности и целомудрия».
Религиозные чувства Варфоломея-отрока были взращены не только книгами, но и всем бытом тогдашнего Ростовского княжества. Как бояре и горожане гордились своим происхождением и жизнью на землеБорисовой, так и их сыновья знали, что они потомки князей Васильковичей, а град Ростов Великий – «Дед» городов русского Залесья, как Новгород – для северо-западной Руси, и Киев – для южной.
На формирование личности будущего подвижника Земли Русской воздействовали многие социально-экономические и духовные явления, среди которых, по крайней мере, можно выделить три.
Во-первых, детство и отрочество Варфоломея прошли в постоянной борьбе с самим собой по воздержанию от дурных привычек общества. Уже в первый год жизни он отказался от материнского молока, а к семи годам возрос послушником и молчальником. Древний автор «Жития Сергия», вероятно, не имел достаточных сведений о детских годах малого отрока и поэтому воссоздал его жизнь по образцу жизнеописаний великих подвижников древности. Тем самым Епифаний утверждал величие Сергия, его сопоставимость с образами великих «святых отцов».
Во-вторых, любовь к Богу и Природе, созданной Божественным промыслом (Natura est Deus in Rebus – Природа – Бог в вещах) полностью занимала его детское и отроческое сознание, вместе с чем боязнь Всевышнего перед моральными и физическими наказаниями как бы являлась естественной компенсацией за ту беспрекословную  любовь, и потому любое наказание переносилось им стоически, даже набеги изуверов, насилия и грабежи «бесерменов» (басурманов) только укрепляли характер будущего печальника Земли Русской перед «орынскими послами», собирателями дани.
Главным же явлением, которое отразилось на всей его дальнейшей жизни, стала ситуация, сложившаяся на Ростовской земле первой четверти XIV века. Набеги татаро-монгольских орд на веси и города Древнерусского государства, где развивались ремесленничество, хлебопашество, охотничьи промыслы пробудили патриотические чувства в сердце подростка. Особенно ему запомнился набег «Ахмуловой рати» в 1322 году, которая истребила практически все живое и недвижимое: горели леса и селения, людей уводили «в полон», от грабежей и насилий стонали окрестные поля и леса.
Пожалуй, нигде на Руси крушение прежних устоев и сложившегося веками порядка, тревога и страх перед будущими поколениями не ощущалась так остро, как в Ростовской земле. Вместе с окружающим миром, вместе со стариками и женщинами, вместе со своими родителями и братьями горько переживал всеобщую беду и Варфоломей.
Бессилие князей-правителей побуждало народ к возмущению, но ордынское посольство стояло крепко, и люди богатые перед унизительным страхом смерти откупались деньгами, серебром и пушниной, замещающей металлические деньги. Простой же люд был беспомощен. Малый это видел и не мог ничем помочь обездоленному, и только вера в Господа Бога помогала униженным и бедным людям спасаться от страха перед «поганими бесерменами».
Князей и бояр овладевала безграничная алчность. Если раньше власть денег умерялась силой традиции, – правом наследования, то теперь она стала неограниченной, так как всем распоряжалась Орда (поголовная зависимость от иноземного властителя называется «игом»), а там что-либо можно получить было только за деньги. За «серебро» получали ярлык на право княжения; за «куны» (куньи меха – мягкое золото) богатые получали чужие княжества, а безденежные разорялись, теряли все.
Не та ли ордынская традиция «дожила» до наших дней (с которой боролся преподобный Сергий) почти 700 лет спустя. И теперь, – губернаторское кресло или кресло министра, чего греха таить, – да и кресло президента страны можно купить за большие деньги, которые оседают в карманах современных воров и бандитов.
В Древней Руси, не имеющей золотых и серебряных приисков, металлические и чеканные деньги появлялись благодаря торговле с заморскими странами. Иноземцы опустошали не только хлебные закрома и животных, но и денежные запасы казны и отдельных князей, бояр и зажиточных горожан.
После «Ахмуловой рати» а особенно, – «великой рати Туралыковой», многие ростовские люди с семьями покидали обжитые места и уходили в иные земли. Хотя ростовские князья и бояре, по примеру Александра Невского, «заигрывали» с ордынским начальством, подносили дорогие дары, ездили на поклон к Великому Хану, все же снисхождений от таких актов со стороны Орды было очень и очень мало, а, по правде сказать, – ждать было нечего; счастлив, кто мог возвратиться с милостью царской или, по крайней мере, с головой; нередко там они и душу свою полагали за веру православную, за Святую Русь. Боярин Кирилл, неоднократно «ходивший» в Золотую Орду, почти совсем по обнищал и подумывал о переселении.
Об этом времени хорошо сказал Н.М. Карамзин: «Забыв про гордость, мы выучились низким хитростям рабства, заменяющим силу в слабых; обманывая татар, еще больше обманывали друг друга; откупаясь деньгами от насилия варваров, стали корыстолюбивее и бесчувственнее к обидам, к стыду, подверженные наглостям иноплеменных тиранов. …Отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила казалась правом; кто мог, правил, – не только чужие, но и свои; не было безопасности ни в пути, ни дома; воровство сделалось общею язвою собственности…». Не та ли трагедия постигла и наше во всем еще не понятное, смутное время?
Году в 1330 или 31-ом бояре Кирилл и Мария с семейством переехали в Московское княжество, в северный его уезд, на Радонеже, при речке Воре и ее притоке Пажи. Отроку Варфоломею тогда шел 15-ый или 16-ый год.
Селение Радонежское досталось сыну Ивана Калиты Андрею, а поскольку последний был малолетен, Великий князь поставил там наместником Терентия Ртища. Терентий стал обживать и заселять дикие лесные просторы переселенцами из разных земель, бежавших от татаро-монгольского нашествия.
Кирилл получил в Радонеже поместье, но сам, по старости, вести хозяйство не мог и отдал все старшему сыну Стефану, который был женат еще в Ростове Великом; младший сын Петр тоже женился, а Варфоломей продолжал прежнюю жизнь в уединении, затворничестве и особым влечением к молитве, к Богу. Беднота, горькая жизнь, постоянные беды, насилия, неправда, ложь и свирепость все больше укрепляли его мысли об уходе в иночество. Возможно, что уже в те отроческие годы он задумывался о начале новой жизни, жизни отшельника, способного совершить чудо во имя Животворящей Троицы. Он чувствовал, видимо, душой и сердцем, что его ждет трудный и почти безрадостный путь праведника в том жалком, жадном и корыстном мире. Варфоломей понимал, что он должен отказаться от старой жизни начать долгую, может быть, всей своей жизни работу по облагораживанию мира духовными скрижалями веры в Господа Бога и сына человеческого, Иисуса Христа. Справится ли он с этой работой? Слишком скромен и погружен всецело в общение с Богом, он сомневался и боялся кары Божьей, если не справится с делом.
Спокойный и ровный духом Варфоломей спросил отца об уходе. Кирилл ответил, чтобы он не торопился, всему свое время.
– Мы радуемся, – говорили родители, – что ты стараешься угодить Богу. Но мы стали стары и немощны, у братьев твоих немало забот о своих семьях. И потому послужи нам немного, пока Бог не возьмет нас. Вот проводи нас в могилу, и тогда никто не возбранит тебе.
До самой смерти Кирилл так и не благословил сына на пострижение, но тот не оставлял своей заветной мысли.

Юность. Уход из мира.

Согласно «Жития Сергия» родители Кирилл и Мария в конце своей многострадальной жизни приняли монашество. В трех верстах от Радонежа был Покровский Хотьков монастырь, который в ту пору состоял из двух отделений: один – для старцев, другой – для стариц. В этот монастырь пошли родители Варфоломея, чтобы остаток дней провести в покаянии и приготовлении к иной, вечной жизни.
Перед уходом в монастырь родители Варфоломея благословили своего послушного и любящего сына на принятие иночества.
Почти в то же время произошла страшная беда в жизни старшего их сына, Стефана. Жена его Анна скоропостижно умерла, оставив ему двух сыновей – Климента и Ивана.
Похоронив супругу в Хотьковском монастыре, Стефан не пожелал возвращаться в мир, отдав детей родственникам, всего скорее – Петру, а сам остался в Хотькове и принял монашество. Он вместе с тем и прислуживал своим родителям. Схимники бояре не долго прожили в монастыре в трудах и молитвах и «с миром,  – пишет Никон,  – отошли ко Господу на вечный покой». Скончались родители почти в одно время и сыновья упокоили их под сенью Покровской Обители, которая с того времени сделалась усыпальницей Сергиева рода.
После удаления старшего брата в монастырь, Варфоломей стал полным хозяином усадьбы родителей. Отдавая им последний долг сыновней любви, он провел в Хотьковском монастыре все сорок дней, пока совершалось установленное церковью поминовение новопреставленных Кирилла и Марии. Он все 40 дней молился Богу об упокоении душ родителей в Царствии Небесном и соединял молитву с делами милосердия: каждый день кормил нищих и раздавал бедным остатки небогатого скарба почивших родителей.
В духовной радости возвратился Варфоломей в Радонеж, и с особой страстью повторял он отдельные места Священного Писания, которые более всего подходили к его душевному устроению. Чувствуя в себе силу страстей иноческих, он вспоминает о том, что говорил о себе Апостол Павел, что «он – первый из грешных».
«А мне, что иное себе сказать?  – думал он. – Внешние обстоятельства гонят меня в пустыню, отовсюду я утружден и обременен; но вот Господь глаголет в Евангелии: прииди ко Мне, и Аз воздам и упокою тя. Можно ли пренебрегать тем, чего всеми силами искать надобно? Сам Господь Бог ищет меня…, и как же я был бы неразумен, если бы подумал отказаться от сего сокровища. Сердце мое Он зажег, не могу успокоиться, пока обещанного Им покоя не найду!»
Варфоломей думал и над другими словами Господа: «Аще, кто грядет ко Мне, и не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик» (от Луки,14,33).
Праведник последовал словам Евангелия и передал своему младшему брату Петру все, что ему причиталось по наследству от родителей. Так сделан был решительный шаг, и 22-х летний Варфоломей из Радонежа решил уйти от общества людей, вступить на новый путь, полный скорбей и лишений во имя Креста Христова, устремился к подвигам духовным. Это не был с его стороны жест отчаяния и безысходности, наоборот, – он всей своей предшествующей жизнью готовил себя к такому испытанию, какой, может быть, еще не видывал православный мир.
Известно, что пред ним были открыты и другие пути. Как достаточно просвещенный юноша, он мог вступить на привычный, проторенный, далеко не тернистый путь. Но Варфоломей не захотел «жить как все», значит – плыть по течению, и он сделал свой выбор.
«Он оставил мир», – говорил святитель Филарет Московский, – когда мир еще не знал его…». Это был первый в его жизни самостоятельный поступок, и он был сделан на свободном выборе – свободном от поисков личного благополучия, от корысти и страха, от всех тех прозаических и довольно низких мотивов, которые обычно определяют выбор поступка. В этом решении Варфоломей предстает пред нами как человек, сделавший твердый шаг по пути самоотречения, к внутренней свободе.
Расставшись с богатством, человек обретает свободу и покой. Люди боятся впасть в бедность, так как она несет с собой тяготы и лишения, а освободившись от богатства, человек становится ближе к Всевышнему, и это приносит большую радость и наслаждение, ибо следовать Христу, духовно соединяться с Ним – есть высшее состояние Души. В Нагорнойпроповеди Иисус говорит: «Блаженны чистые духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф., 5,3).
Так примерно рассуждал юный Варфоломей. Он не знал о том, что за сто лет до него такие же идеи положил в основу своего жизненного пути великий реформатор западного монашества Франциск Ассизский. Истинный поэт бедности, он называл ее «евангельской жемчужиной», отдавая ей первенство в спасении человечества. Пожалуй, подобно Франциску, и Варфоломей услышал в минуты озарения слова Иисуса Христа о том, что свободному человеку не нужны богатства, накопления, алчность денег и всего, что отделяет его от Бога, от Царства Небесного, в котором только и есть духовное спасение человека. Мысль о «незримом сокровище святейшей бедности» толкнула юного Варфоломея покинуть Радонеж и уйти в Хотьков, к брату Стефану, который подвизался «вблизи трех дорогих могил». Сердце его билось в унисон со Священным Писанием, а душа ослабевала бороться с врагами спасения. И, может быть, так размышлял свободный юноша: «Блажен лишь тот, кто не был рабом своих страстей, кто сохранил непорочность детства в юности, и от юности принял крест, чтобы пойти за Господом».
Скромный, с детства привыкший подчинять свою волю воле старших, он еще боялся положиться полностью на себя, и надеялся иметь в брате-иноке верного спутника и опытного руководителя на многотрудном жизненном пути. Варфоломей упрашивает старшего брата идти с ним искать место в близлежащих глухих лесах для пустынножительства, но тот, понимая, какие трудности ждут их на новом деле, не сразу решается на такой поступок. И вдруг, словно Божественное озарение, исходит от слов младшего брата убеждение, и Стефан соглашается идти на поиски Святой Пустыни.
Долго ходили братья по окрестным лесам. Наконец им полюбилось одно место, удаленное не только от селений, но от путей к человеческим жилищам. Оно находилось в десяти верстах от Хотькова и представляло небольшую площадку, которая возвышалась над местностью в виде маковки и назвали это место Маковцем или Маковицею.
Варфоломей в мыслях своих не держал строительство обители, не желал собирать около себя братию; «…у него было желание укрыться, – пишет архимандрит Никон, – от мира в глубине непроходимой чащи так, чтобы никто не нашел его и совсем позабыл отшельника.
На выбранном месте братья сначала обустроили шалаш, ветхое жилище из веток и жердей. Горячо помолясь, братья призывали Божие благословение на будущий подвиг – постройку «церквицы». Потом стали рубить лес. С великим трудом они переносили огромные бревна на своих боярских плечах. Благодаря постижению плотнического ремесла, братья рубили венцы и клали их «в лапу». Церквица постепенно «росла» и, наконец, строительство было закончено. Поистине, Преподобного на Руси считали покровителем русского ремесла – строить избы и церкви «в лапу», без единого гвоздя.
По окончании строительства надо было освящать церквицу и Варфоломей обратился к старшему брату за советом, во имя какого святого освящать ее, а тот сказал: «Зачем ты спрашиваешь меня о том, что сам знаешь лучше».
Варфоломей вспомнил слова незнакомого старца, который давал ему в поле просвиру, и твердо заявил: «Пусть наша церквица носит имя Пресвятой Живоначальной Троицы». Братья пошли пешком в Москву к митрополиту Феогносту брать благословение. Владыка послал священников в глухомань с антиминсом мощей свято мучеников и церковь освятили. Она освящена благодатью Бога-Отца, милостью Сына и поспешением Святого Духа.
Братья продолжали жить на Маковце в построенной ими хижине – небольшой келейке, но жизнь их совсем не ладилась. Младший оказался по духу сильнее старшего. Стефан не выдержал суровой «пустынной» жизни и через год ушел в Москву в Богоявленский монастырь. В то время в монастыре подвизался и будущий святитель Алексий.
«Два брата, – писал блаженный Епифаний, – а какая между ними разница!... Оба совещались жить в пустынном уединении, но один из пустыни ушел в город, а другой и самую пустынь обратил в город. Что для Стефана было тяжким и нестерпимым, то – легко и приятно для Варфоломея… И Господь хранил его своею благодатию среди пустыни…, уготовлял в нем начальника многочисленной братии и отца многих обителей».

