1
Времени больше не было. Стоило ли подсчитывать дни на календаре, заунывные удары колокола вдали, рассветы и закаты, которые по нынешнему времени ненадолго отстояли друг от друга? Графиня Катарина бросила это пустое занятие уже давно - с тех пор, как наступило неизбежное. С тех пор, как ее извечный враг подошел к воротам замка. Если она поднимется на башню и вглядится в туман, окутавший округу, то увидит его бесчисленные шатры, штандарты и знамена, его людей, коней и пушки. И Катарина уже привыкла воспринимать его присутствие здесь, в непосредственной близости от нее, как данность - так каждый человек знает о неминуемом приходе смерти. Но лишь слабые духом ее страшатся. Графиня Форли таковой никогда не была. Те, кто считал ее "просто женщиной", не способной ни мстить, ни даже постоять за себя, давно уже в могиле. И какое-то время назад она лично наблюдала за тем, как им перерезают глотки, слышала их отчаянные вопли и мольбы и не чувствовала ничего, кроме глубокого удовлетворения. Те, кто вздумал лишать ее счастья, платили за то очень дорогую цену. А если меж ними есть невинные - так и что?
Но последнее время графиня все чаще вспоминала случившееся. Как бы то ни было, ее мужа месть не воскресила. Кровь убийц и их родни не смыла с ее рук и одежды запаха его собственной крови. И не смогла уничтожить вселившееся в душу отчаяние, которое умрет вместе с ней. А до смерти осталось немного. У нее 50 человек - у ее врага несколько тысяч. Он уже взял все города на севере полуострова. Имола открыла ему ворота без сопротивления. Жителей второго ее владения, Форли, Катарина освободила от присяги, увидев, что город постигнет та же участь. Никто не ожидал от нее такой милости - и вздохи облегчения сопутствовали ее последним словам. С ней остались лишь ее домочадцы, личная стража, которые и удалились с ней в эту крепость, закрывшись и от союзников, и от врагов. И нынче прошла уже тьма времени, дней и недель, сливающихся в бесконечный серый мрак, пронизанный нитями холодного зимнего дождя - а в участи ничего не менялось. Так и должна выглядеть любая досада.
Катарина отложила молитвенник и четки - она нынче ничего не просила у Господа, а только повторяла и без того знакомые слова, перебирая гладкие темные бусы. Подошла к окну - и снова, как и вчера, и позавчера, и бесчисленное число раз увидала этого упрямца. Того, кто пришел к ней с войной, но предлагал мир. И делал это неоднократно. Она могла бы приказать сбить его арбалетной стрелой, если бы не знала, что все те, кто пришел вместе с ним, слишком хорошо умеют мстить. Словом, и этот их поход на Имолу и Форли был предпринят под предлогом мести. Катарина знала, что в Риме говорят об отравленном письме, присланном ею Папе. А тот скор на расправу - и гнев его равен гневу Божьему, способному испепелить целые города и стереть с лица Земли целые страны. Сын его, чья рать нынче окружила замок, был орудием его воли. Не всегда послушным - но всегда готовым идти до конца, переступая все законы и границы.
Алый плащ герцога Валентинуа, среднего сына безбожного Папы, ярким пятном выделялся в густой серости надвигающихся зимних сумерек. Катарине хотелось бы разглядеть его поближе, но с такой высоты это было невозможно. Да и выдавать себя тоже было бессмысленно. Она могла бы воспользоваться случаем, открыть ему ворота и начать переговоры о мире, которые он якобы неоднократно старался возобновить. И самолично увидеть того, чье лицо - до того, как, по слухам, его изуродовала постыдная болезнь - напоминало лик Господень, а глаза - сатану. А потом приказать верным слугам скрутить ему руки. Но все это было бы слишком легко - увертливым маневром графиня польстила бы своему самолюбию, но не выиграла бы. Равно как и не достигла бы победы, приказав в один из бесчисленных вечеров снять этого дерзкого военачальника, настолько презирающего своего противника, что позволяющего гарцевать на своем вороном коне близ зубчатых укрепленных стен, на глазах у защитников крепости.
