Говорят, детство – оно «золотое», «безоблачное» и еще какое-то. Ну, не знаю…Если бы дети в раннем дошкольном возрасте писали сочинения, мое, вероятно, уместилось бы в одну фразу: «ДЕТСТВО – ЭТО КОГДА ТЕБЯ НЕ ПОНИМАЮТ».
Вообще-то тут ничего удивительного нет. Представьте: они все, которые вокруг – уже давно живут в этом мире. Они всё тут знают и умеют, и делают, как им удобнее. А ты меньше всех… и умеешь только плакать…а когда ты плачешь, тебя еще и дразнят ((
Вот, наконец, какой-то проблеск: тебе удалось научиться ходить. И пользоваться горшком!! И тебе говорят: «Вот она у нас какая большая!» Ты гордишься этим безмерно и всюду таскаешь горшок за собой.
И тут приходят какие-то гости. Ты, ясное дело, вытаскиваешь горшок на середину комнаты и садишься на него. Гости ведь должны узнать, что ты «уже большая»?
Но гости упрямо отворачиваются и не говорят ни слова. Ты подтягиваешь горшок к ним поближе. Внимания – ноль. Чтобы они хоть что-нибудь поняли, ты начинаешь тужиться и кряхтеть. И тут папа говорит маме злым голосом: «Убери её!!» И мама вскакивает и уносит тебя вместе с горшком на кухню, и к гостям больше не выпускает. И ты горько плачешь, потому что никто, никто так и не понял, что ты большая… и потому что папа посмотрел на тебя такими глазами, как будто он тебя не любит…
А ты даже говорить еще не умеешь…
И вот это время называют «золотым»…
«Вот возьму аттамат – и ласстлеляю тебя!» Якобы я так сказала маме, когда мне было два года. Не помню. Но семейный фольклор таков. Жили мы в военном городке, время было послевоенное. «Аттамат» в лексиконе двухлетнего смотрелся нормально.
«Ну и не нужна мне такая дочка! – сказала мама. – Вот отведу тебя в лес, и пусть тебя волки съедят!» И стала одевать меня во все старое. И то! Что ж волкам новое-то платье скармливать?
И пошли мы в лес. Одетая в лохмотья, я шла молча и гордо. Мама ничего не могла понять. А что тут понимать? Раз я знала слово «аттамат», наверняка знала и слово «расстрел». А также и то, что на расстрел ходят молча и гордо… Ну, или на съедение волкам, какая разница…
В общем, поселок кончился, а прощения я так и не попросила. Мама давно уже жалела, что затеяла это представление, а не надавала по-простому по заднице – оно бы вернее…
И тут откуда ни возьмись появилась собака. (Собаку я, кажется, помню). «Ну вот и первые волки!» – сказала мама.
Я дрогнула и попросила прощения. Мама облегченно вздохнула.
Так гласит семейный фольклор. Когда я его слушаю, мне неприятно, что я «волка» испугалась.
И всё? И всё.
А как же раскаяние?
Какое?! Под угрозой быть съеденной волками разве раскаяние возникает?
Что-то здесь опять не так…
У нас во дворе принято обращение: «Эй, ребятня!» Именно так я ору на весь двор, сбегая с крылечка. Все взрослые, находящиеся во дворе, бросают свои дела и идут ко мне. Специально затем, чтобы сказать: «Так говорить нельзя!»
Я плачу. Ну мне просто ничего, ничего не остаётся. Ни одного человека нет на моей стороне. Даже папа сказал, что, в крайнем случае, нужно говорить «либята»…Ага…будто он не знает, что я НЕ ВЫГОВАРИВАЮ «л». И «р», конечно, тоже… Я это понимаю… но я понимаю и другое: я эти буквы ВО ВСЕХ СЛОВАХ не выговариваю. Я их просто опускаю. И ничего, взрослые терпят. А вот как к р-ебятам обращаюсь – сразу рот затыкают. Ну разве не произвол?!
Я опять плачу. Меня наказали. Мама с Вовкой ушли гулять, а меня с собой не взяли, оставили сидеть на крылечке. За то, что я говорю «шмурок». А нужно – «шнурок». Потому что «шнурок» – это правильно, а «шмурок» – неправильно. А почему – не сказали…
Я сижу и повторяю: «шмурок», «шмурок»… И это словечко такое уютное…лохматое…И почему так НЕЛЬЗЯ говорить? Потому что они говорят по-другому…мама и Вовка…Вовка всегда говорит так, как мама…А почему они говорят по-другому? Тут меня, послевоенного ребенка, осеняет: А ВДРУГ ОНИ НЕМЦЫ?! Немцы ведь и должны говорить по-другому… и наказывать маленького ребенка…на прогулку не брать… Я даже у соседки спросила: немцы?! Та отмахнулась…
«Она в семье своей родной казалась девочкой чужой…» Хорошо, что в свои три года Пушкина я еще не знала. Я бы подумала, что он про меня писал…
Нет, куклы у меня были. Особенно я помню куклу Аллу. Она была в белом капоре и с закрывающимися глазами. Мне ее папа откуда-то привез. Но и тут вышли сплошные слезы. Куклу Аллу я любила. А любить – это трудно. Потому что когда любишь, то себе как будто не подчиняешься. В общем, когда я начинала куклу Аллу целовать, я у нее откусывала нос. Это нечаянно получалось. Но неотвратимо. Меня сильно ругали, куклу отбирали, нос ей приклеивали и сажали ее высоко на шкаф. А я ходила вокруг и плакала, и обещала, что никогда-никогда больше…
И наконец мама мне ее давала. Счастливая, я прижимала куклу к себе…и…
«Ты что, опять?!?!»
Да. Опять. В ужасе от содеянного и в полной невозможности совладать с собой.
Я не знаю, что это было такое. За всю последующую жизнь я ни разу не теряла над собой контроля…
Мрачновато получается. ). А ведь это только самое начало. Еще всё детство впереди. Нет, детство – это тяжелая работа…
Дальше:
http://proza.ru/2020/07/18/1847