Постриг. Иночество.

В одной из обителей недалеко от Радонежа, может быть, в Хотькове, жил игумен – старец по имени Митрофан, с которым Варфоломей был знаком до удаления в пустыню. Старец иногда посещал отшельника в пустынном уединении и служил для него Божественную литургию в его церквице.
Однажды Варфоломей попросил игумена пожить некоторое время с ним в кельи. Он остался, и тогда Пустынник попросил его о пострижении в иноки. В древние времена, как говорит проф. Е. Голубинский, «допускалось, чтобы священниками приходских церквей служили иеромонахи; если эти иеромонахи были и духовниками окрестного населения…, то они назывались игуменами-старцами,…могли постригать в монахи желающих монашествовать». Таким игуменом и был старец Митрофан.
Игумен Митрофан постриг 23-х летнего юношу 7 октября, в день, когда церковь празднует святых Сергия и Вакха, и Варфоломей в монашестве воспринял имя Сергия. С этим именем он вошел в историю.
«И был Сергий первый постриженик своей уединенной обители, – рассуждал достойный его ученик преподобный Епифаний, – первый начинанием и последний мудрованием…, он был первый и в то же время последний;… для всех и навсегда он остался образцом совершенства иночества; отнятием власов отсекал навсегда и всякое свое хотение, …чтобы облечься в нового, ходящего в правде и преподобии истины…»
Семь дней провел ново постриженный Сергий в своей церквице, и каждый день старец-игумен совершал Божественную литургию, и все эти семь дней инок ничего не вкушал, кроме просфоры, данной ему постригавшим. Чтобы сохранить бодрым ум свой Сергий уклонялся от всех дел, с его уст не сходили псалмы и духовные песни; утешая ими себя, он славил Бога и взывал к Нему глубиной своего сердца и чистотой души.
Семь дней протекли, как один день, настала пора расставания с игуменом, и Сергий обратился к нему: «Отче, ты оставляешь меня одиноким в этой безлюдной пустыне». И, припав к стопам его, просил благословления и помолиться за него: «Молись Отче, чтобы Господь послал мне силы противостоять брани плотской и искушениям бесовским, чтобы сохранил Он меня от лютых зверей среди моих пустынных трудов».
– Благословен Бог, – сказал старец, – Он не попускает нам искушений выше сил наших. Отходя, я предаю тебя в руки Божии; Он будет тебе прибежищем и сила; Он сохранит тебя отныне и до века.
В заключение Митрофан сказал Сергию, что на месте его пустынножительства Господь поможет сотворить Обитель великую, которая прославит имя Божие далеко за ее пределы, во все стороны.
И остался Сергий с Богом наедине, который помогал ему в борьбе с неизбежными искушениями и для самых чистых душ, каким был богоносный инок. Сергий явился мужем богомудрым, каким его знает Святая Церковь и Святая Русь.
В Древней Руси различали три вида иноческой жизни: отходное, особное и общежитейное. Преподобный Сергий прошел все три стадии своего иночества.
Отходному житию посвящали себя люди, жившие в полном уединении, так называемом пустынном уединении, в постоянном постщении и молитвах. «Оно считалось высшей степенью иночества, доступной лишь тем, кто достигал иноческого совершенства в школе общего жития» (В.О. Ключевский).
В этом смысле Сергий был исключением. Он не знал общежитейной монашеской братии, монастырской жизни с ее нераздельным имуществом и общим хозяйством, с одинаковой для всех пищей и одеждой, с распределением по уставу работ между всеми; ничего не считать своим, и только – общим.
Сергий, уходя из мира людей, сразу начал жить жизнью отшельника, пустынника. И даже старший брат Стефан, имея опыт монашеской жизни, не выдержал тягот, неизвестности и одиночества среди девственной глухой природы и ушел в город, оставив младшего брата одного, который помощью и благоволением Божиим совершал свой подвиг во имя спасения человеков, прославляя Господа и укрепляя свои силы ради будущей великой жатвы.
Радостно вступил в свой подвиг пустынный отшельник: никто не понуждал его к этому и все скорби и лишения для него вожделенны, его молитва к Богу изливается в слезах, он далек от суеты мира и от соблазнов. В своей борьбе с трудностями, одиночеством и страхом он обращается к писаниям отцов подвижничества и, в первую очередь, к вождю монашества Василию Великому, следуя его наставлениям.
Преподобный Сергий понимает, что лучшая тренировка духа – это: чтение Слова Божия и поучения святых; непрестанный контроль за собою: каждый вечер размышлять о своих мыслях и желаниях; как можно чаще, внимательнее и больше размышлять о смерти, о том, что она неизбежна, что земные блага негодны для новой будущей жизни; любовь к молитве и Богу, который смотрит на тебя и видит все, что ты делаешь, о чем думаешь, чего желаешь; соображение своих мыслей и желаний, слов и дел с Христовым Евангелием, строжайшее исполнение заповедей Христа и жить во Христе.
Несмотря на все исполнения иноческих правил, пред пустынножителем возникали страшные видения, бесы являлись в виде диких зверей и разных чудовищ, готовых его растерзать; после таких привидений страх перед настоящими зверьми был уже его боязнью. Стаи голодных волков рыскали около его хижины и выли по ночам. Иногда заходили более страшные обитатели пустынных лесов – медведи. Что мог он поделать перед силами природы, чем он мог противостоять голодному зверю? Только молитвой, обращением к Господу Богу за помощью, и страх его переходил на диких зверей, которые удалялись в глубину лесных дебрей, не причинив угоднику Божиему никакого вреда.
Однажды Сергий увидел перед своей келлией большого медведя, голодного и страшного. Заметив, что он не столько свиреп, сколько голоден, сжалился над зверем, принес из келлии краюху хлеба и положил перед медведем на пень. Мохнатый зверь съел хлеб и мирно удалился в лес. Медведь полюбил пустынника, стал приходить к келлии, ожидая угощения и ласково посматривал на отшельника. Вскоре медведь стал ручным, и Преподобный благодарил Бога, что послал лютого зверя на утешение, который слушался его и был кроток перед ним, как овца. Он делил с ним последний кусок, а иногда отдавал последнее, сам оставаясь без пищи. Кроме хлеба и воды у подвижника ничего не было в келлии: хлеб, по-видимому, приносил ему младший брат Петр из Радонежа, а воду он носил из источника, открытого им недалеко от церквицы.
Человек, долгое время живущий в пустынном непроходимом лесу вокруг птиц, зверей и гадов…, привыкает к ним, и окружающий его живой мир, вероятно, бессилен перед разумным сущим, заставляя неразумное существо повиноваться одаренному сильным духом. По-видимому, подобные гипнотические свойства развил в себе и угодник Божий перед ликом всех земных тварей.
«В 1892 году, когда отмечалось 500-летие со дня кончины Преподобного, –  пишет архимандрит Никон в своем «Житии», – к ограде Гефсиманского скита приходила медведица с двумя детенышами: как будто и звери лесные, коих миловал угодник Божий, хотели почтить его память посещением мест, освященных его подвигами».
Не больше двух-трех лет прошло со времени его поселения в глухих радонежских лесах, как в Радонеже и в соседних селениях и весях прошел слух и заговорили о молодом пустыннике.
«Одни, – пишет Пахомий Логофет, – говорили о его строгом воздержании, трудолюбии и других делах; другие удивлялись его простоте и незлобию; иные рассказывали о его власти над злыми духами, а некоторые благоговели перед его дивным смирением и чистотою душевною». И вот один за другим стали приходить к нему, сначала ради душевной беседы и духовного совета, в чем любвеобильный пустынник им не отказывал, а потом нашлись желающие, припадая к стопам угодника, умоляли его, чтобы позволил им поселиться возле него.
Жаль было пустыннолюбивому Сергию расставаться с уединением, при том он опасался, чтобы недобрые и гнусные люди не покусились на его одинокую жизнь затворника.
Стали являться люди к отшельнику, прося спасения и от нужды, насилия и набегов врагов. Преподобный сначала их отговаривал, указывал на трудность жизни, на лишения, ставил в пример своего брата Стефана, который не выдержал несносных испытаний.
И все-таки он принял несколько человек: немолодого с верховья реки Дубны Василия Сухого, земледельца Якова, которого называли Якутом. В «Житии» упоминаются еще Онисим дьякон, Елисей, отец с сыном, земляки Сергия из Ростова; затем пришли Сильвестр Обнорский, Мефодий Пешношский, Андроник и другие.
Построили пришлые каждый по хижине-келлии, всего двенадцать келий, образовалась община по Христову Евангелийскому принципу. Келлии обнесли деревянным тыном для защиты от хищных и крупных зверей подобных лосям. Келлии стояли под огромными соснами и елями. У основного входа была келлия Онисима, и его Сергий поставил вратарем, ответственным человеком, который открывал и закрывал ворота на территорию общины. Среди пней от срубленных деревьев братия развела скромный огород, где выращивали зерновые и овощи, в основном капусту и брюкву.
Жили тихо, без суеты, но сурово. Сергий во всем подавал пример. Помогал рубить келлии и класть венцы в «лапу», носил воду в двух деревянных ведрах на коромысле с родника, открытого им под горой, молол зерна ручными жерновами, пек хлебы, варил скромную пищу, шил одежды и обувь, и по утверждению Епифания, – был для всех «как купленный раб». Летом и зимой угодник Божий ходил в одной и той же одежде, не боясь ни мороза, ни, тем более, жары. Несмотря на скудную пищу, которой питался Сергий (хлеб и вода) телесно был достаточно крепок, кряжест, «имел силу противу двух человек».
Не было среди пустынников новоустроенной обители ни начальника, ни даже пресвитера; однако строго соблюдался весь порядок повседневного Богослужения. Сергий всегда подавал пример и был первым на службах.
День отшельников начинался с глубокой полуночи; они каждый день собирались в церквице на полунощницу, третий, шестой и девятый час, на вечерню и повечерие, совершая между теми службами еще частые молебные пения и моленья в келлиях. Между службами работали в огороде, шили одежды, переписывали священные книги, и даже занимались иконописью.
Для совершения Божественной литургии в праздничные дни приглашали священника из ближнего села или из Хотькова. Приходил и Митрофан, который постригал Сергия. А год спустя, после создания обители, пришел к ним на постоянное жительство. Подвижник был очень рад ему и надеялся просить старца быть начальником над пустынножителями. Но не долгой была радость Сергия; пожив под кровом своего постриженика, Митрофан вскоре тяжело заболел и отдал душу Господу Богу. И снова обитель осталась без священнослужителя, без совершителя таин Божиих. Сам же Преподобный, по своему глубокому смиренномудрию, не хотел принимать на себя ни игуменства, ни священного сана. Подражая кротостью и смирением Господу Иисусу Христу, он управлял всеми только посредством своего примера, быть всегда первым – вот принцип Угодника Божия. Одним словом, он служил братии, всячески стараясь облегчить их трудную пустынную жизнь, хотя и приводил келлийников, по выражению того же Епифания, в немалое смущение. И братия с умилением взирала на своего возлюбленного авву и всеми силами старалась ему подражать. Все считали друг друга братьями, и никто не хотел быть старшим, все были равны друг перед другом, как пред Господом Богом.
Так из уединенного молитвенника мало-помалу вырастал в Сергии общинник, настоятель малой общины, апостольской по числу членов, апостольской по духу первохристианской простоты и бедности, чистоты помышлений; и главное – апостольской по исторической роли, какую ей надлежало сыграть в распространении православного монашества на Руси.

Игумен.