Поначалу Катарина Сфорца и впрямь желала его убить - как советовал Антонио делла Сканци, начальник ее личной стражи, один из немногих, кто был верен ей всегда. Потом передумала - куда выгоднее взять его в плен, а затем ставить свои условия Риму. Один раз она почти что поддалась искушению, приказав опустить мост и посмотреть, что он будет делать далее. Но герцог понял, что это ловушка, и не воспользовался ее ложным гостеприимством. Однако по-прежнему совершал свои конные прогулки, словно показывая, что не видит опасности. И за спиной его всегда этот алый плащ, словно вымоченный в крови погибших от его рук - как в честном бою, так и от руки его наемных убийц. А под седлом - вороной жеребец, как у третьего из всадников Откровения. Но графиня не желала его смерти не только потому, что в она ничего не решит, а лишь усугубит ее положение. Герцог не угрожал ей лично. В отличие от тех, чьи вопли по-прежнему звучали у нее в ушах, Чезаре Борджиа, тот, кого звали дьяволом воплощенным, совершившим все мыслимые и немыслимые грехи, не отнял у нее ничего. Даже свободу, не говоря уже о жизни. Осада продолжается месяц и два - но сей Цезарь нового времени за Рубикон перейти не спешит. Катарина долго задавалась вопросом - почему? Пока не поняла одной простой истины. Ему не нужны ее земли и богатства. Его цель - она сама. Такая, какая есть.
- Что ж, - проговорила графиня про себя, глядя ему в спину и запечатлевая в памяти его стать. - Ты мне тоже нужен. Посмотрим, чья возьмет.
2
Темноту развеивал лишь отблеск тлеющих в жаровне углей. Чезаре зарылся в волчью шкуру и вглядывался в причудливую игру теней, расползшихся по стенам. Он считал каждый день, истекший с момента осады крепости Равалдино. Их прошло уже тридцать. И нынешнему году осталось всего ничего.
Его люди уже роптали - особенно французы, те его драгоценные союзники, которыми он так дорожил, что готов был за их поддержку на все. "Почему бы нам не одолеть эту упрямую бабенку? Чего мы ждем?" - так спрашивал давеча его зять, младший брат давно не виденной герцогом супруги. Слова его, прежде ободряющие, звучали нынче как угроза. "Я хочу ее потомить подольше", - усмехался Чезаре в ответ. - "Чтобы она сама пришла сюда, вымаливая плен". "И для того вы каждый день рискуете головой у ворот замка? Ну-ну", - Тремуй лишь головой качал. - "Еще не хватало, чтобы из-за вашего безрассудства войско распалось".
Резон в словах союзника был. Штурмовать замок можно хоть завтра. Там гарнизона-то всего ничего. Лишь те, кто предан графине, остался в его стенах. И сама она, львица Романьи, затаилась в своем логове, не предпринимая отчаянных вылазок. Ее шпионов тоже пока никто не ловил - наверное, ей просто некого посылать. Замок Чезаре успел изучить вдоль и поперек. Было понятно, что штурмовать его сходу будет достаточно сложно, но в конце концов цитадель падет - через день-другой ожесточенных боев. Графиня будет либо убита в атаке, либо попадет в плен. Отец, конечно, предпочел бы последнее. Он ненавидел чрезмерно гордых людей и особенно чрезмерно упрямых женщин. Тем более, тех, кто мог бы покуситься на его жизнь. И, верно, недоволен, что победа его сына столь затягивается.
Так почему же герцог Валентинуа оттягивал свой неминуемый триумф? На этот вопрос он и сам не мог точно ответить. Ему было приятно воображать, будто там, за толстыми каменными стенами, томится эта неукротимая дама - по рассказам и по портретам, обладающая пленительной красотой - и ничего не может сделать. Каждый вечер, выбираясь на прогулку, Чезаре мысленно прощался с жизнью и свободой - но, если не считать ее коварной попытки заманить его внутрь крепости, перекинув мост через ров, его ожидания были напрасны. Львица словно бы не замечала его постоянного присутствия в непосредственной близости от себя. И, признаться, герцогу было весьма досадно, что Катарина не интересуется им даже в качестве легкой добычи.
Он перевернулся на спину, прикрыв глаза. "Эдак она победит", - прозвучало в голове, как приговор. Так получилось, что не он осаждает крепость, а крепость осаждает его. И сложно объяснить кому бы то ни было постороннему, включая и отца, именем которого он совершал все свои деяния, почему он ничего не покамест не предпринимает. Ведь никто ранее не замечал за герцогом нерешительности. Впрочем, легко быть скорым на расправу, когда знаешь, что враг непременно склонится перед твоим натиском. Здесь же - все не так...
Чезаре сам бы не признался себе в одном - объезжая верхом окрестности замка, он не только испытывал судьбу. Втайне он надеялся заметить в узких бойницах графиню - хоть на долю мгновения зацепить взглядом краешек ее одежд. Но Катарина оставалась невидимой, хотя герцог Валентинуа знал прекрасно - уж она-то его смогла рассмотреть во всех подробностях. У нее, таким образом, имелось определенное преимущество перед ним. Драться с тем, чье лицо не знаешь, всегда сложнее - потому Чезаре Борджиа всегда носил маску, а вовсе не из-за того, что стеснялся своего лица. И противники, озадаченные тем, что вынуждены сражаться с невидимкой, сдавались довольно быстро, сколь бы умелыми и отважными не были. И здесь, близ Равалдино, герцог впервые повстречал врага, который мыслил и поступал так же, как и он сам. И сразить его было не так-то просто, как думали его основные соратники.
"Слабая женщина", - говорят они, самоуверенные и кичащиеся своей хваленой силой мужчины. Да, слабая - трижды была замужем и дважды овдовела по милости врагов ее семьи, наивно полагающих, будто она не станет мстить и защищаться. Половина Форли - все родственники убийц ее второго мужа, ближние и дальние, не исключая немощных стариков и грудных младенцев - поплатилась за преступление. Причем Катарина не притворилась, будто бы наказание свершилось сама собой - нет, она лично руководила отрядом карателей, наблюдая за их действиями, и ни один мускул ее лица не дрогнул при виде мучительной гибели тех, кто виновен был в убийстве ее избранника. Так рассказывали по всем городам и весям. От того эта женщина и сравнивалась с дикими кошками. И от того она и будоражила воображение своего противника.
- Отец ошибается в том, что мне все дается слишком легко, - проронил Чезаре вслух, обращаясь к невидимым за пологом шатра и плотно окутавшими небо тучами звездам. - Он просто не видит всего, что мне приходится предпринимать. Но любые усилия стоят такой победы.
И действительно, оставалось только воображать, как в конце концов крепостные стены рушатся под натиском пушечных ядер, двери замка распахиваются - и ему на милость сдается его хозяйка, прекрасная, как сама любовь, и жестокая, как сама смерть. Власть над графиней будоражила его воображение сильнее, чем далекая перспектива стать королем объединенных под его мечом земель. И он этой власти непременно добьется. Ни одна из смертных, встреченных Чезаре на пути жизни, еще не отказывала его посягательствам. Так и эта женщина-львица, сколь бы не была она полна ненависти к нему, к его семье и к Риму, падет перед ним, как трава под косой жнеца. И тем слаще будет чувство победы над ее графством. Тем слаще будет ощущения обладания ею.
... Мечты всегда заводили Чезаре очень далеко - куда дальше обозримого будущего. Он подождет еще немного, самую малость, чтобы разогреть и себя, и собственное войско, и свою противницу до нужной точки ярости - благо для этого не нужно было предпринимать каких-то особых усилий.
3
После нового года Катарина Сфорца начала чувствовать, словно крепость уже занята неприятелем - несмотря на то, что римское войско ни на йоту не продвинулось к крепости ближе. Да и этот беспечный всадник, командир рати, перестал появляться близ стен. Этот факт заставлял графиню досадовать втайне - неужто кто-то призвал его к осторожности и он послушался сего призыва? Неужто ее враг все же испугался за свою жизнь - хотя никаких поводов для этого не было? Несмотря на то, что вражеские позиции не сдвинулись, Катарину не покидало ощущение, будто Борджиа готов отступить, несмотря на все выгоды своего положения. Обосновать это ощущение логически было невозможно, но оно приходило к ней всякий раз, как она с крепостной башни оглядывала окрестности в поисках знакомой фигуры всадника и не находила его. Быть может, он мертв? Или отозван в Рим? Эх, жаль, что некого посылать в разведку с тем, чтобы те собрали сведения о происходившем у неприятеля. Слишком мало людей. На счету каждый защитник. Да и не всем Катарина доверяла - предательство могло ждать ее и среди тех, кто категорически отказался снимать с себя обет верности ей. Она разучилась верить людям со дня вероломного убийства ее отца во время молитвы в Миланском соборе. Но была достаточно умна для того, чтобы не показывать отсутствие доверия приближенным. Ничто так не вызывает ярость людей, как осознание, что им отказано в доверии. И ничто так не соблазняет, как осознание того, что тебе безгранично доверяют. Графине пришлось убедиться в этом на собственном опыте.