Сергий на деле был истинным руководителем в духовной жизни своих учеников. Но он был без священного сана и, по монашескому уставу, не мог быть их духовным отцом, а это в древних обителях часто соединялось с должностью игумена или настоятеля обители. При этом неудобно было каждый раз на Божественную литургию приглашать постороннего священника.
В сердцах братии давно уже сложилось желание просить на игуменство своего возлюбленного авву. Преподобный по своему смирению и слышать не хотел, чтобы ему принять начальство над пустынножителями. И в то же время сподвижники Сергия сравнивали каждого из их числа с подвигами и добродетелями Святого угодника и получали ответ, что никто из братии не может сравниться с ним и, тем более, принять на себя должность и, как говорит святитель Платон, – «…чтобы затмить собою столь ясно горящего светильника».
Укрепив себя надеждой на Бога, братия пришла к Преподобному и сказала:
– Отче! Мы не можем дальше жить без игумена; исполни наше желание стать наставником наших душ грешных и хотим видеть тебя совершающим ежедневно Божественную литургию и от твоих честных рук причащаться Святых Христовых Тайн.
Мысль об игумене и для самого Преподобного была немаловажна, но он думал об ином: об игумене и священнике, приглашенном со стороны, и поэтому отвечал:
– Оставьте меня Богу, пусть Он, что хочет творит со мною.
Они долго уговаривали Сергия и клялись в любви к нему, но тот сказал:
– Мое дело плакать в грехах моих…, к чему стремилась от юности моя грешная душа.
 Сказал и удалился в келлию.
Тогда келлийники поняли, что им подобными уговорами не склонить Святого Угодника к принятию игуменства, решили принять более действенные меры, и опечаленно произнесли последнее слово:
– Мы желаем подражать твоему житию и подвигам, Отче, но ежели ты не хочешь радеть о душах наших и быть нашим пастырем, мы все принуждены будем оставить это место, уйдем от храма Пресвятой Троицы и будем блуждать, как овцы без своего пастуха, а ты дашь тогда ответ на Божием Суде.
Братия стояла на своем, и братолюбие победило:
– Желаю, – сказал Сергий, – лучше учиться, нежели учить; лучше повиноваться, нежели начальствовать; но боюсь Суда Божия, не знаю, что угодно Богу; святая воля Господа да будет!
Побежден был смиренный Сергий любовью к братии, и сказал он своим сотрудникам:
– Не хочу более прекословить вам, но не нам решать это дело: пусть решит его святитель…
В источниках есть сведения, что игуменом Сергий стал при митрополите Феогносте, когда тот выезжал в Новгород и в Орду, а имея в виду, что он был игуменом 48 лет, тогда получается, что стал он им в 1344 году. Премудрый Епифаний же, верный ученик, неоднократно беседовавший с Преподобным, утверждал в «Житии», что он стал игуменом одновременно с принятием священнического сана при Алексии во время его путешествия в Константинополь в 1353-54 годах.
«Ужели Епифаний перепутал Феогноста с Алексием и Золотую Орду с Константинополем? – спрашивает архимандрит Никон в своем труде о Сергии (1904 г.) и отвечает, – делать такие предположения по меньшей мере оскорбительно».
Проще всего взять на себя ответственность, говорят отдельные историки, и объявить одну из дат истинной, а другую – ошибочной. Однако, думается нам, обе даты имеют под собой достаточно точные основания. Иеромонах Митрофан, постриженец Сергия, его духовник и всей Маковецкой общины, не был игуменом в обычном смысле, т.е. настоятелем обители, он был лишь исповедником в течение одного года и умер в 1343 году, в год возникновения двенадцатикеллийной обители, т.е. общины двенадцати.
Роль, которую взял на себя Преподобный в 1344 году, можно с большой натяжкой отождествить с традиционным пониманием игуменства. Маковецкая особножительная колония в своей повседневности не нуждалась в игумене втом смысле, какой имеет он в общежительной монастырской традиции. Игумен в такой обители чисто номинальная должность, поэтому Сергий решил взять на себя роль «игумена-старосты», настоятеля, не имеющего сана священника.
Десять или двенадцать лет Сергий не хотел принимать сан священника, видя в том такую форму духовного совершенства, до которой он еще не дорос. Если верить рассказам Епифаниева «Жития», он стал полноправным игуменом, когда получил сан священника, а это случилось в середине пятидесятых годов XIV столетия.
Епифаний знал, что Сергия поставил в игумены и священники Волынский епископ Афанасий, живший тогда в Переславле-Залесском и управлявший делами метрополии в отсутствие митрополита Алексия. Туда и отправился пешком с двумя иноками Преподобный.
Ранним утром, перед самой литургией, явился Сергий к святителю. Упав к ногам его, просил благословения. Епископ спросил: кто он и откуда?
– Грешный инок Сергий, –  смиренно ответил пришедший.
Имя Сергия давно было известно Афанасию, он довольно много слышал о нем, но никогда его не видел, и теперь был очень рад видеть у себя такого гостя, отечески поцеловав его, долго беседовал с ним, а тот стал просить у святителя для обители священника.
– Сын и брат мой! – отвечал ему святитель, – Тебя воззвал Господь Бог от чрева матери твоей, как от многих слышал я, –  посему ты и будешь отныне отцом и игуменом для братии, тобою же собранной в новой обители Живоначальной Троицы.
Тогда святитель Афанасий со священнослужителями пошли в церковь, взяв с собой и Преподобного. Облачившись в священные одежды, он велел Сергию прочесть Символ Веры, и, осенив крестом его преклоненную голову, поставил инока в иподиакона. Во время Божественной литургии, которую служил Афанасий, святой угодник Божий был произведен в иеродиакона. На другой день Сергий стал уже священником; после произведения в священники, Преподобный по настоянию святителя совершил единолично Божественную литургию.
По окончании литургии святитель Афанасий произнес над ним молитвы, поставившие его в игумена. Затем он пригласил новопоставленного игумена в своюкеллию, и в отеческой беседе наедине наставлял апостольским правилам и святому учению о спасении души, а также руководству подчиненными иноками.
– Чадо, – говорил святитель, –  воспринял ты теперь сан священный, который дается во служению Господу и людям только верному, честному и чистому душой и сердцем человеку.
В обитель возвратился Сергий с ясным поручением от святителя Афанасия – воспитывать пустынноприимную братию, как свою семью, быть для них начальником и отцом, вести их по пути христоподражательного смирения, жить в постоянных трудах и молитвах.
С нетерпением ожидала братия своего Первого Игумена (ибо Митрофан, как считали некоторые, на самом деле не был «первым», а лишь случайным, временным представителем обительской власти, которой Преподобный хотел оградить себя от начальствования) и с радостью вышли они на встречу своего давнего наставника и любимого отца. Со слезами сыновней любви поклонились они ему до земли.
Вступая в управление своей родной обители, Святой Игумен поучал:
– Внимайте себе, братие; прежде имейте страх Божий и чистоту душевную и любовь нелицемерную…; и смирение с покорением, пост и молитву. Пища и питие в меру; чести и славы не любите, паче же всего бойтеся и поминайте час смертный и второе пришествие.
Блаженный Епифаний говорил, что Преподобный Сергий всегда имел перед своим духовным взором великих светильников монашества таких, как великие Антоний и Евфимий, Савва Освященный и Пахомий, Феодосий Киновиарх и другие.
Игуменство Сергия во многом напоминало игуменство Преподобного Феодосия Киево-Печерского: та же страсть к себе и любовь к братии, та же неугомонность в трудах и бессонные ночи в молитвах. В отношении к братии он нисколько не изменился. По-прежнему учил не столько словом, сколько делом, своим примером. Он ежедневно совершал Божественную литургию; входил в церковь первым и выходил из нее последним. Как и раньше, он сам скатывал свечи, варил кутию, приготовлял просфоры…
Во второй половине 50-х годов к нему пришел из Смоленщины архимандрит Симон, известный своими добродетелями и строгой жизнью, и просил Сергия принять его в число своих послушников. С любовью и радостью Преподобный принял архимандрита и его пожертвования, на которые был построен более просторный деревянный храм во имя св. Троицы. Постепенно обитель, расширяясь, принимала вид вполне благоустроенного монастыря.
Старший брат не прерывал с Сергием духовного общения и, быть может, иногда навещал его в Радонежской пустыни. Изредка приводил он и своего малого сына Иоанна, который в детские годы жил в семье своего дяди Петра в Радонеже.
Прослышав о богоугодной жизни святого дяди Сергия, 12-летний отрок пожелал жить под его духовным началом, и однажды пришел вместе с отцом. Стефан, держа малого за руку, лично ввел его в пустынную церковь, и, предав его брату, в присутствии молящихся сказал, что малый отрок желает приобщиться к ангельской жизни. Не стал противоречить Сергий хотению старшего брата, который подобно библейскому Аврааму, отдал Богу своего сына. И отрок Иоанн принимает пострижение от своего Преподобного дяди, и нарекается Феодором.
Честный и чистый душой и сердцем, молодой инок безбоязненно и беззаботно отдал себя в руки своего дяди, и скоро свыкся со всеми тяготами и добродетелями монашеской жизни.
Племянник Феодор подвизался писать иконы и стал известен церкви как незаурядный иконописец. В Ростове, в основанной им обители во имя Рождества Пресвятой Богородицы, написана им икона Богоматери; он был одним из первых православных иконописцев. Может быть, говорят некоторые исследователи, его художество перешло вАндроников монастырь, где жили Андрей Рублев и Даниил Черный.
Феодор, как и его святой дядя, рано стал игуменом, в возрасте 30-ти или 32-х лет. Уже митрополит Киприан обращался к нему, как одному из самых почетных игуменов вместе с Преподобным Сергием. Он приобрел уважение среди власть придержащих и Великий Князь Дмитрий Иоаннович Московский избрал его своим духовником. В пустыне Сергия он был некоторое время пресвитером, и, прожив около 22-х лет, в будущем стал Ростовским архимандритом.
Первопустынник вел тихую и ясную, но достаточно суровую линию; к тому же приучал и своих насельников. К примеру, одним из таких требований, чтобы после повечерия братья не ходили из келлии в келлию и беседовали попусту друг с другом, но каждый должен заниматься молитвою и рукоделием. Каждый вечер заботливый игумен обходил все келлии и смотрел через оконца, кто чем занимается. И если неразумный инок уклонялся от совершаемых треб, тогда милостивый и праведный авва с кротостью и любовью обличал его: «накажет мя праведник милостию и облегчит мя». И по сему отшельники знали и честно выполняли свои дела. Одно слово любимого наставника могло прекратить всякое недоразумение и несогласие. Как игумен, он внушал сподвижникам не чувство страха, а чувство поклонения и уважения, от чего тяжело сознавать себя неправым перед праведником.
Преподобный Сергий внедрял в своей общине апостольскую форму жития. Как апостол Павел, денно и нощно работал над своими рукописями, чтобы не жить на чужой счет, такого же правила придерживался по отношению к братии подвижник Божий, уча постоянному «желанию», не боясь черного труда, без которого погиб ли бы и он сам, и его монастырь. Несмотря на огромную бедность, которую терпели келлийники, он запрещал им выходить за подаянием и, тем более, – стяжать его, «в чем он резко отличался от святого Франциска, западноевропейского подвижника», – замечает Борис Зайцев в своем очерке о Преподобном Сергии. «Святой Сергий, – говорит он, – в некотором смысле насаждал западную культуру (труд, порядок, дисциплину) в радонежских лесах, а св. Франциск, родившийся в стране преизбыточной культуры, как бы на нее восстал».
Особная жизнь келлийников превышала над общежитийной. Каждый трудился для себя в своем уединении; занимались сбором ягод, орехов, грибов, лекарственных трав; бортничество приносило достаточную пользу – мед для питания и воск для свечей; на небольших огородах выращивали скудный урожай. Ни общих трапез, ни общих послушаний еще не было. Общими лишь были культовые отправления: церковные службы и литургии.
Обитель Сергиева продолжала бедствовать. Часто не хватало самого необходимого: вина для совершения причащения, воска для свечей, лампадного масла, для переписывания рукописей и книг не было пергамента и даже простой харатьи (так называемый, грубый папирус); литургию часто совершали при свете лучины, а писали на бересте. Дерево стало основным материалом, из которого рубили не только келлии, но и делали многие хозяйственные и церковные принадлежности.
Питались очень скудно и дурно. Нередко не было, даже у игумена, горсти муки, куска хлеба, не говоря уже о масле. Преподобный менее всего заботился о себе, он привык сызмальства питаться хлебом и водой, а иногда этого хлеба-то и не было.
Три дня провел смиренный игумен без пищи, на одной воде, а на четвертый взял топор и пошел к одному из братьев.
 – Я слышал старче, – сказал он ему, – ты, хочешь пристроить сени к своей келлии; позволь мне построить их, чтобы руки мои не были без дела.
– Мне очень бы хотелось построить их, – ответил тот, – а ты, пожалуй, запросишь дорого.
– Эта работа не дорого тебе обойдется, – сказал Сергий, – мне бы какого-нибудь хлеба, хотя бы гнилого; у тебя он есть.
Тогда келлийник вынес ему решето с кусками негодного хлеба, а Сергий попросил его, чтобы он этот хлеб придержал до поры:
– Я не беру платы прежде, чем сделаю работу.
С раннего утра до позднего вечера, несмотря на голод, святой Игумен пилил, тесал доски, ставил столбы и при помощи Божией окончил постройку до захода солнца.
Инок-старец дивился великому терпению своего игумена, который и такую дурную пищу не мог принять без труда, а он держался строгой заповеди Христовой и апостолов: аще, кто не хощетъ делати, ниже да естъ(кто не работает, тот не ест). Взирая на его пример, и братия укреплялась в подвигах терпения.
Был и другой случай. Когда припасы хлебные кончились почти у всех сослуживцев, тогда один из них пришел к Сергию и сказал, что так больше жить нельзя, мы все умрем здесь голодной смертью; потерпим, может, еще сутки, а потом уйдем отсюда.
Угодник Божий обратился к братии с увещеванием, пытаясь утешить их, как послышался стук в монастырские ворота. Привратник увидел в оконце, что привезли много продовольствия и побежал к Сергию.
– Отче, привезли много хлебов. Твоими святыми молитвами они у ворот; благослови принять. Сергий благословил с радостью и в обитель въехали несколько возов с хлебом, рыбой и разной снедью. Он приказал ударить в било, отслужить молебен и затем благословил сесть за трапезу. Хлебы оказались мягкими, точно только что из печки.
– Где же тот брат, кто роптал на голодную жизнь? – спросил Праведник, – пусть войдет и попробует, какую пищу нам прислал Господь. Спросил и о том. Кто привез этот дар (?) и ему ответили, – подарок неизвестного жертвователя.
Случай с хлебами остался в памяти братии надолго, и в «Житии» блаженного Епифания считается, как проявление Промысла Божия, поддержавшего Сергия в трудную минуту. Сподвижники же полагали, что это чудо, которое совершил угодник Божий, обращаясь молитвами к Всевышнему, разговаривая с Ним о бедственном положении своих братьев, и тогда Бог дал пищу просящему труженику.

Чудотворец и наставник.