...Меж тем, защитникам крепости становилось все тяжелее. Запасы подходили к концу, хотя в начале осады казались слишком изобильными для столь малого числа воинов. Начальник стражи уже предлагал спровоцировать неприятелей на сражение - в чистом поле, как и положено воинам, но Катарина заявила: "Ежели вы лично хотите расстаться с жизнью - у вас есть множество способов это предпринять, не втягивая туда всех остальных". Ее слово пока оставалось законом, и все остальные поддержали идею ожидания первого шага римлян. В самом деле, осады могли длиться и годами - что эти три месяца? Но Катарина чувствовала сама - переносить каждый день ожидания штурма становилось куда сложнее. Сначала ушел сон, потом - покой, и оставалось недолго до того, как ей изменит рассудок, прежде никогда ее не подводивший, даже в самых острых ситуациях.
...Он явился наконец. Не там, где она обычно его видела - а вошел к ней в спальню, пока она была распростерта ниц в холодной постели, с которой даже не потрудилась снять полог. Его шаги были тяжелы и ровны, дыхание - мерным и спокойным. Где-то вдалеке колокол бил заутреню, изгоняя духов ночи на покой. Но гость не обращал на звон колокола ни малейшего внимания. Катарина, пересилив себя, привстала в постели и встретилась с ним взглядом. "У него и впрямь дьявольские глаза", - подумала она. Надо было скорее осенить себя крестным знамением, что графиня и сделала, но ее враг, которого последние дни она отчаянно ждала, высматривая с башни до тех пор, пока не начинали слезиться глаза, не шелохнулся.
- Вы звали меня, мадонна Катарина, и нынче я здесь, - сказал он с легкой полуулыбкой.
... Нет, на нем не было никакой маски, хотя лицо и было темно, черты видны неотчетливо. Но никакого безобразия графиня в них не приметила. Голос его был слегка хриплым, словно сорванным командой. Стать безошибочно идеальна. Только плащ он сменил на черный, подчеркивающий его бледность, почти смертельную.
- Кто вас сюда пустил? - спросила она строго. - Как вам удалось проникнуть в замок?
- Спросили бы вы лучше, как мне удалось проникнуть в ваши сны, - с прежней усмешкой продолжил Чезаре.
... И тут для Катарины все встало на свои места. Конечно, она видит сон, пусть и необычайно реалистичный. Конечно, в спальне находится лишь она одна, а перед ней - фантом, плод ее расстроенного воображения и постоянных мыслей о своем враге. Она закрыла глаза, и более не видела перед собой никого и ничто. А наутро предпочла забыть увиденное и сказанное. Иначе так и до безумия недалеко. Но кто сказал, что ей до сих пор удалось сохранить рассудок?
Графиня Катарина не знала, но могла догадываться, что там, за крепостными стенами, за бесчисленными лагерями, ее враг, великий и ужасный герцог Валентинуа, которым пугали детей во всех ее и еще десятке последних владений, тоже проснулся посреди ночи, в кромешной темноте и с тоской на сердце - ибо его руки обнимали лишь пустоту, а неслыханное счастье, которое он испытал с той, кто назвалась его врагом, оказалось лишь дымкой грез, не более. И нынче, сжимая руки в кулаки и не замечая, как по его лицу льются едкие слезы, он говорил себе, что Катарина - единственная дама во всей ойкумене, единственная, кого он знал или кого ему суждено познать, которая равна ему - или даже сильнее его. И что он, не осознавая того, долго ждал этой встречи. Чтобы как тогда, как в том сне, она взглянула на него - прекраснейшая из женщин, прекраснейшая из всех - и сказала бы: "Мой враг, наконец-то я тебя нашла. Иди и взгляни ж на меня" - и отбрасывает траурную вуаль в сторону, открываясь ему и отдаваясь до конца.
После всего, что они узнали и увидели, стало ясно - оттягивать встречу совершенно невозможно. А встретиться они могли лишь с оружием в руках.
3
На всю битву потребовалось не более шести часов. Стены оказались крепче, чем виделось изначально, а то бы управились еще быстрее. Защитники сопротивлялись - как же без того, и сопротивлялись отчаянно, как и следовало ожидать от тех, кто держал осаду без малого три месяца, но еще не до конца ослабел, чтобы не быть физически способным сражаться. Живьем не сдался никто - здесь их действительно считали дьяволами во плоти.