Случай с хлебами был одним из чудодейственных явлений Преподобного Сергия. Боголюбивый человек, живущий постоянной молитвой и разговорами с Богом, видит в Нем твердую поддержку, а Тот окрыляет и заступается за молящегося.
Чудо – это то, что в данный момент не ощущается человеком, существует за пределами его окружения, и, может быть, вызвано силой воли и силой духа человека, не лишенного большого жизненного опыта, наблюдений и знаний даже простых законов физики. Так, например, снег во время летнего зноя или дождь среди морозной зимы; камень, упавший «с неба» при исполнении молитвы, обращенной к Богу – это чудеса, которые снизошли на человека.
Человек, находящийся в постоянном общении с Богом, в непрестанной молитве, держащий себя в аскетическом состоянии, не может не видеть в ночи света солнечных лучей, радостных или печальных и страшных явлений.
Сергий в юные и молодые годы в уединенном отшельничестве видел ужасные картины, отложившиеся в памяти из прошлого бытия, в зрелые годы, когда дух его встал в определенную просветленность и гармоничность, видения и чувства неопределенностей, новых движений ума и тела приобрели некий чистый характер святости.
Он видит наперед некоторые явления, сокрытые от людей еще и их невежеством; он понимает природу (флору и фауну) в ее первозданном состоянии; он разговаривает с ней через посредство Всевышнего и это дает свои результаты. Пока Преподобный жил один в пустынном лесу, многие вещи его не волновали, он смиренно переносил невзгоды и довольствовался малым. Когда же появились сподвижники, забот у Сергия значительно прибавилось.
 В частности, одна из них, – с водой. Взяв с собой инока, Сергий спустился вниз от обители к оврагу и, найдя небольшую лужу дождевой воды, стал над ней молиться. Он молился усердно так, как мог молиться угодник Божий; Сергий просил, чтобы Господь дал грешным человекам воду, как он дал Моисею от камня в пустыне Синайской. Преподобный произнес молитву и осенил крестным знамением место, где стояла дождевая лужа. Как вдруг из-под земли пробился обильный источник холодной ключевой воды, и она потекла быстрым ручьем, который братия назвала Сергиевым. Однако, Сергий запретил так называть тот источник.
Некоторые исследователи полагают, что источник, «открытый» Преподобным, – это Пятницкий кладезь, сохранившийся до наших дней. Но Пахомий премудрый, редактировавший труд Епифания в XV веке, и Филарет Черниговский считали, что источник находится на северной стороне обители, а не на юго-восточной, где кладезь.
«Мы склонны думать, – пишет архимандрит Никон, – что источник, о котором идет речь, и есть именно ручей, называемый теперь Кончура».
Чудесный источник до сих пор дает чистейшую «святую» воду, которой пользуются многие жители Сергиева Посада и за его пределами.
С течением времени слава о подвигах преподобного Сергия распространялась по городским поселениям и весям, и поэтому место его пребывания, обитель, становилась все более открытой. Во второй половине 50-х годов в окрестностях обители стали селиться земледельцы; вырубали леса, которых не касалась рука человека и мало-помалу пустынные дебри обращали в поля и на зольных землях, после сжигания деревьев и кустарников, выращивали неплохие урожаи зерновых. На отрубных землях ставили одинокие дворы (хутора) и даже – селения.
Блаженный Епифаний писал: «Исказиша пустынь, и не пощадиша, и составишаселы и дворы многи…». Затем в северные города была проложена большая дорога, проходившая мимо обители, и Сергия стали посещать не только простые люди, которых он утешал словом Христовым, но и бояре и князья и многие монаствующие.
Жил в окрестностях обители весьма богатый человек, имеющий глубокую веру в Преподобного. У него был единственный сын. Малый неожиданно заболел тяжелой болезнью. Отец на руках принес его к Сергию в надежде, что тот может вылечить парнишку.
Пока Сергий готовился совершить благую молитву, мальчик, по всем признакам, как бы «испустил дух и умер». Огорченный отец оставил своего младенца, а сам пошел приготовлять гроб и все необходимые для погребения.
Оставшись наедине с ребенком, Угодник Божий, горячо и усердно стал молиться Господу, прося Его сжалиться над потрясенным родителем и умирающим младенцем. Еще не окончил Сергий своей молитвы, как вдруг малыш открыл глаза и протянул ручки к Преподобному. Когда пришел убитый горем отец, Сергий сказал:
– Напрасно ты так горюешь. Отрок, кажется, вовсе и не умирал.
…И праведный отец святой успокоил родителя, сказав, что ребенок был в сильном припадке. Муж благодарил Сергия за его молитвы по спасению ребенка, а тот просил его не разглашать о чуде.
Требование Сергия не разглашать о его благодатных делах подчеркивает страстное желание делать по образцу и подобию Иисуса Христа, изложенные в Евангелиях.
Епифаний рассказал в «Житии» о тяжелобольном, который три недели не мог ни спать, ни есть и которого также излечил Сергий, окропив святой водой. После чего больной заснул, и, проснувшись, пожелал принять пищу.
Другой случай исцеления был с бесноватым вельможей, которого привезли Преподобному с далеких берегов Волги. Этот человек, мучимый злым духом, кусался и бился с такой силой, что несколько человек не могли удержать его.
Сергий вышел навстречу бесноватому с крестом в руке и осенил им убогого. Тот с диким воплем отскочил в сторону и бросился в лужу, крича, – «горю, горю страшным огнем!»
Когда рассудок возвратился к вельможе, он рассказывал, что от креста шел на него пламень, охвативший его со всех сторон, и он бросился в воду, чтобы не сгореть.
Епифаний премудрый в своем «Житии» приводить всего два или три случая исцеления. Подобных же чудесных случаев было множество. Несомненно, приходили очень многие просто за советом, каялись в греховных делах. Люди просили угодника Божия об очищении души, о направлении на путь истинный, выдавать ли, например, дочку замуж или как лучше прожить в замужестве и тому подобное.
Просветление и видение наперед (ясновидение, как говорят сегодня) у Сергия все более и более проявлялись в зрелые и преклонные годы. Будучи в дружеских отношениях со святым Стефаном Пермским, Преподобный, сидя за трапезой, «увидел» знак приветствия пермского просветителя, когда тот на некотором расстоянии ехал в Москву мимо Троицкой обители. На Стефаново приветствие (не видя его), будучи прозорливым, он встал и поклонился в ту сторону, где находился помазанник Божий.
В память об этом событии, говорят, – до сих пор в Троицкой Лавре остался обычай вставать с места после третьей перемены кушанья.
Постепенно с умножением числа прихожан улучшалось материальное благосостояние обители. Приносились благотворительные пожертвования и взносы, и пустынножители уже не терпели такой нужды, как в прошлые годы.
Вместе с тем преподобный Сергий выдвинулся благоверным учителем народа, заступником и утешителем. В его время еще не было «старцев», хотя Епифаний упоминает старца Василия («рекомый Сухий»), которого в общине считали более опытным и зрелым по жизни иноком. Институт «старчества» появился на Руси в более позднее время, но сам тип учительного «старца» довольно древен, идущий от греческих монастырей, а у нас в XV веке более всего известен своим учительством «старец» Филофей Псковский.
В поздних монастырях «старцы» выделялись в особый разряд православных мудрецов, хранящих апостольские Евангельские традиции. Наставнические мысли и дела Сергия по отношению к келлийникам исходили от Христовых положений и имели просвещенческие цели; он был как игумен и наставником, и учителем. В этой связи мы вправе считать преподобного Сергия основоположником «старчества» в русском православном обществе. Этим словом в монашеской среде Древней Руси определялся не возраст человека («старцем» мог быть и относительно молодой инок), а его зрелость как подвижника.
Праведный «старец» часто проявлял себя в заступничестве униженных и обиженных. Считалось обычным делом в Древней Руси сильному обидеть слабого или взять силой у слабого его собственность. По этому поводу рассказывает Епифаний, – один житель обители взял у другого кабана себе на пропитание и не заплатил за него денег. Обиженный сосед пожаловался Сергию, и тот призвал к себе обидчика, сказав ему следующее:
– Чадо, веришь ли ты, что Бог есть? Тогда знай, что он Отец сиротам, судья и праведным, и грешным; те, кто грабят других и недовольны дарованным от благости Божией, беспрестанно желают чужого, те сами обнищают, и дома их опустеют, и забудется сила их, и в будущей жизни ждет их бесконечное мучение. Отдай же тому, у кого взял, что ему следует, и впредь так не поступай.
 Виноватый послушался и больше никогда так не поступал.
Подвижническая зрелость Сергия особенно проявилась в трудные годы лихолетья и «черной смерти». С конца 40-х годов XIV века и на протяжении почти двадцати лет Русь стонала не столько от «татарских послов», грабивших русскую землю, сколько от моровой чумы, названной в народе «черной смертью». Вымирали целые города. В Глухове и Белозерске не осталось ни одного человека, в Смоленске живыми остались всего 15 человек. Смятение одолело всю центральную Русь; люди уходили в леса, к монахам. Находили малое утешение в словах преподобных и блаженных.
В это «черное» для русского народа время пустынный инок Сергий был поставлен в священнодействующего игумена, а весь внутренний духовный мир Угодника еще не принимал начальственного послушания и он, смиренно соглашаясь с Божией властью, более всего думал о спасении своей души, чтобы в горячей молитве к Богу печалиться и о родной земле и многострадальном народе.
Общежительное устройство, Киновия.

Став священником, Сергий возложил на свою голову не только ответственность за тела иноков, но и за их души. Он уже теперь был внутренне готов к следующему шагу – к введению в обители общежительного устава.
О введении «общего жития» древний биограф рассказывает о том, какое событие предшествовало тому духовному и бытовому решению Преподобного. Однажды на Маковец явились «греки от Константинополя» с подарками Вселенского патриарха Филофея.
Подарки патриарха были не простые, а с темным символическим смыслом, «вдаша ему: крест, и параманд, и схиму; по сему и писаниа (грамота, И.Р.) посланаа вдаша ему». Он повелел монаху-отшельнику выйти из его уединения и послужить на благо ближних своих, направить их на путь благочестия через общежительство, чему научала посланная грамота – первый общежительный устав. Филофей грамотой высказал пожелание, чтобы в Троицкой обители было введено «общее житие».
Исследователи «Жития Сергия» пришли давно к выводу, что грамоту и подарки Преподобному организовал митрополит Алексий, когда он посещал Константинополь в 1353-54 годах, и убедил Филофея написать послание игумену Сергию. Вот почему, думается, скоропалительное решение праведника вдруг пойти в Переславль-Залесский к епископу Афанасию (не он ли вызвал все-таки отшельника к себе в отсутствие Алексия? И.Р.) на святую беседу, после которой угодник Божий в два дня стал священником и игуменом-настоятелем монастыря.
Грамота патриарха нужна была Алексию как документ на послушание для проведения «монастырской реформы» – возрождение общежития в русских обителях, которое прервалось со времен Феодосия Печерского, а Филофей, как афонский воспитанник, ценил значение иноческого подвига и посему согласился послать грамоту на Русь прежде, чем приедет туда святой Алексий.
Со стороны Афанасия это был своего рода подарок митрополиту Алексию, который понимал, что преобразование монастырской жизни надо начинать с самого яркого и выдающегося светильника Руси, с преподобного Сергия Радонежского. Это есть насущная потребность русской церкви в середине XIV века. И Маковицкая обитель должна стать первым опытом создания пустынных киновий.
Трудно давалось Сергию общее житие, но делать было нечего, он выполнял «заказ», послушание верховной церковной власти, и, стало быть, – так угодно Богу.
«Вдруг, пронеслась над его обителью буря, – говорит жизнеописатель Преподобного архимандрит Никон, – которая едва сняла с нее благодатный покров…, лишив его святого Игумена».
Та «буря» оставила неизгладимый след в жизни Преподобного, она принесла новое содержание в монашескую жизнь, распространяя общежитийный устав за пределами Маковецкой обители.
«Бурю» инициировал старший брат Стефан, вновь пришедший к брату как опальный игумен, лишившийся постов великокняжеского духовника и настоятеля Богоявленского монастыря после тайного от митрополита третьего бракосочетания Великого князя Семиона Ивановича Гордого.
Сергий тепло встретил брата, однако с введением «общего жития» Стефан не получил никакой должности, а он привык к почестям и вниманию и поэтому хмурился на брата, который не замечал укоризненных взоров и ужимок Стефана.
Однажды во время службы Стефан не выдержал и вспылил на регента церковного хора, который по указанию Сергия взял нужную книгу. «Кто ти дастъ книгу сию?!» – воскликнул Стефан. «Игумен дастъ ми ю», – спокойно ответил канонарх. «Кто есть игумен на месте сем: не аз ли прежде седох на месте сем?!» – закричал Стефан. Сергий, находившийся в алтаре, ни словом не ответил на упреки Стефана, довел службу до конца, проводил монахов и тихо ушел из обители.
Он пришел в одну из общин, что на Махре, к Стефану Махрищскому, рассказал ему о причине своего прихода, пожил в его обители некоторое время и сказал ему, что он хотел бы найти для пустынножительства подходящее место.
Побродив по окрестным лесам, Сергий нашел «место красно зело», и здесь, на высоком берегу речки Киржач, срубил себе келлию.
Стефан дал Сергию двух помощников, и вскоре новая иноческая община стала рубить церковь. К митрополиту были посланы ходоки за благословлением. Будущий храм решили посвятить Благовещению.
Митрополит Алексий, узнав, что Сергий поселился на Киржаче, дал ему время устроиться на новом месте. Собрать братию и основать настоящую обитель. В то же время он думал о том, что Сергия необходимо возвратить к Троице и послал ему грамоту, в которой в частности писал, что удалит всех «досаду тебе творящих».
Основанный в 1357 году Благовещенский монастырь на Киржаче был первым из многочисленных общежитийных обителей, основанных преподобным Сергием. При жизни Сергия было построено не менее 25-ти обителей, а его учениками в последующем на Руси основано до 70 монастырей.
Историки утверждают, что во времена Сергия всех монахов-подвижников следует считать его учениками. Это не так. Одновременно с ним, а, может, несколько раньше, были и другие иноки-пустынножители: Феодор и Павел в Ростовском княжестве, Пахомий Нерехотский в Костроме, Дионисий и Евфимий в Суздальско-Нижегородском княжестве, Лазарь Мурманский – на Онежском озере, Сергий и Герман – на  Ладоге…
Нигде из русских княжеств не наблюдалось во второй половине XIV столетия исключительно интенсивного строительства обителей и монастырей, как в Московии. Любимым детищем  Алексия, стал Чудов Монастырь в Кремле, основанный в конце 50-х годов.
Как завет при благословении на монашество, Сергий хранил две родительские иконы: «Богоматерь Одигитрия» и «Никола Чудотворец», которые сопровождали и оберегали его на всем жизненном пути. Он посвятил им и свою жизнь. Деве-Богоматери, взрастившей Сына Человеческого, он строил храмы в Ее имя; Путеводительница, она освещала пути его походов, была путеводной звездой.Николай-угодник был для него «русским Богом», смиренным и благодатным и в то же время строгим, в память о котором он совершал чудеса и исцелял немощных духом и телом.
«Буря», о которой говорит повествователь Сергиевой жизни, не столько ранила душу игумена-общежитийца, сколько стала в смиренном воздержании и укреплении внутреннего состояния отшельника благодатью Божией на пути монастырского строительства Древней Руси.
Монастырское общежительство распространялось в двух направлениях: городские киновии и лесные пустынные. Сергий, как бы заглядывая в души своих учеников, разделял их на три «полка». Одни могли возглавлять городские киновии; другие имели способности для основания и руководства новых обителей; третьи по своему духовному складу могли быть только рядовыми монашеского воинства и пасторские обязанности для них были непосильны.
В 1379 году Сергий основал по просьбе Дмитрия Ивановича, Великого Князя Московского, в 50-ти верстах к северо-востоку от Москвы Стромынский монастырь на речке Дубенке в честь победы над татарами в битве на реке Воже 11 августа 1378 года.
Уже после смерти Сергия, в 90-ые годы, Кирилл со своим помощником Ферапонтом основал Кирилло-Белозерский монастырь.
Подвиги «Сергиевского» поколения были совершены иноками необычно твердой закалки и сильными духом; они готовы были терпеть любые лишения, преодолевать громадные расстояния, годами блуждать по лесным дебрям в поисках «богоугодных мест» для совершения благого дела. «Виноградная лоза» Спасителя, о которой постоянно вспоминал преподобный Сергий, дала многочисленные отростки с основным стеблем на горе Маковец – в монастыре во имя Живоначальной и Животворящей Троицы.
Необходимо заметить, что после возвращения Сергия в свою обитель, Епифаний премудрый не говорит о том, что сталось с братом Стефаном, который огорчил игумена.
Вероятно, он стеснялся встречи с Сергием, который смирением и терпением превозмог обиду родственника, а неуемным трудом своим возвысил себя в делах митрополии, заложив основы будущей жизни русского монашества. По догадкам исследователей, Стефан уволился из Троицкой обители, видимо, по распоряжению святителя Алексия либо в Богоявленский монастырь, либо в Симонов, к своему сыну Феодору.
И только после кончины Сергия, он снова возвратился на Маковец и поведал блаженному писателю Сергиевого жития историю его детских лет. Понятно, что Стефан раскаялся в своем грубом и неоправданном поступке во время той вечерней службы и возможно помирился со своим братом-игуменом.
Если говорить о Сергии, то его отношение к поступку старшего брата можно понять, как достаточно справедливое. Ведь он в равной мере рубил первые деревья для постройки хижины-келлии и клал первые венцы в основание малой церквицы, которую совместно решили назвать во имя Святой Троицы, и для освящения которой он, Стефан, ходил к Московскому митрополиту. В его ли воле было отказываться от иночества в Богоявленском монастыре, который подчинялся бывшим ростовским боярам Вельяминовым, а старый Протасий, ктитор (устроитель), был еще и в дружеских отношениях с их отцом, боярином Кириллом.
Сергий понимал (теперь уже переоценивая прошлые доверительные беседы) решение брата в том смысле, что его желанием было добиться определенных высот на иерархической лестнице с тем, чтобы осуществить идею «оцерковления» власти и ее соединение с монашеским могуществом на путях духовного и хозяйственного развития страны.
В современном понимании, – оба брата были подвижниками и стремились к одной цели, – как сделать Русь сильной, прекратить распри, насилия, невежество, стряхнуть татарское иго. Однако один считал, что развитие общества должно идти путем евангельского осмысления действительности, другой же (Стефан) считал, что развитие общества на пути церковно-государственной организации.
Внутренним чувством Сергий уразумел, что они не были бы теми, чем стали, если бы не были так разобщены и так соединены родственными узами, да если бы еще не Воля Божия и его постоянная молитва к Нему.
То, что делал Сергий, выстрадано временем. По образцу Киево-Печерского монастыря созидали отшельники Троицкой обители необходимые ценности (нравственные и материальные) для дальнейшего развития Московского княжества. Это понимал и митрополит Алексий, и московские князья, и бояре, полагавшие, что разрозненность и междоусобицы среди родственных земель не приведут Русь ни к чему хорошему, а только усилится неограниченное влияние Золотой Орды на русские земли.

Собирание русских земель.

Первым среди Великих князей начал борьбу за единение русских земель вокруг Москвы Великий князь Владимирский Иван Данилович Калита, хотя его методы были слишком суровы и многие княжества от жесткой руки Москвы терпели больше, чем от «татарского посольства».
До некоторых пор удельные князья, несмотря на свое родство, оставались чуждыми друг другу, обособленными владетелями наследственных земель. После смерти Александра Невского, его старшие сыновья Дмитрий и Андрей стали созывать съезды (снемы) удельных князей для решения спорных вопросов.
Во время княжения Ивана Калиты образуется вокруг Москвы княжеский союз более прочный по духу и сильный в экономическом отношении. Сначала этот союз был подневольным, так как ордынцы сами посылали своих послов для собирания дани и переписи (пересчета) населения, за исключением духовенства. Затем ханы стали поручать сбор дани (выхода) Великому князю Владимирскому. Такое поручение собирать дань со всех поголовно, кроме монашествующих, и получил Иван Калита, когда стал Великим князем. Это поручение в руках изворотливого политика и дипломата послужило могучим орудием для объединения удельных княжеств Древней Руси. Московский князь, не желая сталкивать родственников друг с другом при помощи меча, получил возможность бить их рублем. Так Иван Калита добился некоторого покровительства у Золотой Орды; он не только собирал, но и возил лично дань степным ханам. Иногда вместе с ним ездили в Орду князья и знатные бояре, рискуя жизнью, выпрашивали почестей и ярлыков на преимущество перед другими за драгоценные подарки и денежные подношения.
Ответственный приказчик хана, Московский князь, добился быть полномочным руководителем и судьей русских удельных князей. Когда Иван Калита умер, дети его в 1341 году были приняты ханом Узбеком с почестями и любовью, так как он любил их отца. Старшему сыну Семиону, назначенному Великим князем, даны были «под руки» все русские князья, и он также стал у хана в великом почете. После смерти Семиона (1353 г.) его брат Иван (отец Дмитрия Донского) также получил великое княжение и судейную власть. Сын Калиты Семион Иванович Гордый продолжил политику отца, но он умер «черной смертью», а его брат Иван за шестилетний период княжения не проявил себя, оставив после кончины девятилетнего Дмитрия, будущего князя Донского.
Митрополит Алексий, взявший на себя труд по воспитанию малого князя, понимал, какую роль может он сыграть, войдя в совершеннолетие. В 1362 году 12-летний Московский князь, за спиной которого стоял митрополит, начал открытую борьбу за склонение на сторону Московского княжества Владимиро-Суздальской земли, на которую князь-отрок получил ярлык от одного из ордынских ханов.
Москвичам пришлось иметь дело с коалицией князей, братьями Суздальского Дмитрия Константиновича. Московское войско дважды изгоняло его из Владимира, в 1362 и 1363 годах, в свою очередь тот попытался овладеть Переяславлем-Залесским, но неудачно, и положение суздальца ухудшилось тем, что брат его Борис внезапно завладел Нижним Новгородом, и, не имея сил для борьбы на два фронта, он запросил мира, обещая «московитам» навсегда отказаться от Владимирского княжения и попросил помощи в борьбе с младшим братом Борисом.
Для начала к Борису Алексий послал архимандрита Павла и игумена Герасима, но их поход не имел успеха. Тогда московская рать стала готовиться к походу на Нижний Новгород. Однако, не желая доводить дело до войны, Алексий решил послать впереди войска посольство, состоявшее из одного человека. Этим послом стал преподобный Сергий.
Нижегородская земля была заражена страшной «моровой язвой», которая не миловала ни мирян, ни духовенство, и потому путешествие было опасным. Опасным оно было не только из-за чумы. Сергий все свои походы совершал пешком, следуя заветам Василия Великого – «конь исключается из употребления святых». А между тем его подстерегала и другая опасность – шайки разбойников, грабившие одиноких путников. Но что можно было взять с бедного в заплатанной рясе монаха? Посох, миска, ложка да десяток-полтора сухарей в котомке.
Нижний Новгород встретил Сергия неприветливо; он чувствовал на себе косые взгляды и недобрые приветствия. Беседа с князем Борисом была трудной и ни к чему не привела.
Игумен ушел, не благословив князя; он скорбел и жалел своего победителя, ибо предчувствовал, что «победа» не принесет ему ничего, кроме зла. Так оно и получилось; Борис проведет жизнь, полную горестей, тревог и унижений. Сыновья же его будут скитаться по лесам и пустыням, лишенные вотчины и чести; московские князья отберут последнее.
Эти и другие междоусобицы, брань, драки и родственные войны братьев с братьями, отцов с сыновьями, жестокость, вероломство и алчность переполняли жизнь Древней Руси. Все это происходило на глазах у Сергия, отчего не спасало уже пустынное самоотречение во имя любви и единомыслия, и «великий старец» смирением и самопожертвованием задавал в обществе высокий нравственный тон.
Святитель Алексий, друг Сергия по единомыслию, будучи авторитетен как в Московской земле, так и в Орде, исцеливший татарскую царицу Тайдулу, много делал для единения, собирания земель русских. В этом деле он имел твердую опору в лице молитвенника и проповедника преподобного Сергия. Вместе с тем митрополит Киевский и Всея Руси Алексий опасался нашествий с Запада литовских полчищ князя Ольгерда. Ведь не так давно он был изолирован литовцами и, слава Богу, удачно бежал из «полона». Благодаря изощренной политике Кремля и русского духовенства во главе с Алексием был сохранен относительный мир, и Московское государство за десять лет значительно окрепло. Молодой князь Дмитрий, выполняя заветы своего пращура Ивана Калиты «не дразнить Орду», сохранять относительно мирные связи с «татаро-монголами», при содействии и полной поддержке Церкви, накапливал силы для решительного удара по «поганим». Найдя общие интересы в борьбе с Ордой, два Дмитрия (Московский и Нижегородский) собрали в Переяславле съезд, поводом для которого послужило рождение третьего сына у Дмитрия Московского. И тот пригласил Сергия, чтобы он провел обряд крещения.
Сын появился на свет в день памяти святого Георгия, 26 ноября 1374 года, а крещение назначено к 40-му дню после рождения ребенка, 4 января 1375 года. Тогда же пришел в Переяславль и Радонежский игумен.
Князья надеялись на благословение Сергием их планов на войну с Ордынским ханством, однако богоносный старец был еще не готов высказать однозначное соображение и, вероятнее всего, придерживался мнения не обострять отношений с «поганими» до поры.
Нервное напряжение, испытанное Сергием в Переяславле, не прошло, видимо, даром. Он на второй неделе Великого поста тяжело заболел и пролежал на одре до Семенова дня, т.е. до 1 сентября 1375 года. А 3 сентября 1375 года Дмитрий и Михаил присягнули на верность по мирному договору между Москвой и Тверью, понимая, что основной целью ордынской политики было стравливание русских князей друг с другом, что приводило к братским войнам.
По всей видимости договор между князьями порадовал Сергия. Другое же событие осени того же года, вероятно, огорчило его. Новгородский архиепископ Алексей начал гонения на еретиков, так называемых «стригольников» и жестоко расправился с двумя дьяконами, Никитой и Карпом; их казнили, насыпов за пазуху песку, – сбросили в реку Волхов с большого моста.
Сергий слышал об учении стригольников, суть которого заключалась в обличении корыстолюбия среди поместного духовенства, алчности иерархов при всеобщем падении нравов. Поставленные в сан за мзду, пьянство, разврат, неверие и невежество священники не могли быть настоящими «добрыми пастырями». Таинства, совершаемые такими «лихими пастухами», по мнению стригольников, не могли иметь силы «благодати Господней». С такими же критериями стригольники относились и к высокопоставленным санам – архиепископу и митрополиту. Вместе с тем они отвергали существующую иерархию и подходили к пересмотру некоторых христианских догматов.
В повседневной жизни стригольники были добродетельны, чужались пьянства и сквернословия, помогали нищим, униженным и обиженным всем необходимым.
Сергий понимал, что обличения стригольниками низменных нравов приходского духовенства, отрицания ими «святости» в иноческой среде монастырей и обителей вполне справедливы. Он знал, что высокие иерархические места выдаются за дороги подарки и большей частью – за деньги. Главным и зачастую единственным требованием к тем, кто хочет стать священником, была «платежеспособность». Так было везде, и новгородские «еретики» лишь всенародно высказались, о чем знали все, но до поры молчали, опасаясь преследований.
Сергий, насколько известно, не выступал за чистку духовенства и монашеских «полков», не обличал «лихих пастухов». Снисходительное отношение, своего рода средневековый либерализм, Сергия проявлялся в другом. Он учил личным примером, молитвой и смирением, и эти и другие его подвижнические шаги служили горьким упреком белому духовенству и монашеству. Думая о казненных руководителях стригольников, Сергий не мог примириться с жестокой расправой над ними. В его понятии они не были никакими еретиками, а если владыка Новгородский считал их таковыми, то он не должен был допускать публичной казни. В этом смысле Преподобный сумел остаться самим собой. Его исповедание можно было бы определить, как «церковный евангелизм». Лояльность Сергия по отношению к духовной «лестнице» объяснялась еще не только его глубоким смирением, терпимостью и пристрастием к молитве и литургической обрядности, но и осознанием того, что для тогдашней русской жизни только церковь могла стать доброй силой, собирающей людей от князей до простолюдинов, от бояр до их слуг, от войска мирского до войска монашьего.

Мятеж во святительстве.