Герцог вошел в замок почти победителем, но для окончательного триумфа необходимо было перебить оставшуюся стражу. Он приказал своим людям обыскать замок, убивая всех встречных на своем пути, и нынче уже приближался ко внутренним покоям, надеясь встретить там достойное сопротивление... Эта гордячка могла покончить с собой, узнав, что крепость ее взята. Могла бежать - именно поэтому Чезаре и отправил свою свиту по лабиринтам коридоров и комнат, с приказом перевернуть все вверх дном и взять только одну пленницу - остальные были не нужны. Но последнее было маловероятно - такие не сбегают. Так что либо верно предположение о самоубийстве, либо она нынче встретится ему или одному из его офицеров. Иного не дано.
Впереди, во мраке, был виден свет, исходивший от десятка факелов и жарко растопленного камина, горевших в темном зале - и пять темных фигур в латах вырисовывались на фоне нестерпимого, преграждая Чезаре путь. Хороша уловка - заставить его сражаться против света, чтобы он в один прекрасный миг потерял самообладание и координацию - и остался на их милость. Что-то говорило ему - то были последние оставшиеся в живых обитатели замка Равальдино. Он встал в боевую позицию, скорее, ощущая, чем видя, как пять клинков уперлось ему в грудь. Прищурив глаза, Чезаре смог разглядеть того, кто стоял напротив него. И удивился, поняв, что не видит толком его лица - все было скрыто тяжелым шлемом. Тот был потоньше и чуть ниже ростом остальных, и рука, сжимающая рукоять граненого клинка, была изящной, почти девичьей.
-А вот и вы, мадонна Катарина, - заговорил он с легкой полуулыбкой. - Очень приятно вас наконец-то встретить.
Не сказав ни слова, его соперник сделал первый выпад, который Чезаре отбил не без труда - столь внезапным и резким он был. Стражники было начали его окружать, но графиня нетерпеливо махнула рукой, и они отступили, в то же время оставаясь начеку. Ей нужно было пролить его кровь собственноручно.
-Ах, так? - проронил он, не меняя выражения лица. - А что вы скажете на это, дорогая графиня?
Следующий маневр был почти предательским, - с левого, незащищенного бока. Соперница опомнилась, яростно выставив клинок и атаковав его в ответ - но ничего не вышло - герцог с силой ударил в ответ. Так продолжалось не слишком долго, и он чувствовал, что силы Катарины начинают иссякать. Тут-то по всем правилам следовало вступить в бой ее стражникам - и один из них, человек угрожающего роста, уже начал выступать вперед. После очередной стычки, когда их мечи скрестились, и Чезаре уже заметил, что рука женщины дрожит, он рискнул тихо обратиться к ней:
- Оставим этот бессмысленный поединок, графиня. Вам лучше сложить оружие - и без шума мне сдаться.
Он ожидал, что ему плюнут в лицо и осыпят проклятьями. Что она крикнет своим головорезам - и те пойдут на него сразу же, дабы превратить в кровавое месиво. Но в ее светлых глазах он не видел необходимой для подобных действий ненависти - лишь усталость и какую-то невесть откуда взявшуюся теплоту.
-Что мне для этого нужно? - выдержав небольшую паузу, прошептала одними губами Катарина.
-Признать свое поражение и сложить оружие, - в тон ей произнес Чезаре.
-Не могу, - и она показала глазами на мощного воина справа от себя. - Вас сразу убьют, если увидят, что я сдаюсь...
-Ну что ж, - Чезаре опустил клинок. - Тогда следующий ход - ваш.
Катарина выбила меч из его рук без всякого труда, а затем, глядя на своего противника, сорвала с головы шлем. По плечам рассыпались темные волнистые волосы. А лицо ее, светлое и прекрасное, хоть и не слишком юное, показалось ему солнцем, вышедшим на небо впервые со времен этой тягостной зимы.
-Победа все равно за вами, - произнесла она в ответ. - Крепость взята и повсюду ваши люди.
-Тем не менее, я признаю свое поражение в поединке, - герцог отшвырнул оружие в сторону и слегка улыбнулся.
Гул изумления прошел по рядам немногих защитников крепости. Командир гвардии, тот самый, кого Катарина советовала опасаться, даже проговорил ей:
- Не поддавайтесь этой уловке, мадонна.
- Не беспокойтесь за меня, дон Антонио, - твердо отвечала она, не глядя говорившему в лицо. - Лучше позаботьтесь о других.