Вслед за казнью стригольников на Маковец пришла другая весть, – 2 декабря 1375 года патриарх Константинопольский Филофей поставил на Русь еще одного митрополита – иеромонаха Киприана, болгарина по происхождению, который должен был управлять православными епархиями Литвы и Польши. После кончины Алексия ему надлежало взять под свою власть и все великорусские епархии и стать митрополитом Киевским и Всея Руси. Сергий предчувствовал, что поставление Киприана в сан митрополита было началом внутрицерковной борьбы, продолжавшейся около 15-ти лет, которую современные историки назвали «мятежом во святительстве».
Великий Князь опасался назначения Киприана митрополитом и в 1376 году, когда тот приехал в Москву, Дмитрий не принял его и отправил назад, откуда приехал.
Считая Киприана своим врагом, Алексий понимал, что он не должен занять кафедру Московского первосвященника Петра. Дмитрий же, как и действующий митрополит, считал, что наследником на первосвященство должен быть верный и известный,  в Московском княжестве иерарх.
Для Алексия не было более чистого сердцем и душою, более святого и славного монаха, чем Сергий Радонежский. Он пригласил Сергия в Москву, велел принести золотой парамандный митропольничный крест с драгоценными камнями и просил принять его Преподобного, но тот с тихим смирением ответил:
– Прости мне, владыко святый, от юности я не был златоносцем, а в старости тем паче желаю в нищете пребывать.
– Знаю, знаю, – сказал Алексий, – всегда ты жил так. Но теперь покажи послушание, прими от меня этот крест. И сам надел его на Сергия, объяснив, что Киприану он не может доверять, а его прочит на свое место, и это одобряют все люди вплоть до Великого князя.
Митрополит долго убеждал Сергия «пасти стадо Христово», но тот был неотвратим:
– Прости мне, владыко святый, ты хочешь на меня возложить бремя свыше моей меры, ибо – кто я, грешный, и худейший паче всех человек? Нет! Ты не найдешь во мне, чего ищешь.
…И слова Священного Писания, произнесенные митрополитом, не помогли; он решительно сказал своему другу Святителю:
– Если не хочешь ты отгонять моей нищеты от твоей святыни, то не говори больше об этом… Не дозволяй и другим побуждать меня к тому: поверь, что невозможно найти во мне того, чего ты желаешь. И, как всегда, он больше всего ценил внутренний голос.
Преподобный ни при каких обстоятельствах не восставал против Церкви, но убедил Алексия в том, что и для Церкви будет лучше, если он будет делать доброе дело на своем месте. Тем самым он доказал, что иерархическая «лестница» на нем закончилась, и он спокойно живет той жизнью, к которой стремился от юности, не чета тем, кто добивается больших вершин за мзду, благодаря обманам и словоблудством.
После смерти Алексия, последовавшей 12 февраля 1378 года, как и предвидел Сергий, началась десятилетняя борьба за митрополичью кафедру.
Великий князь Дмитрий Иоаннович и многие из его приближенных и знатных людей снова предложили Преподобному принять святительский жезл, но Сергий лишь указывал на Киприана, как законного архипастыря, а когда Московский князь не согласился с его предложением, тогда радонежский игумен указал на Суздальского епископа Дионисия как человека вполне достойного. Но Великий князь решил отдать митрополичий сан держателю великокняжеской печати Новоспасскому архимандриту Михаилу (по другим источникам его имя Дмитрий), прозванному Митяем.
За митрополичье место на Руси теперь стали бороться четыре претендента: Митяй, епископ Дионисий, Киприан и архимандрит Пимен. Ничего в истории Русской церкви не было отвратительнее той иерархической битвы, которая разгорелась в последней четверти XIV века. Это были печальные годы.
Великий князь, после неудачи с преподобным Сергием, просил Алексия благословить Митяя по кончине своей на митрополию. Святитель же говорил, хорошо зная дурные привычки его, что «…Митяй еще недавний монах, надобно ему набраться духовного опыта и потрудиться в монашестве».
Дмитрий под напором изощренного Митяя, который умел красноречиво с долей велеречивости говорить, решил без участия Вселенского Патриарха поставить его митрополитом и собрал епископов для этого дела. Но Суздальский епископ Дионисий возразил, высказав Великому князю, что подобный акт идет вразрез церковному уставу, и тот отказался от своего желания.
Митяй, зная, что Дионисия поддерживает Маковецкий игумен, затаил злобу на обоих. Первому он пообещал «разжаловать» в простые монахи, а Сергию – разрушить его обитель.
В борьбе Митяя с Дионисием Сергий, как и его друг покойный Святитель, стоял на стороне последнего, и, когда его арестовали, Преподобный поручился за него, епископа освободили, и тот обманным путем поехал в Константинополь. Это страшно раздражило Митяя, и он также отправился к Вселенскому Патриарху «выбивать» у него сана на митрополию, взяв с собой свиту в 50 человек и дары. Но над гордым и честолюбивым иерархом сбылось пророчество смиренного Сергия: у самого Константинополя он заболел и скоропостижно умер.
Преподобному Дионисию, епископу Суздальскому, Патриарх пожаловал сан архиепископа, и он мог бы стать митрополитом, но греки за деньги возвели митрополитом спутника Митяя архимандрита Пимена, который и начал борьбу с Киприаном.
Узнав о кончине Святителя Алексия, Киприан поехал в Москву. По дороге он послал грамоту Сергию и его племяннику Феодору, игумену Симонова монастыря, в которой благословил преподобных, а те направили посланцев навстречу Святителю.  Однако Дмитрий Иоаннович повелел тех послов воротить назад.
Несмотря на то, что Киприан был дружелюбно настроен к Великому князю и вез ему несколько священных вещей, он оказался схваченным неким боярином Никифором, который ограбил митрополита, обругал его разными похабными словами и полуобнаженного, голодного запер в сырую клеть и наутро с бесчестием выпроводил из столицы.
По сообщению архимандрита Никона, митрополит 23 июня 1378 года на обратном пути писал Сергию и Феодору, что он «…потерпел от Никифора, который обобрал до нага, не только его, но и всех бывших с ним, и выпроводил из города на тощих клячах…, без обуви и даже без сорочек». Но самое главное, что опечалило Сергия, Киприан посылает словесную стрелу в самую душу его, обвиняя игумена, что тем самым он причинил большой вред всему народу, когда позволил Князю совершить тяжкий грех. А посему он лишает и «старцев» своего благословения.
Вскоре Сергий отправил свое письмо Киприану, после чего возобновились их добрые отношения, и осенью 1378 года митрополит Западной Руси известил отдельной грамотой Преподобного, что он намерен ехать в Византию, чтобы подтвердить у Патриарха, что он является истинным правоприемником почившего в Бозе Святителя Киевского и Всея Руси Алексия: «Аз бо славы не ищу, ни богатьства, но митрополию свою…А, смирения и съединения церковного желаю и христианьскаго».
Узнав, что архимандрит Пимен был возведен в митрополиты подкупным путем и тем более без санкции на то Великого князя, Дмитрий распорядился взять Пимена на пути к Москве и послать в заточение, а своему духовнику, Феодору Симоновскому ехать в Киев и звать Киприана в Москву.
Тому способствовала еще и переписка Киприана с Преподобным, которую он завел после поставления его в митрополиты Западной Руси, зная наперед, что после смерти Алексия тот становится митрополитом и Всея Руси. В своих ответах на грамоты (а их известно три) Сергий разъяснял Киприану, что он почти «не пещется» о Великом князе, не убеждает православных ольгердовичей «бысть» верными Дмитрию Московскому. Киприан же, забыв на время об унижении первого приезда, сделал все возможное, чтобы угодить Москве, склонить на сторону Великого князя некоторых литовских, волынских и псковских князей, а это так было необходимо в собирании великой рати на войну с Мамаем.
В мае 1380 года он с честью был встречен в Кремле. Правда, не долго продолжалось его Московское сидение. В августе 1382 года, когда Тохтамыш захватил столицу Московского государства, Киприан удалился в Тверь, где княжил давний враг Дмитрия Михаил Александрович.
Великий князь оскорбился и затем не захотел принимать Киприана, и тот уехал в Киев. Из Киева он писал преподобному Сергию (уже только ему одному) о своих скорбях и заботах и словом Святителя старался укрепить его в подвигах православной добродетели.
На место Киприана в Москву был вызван из заточения Пимен, но и он не стал угодником Великого Князя, и тот послал архиепископа Дионисия в сопровождении Феодора, своего духовника, к Вселенскому Патриарху для поставления его в сан митрополита Всея Руси.
Дионисий был поставлен в митрополиты и по дороге в Москву был задержан киевским князем Владимиром и посажен в Киево-Печерскую Лавру, и в 1384 году он там скончался.
В 1389 году после смерти Великого князя Дмитрия Иоанновича (нареченного Донским), митрополит Пимен был низложен Киприаном, который Вселенским Собором в Константинополе был окончательно утвержден Митрополитом Киевским и Всея Руси.
Так завершилась эта долголетняя борьба за первосвященный пост, в которой преподобному Сергию выпала тяжелая, но благородная доля утешителя и мудрого учителя, снявшего с себя парамандный крест Святителя Земли Русской.
Молитвенник и печальник.

Отказ Сергия от митрополичьего жезла еще не говорит о том, что он не разделял церковных устоев и считал только жизнь во Христе настоящим призванием человека на земле. Некоторые считают, что Сергий один из приверженцев русского исихазма (от греч. – «безмолвничество»), суть которого сводится к тому, что монах отрешается от всего, что мешает ему приближаться к Богу. В результате духовного восхождения инок может увидеть «луч божественный», тот самый свет, который вспыхнул перед глазами апостолов во время Преображения Иисуса на горе Фавор.
Божественная энергетика может иметь политическую окраску, считали отдельные представители безмолвничества. Эти идеи вынашивали Вселенский патриарх Филофей и митрополит Киприан, когда полагали, что «политическими исихастами» были все общежитийные иноки, во главе с преподобным Сергием, которые составили духовную основу национального подъема в преддверии и во время Куликовской битвы.
Однако, это далеко не так. Общежительная реформа, проводившаяся Сергием и его учениками, не может служить признаком влияния исихазма, так как «безмолвие» предполагает уединение инока, а деятельность и проповеди Маковецкого игумена направлены на единомыслие и единение народа. «Свет», который окружал Сергия, был не «фаворский», а «евангельский»: «Я свет мира!» – учил Иисус.
Отказавшись от высокой чести быть ангелом Церкви Русской, Преподобный не мог отказать в послушании горячо любимому им святому отцу, митрополиту Алексию. Он говорил, что всякое слово из уст Святителя приемлет, как слово Христа. И потом, в действительности, для русского монашества и для родного народа он был именно тем пастырем, который наставлял и учил смирению и жизненному терпению в трудные годины лишений и войны.
Преподобный Сергий не был тем политиком, которые решают задачи и вершат судьбы русского народа, но разве не он был рядом с ними как утешитель и миротворец, живой иконой святой Троицы. Его походы к удельным князьям и в ханскую Орду проникнуты страстным желанием донести до горячих голов слово Божие, которое «холонит» и лечит от всех душевных мук и недобрых помыслов.
Первый известный поход Сергий предпринял в свой родной город Ростов, убеждал ретивого князя Константина признать власть Москвы. Но через два года Константин выхлопотал себе грамоту в Орде на управление своей землей самостоятельно и в 1361 году Сергий вновь пришел на богомолие к ростовчанам, и, видимо, вновь убеждал Константина не выступать против Великого Князя. И это ему удалось.
В 1365 году князь Борис Суздальский захватил у своего брата Димитрия Нижний Новгород, который признал главенство Московского Князя. Борис же признавал только удельную власть, и Сергий как миротворец, по велению митрополита Алексия, проводит труднейшую беседу с Борисом и, как известно, она не принесла быстрой победы игумену, но он убедил архипастыря, какое нищенское существование ждет в скором времени упорного князя.
В борьбе за укрощение войны между Москвой и Тверью, длившейся с перерывами более десяти лет, Угодник Божий постоянно стоял на стороне Церкви и ее главного иерарха.
По-видимому, в ту пору ни с чем несравнимые его труды по переходу на общежитийное устройство обителей, так называемой – монашеской реформы, в которой победил пионерский дух игумена и его неодолимое подчинение высшему слову, которое в руках монаха-плотника превращалось в чудесные и достойные Бога дела.
На глазах митрополита Алексия велась борьба за единение русских земель и единомыслие между удельными князьями, а также возникновение русской церковной «ереси», движение стригольников и смуты среди верховных эшелонов церковной власти. Во всех тех нечистоплотных делах проявился авторитет, опыт и знания русской жизни преподобного Сергия; и Великий князь, зная, что в Радонежских лесах есть святой подвижник, молящийся к Богу о благе русской земли и ее защитниках, был уверен в праведном деле, которое начали его пращуры и которое теперь делает он, чтобы стряхнуть позорное иго Орды со Святой Руси.
Усердная и горячая молитва, обращенная к Богу, замечал Преподобный, всегда доходила до Всевышнего. Это Он послал дивных птиц, парящих над обителью, которые принесли новую весть, предвещая грядущие перемены к лучшему, от бедственного, полуголодного существования к общежитийному благоденствию. И это предвидение, принесенное Сергию промыслом Божиим, совершилось в последующих богоугодных делах обители под руководством святого игумена.
А теплая и тихая молитва к Пречистой и Пресвятой Деве, «Мати Христа, Царице Неба и Земли», обернулась тем, что Богородица ублажила его чудесным посещением. При этом чудный, как солнце, луч ослепил игумена (была темная ночь) и он пал на колени, закрыв лицо, перед этим Светом, а благая Матерь прикоснулась к нему рукой и произнесла слова благодати: «Не бойся, избранный Мной. Я пришла посетить тебя, ибо услышана молитва твоя…»
Придя в себя от волнения и радости Сергий увидел лежащего на полу келлии ученика своего Михея, молящегося с ним, который был как бы мертв. Великий праведник мог видеть Царицу Небесную наяву и слышать Ее голос, а ученик, пораженный Светом, почти замертво упал ниц.
– Встань, чадо мое,  – кротко сказал учитель.
Михей пришел в чувство, поднялся и тут же припал к ногам Преподобного.
– Скажи, отче, – спрашивал он, – что это за чудное видение? Душа моя чуть не отделилась от тела.
На современной иконе посещения Богоматерью преподобного Сергия Михей изображен позади Чудотворца, закрывающим лицо мантией от небесного сияния. Простой народ объяснял это так: Михей за три года до случившегося «Явления» выпил одну чашу вина и вспомнил в тот момент о своем согрешении, боясь оскорбить Царицу Небесную своим дыханием.
По некоторым предположениям это событие относят к Рождественскому посту 1379 года за 9 месяцев до Куликовской битвы. Сама Заступница рода христианского пришла и сказала Печальнику Русской земли, чтобы он не отчаивался в делах праведных и стоял твердо на своем месте, зная, что благодать Божия всегда будет пребывать на нем.
И только потом, когда пришел в себя полностью, Сергий усмотрел, что Богоматерь появилась в сопровождении апостолов Петра и Иоанна, основателя христианской церкви и любимого ученика Иисуса, после казни которого Богородица жила до самого Успения в его доме.
Эту историю рассказал автор «Жития Сергия», который как агиограф остановился только на абстрактно-типологическом повествовании, оставляя одно «обещание Пречистой» заботиться о Троицкой обители. Однако, как указывает Е. Голубинский, исследователь жизни Сергия, Епифаний премудрый передает слова Божией Матери неполно, считая, что обещание Ее – неотступно покровительствовать Русской земле, быть Нерушимой Стеной для Руси.
Именно таких слов одобрения и уверения, произнесенных с Небес слов, ждала тогда Русь, ибо в церковной и государственной сфере сложилась как бы «предгрозовая» напряженность, и Сергий вдруг увидел самое яркое из всех видений – явление, которое снизошло в его келлию на Маковце. Состоялось самое знаменитое в русской церковной истории «явление Богоматери Сергию», и, как подчеркивал блаженный Епифаний,  –  «не бе не-что гаданием или привидением, но ясно явлено виде, якоже древле Афанасий Афонский».
Знаменитый афонский подвижник Григорий Синаит называл Афон «храмом Богоматери» и вот теперь Она пришла на Маковец на русскую «святую гору», – как своего рода   новый Афон.
Вместе с тем год, предшествующий Куликовской битве известен одним из главных дел Сергия: по просьбе Великого князя он основал лесной монастырь на реке Дубенке, Стромынский монастырь с храмом во имя Успения Богоматери, который напоминал Дмитрию о победе над «поганими» в битве при речке Воже.
Все эти и другие события, связанные с почитанием родословной иконы «Богоматерь Одигитрия», и «привели» Святую Путеводительницу в келлию к Угоднику Божию не во сне, а наяву. Особое почитание Богородицы свидетельствует и еще один факт, приведенный в «Сказании о Мамаевом побоище»: вместе с грамотой, содержащей слова благословения и ободрения русского воинства, Сергий послал князю Дмитрию на Куликово поле «хлебец пречистыя богородица», то есть просфору, на которой поминается Дева Мария.
Летом 1380 года, накануне битвы с Мамаем, в Москве стало сильное религиозное воодушевление, подготовленное всем ходом военных сборов, близостью «Божиего суда». Широко в народе и с размахом в боярских княжеских кругах праздновались Владимирская, Ильин день, все три Спаса. Особенно уделялось внимание иерархами празднику Святого Владимира, «Крестителя Руси», в образе которого воплощалась идея исторического единства Киева и Москвы, любимая идея митрополита Киприана и Сергия.
Волнение и тревога народа и воинства передавались Дмитрию, и он решил в который раз обратиться за советом и словом Божиим к праведнику, «великому старцу», преподобному Сергию. За три недели до битвы он приехал на Маковец и до поздней ночи просидел у Сергия в келлии, исповедуясь, как перед причастием. Дмитрий понимал, что он пришел не только услышать из уст игумена благословение, но привнести от «чудного старца» и какие-то зримые войску свидетельства, подтверждающие, что борьба с Мамаем является «священной войной».
На утро Дмитрий и его небольшая дружина присутствовали на литургии, которую служил сам Преподобный, после которой Князь поспешал назад в Москву. Но Сергий уговорил его на обед в монастырской трапезной, «вкусить хлеба их». Обед с иноками считался своего рода причастием, очищающим от грехов.
Сергий сам подал Дмитрию хлеб и соль. Хлеб был для него символом тела Иисуса, ибо Спаситель говорил: «Я есмь хлеб жизни», а соль означала благодать.
После трапезы Сергий окропил Князя и его спутников «святой водой», и, осенив Дмитрия крестным знамением, громко, чтобы услышали все, сказал: «Пойди, господине, на поганыа половци, призывая Бога, и Господь Бог буди ти помощник и заступник!» Потом наклонился и произнес на ухо: «Имаши, гсподине, победити супостаты твоя».
Подозвав к себе двух иноков, молодого богатырского сложения Александра Пересвета и боярина Андрея Ослябя, сказал Дмитрию: «Се ти мои оружници». И тут Князь понял, что эти иноки в схимах с кукулями и есть то зримое свидетельство благословения, которое он вчера просил у «старца».
Отдавая двух монахов на битву за Родину, Сергий поставил себя «между молотом и наковальней». С одной стороны, в соответствии с вердиктом 4-го Вселенского Собора он не имел права отправлять их на воинскую службу; с другой, –   как подвижник, он совершал грех, рисковал «собственным спасением души».
Примером своей святой жизни, высотой своего духа он поднял упавший дух родного народа…, вдохнул веру в помощь Божию, о чем не думали более сотни лет до него; он благословил на честный подвиг молодого вождя русского ополчения, взросшего и возмужавшего на глазах Сергия.
Перед самой битвой появился инок Нектарий с богородичной просфорой и грамоткой от «старца», в которой Преподобный еще раз увещевал Князя: «Чтобы ти, господине, таки пошелъ, а поможетъ ти Богъ и Троица».
Во все время Куликовской битвы, которая происходила в День Рождества Богородицы, 8 сентября 1380 года, святой игумен, собрав все монашество Маковецкой обители, возносил молитвы Богу и Живоначальной Троице. Перед церковным алтарем он видел, как дерутся храбрые русичи, как гибнут на поле брани герои; он называл некоторые имена погибших воинов, и, наконец, известил всем, что битва закончилась полным поражением «поганих» врагов.
Можно подумать, что он печалился не только за все русское войско, но и за каждого «воя» в отдельности и не только за Русскую землю, но и за каждый дом.
Возвратясь в Москву и распустив по домам воинов-победителей, Великий Князь Дмитрий Иоаннович Московский за победу над Мамаем был наречен Донским, а его брат и сподвижник Владимир Андреевич Серпуховский получил прозвание Храбрый. Они прибыли в обитель, чтобы поблагодарить угодника Божия преподобного Сергия за молитвы ко Господу Богу и Живоначальной Троице, что принесли им победу в страшной и кровавой битве.
На этот раз в Троицкой обители по велению Великого Князя пели панихиды и служили заупокойные молебны по всем убиенным на Куликовом поле. Это поминовение совершается и теперь, спустя около 700 лет, ежегодно по всей Православной России под именем Дмитриевской Субботы, в последнюю субботу октября (по старому стилю), во вторую субботу ноября – по новому. День установлен по благословению Печальника Земли Русской преподобного Сергия Радонежского.
Великий князь наделил Сергиеву обитель щедрыми подарками, раздал милостыни посадскому люду и народу ближних селений. Он не забыл и обещание: при содействии преподобного Сергия построил второй Стромынский Успенский монастырь «на острову», в котором первым настоятелем был Савва одноокий. А на месте славной победы над Мамаем, на поле Куликовом, поставил монастырь в честь Рождества Богородицы.
Победа на Куликовом поле доказала великую стойкость русского народа в священной борьбе за свободу и независимость, перед которой никакие внешние силы не способны сломить православный дух и мощь его «Кулака» во имя лучшей жизни и благоденствия. Весть о победе Дмитрия Донского над Золотой Ордой дошла и до европейских стран, которые увидели в русской «стене» надежную «крепость» от набегов азиатских басурманов. А это еще и весомый ответ и для западных стяжателей Русского пирога.
Русь во многом сохранила свое откровенное историческое лицо и сильный духом характер, нравственные и эстетические качества благодаря монашескому общежитийному устройству и его несокрушимому авве, поборнику добра, мира и любви, богоносному печальнику и миротворцу Сергию Радонежскому.

Умиротворение сильных мира и кончина.

После событий на Куликовом поле и новой беды, принесенной ордынским ханом Тохтамышем на русскую землю Великий Князь Дмитрий Иоаннович ближе стал к Преподобному Маковецкому «старцу». Лишившись Святителя Алексия, отца и благодетеля, он окончательно расположился душой к смиренному игумену, в котором нашел мудрого советника и теплого молитвенника, к нему не раз обращался и за помощью в государственных делах.
Радонежский Угодник крестил сыновей Дмитрия: Юрия, родившегося 26 ноября 1374 года, и Петра, – в июне 1385 года. Примеру Великого Князя следовал и его двоюродный брат, Владимир Андреевич Серпуховский, который также крестил своего сына Иоанна у праведника Сергия Маковецкого в 1381 году.
За помощью и поддержкой к знаменитому «старцу» обращались и некоторые удельные князья, и бояре, и он не отказывал им, принимал всех, как своих «сродственников».
В 1384 году Великому Князю из Пруссии приехал служить «державец» Терновский, Воейко Войтехович, в сопровождении свиты из сербов, болгар и прусаков. Сам же Воейко был болгарин из города Тырнова (современ. название). По смерти отца он переселился в Пруссию, а оттуда – в Россию. По вероисповеданию он принадлежал к Апполинариевой ереси, но святитель Киприан убедил его принять православную веру. Священнодействие и крещение совершал сам Киприан с участием преподобного игумена Сергия в церкви Михаила Архангела в Чудовом монастыре, причем Сергий благословил новокрещенного Прокопия Воейкова иконой Николая Чудотворца, а Святитель – золотым крестом со святыми мощами, украшенным драгоценными камнями и жемчугом.
Предание это записано в родословной книге рода Воейковых, много сделавших для процветания России. При дарении иконы Преподобный просил, чтобы она передавалась из рода в род, от отца к сыну и т.д., до тех пор, пока этот род будет продолжаться по прямой линии, а в случае прекращения рода икона должна будет возвращена в обитель, «если милостию Божией сия обитель будет существовать до того времени».
Род Воейковых существовал до 1895 года, и по завещанию игумена икона возвратилась в Троицкую обитель, где она до сих пор находится.
Мы уже говорили о походах Сергия в удельные земли к князьям: Ростовскому, Нижегородскому, Новгородскому, Тверскому, в Переяславль-Залесский на княжеский съезд и другие миротворческие дела и походы совершал Преподобный. Беспокойным соседом Московского князя был Олег, князь Рязанский, хитрый и вероломный. Он неоднократно нарушал договоренности съездов, входил в отношения то с Ольгердом литовским, то с Тверским князем, то с Мамаем, то с Тохтамышем. По просьбе Великого князя смиренный «старец» в 1385 году пришел пешком в Рязань к Олегу, он был принят им тепло и в дружеской обстановке Сергий сумел убедить рязанца прекратить распри с Москвой, а тот, не просив благословения Богомудрого Сергия, обещал «взять с Великим Князем Дмитрием вечный мир и любовь в род и род». Этот мир в последствии был скреплен союзом: сын Олега Феодор женился на дочери Дмитрия Софии. Так при неустанном попечении и отеческой заботе игумена Радонежского постоянно возрастала власть Великого князя Московского и под ее знаменем объединялась и Русская земля, обессиленная раздорами удельных князей.
Вероятно, думая о единении и единомыслии русских князей, Сергий поистине удивлялся, насколько сильно проявлялось особое попечение Пресвятой Богородицы о Русской земле: 15 августа, 8 сентября, Покров – все эти знаменательные даты говорят о любви и нераздельной преданности Матери Божией к православному русскому народу. И потому игумен говорил с Князем об этом, и тот согласился с ним – воистину Москва есть град Пречистой. Князь говорил о своем намерении возвести в Кремле один, а может быть, несколько храмов во имя Богоматери, Заступницы и Державницы.
Не имя ли Богородицы спасло Москву и в последующие грозные годы лихолетья и войн. В смутные времена конца 16-го – начала 17-го века, в нашествие Наполеона 1812 года, а в Великую Отечественную войну рассказывают, Сталин велел на самолете облететь над столицей с иконой Смоленской Божией Матери, которая в очередной раз «спасла» Москву от гибели фашистских изуверов.
Преподобный Сергий присутствовал при кончине Великого Князя Московского Дмитрия Иоанновича, ушедшего в 1389 году. В его христианском завещании нельзя не ощущать веяния Сергиева духа. «Вы, дети мои, – говорил Князь,  –  живите за одно (вместе, И.Р.), а матери своей слушайтесь во всем; кому что даст она, то тому и есть, … а который сын не станет слушать мать свою, на том не будет моего благословения…» Умирая, князь Донской в своей духовной грамоте завещал, чтобы наследовал великокняжеский престол старший сын, и таким образом установил новый порядок престолонаследия, не допускавший в дальнейшем никаких споров и претензий со стороны братьев усопшего Великого князя.
Охранение и укрепление единой самодержавной власти, говорит архимандрит Никон в своем труде о Сергии Радонежском (1904г.), которая распространилась не только на Москву, но и на всю Россию, было вверено Промыслом Божиим великому Печальнику земли Русской преподобному Сергию.
 В духовной жизни принято различать два состояния креста – деятельный и созерцательный. Первое состояние есть многоскорбный узкий путь креста, время усилий и борьбы с самим собой, так сказать,  – с  несозревшим человеком; второе состояние есть упокоение сердца в Боге, глубокий мир души, Христовой благодатью победившей страсти, и в таинственном общении с Богом обретающий на земле залог небесного блаженства.
Оба эти креста пронес по жизни в многотрудных делах своих избранник Божий святой преподобный игумен Сергий Радонежский, кончина которого записана под 6900 годом от Сотворения Мира в летописях: Троицкой, Софийской, Воскресенской и Никольской.
Запись Воскресенской летописи гласит: «В лето 6900 (1391г., И.Р.) о преставлении игумена Сергия Троецкаго. Тое же осени сентября 25 на память преподобныа Евфросинии, преставися Преподобный и Богоносный отец наш игумен Сергий Троетцский, иже в Радонежи, иже в Руси, и положен бысть в честней обители Святыя Троица, юже сам создан».
После смерти Сергия игуменом Троицкой обители стал преподобный Никон, которому в присутствии всех учеников он передал управление, сказав при этом последние слова: «В руце Твои предаю дух мой, Господи!».
Преподобный Никон родился в городе Юрьеве Польском в 1355 году и руководил обителью с 1392 года по 1428 год, до своей кончины, 36 лет.
5 июля (по новому стилю, 18-го) 1422 года в присутствии крестного сына Сергия князя, Звенигородского Юрия Дмитриевича, преподобный Никон, – говорит церковь, – «изнес из земли нетленные мощи отца своего, и поставил их в храме».
С тех пор нетленные мощи Угодника Божия Сергия хранятся в раке Троицкой церкви Троице-Сергиевой Лавры, а день их поставления в храм считается по всей православной России праздничным, Сергиевым Днем.

Что оставил Преподобный Сергий?