Так Катарина Сфорца попала в плен - совершенно добровольно и сама того желая. Но об этом знал только ее противник. Знал - и теперь уже нисколько не удивлялся.
4
Тревожные свечи лили золотое пламя на пышно накрытый стол, уставленный блюдами со свежей дичью и кувшинами с рубиновым и розоватым вином. Катарина не боялась яда, сидя напротив одного из знаменитейших отравителей Рима. Право слово, у него было куда больше поводов ее убить, которые он благополучно пропустил. Да и зачем ему было ее мертвое тело, если отец приказал доставить графиню в Рим живой?
Катарина поняла, что придется сдаться, с первой же секунды появления герцога у нее в покоях. Она ждала его с мечом - и опустила меч, лишь только взглянув ему в лицо - что удивительно, не скрытое маской, не изуродованное никакими шрамами или нарывами - напротив, довольно привлекательное. И почувствовала, как у нее подкосились ноги, когда встретилась с ним взглядом - глаза у Чезаре Борджиа были зеленые и пронзительные, - именно такие, какие она видела в том сне. Он вступил в круг сражающихся без всякой ярости и кровожадности завоевателя - видно, множество побед и славных триумфов уже погасило в нем эти чувства, заставило пресытиться ими. И сразу же угадал ее намерения еще до того, как она их высказала. Потому Катарина и поняла - сон нынче сбудется полностью.
- Итак, - спросила графиня, когда уже налили по третьему бокалу вина. - Вы повезете меня в Рим в клетке и закованную в цепи?
- Не скрою от вас - таково было условие, - герцог, насытившись после битвы, откинулся на спинку резного стула. - Если я поступлю иначе, меня просто не поймут.
- И вы его готовы выполнить? - с вызовом спросила Катарина. Она нынче переоделась из лат в алое бархатное платье, шитое золотом. Ее лучший наряд. Вырез не скрывал белизну ее груди и стройность шеи, которую обрамляли отливавшие каштаном густые пряди. Чезаре не мог отвести глаз от нее и понимал, насколько сильно читается в его лице недвусмысленное мужское желание.
- Ну что вы? Если я обвяжу вас цепями, то только скованными из чистого золота, мадонна. И каждая из них будет не толще пряди ваших прекрасных волос, - проговорил он тихо, глядя прямо ей в глаза и втайне наслаждаясь изменениями, которые произвели его слова в лице графини.
-Не боитесь ли вы, что я их порву? - с придыханием произнесла Катарина, резко отодвинув от себя кубок с вином. Несколько капель расплылось багровыми пятнами по скатерти.
- Вам настолько понравятся эти оковы, что вы не захотите их снимать. Никогда, - и Чезаре протянул к ней руки через стол.
Графиня немного поколебалась, прежде чем ответить на его безмолвное приглашение. Ладони его были раскрыты, и что-то беспомощное виделось в них, в их жесткости, в глубоко прорезанных линиях, по которым, якобы, можно было прочесть судьбу. Перстни сияли на пальцах тусклым маслянисто-золотым отблеском. Накрыв его ладони своими, она ощутила его жар, исходивший изнутри, проникающий ей под кожу, уничтожая стылый холод, который давно уже поселился в ее жилах. Катарине даже поднимать глаза не пришлось, чтобы завоеватель понял - нынче состоится все, на что он уповал. Не потому что Чезаре покорил ее - а потому что графиня сама так захотела. Тут бы подосадовать на то, что та победа, на которую он рассчитывал все долгие недели осады, не была одержана - ведь ему не пришлось ломать волю и желания храброй дамы, вырывать с ее уст поцелуи, как это бывало раньше, с бесчисленными другими, аристократками и простолюдинками, куртизанками, чужими женами и дочерями заклятых врагов Борджиа. Но Чезаре в этом случае с охотой признавал свое поражение - точнее, понимал, что здесь и заключается триумф.
Знак взаимного рукопожатия заставил их встать из-за стола. Герцог молча последовал за Катариной, и их молчаливую процессию провожали глазами немногочисленные оставшиеся слуги. Факелы тускло освещали им путь. Оказавшись у резной двери в спальню, дама остановилась и испытующе взглянула ему в глаза, словно бы проверяя, не утихла ли страсть, отраженная в них. Уверившись в том, что опасения ее напрасны, она распахнула дверь в темноту и тишину своих покоев, доселе одиноких. И Чезаре Борджиа переступил через порог, готовый ко всему - даже к тому, что на деле его ждала ловушка...
5
Сколько раз вставало и заходило солнце? Они уже не помнили, повинуясь воле не разума или духа, а тела. Свет не проникал сквозь тяжелые пурпурный балдахин кровати и плотно захлопнутые ставни, создавая впечатление, что тот приснопамятный вечер так и не закончился.
Они успели узнать друг друга всеми доступными им и их воображению способами. Сколь бы не были различны ощущения у каждого из них, они сходились в одном - доселе они не знали такого же. Было иначе - но никогда так, как нынче.
Прервавшись, утомившись и решив передохнуть, Чезаре и Катарина лежали обнаженные, плечом к плечу, ощущая неизбежное, весомое присутствие другого. Хотелось бы отвлечься не только телом, но и мыслью - однако не выходило. Все, мелькавшее в сознании, видимое в окружившем их полумраке, связывалось с тем, кто был рядом.
Чезаре Борджиа познал многих и многое. Он мог сравнивать ее с другими - но не стал этого делать. Настолько все пережитое не могло быть сопоставимо ни с чьим опытом, пусть даже чужим, подслушанным и подсмотренным, вымышленным досужей фантазией или реальным. А объяснялось это просто - доселе герцог никогда не встречался с равной себе во всем. Обычно были те, кто в чем-то ему уступал и кто был счастлив ему уступать. Принимавшие, а не отдающие. Или, напротив, отдающие слишком много, больше, чем он мог взять, чем он выдерживал. Наслаждаться такими - тяжкий труд, всегда оканчивающийся опустошением физическим и духовным. После такого лежащее рядом тело - утомленно дремавшее или активно требующее внимания - казалось лишним и нередко вызывало мимолетную брезгливость. Хотелось оставить свою ничего не подозревавшую подругу, полагавшую, будто бы она добилась успеха и привязала его к себе только что пущенным в ход немудреным способом - и забыть о том, что происходило. Доселе Чезаре полагал это нормальным явлением. Но с Катариной все было иначе. И непонятно, чем объяснить - то ли тем, что она изголодалась по страсти и сама не могла толком им насытиться. То ли тем, что в ее объятьях, в ее поцелуях, поначалу больше походивших на укусы, в ее ласках, нынче все реже напоминающих попытки растерзать его, располосовать его спину и бедра до крови, чудилось продолжение поединка. Каждое движение их плоти - словно обмен ударами. Но в результате проиграли оба - и тела их, поверженные и излившие все остатки сил, покоились на смятых простынях ровно до следующего раза, до возобновления единоборства, которое не хотелось никогда завершать. "Я влюбился", - еле слышно проговорил тот, кто доселе полагал, будто бы ни одна из женщин не способна украсть его сердце, ибо оно навсегда отдано сестре, лучшей из всех, кто ходит на этой Земле, но недоступной ему. И тут же опомнился - графиня услышит все. Эта фраза станет доказательством его слабости, которую пока не время было показывать.
- Скажи, что о тебе правда, а что ложь, - проговорила Катарина в минуту затишья, когда поняла, что прежние желания снова пробуждаются в ней, оглушенной безмерной страстью.
- Что тебе хотелось бы знать? - герцог испытал облегчение от того, что его нынешняя любовница не расслышала признания, которое он по какой-то причине не смог удержать в мыслях.
- Нож для фруктов, смазанный ядом только с одной стороны, - в темноте Катарина усмехнулась, и Чезаре почувствовал эту усмешку. - Отравленный ключ. Вино, разбавленное кантареллой.
- И это говорит та, которая послала Его Святейшеству бумагу, смоченную в гное из чумных бубонов? - парировал герцог.
Они оба рассмеялись и обнялись снова, не спеша вновь начинать безудержную гонку страсти. Им было хорошо и так, в объятьях друг друга, без смысла и без цели.
- Как видишь, я не менее опасна, чем ты, - шепнула ему Катарина.
- Да я уже в этом убедился... Ежели мы продолжим в таком же духе до вечера, так я помру от истощения и голода, - откликнулся Чезаре.
- Я прикажу сейчас накрыть на стол... Но так неохота кого-то для этого звать, - она выгнулась в объятьях герцога как кошка, и он лениво подумал, что прозвище львицы Катарина получила не только и не столько за храбрость в бою и в жестокость к врагам. Стоило поглядеть только на ее гибкое тело, провести рукой по шелковистым волосам, напоминающим мягкую шерсть хищника, как сравнение раскрывалось во всей своей полноте.