Дело Радонежского игумена живет не только в истории православной церкви; оно стало поистине частью духовного наследия русского народа.
Служение «миру» оказалось для Сергия подобно зерну, о котором говорил Иисус: «Если пшеничное зерно, пав на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода (от Иоанна, 12, 24). Всходы духовных зерен, посеянные Угодником Божиим, взросли на ниве его учеников и последователей. Так преподобным Нилом была найдена новая форма общежитийного устройства – скит, которая стала процветать с середины XIX века в Оптиной пустыни и многих других обителях. Для скита характерны расширенная форма свободной иноческой жизни, где главным является нравственное и эстетическое самосовершенствование.
Уроки, которые преподал Маковецкий учитель православному миру, нетленны и после его жизни, актуальны. «Тихим и кротким» словом обращался он к насельникам обители, к сильным мира сего, правителям, богачам и простым людям. Сергий понимал ту евангельскую логику, по которой «искони бе слово, и слово бе у Бога, искони бе Бог» («В начале было слово и слово было у Бога, итак – в начале был Бог». Словом, воздействуя на человека, каков бы тот велик не был, он не может не принять идущую от сердца другого человека истину. А если оно, это слово, исходит от скрижалей Писания, результат не замедлит сказаться.
Отметая все лишнее на пути, человек-инок своим внутренним чувством приближается к Богу, а Бог есть добро и справедливость, мир и любовь, слово и дело, единение и единомыслие…, наконец, –  Жизнь. «Я есть и путь, и истина, и жизнь», – говорит Иисус своим ученикам. То же примерно сказывает и преподобный Сергий своим «тихим и кротким» словом: люди, живите в любви и мире.
Миролюбие – один из главных уроков праведника и угодника Божия, Сергия. Стяжатель смирения и тишины, кротости и мира, он не боялся братской распри, но делал все для того, чтобы они не происходили.
«Мир» и «тишину» любил и Великий князь Дмитрий Московский, как и его дед – собиратель русских земель Иван Калита, и потому он просил «великого старца» провести беседы с тверским и рязанским князьями, чтобы они в трудные дни борьбы со степными басурманами соблюдали мир, братские отношения, а не чинили новые междоусобицы.
Два великих человека на Руси во второй половине XIV века, Богоносный старец Сергий и Великий князь Дмитрий Иоаннович, были подвижниками каждый в своем деле и дела их тесно переплетались с судьбой Родины.
Сергий не был монахом-политиком, но он думал, что только общежитийный иноческий путь может привести к прочному миру, а уж братский союз князей, скрепленный скрижалями Пресвятой Троицы, способен одолеть ложь и корысть, злобу и ненависть, алчность и воровство, зависть и месть, насилие и раздор…, – все негативные стороны человеческого существования. Короче – монашеский (иноческий) путь спасет Русь. И это в какой-то мере произошло в Куликовскую битву. Если бы не горячая молитва и не твердая убежденность Сергия в победе, полученная от Пречистой Девы Марии, обещавшей заступничество перед грозными силами, встать неприступной стеной перед неприятелем, и решимость Дмитрия принять благословение от самого Угодника Божия, зажгли в душе полководца (а через него – в сердцах воинства) огонь бесстрашия и уверенность в лучшую долю.
 Победа русского оружия, сплоченного крепкими узами братства вокруг Москвы, показала, что может дать земле и народу единомыслие и единение князей. 
…И все же та победа всколыхнула умонастроения многих правителей в том, что Русь способна давать отпор силой. Она же способна на силу ответить и словом. Слово преподобного Сергия было «Словом Божиим», Евангельским словом Иисуса Христа. Это слово люди средневековья воспринимали от авторитетных монахов как руководство к действию. А Сергий был выдающимся монахом, которого знала не только Московская земля, но и вся Северо-Восточная, Южная и Западная Русь.
Сергий был великим послушником. Он умел внимательно слушать митрополита и беспрекословно выполнять его требы. Ему не составляло большого труда выслушать Великого князя, и, если того требовала необходимость, беспрепятственно оказать ему духовную помощь.
Не мечом, а словом можно спасти мир. Это непременный постулат внутреннего чувства Сергия-миротворца. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не хотел междоусобных войн. Его внутреннему чувству претила и война со степняками, печенегами, «поганими». Он убеждал Великих князей, от Калиты до Донского, идти на любые договоренности, задаривать ханских послов дорогими подарками, но не воевать, не проливать кровь на землю Русскую.
И только, убедившись в невозможности одной печальной молитвой преодолеть столетнее насилие над Русью и спасти душу народа, он пошел непопулярной для себя дорогой навстречу Дмитрию, веря в его мудрую политику и думая о вечном мире, – дорогой «священной войны»,  – завоевать мир в «последней» схватке с коварным, оголтелым и ненасытным врагом.
Он получил свое второе крещение, крещение от Богородицы, которая сказала ему, как наяву, –  «Я твоя свеча, твоя Родина, твоя Мать»,  – и праведный игумен не мог не поверить Слову Матери-заступницы.
«Последняя» схватка не принесла вечного мира. Сергий не отчаивался: он смирен и терпелив. Ведь зло не вечно. Тохтамышев набег на Москву – это месть за небывалое поражение, а она, месть, лишь гнилая «отрыжка» больного тела. Он придет, тот мир, если будет единство всех религий и на Руси, и в Орде, и на Западе. Существует же в европейских странах мир Божий, запрещающий христианской церковью феодалам вести войны в воскресные и праздничные дни и с вечера среды до утра понедельника; разрешается воевать, по Божиему миру, с утра понедельника до вечера среды. Не лучше ли и совсем не проливать человеческую кровь? Человек не зверь, он может внять слову; гораздо важнее одной войны сотня переговоров, которые могут закончиться миром. Разумный пример – переговоры с князем рязанским, Олегом, необузданным и хитрым, но он нашел для его утешения добрые слова, чтобы подружились два брата-князя, Олег и Дмитрий, скрепив мирный союз браком между детьми. «Так есть и так будет», – говорил внутренний голос Сергию.
Сергий для православной церкви и всех православных христиан не умер, а лишь ушел в свой очередной «дальний путь»; он «живет» на небесах и в сердцах верующих и видит всех, кто «пещется» о нем, помогая своей небесной благодатью. Избранник Божий не может уйти совсем, он периодически возвращается в свой дом на Маковце, в родную Свято-Троицкую Лавру. Он не может уйти, потому что Русь еще не обрела своего настоящего благодетеля, потому что еще силен и коварен враг человека – диавол.
Все московские князья, а затем Российские цари считали Преподобного своим небесным покровителем. Они молились, совершая «походы» к серебряному гробу Угодника Божия, находящемуся в Троицком Соборе монастыря.
Образ Преподобного «являлся» многим православным. Существует легенда, что жена Ивана III, Софья, встретила Сергия у ворот обители и он предсказал ей рождение сына, и после богомолья у раки долгожданный первенец Василий родился. Иван Васильевич Грозный в походе на Казань молился у Троицы, а после похода благодарил Чудотворца за оказанную помощь в победе.
Во время героической обороны Троицкой обители в 1608-1610 годах Игумен «являлся» защитникам монашеской крепости, ободряя их в ратном деле. В память о «великом старце», чудотворце и заступнике, в борьбе с чужеземцами в Смутное время была построена церковь во имя Сергия Радонежского в деревне Деулино, где в 1618 году был заключен мир между Польшей и Россией.
Существует множество и других «посмертных деяний» пресвятого преподобного Сергия как небесного покровителя Российского государства, и его авторитет среди православных россиян уже возрос до национального символа.
Открытие «Книги жизни» Сергия Радонежского, русского святого, еще далеко до ее полноценного познания. Жизнь и дела Преподобного мало, если не сказать, плохо, изучены и не поставлены, на наш взгляд, в определенную систему, какой является, к примеру, «школа» или «учение». В первом приближении «Сергиево мировоззрение», можно сказать, существовало. Но надо полагать, ни Епифаний, ни Пахомий-серб по тем временам за скудостью философского осмысления действительности не могли привести его мысли, излагаемые в проповедях, изречениях и отдельных суждениях в систему, поднять основные пласты его внутреннего мира, и остановились лишь на общебытовых эпизодах жизни «великого старца».
Некоторые заветы и уроки «Сергиева учения» развивали его ученики и последователи его учеников.
Мировоззрение, которое Сергий оставил последующим поколениям,  можно разделить на три направления: религиозно-нравственное; взаимоотношение между народами, землями и государствами; социальной справедливости и права.
На первое место Игумен ставил, безотносительно к положению в обществе (в княжестве), человека с его духовными и телесными потребностями. А поскольку человек – создание Божественное, и молитва, обращенная к Богу, должна быть основой его внутреннего содержания и следовать за ним в течение всей жизни. Вершиной человеческого отношения к Богу есть почитание Живоначальной и Животворящей Святой Троицы.
Непременные качества, которые человек вырабатывает в себе, – это смирение и терпимость, умение слушать природные явления (не только человека) и достойно отвечать. Важным является качество отношений между людьми – почитание старших по возрасту, по положению в обществе, отчего зависит организация и порядок в семье, в обществе, в государстве.
Вычленяя человека из животного мира, Сергий придавал огромное значение слову, где особое место отдавал Слову Божию, Евангельскому Слову. Он этим Словом лечил озлобленные, огрубевшие и загнивающие души и сердца правителей, утешал братьев и мирян. Евангельское Слово не сходило с уст Избранника Божия, и, пожалуй, благодаря слову он «общался» в видениях и с Богородицей, и с Христом, и с апостолами, – святыми Священного Писания. Слово Сергий понимал, как делание, как единое целое: слово-дело. Человек ответственен за сказанное слово, и потому сказанное предполагает действие, и, если оно (то действие) совершается, сказавший достоин уважения, в противном случае – безответственность.
Можно лишь завидовать белой завистью и восхищаться, с каким энтузиазмом Сергий выполнял данное обещание – «сделать!». По просьбе митрополита Алексия он зимой, в лютый холод, когда иней покрывал бороду и брови, в легкой рясе с подрясником шел пешком в Москву, чтобы выслушать пожелания своего друга и соратника. А дождливой и промозглой осенью, невзирая ни на что, поспешал 70-летний игумен, преодолевая трёхсотверстный путь в Рязанское княжество, к Олегу, с наставлением соединить усилия с Московским князем Дмитрием против общего врага Руси.
Вы скажите, дорогой читатель, что это средневековье, когда почитание Бога и борьба со злом были более выпуклыми, чем сегодня, когда человек оказался в новых условиях, в более комфортной среде: но сердце и душа его от рождения, как и 700 лет назад, те же, только «огонь», который их греет, ослаб, – надо бы его поднять.
При жизни преподобного игумена называли Праведником, и потому современники так тянулись к нему за добрым, искренним от сердца идущим словом. И мало, кто из наших деятелей похвалится благородным и чистым от души идущим словом.
На протяжении десятилетий и веков ученики и последователи Сергия старались донести до верующего народа праведное слово. Однако, не всегда оно отвечало евангельскому духу и духу времени. Власть без Бога, считал Праведник, греховна, ибо она не сможет дать человеку пользу. Это понятие важно и в наше время. Без четкой национальной идеи официальная власть может скатиться в тупиковую ситуацию, а безответственность руководителей на местах постоянно подпитывает бесхозяйственность, духовную деградацию и безнравственность. Национальной идеей становится власть денег, алчность, которая пожирает все здоровые ростки культуры, затем следует разврат, бандитизм, коррупция. Коррупция – самое страшное порождение нашего времени. Она, как спрут, направляет свои щупальцы не только на экономику, но и на духовную жизнь людей, создает теневые формы управления общественным сознанием и социальной сферой. Всеобщее благоденствие, пожалуй, уже не на пути экономического развития страны, а в том, как быстро и насколько материально ощутимо будет побеждена коррупция.
Коррупция, что Золотая Орда в Древней Руси, грабившая земли и народ. И Сергий предупреждал князей русских от стяжательства и самолюбия, призывая их сплотиться вокруг Москвы, чтобы стать единой мощью и дать отпор ненасытному врагу. Неплохо бы и нам прислушаться к голосу Праведника Земли Русской, – объединить   усилия всех государственных и общественных организаций, каждого человека вокруг Центральной власти и дать отпор алчности и всепожирающей власти денег.
Во времена жизни Сергия и в Европе, и в Древней Руси происходили кровавые войны за сферы влияния между феодалами, князьями и государствами. Они, те войны, разъедали накопленную веками духовную и материальную культуру народов. Церковная и монашеская власть, хотя и не подвергалась ордынскому насилию, изнутри начинала загнивать, и так появились ереси. Когда Новгородский архиепископ Алексей утопил в Волхове двух диаконов-стригольников, которые выступали против мздоимства, пьянства и сквернословия приходского и высшего духовенства, Сергий, оправившийся после тяжелой болезни, встретил ту весть с горечью и состраданием, считая, что за инакомыслие нельзя человека лишать жизни. Надо бороться с порочащим пастырей и архипастырей злом путем настойчивых убеждений и наставлений.
Не это ли зло, преодолев годины столетий, пришло и в нашу смутную действительность (?), и в борьбе с оппозиционерами разных мастей уроки преподобного Сергия вполне актуальны и полезны.
Во всех делах, больших и малых, совершаемых Сергием, руководила любовь. Любовь к природе, к растительному и животному миру, любовь к Богу, воплощенному в Троице, любовь к Отечеству, завещанная Богородицей, – патриотизм. Любовь к человеку, высшему существу природы, с детских лет и до последнего часа жили в его добром и кротком сердце, как луч солнца – в свете тихого мирного дня. Любовь и мир, мир и любовь, не меч, но мир, – вот истина и дело жизни Угодника Божия.
Не в той ли «любви нелицемерной ровно к всем человеком» – истоки всечеловеческой ответственности, и той высокой всеобщей правды, которую искали (и ищут) русские мыслители XIX и XX веков.
И Сергий указывал князьям и боярам, что социальное устройство Руси должно зиждиться на вере в Бога (глубокой духовности), монастыре и сильной монаршей (княжеской, царской) власти; он как бы видел из своего XIV века общественно-политическую форму устройства России, которую вынашивали русские мыслители от Хомякова – Аксаковых – Леонтьева до современных поборников теории социального благоденствия.
Николай Рерих считал Сергия «строителем русской духовной культуры». Заветы Преподобного – любовь к Отчизне, обществу, людям, постоянное восхождение по «лестнице» к нравственному совершенству путем мужественного самоотречения стали характерной чертой русской духовной
культуры. И Святой Сергий, угодник Божий, живет и будет жить в ней доколе стоит и «дышит» Русская Земля.

21.12.2013г.