- Мы подождем, - прошептал он, проводя губами по ее податливой белой шее. - О, мы подождем...
- Небось, они полагают, будто ты меня жестоко насилуешь, - добавила Катарина, не в силах подавить вздоха, вызванного вновь пробужденной ее любовником чувственностью.
- Иногда мне казалось, что дело обстоит наоборот... - добавил он, спускаясь ниже, заставляя ее поддаваться ему вновь и вновь.
...Прошел очередной час - упал в копилку вечности, и было горько, что он не возвратится. Это когда-то должно было закончиться. Тогда Чезаре обвяжет ее золотыми цепями, как почетную пленницу, и посадит в клетку. Либо клетки не будет - о том нынче говорило все. Катарину страшил не плен, а будущее, в котором Чезаре не будет - он выполнил свою задачу, отличился перед своим отцом, получил все, что хотел, а ей оставаться одной - в темноте и в тишине, в неволе и разлуке. А ведь только нынче графиня познала, что значит жить. Только нынче увидела, что враг - и не враг вовсе. Временами, когда она проводила рукой по его груди, плечам и чувствовала узловатые рубцы от множества ран, Катарина захлебывалась нежностью, смешанной с негодованием - кто смел покуситься на столь совершенное тело, нынче принадлежащее ей целиком? Вопреки всяческим ожиданиям, Чезаре жадно ценил именно эту нежность. неторопливую чувственность, уступившую место желанию бороться, которое в самом начале овладело ими в равной мере. Кто бы теперь назвал его безжалостным убийцей и насильником? Катарина понимала, что если она останется с ним подольше, то раскроет невиданное в нем, то, что раньше он сам даже о себе не ведал. Но их дни были сочтены. И от осознания этого факта злые слезы выступали на ее глазах.
... Цепи были принесены на четвертый день, после ужина в присутствии всех остальных - горстки ее гарнизона и его соратников. "Графиня сопротивлялась меньше, чем крепость", - кратко проговорил Чезаре, встретившись с любопытствующими взглядами своих сенешалей. В ответ последовали одобрительные смешки - право слово, иначе популярность и не завоюешь. Не говорить же, что он влюблен и что хочет быть с графиней вечность - и еще две жизни впридачу. То может понять разве что Лукреция, и ей он о том расскажет как-нибудь потом. Если сможет.
Цепями, золотыми и тонкими, неловко перекручивающимися между собой, он опутал ее руки и плечи, ноги и живот.
- А если я сбегу? - с усмешкой спросила герцогиня. - Будешь ли ты меня ловить?
- Что за глупый вопрос? - произнес он. - Конечно, буду.
Затем герцог Валентинуа подхватил ее и понес к себе, укрыв плащом.
- Боюсь, я так никогда не стану свободной, - проронила она со вздохом сожаления.
- Я найду ключ от твоей темницы и выпущу тебя, - пообещал он, и только потом понял, сколь нерасчетливо и безрассудно выдал это обещание. Отец сделает все, чтобы показать силу своей мести. Но Чезаре не впервые было отстаивать свои желания и цели перед могущественным главой клана. Вот и Катарину он защитит - даже если все будет против него.
Графиня предпочла поверить его обещаниям, сколь бы абсурдно они не звучали. И каждый день, который она проводила в тюрьме Сан-Анжело, среди темных теней и мрачных стен, чувствуя, как с ее кожи и волос постепенно сходит краска, как она иссушается от молчаливого томления, Катарина ждала освобождения, которое должен даровать ей герцог Валентинуа лично. С момента приезда в Рим она более его не видела, но те дни и ночи, которые они провели вдвоем, помогали ей воссоздавать вновь и вновь его облик, горделивый и статный, ловкий и страстный.
... В конце концов надежды оправдались - хоть и частично. Катарина Сфорца была освобождена по приказу Папы. Этот приказ пришел как раз вовремя - столько, сколько нужно было курьеру от герцога для того, чтобы доставить послание в кратчайшие сроки. Но нынче свобода напоминала плен, а свет дня ослеплял ее, потерявшую все и всех. Надо было для чего-то жить - и графиня ощущала, что жизни ей теперь отведено до обидного мало... Впрочем, она была не в обиде - ведь того, кого все вокруг считали ее злейшим врагом, уже не было. Чезаре растворился в ночи, откуда ушел, белой тенью взлетел в звездное небо, без обещания явиться вновь.